9 Мая.
У меня есть пиджак, он стал как бронежилет, увешанный военными регалиями. Но сегодня я надел полегче, с наградными планками, а из металла удостоились чести блеснуть на солнце и на публике лишь памятные знаки «Фронтовик», «Честь и польза», «Участник парада 65» и недавно полученная медаль «100 лет Константину Симонову». В конце войны я тоже побыл в роли военного корреспондента (вспомнили моё короткое сотрудничество в «районке»). Едва мы направились по аллее в центральную часть парка, началось что-то невообразимое. Меня крепко держала вод руку Мария, учительница математики из одной московской школы, где я не раз выступал. Но меня вырывали из ее рук, становились сами рядом, обнимали и целовали, фотографировались, вручали цветы и подарки. Я оглядывался по сторонам: где же остальные участники войны? Как я оказался один? Ребята, куда вы попрятались? Выходите, встаньте рядом, какой будет снимок – опять все вместе! Но никого больше не было – видимо, они шли по другой аллее… Я вспомнил своё стихотворение, написанное лет десять тому назад. Нас, фронтовиков, было еще много, но я уже тогда подозревал и боялся, что получится, как сегодня. Стихотворение называется: «Виноват»:
Мы ж еще в боях договорились: Вы же уговор тот позабыли Нет однополчан на белом свете, Сейчас на моих глазах происходило странное перевоплощение: однополчане будто всплывали из тумана, меняли прежний облик, молодели и узнавали меня. Они сохранили военную выучку – становились по стойке «смирно», и я отдавал им честь. Ба! Да тут целое отделение, может и взвод!.. Я с друзьями свернул в другую аллею, там всё повторилось. Всюду бросалось в глаза: вся Москва, взрослые и дети, особенно мальчики, поменяли законодателя моды, одев на русую, вихрастую или кудрявую голову пилотку защитного цвета и со звездочкой. Шли, бежали или катились на самокате, но непременно в пилотках … Кто-то дал им всем такую команду: одеть не модную кепочку с козырьком или яркую шляпку, а именно бытовавшую в народе 70 с лишним лет назад пилотку? Похоже, что так. Но кто? Или что? И выясняется: это – память: документальная или генная, как угодно назовите, но настоящая, долговременная. Живучая, как и новое подразделение: «Бессмертный полк».
10 мая. У меня приглашение в школу 376 на «урок мужества». Каких-то 45 минут, а сколько впечатлений! Я рассказал, как уходил в армию с синим платочком от девушек на работе – и мне исполнили эту песню. В этой школе три года тому назад во время «линейки» 1 сентября, выступая от имени ветеранов с напутствием в Новый учебный год, я в сердцах сказал: «Замечательная школа, завидую вам и сам готов бы снова пойти в 1 класс». Мне прикрепили на пиджак выпущенный специально знак «Первоклашка» (и каждый год переводят в следующий класс). А я им подарил свою книгу: «Мечта и быль», где описал, о чем я мечтал и как добивался исполнения мечты. Не всё, но кое-что удалось достичь. На всевозможных смотрах, в том числе по начальной военной подготовке, я участвую тут в жюри. Не избежал я в эти дни трудного вопроса: о религии. Я - крещеный, но, начиная с октябренка, прошел весь путь атеиста. Отвечая на вопрос, верю ли я в бога, я привел такой эпизод, случившийся на 2-м Прибалтийском фронте. Вновь прибывший политрук, подбадривая солдат перед наступлением, полюбопытствовал, знаю ли я молитвы и попросил прочитать вслух «Отче наш». И сам повторял за мной каждую строфу. Потом побежал дальше по солдатской цепи. Вместо комментария к этому рассказу мог бы послужить куплет из «17 мгновений весны», который я назвал молитвой Штирлица: Я прошу, хоть не надолго На официальных встречах тема эта больше нигде не поднималась. Но продолжение последовало в неожиданном месте. Во время прогулки в районе Преображенки меня остановили две женщины и, взглянув на мои награды, попросили разрешения задать вопрос о войне. Я не спешил и дал им такую возможность, не спрашивая, кто они и откуда. Говорили по-русски, одна назвалась Верой. Мы присели на скамейку у детской площадки. Они спросили, что я испытывал, стреляя из своего оружия в противника. Я признался, что вначале это было непривычно, но потом, видя, как падают от вражеской стрельбы мои товарищи, как по пути встречались сожженные деревни и погибшие от рук врага мирные жители, я обретал уверенность в правоте своего дела: ответной стрельбы в противника. И вдруг мне вопрос, вернее утверждение: «Но ведь бог сказал: «Не убий». На мой ответ, что я защищал себя и свой народ от фашистов, от явных убийц, последовал аргумент: «Даже в Германии сажали в концлагерь тех, кто отказывался идти в армию, брать оружие и стрелять. Сажали за то, что они не хотели убивать». Я возразил: но кто же защитит народ, если все предпочтут отсидеться в тылу вместо армии?.. Ответа на такую постановку вопроса не было, женщины быстро поднялись и ушли. Их последняя фраза была: «Вы нас не слышите». Я тоже встал и пошел своей дорогой. Я не стал особенно ломать голову, заблудшие ли это души от какой-нибудь секты или целенаправленные агенты по разложению свободолюбивого духа нашего народа. Картины встреч с новыми, помолодевшими «однополчанами» в новеньких пилотках в парке и на улицах Москвы были ярче и радостнее случайных призраков. Хотя невольно подумалось: ведь у этих женщин наверняка есть дети и внуки, каково им уберечься от вредоносных семян таких «просветителей». И о своей матери я подумал: каково ей было сдерживать слезы, отправляя меня на войну. Вспомнил такой эпизод. После ранения в правую руку я учился в госпитале писать левой рукой. И написал-таки несколько писем домой, в том числе матери. И только она одна догадалась о случившемся, хотя спросила об этом очень деликатно: «Ты, видимо, писал в неудобной позе - буквочки получились неровные». Мать молилась за меня, часто выходила за калитку на дорогу, радостно встретила, но в то же время переживала за чрезмерные жертвы войны.
11 мая.
Вопросы у студентов-медиков остались, и они устроили пресс-конференцию с моим участием. Их интересовало всё: как я переживал боль от ранений, насколько эффективно было лечение, моё мнение о фронтовых и нынешних врачах, почему не остался служить в армии, что думаю о современной молодежи и т. д. Я старался быть объективным и искренним. Я уверен, что нет второстепенных знаний – всё может пригодиться. Привел один горький опыт: я в школе недооценивал географию с ее данными о «среднегодовой температуре, количестве осадков и т. п.», а потом пришлось доучивать ее во время кругосветки. Молодым я советовал сохранять наши народные традиции; лучшим номером в проекте «Голос – дети» я назвал не мюзиклы англосаксов, а песню «Эх, дороги» в исполнении инвалида Плужникова. О службе в армии. Я считаю, что, выполнив свой конституционный долг, человек волен выбрать свой дальнейший путь. Кому-то нравится армия, дающая возможность овладения оружием и воспитания исполнительности и дисциплины. У меня было много других интересов, даже намечены специальности, которыми надо овладеть. Например, я поработал шахтером, железнодорожником, таксистом, фотографом, учителем, переводчиком, корректором, диктором на радио и т. д.– всё пригодилось в жизни и творчестве. Я не только отвечал на вопросы, но и сам задал несколько. Вот один из них (я вспомнил двух незнакомок, пытавшихся уличить меня и других фронтовиков в убийстве, внушавших миролюбие к убийцам). Я спросил: как должен поступить врач, когда перед ним преступник, покушающийся на жизнь других людей? Мне ответили: «Вылечить и отдать под суд». Так мы и поступили: Нюрнбергский процесс над военными преступниками фашистской Германии – тому свидетельство. А на прощание со слушателями медицинского училища я прочитал своё стихотворение «Чужие города»:
Ветераны, люд суровый, Окружают, угрожают Стоп, ребята, не пора ли Бонапарт в Россию въехал, Гитлер тоже устремился Ветеранский люд клянется, |