Анатолий ЕХАЛОВ (Вологда)
|
Зеркальная деревня У одного моего товарища были в деревенском хозяйстве три курицы. И вот стал он догадываться, что в этой цепи: яйцо и курица, не хватает третьего звена: петуха. Без петуха уж который год не было у куриц потомства… А сделав это открытие, он собрал котомку и отправился ко мне… Покупать петуха на птичьей фабрике. Товарищ в подарок привез мне рыбный пирог из ржаной муки… С хариусом. Корка пропечена, промаслилась, из-под корки дух рыбный да луковый исходит, с ума сводит. А как открыли… Там три этакие рыбины лежат во всю длину пирога, толстенные, икряные… – Да где ты таких хариусов натягал? Каждый по килограмму, не меньше… – На реке. Где еще… – В вершу попали? – Руками взял. – Слушай, такой рыбы в вашей реке давно уж нет. Открой секрет… – Вот и я думал, что нет. А как-то по осени, ушла вода, пошел я окуней надергать, да смотрю, на омуте воды нет, камни обнажились. А воды меж ними – чуть-чуть. Стал я с камня на камень прыгать, а на одном подскользнулся и и упал на коленки. Вижу, камень тот как-то неуверенно лежит… Качнул я его – шевелится, качнул второй раз, а он и отвалился. И вижу, под камнем том – дыра, а в дыре той вода темная, зыбучая, так и клокочет. И только хотел было я удивится, как тут из нутра этой дыры, из самой глубины ее вылетает огромный хариус и трепещется на мели меж камней. За ним второй, третий… – Вот, думаю, удача! Свезло. Побежал домой жарить добычу. Жарю и думаю, а что же это там за дыра была? Похоже, под нашей рекой еще одна река есть. Стал я к тому камню наведываться. Откачу его, и начнет мне прямо в руки прыгать рыба. То хариусы, то щуки, то головли, бывает лещ, какой вывернется. Река та битком рыбой набита. Как-то притащил жердь метров на шесть, стал ее пихать в дыру, а дна нет. Потом выхватило у меня из рук ее течение и унесло под землю. Точно, под нашей рекой еще одна река есть. Запасная. И такое меня тут любопытство забрало, что решил я эту загадку сам разгадать. А что, думаю, если мир наш зеркальный. И всему сущему здесь есть зеркальное повторение там? Разгреб я пошире эту дыру, так чтобы самому было пролезть, разделся до трусов, набрал побольше воздуха в легкие и… нырнул. Как будто в кипяток попал, потом в ключевую воду, потом в парное молоко… И вот выныриваю на поверхность, солнце сияет, небеса голубеют, птицы радостные летают, вода плещется ласково… А из нее хариусы прыгают свечками, стрекоз ловят… Подплыл я к берегу, лег на песок и блаженствую… Надо мной деревня стоит на высоком берегу. Вроде бы знакомая деревня, да не наша. Уж больно в ней хорошо все. Поля колосятся, коровники целые стоят, коровы у реки на заливных лугах пасутся, крыши – под железом, домики – крашены, обочины у дороги выкошены, заборов нет, дети по улице носятся, что стаи воробьиные, веселятся. Пошел я по улицам прогуляться. В трусах-то. Никто мне замечания не делает. Мужики с удочками с реки идут – трезвые, бабы встречают их с поцелуйчиками… На огородах – полный порядок. Помидоры красные, перцы желтые, огурцы – зеленые… Собаки – деликатные, лают в пол голоса, продавщицы в магазине и в палатках – вежливые, аж противно. – Что же, это у вас в зазеркалье всегда так? – Спрашиваю. – Да что вы! Это у нас праздник вежливости сегодня. Месячник доброго слова был объявлен. Завтра заканчивается. Ты, это, на всякий случай, в трусах-то не задаливай тут. А то попадешь завтра на наших мужиков – наваляют под первое число. – А вот оно что… – А почему у вас такой бардак на производстве? И коровы пасутся в лугах, и скотные дворы целы, и мастерские. И сушилки даже… Да и поля засеяны… . И маслозавод, вижу, работает. И пекарня. И даже роддом свой… Клуб… – Да, знаем, – отмахиваются. – Упущение наше. Не успели развалить. А ты сам кто такой? – Я то? Проверяющий с той стороны от партии и правительства уполномочен, – соврал я. Тут подскочили ко мне крепкие мужики, раскачали меня за руки-ноги и в реку бросили. Снова я, как будто в парное молоко попал, потом в кипяток, потом в ключевую воду, и выкинуло меня пробкой на своей родимой стороне возле развалин скотного двора. – Вот, думаю, – я про эту зеркальную деревню никому не стану рассказывать. Ты – первый. А то набегут люди, начнут камни ворочать, сверлить, бурить, копать… Комиссии понаедут, проверяющие. Скоро и той деревне конец придет. Приватизируют и по миру пустят. Пусть себе стоит. В случае чего будет куда эмигрировать. Тут привезли с птицефабрики петуха. – А камень где этот? Я бы тоже не прочь в зазеркалье попроситься… – Не скажу. Сам приезжай. Найдешь меня по крику петуха… Вон он какой голосистый. Чисто Киркоров.
Охота на мужика Вот что я вам скажу, товарищи. Мужик нынче – в редкость. Повывелся мужик. Поглядишь, в городе – одни бабы тусуются. Всюду – бабы. И в думе заседают они, и в правительстве. И за прилавками стоят, и покупают все они. И учат, и лечат, и зубы дергают друг у дружки. А банях – давно одни женские отделения. Мужикам остатним охота помыться, а как, если всё женские дни? Как-то мы с Серегой пошли в Водники, а там женский день круглогодично объявлен. Постояли, постояли, думаем: «Пойдем: какая, к лешему, разница, помоемся и с бабами. Хоть посмотрим, как они выглядят без одежи-то. Так ли хороши, как рассказывают по телевизору?» Вот пришли, смотрим. Не поверите, бабы эти на медведиц похожи. Точь в точь. Охотники, так те поймут, о чем мы. Вот и мы разоболокаемся. Обступили нас. То же интересуются. – Это что у вас за причандалы такие? – Спрашивают. – А вот, – отвечаем, – и сами не знаем. Забыли уже. Давно не пользовали. Висят просто. – Ну, коль так, мойтесь… Были бы мужики, там мы бы тут вас и разразделали. Моемся, а самим страшно. Вениками прикрылись, в темный угол в парилке забились. Говорят, на мужиков настоящую охоту открыли. Без лицензий. Бабы в парилке-то и рассказывают друг дружке: – Где-то за Норобовым водятся еще мужики. Искать надо их по глухим лесам. Прячутся. – Верно, – другая говорит. – Мы ходили за Норобово. Видим, в самой глухомани под елками избушка стоит. Натоптано. Какой-то крупный мужик в калошах бродил. Подкрались, тихонько дверь открываем… Есть! Спит на нарах прямо в камуфляже, в валенках, похрапывает, только усы распушаются. – А дальше-то чего? – сгрудились парильщицы. – А вот слушайте. Мы потихоньку дверь затворили. Давайте, говорим, сначала флажками обнесем избушку на всякий случай, потом шумнем… А он выскочит, замечется, тут мы его сеткой накроем, руки, ноги свяжем, на жердь повесим и понесем к дороге. – А дальше что? – Шумнули. Такой визг подняли, что выскочил он, как очумелый. Здоровенный. Килограммов на сто двадцать такой… Усищи кверху торчат, глазами зыркает, бросился было когти рвать, да мы тут навалились… Врешь, не уйдешь. – Связали? – Куда он денется. Нас баб пять навалилось. Привезли его в город, несем на жерди по главной улице, так почти все бабы сбежались. Давно не видели мужиков. – Съели? – Ну, еще чего? Может, это последний был. Оставили на расплод. В питомник сдали… Там сейчас очередь. Не достояться. – Счастливые вы… – Вздыхали парильщицы. Мы потихоньку выскользнули из парилки с Серегой, залезли в свою лопотину и бежать недопарившись…
Андома-Гора В прежние времена жил на высокой Андоме-горе на берегу седого Онежского озера рыбак Санко Мошкин. Был он удачлив в промысле, всякая рыба на него шла: и лосось, и сиг, и палия, и форель. А в озере был он настоящим царем Непотонем. Сколько раз под лед проваливался, сколько раз лодку его волна переворачивала, все одно сухим из воды выходил. Одно плохо было – жены себе найти не мог. Все какие-то вертихвостки попадались. Приведет которую в дом, уйдет на промысел, возвращается – а бабы-то уж и след простыл. Да и то верно, кому охота на берегу озера куковать в одиночку, мужика поджидая с промысла. Вот, думает он, такую подругу завести, что бы вместе с ним и в пургу, и зной, и в шторм, и в штиль… Пошел в Тудозеро к одной древней бабке ведунье за помощью, а та и говорит: – Попроси себе жену у Андомы – горы. Может та подсобит твоему горю… Подивился рыбак. Жену у горы просить? Андома – гора много тысяч лет стоит на краю озера. Говорят, это ледник притащил сюда гору, перепахав земную кору… Волны и ветры сгрызли ее на половину, обнажили древнюю сердцевину ее, которая в солнечный день сияет, как размазанная по склонам радуга. Бывало, ливни и бури обрушат кусок горы и выпадет из нее какая-нибудь древность вроде костей диковинных зверей или панцирная рыба, обитавшая в мировом океане, когда земли то не было. Один океан. Но делать нечего. Как-то приплыл Санко к горе со стороны озера. Высока гора, на вершине ее сосны вековые стоят, как былиночки на ветру. Стал Санко гору просить, мол, пошли, тетка Андома, женушку мне. Лицом пригожую, на ногу проворную, чтобы была она за мной и горестях, и радостях, как нитка за иголкой. Молчит гора Андома. Много она на своем веку людских судеб повидала, а вот таких жен, чтобы на промысел с мужиком ходили — не припомнит. Вздохнула тяжко. Пошел Санко домой, опустя голову. А ночью выдался ливень, да такой, что вода меж бревен в дом затекала. И тут стук в дверь. Выглянул Санко, стоит вся в потоках дождевых женщина и молчит. Того будто огнем опалило: знать, Андома ему невесту прислала. Завел в дом девку, раздел, обсушил, чаем напоил… И стали они жить поживать на зависть людям. Чуть свет на ногах она, варит, убирает, стирает… А потом с мужем в лодку и на промысел, сети поднимать, рыбу из сетей выпутывать. Как-то зимой метельной и студеной, отправился Санко на промысел в озеро, жена спит в постели, разметалась. Жалко стало Санку ее будить. Уж в положении она была серьезном. Так и ушел один в пургу и стужу. И вот бредет он километр, второй, третий, закрываясь от метели злой, и кажется ему, будто в круговерти пурги и в завывании ветра голос знакомый слышен: – Санко! Санко! Остановится, прислушается. Да нет, блазнит, кажись. И так километр за километром шел в озеро. И все звучит в ушах голос: – Санко, Санко! Постой! Только к вечеру, как сети перетряхнул, рыбу на сани загрузил, домой повернулся. Метель ушла, солнце закатное показалось. Вот думает, приду домой, щец горячих с корехом похлебаю… И видит он, в озере рядом со старыми его следами снежный холм, навроде, медвежьей берлоги, а из дыры вверху пар идет… Подходит. А в снежном закутке сидит жена его, и ребеночка на руках держит. – Вот, говорит, тебя дожидаемся… Ты верно, забыл, что я за тобой, как нитка за иголкой…
Про Мишку и Гришку Говорят, что с милиционером дружить, все-равно, что с медведем в лесу. Никакой надежды нет, что он тебя завтра не задерет. А вот Гриша Кот, который когда-то давно милиционером был да в трактористы ушел, с медведем много лет уже в соседях живет. Знающие люди сказывали, что каждый день Мишка к Гришке сумерничать ходит. Поговорить… Гриша Кот жил в деревне один одинешек. Все жители ее, кто на погостсъехал, кто в город убрел. У Гриши жена тоже засобиралась: – Едем, говорит, паразит, к людям поближе, там хоть поговорить есть с кем. Или в большую деревню перезжаем, либо в город к детям. От тебя мне слова не добиться. Будто тебе кто рот законопатил. Надо Гришу знать. Когда трезвый он, за день пару слов если скажет: «нет» и еще раз «нет» и молчит дальше. А воткогда чекушку выпьет, то и поговорить может: только слова эти здесь в культурной беседе неуместны. Короче говоря, собрала Гришина баба чемодан и уехала с попутным лесовозом в город. А Гриша остался. Один на всю деревню. Не больно и горевал, что эта трещётка оставила его. Хоть помолчать можно вслать в пустой избе. Или пение птиц послушать на крыльце... С тех пор никто в деревню не ездил, дорога заросла, электролиния пала. Поля еще прежде лесом занялись. И посередь деревни и меж домов осины, березы да елки поднялись. Как и не было деревни… Свадьбы здесь не гуляли, праздники не справляли, ни сеяли, ни пахали, красных знамен за достижения не получали… Скоро и позабыли про нее все, а в сельсовете, видать, списали ее, в вымершие занесли. Мало ли у нас деревень вымерших? Гришка–то сходит раз в месяц в большую деревню ягодок на муку поменять. А все остальное у него свое. Картошка – своя, лук – свой, морковь – своя… Капуста – то же не в поле найдена. Ягода – всякая, грибов – море, мед – опять же свой, из дупла. Тетерева в горшок свалить – минутное дело, открывай окно да из ружья пали…Окуней из речки надергать – не задача… Так вот он и жил год за годом. Деревня тем временем совсем заросла лесом, и память о ней будто бы унесла река в весеннюю водополицу… Гриша прежде был удачливым охотником. И зайцев промышлял, и крупного зверя добывал. И вот однажды идет он лесом, и слышит: рядом за кустами кто-то вышагивает. – То ли лось, то ли кабан? Оказалось, медведь идет параллельным курсом. А медведи в наших краях – не из пугливых. Норовят то и дело на пасеку залезть или курятник разворошить, или телка украсть с подскотины…Дерзкие у нас медведи. И этот идет, как будто и охотника не замечает. Гришу досада взяла. И саданул ему в заднее место из ружья. А патроны только с мелкой дробью были. Что медведю этот заряд? Остановился, лапой заднее место почесал и на Гришку укоризненно смотрит: – Ты чего, мужик? Не сезон, мол. Лицензия где? Гришке и ответить нечего, да и не любитель он лясы точить. Только руками развел. Пошел к дому, а медведь этот пристал, ковыляет следом. До того назойливый попал, все норовил Гришу за мягкое место тяпнуть… Мол, все вы, охотники смелы, когда с ружьем семеро на одного… А вот ты без ружья попробуй со мной схлестнуться. Вот и ведет он Гришу к дому, как под конвоем. Стыдоба от встречного зверья и птицы: медведь охотника арестовал… Так до дома и шел за ним. Гришка с досады ружье свое на потолок закинул. Да и не хорошо это – на соседей охотиться. Лучше с ними в мире жить. А Мишка тот за Гришкой тенью ходить стал. Гришка с ним ни в какую общаться не хочет, так тот вредничать стал. Отправится Гриша окуней ловить, а медведь зайдет в реку метров на двадцать повыше и почнет ногами топать, воду мутить, рыбу пугать. Не выдержит Гриша: – Тебе чего, места мало? Вали отсюда. Так медведь еще ближе подойдет, сделает кучу большую и по воде пустит: – На, тебе, нюхай, если дружить не хочешь… А Грише почто медвежья дружба? Чай с ним пить не станешь и поллитровку не раскатишь… опять же по бабам в большую деревню не пойдешь. Собаки загрызут. …Но выходил все-таки медведь Гришку. То же не разговорчив был. Сядут они бывало: Гриша – на крыльце, медведь на сухарине. Гриша помолчит, помолчит да вздохнет, медведь – помолчит, помолчит, да охнет… Иной скажет: – Какие у медведя заботы: полеживай в берлоге да лапу соси. Летом в малиннике блаженствуй. Ан, нет. И для медведя поговорка верна: жизнь прожить, не поле перейти. В полях и поджидает медведя охотник. Насеет сладкого овса: приходи Мишка лакомиться – стол накрыт. Позаришся на чужой каравай, тут с тебя и шкуру снимут. … Как-то Гриша из деревни пришел, вечером сели на лавочке с Мишкой: – За Поздеевым нынче овсы посеяны. Хороши овсы, густые. Но ты, Мишка туда – ни ногой. Специально для медведей сеяли. Охотники на вышках по углам караулят, как только смеркаться начнет. Сказал Гриша, верно, самую длинную речь в своей жизни. И вздохнул. И Мишка вздохнул. Овса охота, в брюхе кишка кишке бьет по башке… …Проснулся ночью Гришка. В окошке луна сияет так, словно сказать хочет что-то. Свесил голову с печи и слышит: где-то далеко на опушке леса – выстрел. Потом второй. Запереживал. На овсах стреляли. – Не Мишка ли на овсы поперся? Ох, горе-горькое. И верно, спустя какое-то время на опушке собаки залаяли, слышно, охотники лесом по кровавому следу идут. Переговариваются. Длиннорукие фонари лучами по лесу шарят. Слышит Гриша: на задворках у него кто-то шарашится, покряхтывает да постанывает. Выскочил с керосиновым фонарем. Точно: Мишка приковылял. А за ним – след кровавый, словно корзину клюквы кто рассыпал. – Ох, ты мне! Говорил я тебе – не ходи. Поперся.– Заругался Гришка. Смотрит медведь на него. А в глазах страдание да вина. А собаки хрипят, от лая давятся, рядом совсем. Гришка двери на двор отворил: – Полезай наверх. Сено там, заройся, да не стони ты так. Терпи. Уйдут, так я пулю вытащу, перевяжу… Полез Мишка на сенник, закопался там. А охотники с собаками тут уж. – Чего надо, мужики? Шастаете тут ночами по лесу? – Гриша на воле заговорил. – Медведь от нас сбежал. Подранили на овсах… Добрать надо. Собаки сюда привели…. Мишка лежал в сене, ни жив, ни мертв. – Да, вон-вон кровь на траве. Тут он где-то. -Не ты ли нашего медведя перехватил? Котлет захотелось? А ну, открывай сарай. Вон собаки как беснуются… – Погодите! Сейчас открою, – сказал внизу Гриша с угрозой. Слышно было, как он заскрипел лестницей, поднялся на чердак. Верно, ружье свое искал с припасами. Потом звякнуло стекло слухового оконца: – А ну, уходите от моего дома, – сказал громко Гриша вверху, – пока я вас свинцом не угостил. – Мы тебя знаем, Гришка, – отвечали снизу. – В деревню можешь не приходить, если. Наш медведь, законный. Вот и лицензия. – Хватит дурить. Мяса надо, так отрубим тебе ногу на варево. Слезай. В ответ сверху грохнул выстрел. Мужики внизу заматерились. – Вот, дурак Может, пьяный… Не понимает, что творит… – Гришка, да мы твой сарай по бревнышку раскатаем… – У нас карабины с прицелами ночного видения. Только дернись… В ответ с чердака грохнул новый выстрел. – Да, ну, его, дурака. Не стоит связываться, – сказал внизу видимо, старший охотник. – Другого медведя добудем. Слышно было, как уходили они по ночному лесу, матерясь и окликая собак. …Историю эту о дружбе человека и медведя рассказали мне как-то у костра на реке Ваге. А чтобы поверил, показали пожилого мужика, который по подвесному мосту переходил с рюкзаком речку. – Вот он – Гриша Кот. В деревню свою пошел, мукой запасся на пироги. Сейчас станет следы путать, чтобы никто не нашел дорогу к его деревне. – Да чего скрывать, – сказал второй рыбак. – Все и так знают. Только делают вид, что не знают… Пусть тешится. – А с медведем что? – Медведь, сказывают, так и живет у него на сеновале. Зимой спит, летом малину собирает, чернику, бруснику опять… Гришка пироги с ягодами печет. Вместе и едят. Самовар наставят и едят. – С клюквой, я знаю,– второй сказал, – не пекут. – Это почему? – Да больно кислюща она. Анатолий Константинович Ехалов - писатель, режиссер. Заслуженный работник культуры Российской Федерации, действительный член Петровской академии наук и искусств, член Союза писателей России. |
||||
Наш канал на Яндекс-Дзен
|
||||
| Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-" |
||||
|
|
||||
|
|
||||
