«Славянская клятва» - одно из самых известных стихотворений позднего периода творчества Шаламова. Но оно является, на наш взгляд, и одним из самых сложных, неразгаданных его произведений, давая много  поводов усомниться  в правомерности распространенной  однозначной  трактовки.     
Написанная в 1973 году, «Славянская клятва» никогда не публиковалась  при  жизни автора, и впервые вышла на широкую публику не в печатном, а в озвученном (точнее, в аудиовизуальном) виде — в документальном фильме А.Свиридовой и А.Ерастова «Несколько моих жизней» (1990 г.) его прочел за кадром замечательный мхатовский актер Петр Щербаков.  Вот полный текст этого стихотворения, как оно звучало в фильме (в дальнейшем при публикации, начиная с 3-го тома 4-томника Шаламова 1998 г.,  оно почему-то печаталось без третьей строфы, возможно, утерянной при наборе).

Клянусь до самой смерти
                     мстить этим подлым сукам,
Чью гнусную науку я до конца постиг.
Я вражескою кровью свои омою руки,
Когда наступит этот благословенный миг.

Публично, по-славянски,
                              из черепа напьюсь я,
Из вражеского черепа,
                             как делал Святослав.
Устроить эту тризну  
                             в былом славянском вкусе
Дороже всех загробных,
                             любых посмертных слав.
                  
Пусть знает это Диксон
                       и слышит Антарктида,
В крови еще пульсирует мой юношеский пыл,
Что я еще способен все  выместить обиды
И ни одной обиды еще я не забыл.    

Прочтенное Петром Щербаковым с едва сдерживаемой гневной интонацией (А. Свиридова вспоминала, что ей приходилось умерять слишком страстный обличительный пафос актера) на фоне видеоряда, изображавшего остатки лагерной Колымы: вышки, колючую проволоку, могилы с бирками из консервных банок, - стихотворение, по замыслу режиссера, служило олицетворением ненависти поэта к сталинскому (шире — советскому) режиму и давало вполне определенный ответ, что «подлыми суками», которым Шаламов клянется «мстить до самой смерти», являются как основоположники этого режима, так и его подручные — начальники лагерей, следователи НКВД, вертухаи, сексоты, стукачи и т.д.). Для подобной трактовки в те годы (начало 1990-х) существовала, как известно, самая благоприятная общественная почва, и потому вопросов о том, кого имеет в виду Шаламов под «суками», даже не поднималось. Следует заметить, что, эмигрировав в 1993 году в Америку, А. Свиридова продолжала там с большим размахом и экзальтацией пропагандировать свою версию Шаламова, договорившись в конце концов до такого перла:

«Славянин по крови, сын и внук православных священников, крещеный христианин, Варлам Шаламов к концу жизни становится “иудеем по духу”: духу мести и ненависти, который воспитал и вскормил в нем социализм».1

Комментировать подобные откровения (подкрепленные ссылкой на примитивно-талмудистское толкование «ворожейных» слов М.Цветаевой: «Правоверный, ненавидя, прав. Православный, ненавидя, – преступен. Не-ненавидящий иудей есть христианин, ненавидящий христианин есть иудей. Ибо если нет вещей, сильнейших крови, то вещь – одна – есть: дух”),— весьма затруднительно. Ясно, что А.Свиридова с определенного времени сама стала носительницей своего рода фетишистского негативизма.

К сожалению, аудиовизуальное (читай:манипулятивное) воздействие «Славянской клятвы» возымело силу и после сериала Н.Досталя (по сценарию Ю.Арабова) «Завещание Ленина» (2007 г.), где шаламовское стихотворение вновь прозвучало на фоне лагерной атрибутики, не оставляя сомнений в его уже обозначенной адресности: «Суки — это те проклятые энкаведэшники, сиречь, большевики...».

Между тем, еще И.П. Сиротинская, впервые обнаружившая «Славянскую клятву» в архиве писателя, предостерегала от ее однозначного толкования. Она рассматривала это стихотворение — и совершенно справедливо — в общественно-историческом контексте того трагического периода жизни Шаламова, который наступил после его письма в «Литературную газету» (февраль 1972 г.) и сопровождался обструкцией писателя со стороны либеральной советской интеллигенции, а также со стороны консервативно-антикоммунистических сил Запада. В своих воспоминаниях И.П. Сиротинская подчеркивала: «...Написав, что «колымская тематика исчерпана жизнью», он продолжал писать «Колымские рассказы-2». И впереди был 1973 год, который он называл одним из лучших, счастливейших в жизни. В этот год было написано особенно много стихов, несколько толстых тетрадей: «Топор» («Орудие добра и зла...»), «Стихи — это боль и защита от боли…», «Она ко мне приходит в гости...», «Мой лучший год...» и, наконец, «Славянская клятва». Клятва верности себе, делу своей жизни». 2

Последние слова «о клятве верности себе, делу своей жизни» давали понять, что шаламовское стихотворение необходимо трактовать по крайней мере не плоско-политически, а многозначно и искать в нем смыслы, навеянные конкретной ситуацией 1972-1973 годов.

О том же говорил, выступая на IV шаламовских чтениях в Москве в июне 1997 года поэт Геннадий Иванов: «Это чрезвычайно неожиданное для Шаламова сти­хотворение. Оно как будто бы и не его....Попробуем понять, в чем дело... Если бы это была просто «Клятва», то еще можно было бы понять, что он собирается мстить сталинизму, от которого жутко пострадал. Тем более, у него где-то есть в эссе, что свои рассказы он считает «пощечинами сталинизму». Но почему автор подчеркивает славянское? Три раза в этом коротком стихотворении он употребляет это слово. Значит, имеет в виду «врагов» не славян? А кого он имеет в виду?..

Во всей поэзии и, кажется, прозе у Шаламова нет и намека на тему «не славян». Поэтому стихи кажутся предельно неожиданными. Как будто они написаны для какой-то исторической пьесы. Но по всему духу видно, что Шаламов пишет о чем-то современном ему, мучающем его, особенно это видно по первым двум строкам». 3

Каждое из этих замечаний Г. Иванова по-своему правомерно. Действительно, в лексике шаламовских произведений практически не встречается слово «славяне», тем более в духе славянофильства или «неославянофильства», ставяшего заявлять о себе в СССР с середины 1960-х годов. В принципе он был чужд этому направлению, как и «неонародничеству». В связи с этим очевидно, что трижды упомянутые в стихотворении «славянские» эпитеты и соответствующие мотивы имеют в глазах поэта отнюдь не тривиальную, а гораздо более глубокую семантику. И — в этом глубоко прав Г. Иванов — они связаны не столько с прошлым, сколько с современными, мучающими его вопросами.

Убедиться в этом позволяет углубление в детали общественно-литературной ситуации начала 1970-х годов, когда известные силы (как в СССР, так и на Западе) сделали все для того, чтобы аннигилировать (просто-напросто уничтожить или стереть) фигуру Шаламова в общественном мнении, представить его «сломавшимся», «сдавшимся» и т.д. Как реакция на известную «похоронную шутку» А.Солженицына, опубликованную в самиздате а затем в первом издании «Архипелага ГУЛАГ» на Западе (Париж, декабрь 1973), из кругов диссидентствующей интеллигенции Москвы последовала жесточайшая атака «либерального террора» на автора «Колымских рассказов». Она выразилась буквально в том, что в этой среде, презиравшейся писателем и именовавшейся им не иначе, как ПЧ («прогрессивное человечество») его стали объявлять... сумасшедшим, На бытовом уровне это выражалось в резком отстранении от любых контактов с писателем его недавних поклонников и распространении всевозможных сплетен о его якобы психическом заболевании...

Шаламов не мог не почувствовать этой резкой смены настроений — все слухи ему «приносили на хвосте», как он выражался. Именно тогда, в 1972-1973 годах, у него рождаются мрачные афоризмы о том, что «слух является материальной силой» (почти по Марксу), что «ПЧ состоит наполовину из стукачей, наполовину — из дураков, но дураков нынче мало...»

Все это составляет тот крайне напряженный общественный и психологический фон, на котором родилась «Славянская клятва».

Более предметно почувствовать настроения, мысли и чувства Шаламова помогает детальное знакомство с его рабочими тетрадями этого периода. Эти тетради пока изданы не полностью — ввиду прежде всего трудноразборчивого почерка писателя, однако, внимательное, скрупулезное прочтение в конце концов приносит свои плоды.

Следует заметить, что карандашный автограф «Славянской клятвы», вполне разборчивый и включащий три строфы, сохранился в архиве Шаламова, в одной из общих тетрадей 1973 года, пронумерованной автором римской цифрой V и начатой 4 июля. ( РГАЛИ, ф. 2596,оп.3, ед.хр.52, л.81-82). Всего к 1973 году относится семь тетрадей, пронумерованных также по-римски. Такая напряженность и плодотворность работы писателя подчеркивает, почему он считал 1973 год «лучшим годом» своей жизни.

Текстология, т.е. изучение рукописей любого писателя, что уже не раз доказано, является лучшим средством против любого рода дилетантских измышлений или извивов прихотливой фантазии. В этом смысле V тетрадь 1973 года Шаламова представляет исключительную ценность, ибо она воссоздает весь контекст, весь ход мыслей Шаламова, предшествовавший написанию «Славянской клятвы», а также варианты текста этого стихотворения.

Один из лейтмотивов тетради — непрекращающаяся рефлексия писателя по поводу последствий его письма в ЛГ. Его мысли, в том числе стихотворные, совсем не витиеваты,а прямы. Хотя стихи и наброски в этой тетради посвящены разным темам (в том числе личным, связанным с И.П. Сиротинской), видно, что Шаламова волнует прежде всего развернувшаяся против него общественная кампания, иначе — травля. Поначалу он пытается отнестись к ней спокойно-философски, что следует из наброска: «...И эта степенная пена, /Вертящаяся вокруг, / Осядет в ногах постепенно,/ Ничуть не тревожа мой дух» (л.21об). Но вслед за этим в тетради (л.26) следует набросок стихотворения с выразительным гневным названием «Гробокопатели и шакалы». Часть слов в рукописи неразбочива, но одно двустишие читается вполне четко: «...Моя душа шакалу не нужна /Ему нужна холодная война». Нетрудно понять, что здесь поэт целиком следует пафосу своего письма в ЛГ, переходя к еще более прямой и грубой лексике. Там было: «Подлый способ публикации, применяемый редакцией этих зловонных журнальчиков...Эта омерзительная змеиная практика господ из «Посева» и «Нового журнала» требует бича, клейма». Здесь еще резче: «гробокопатели» ( нечестивцы, занимающиеся тягчайшим грехом разрывания могил) и «шакалы» (питающиеся падалью, трупами).

Можно назвать это высшей точкой, крещендо шаламовского негодования. Оно связано прежде всего с тем, что писатель с предельной ясностью и остротой осознает: плод его жизни, его души — «Колымские рассказы», его «нетленные мертвецы», о которых он хотел оставить вечную художественную память, стали предметом беззастенчивого литературного грабежа и гнуснейших спекуляций на западном политическом рынке...Об этом говорит и саркастический набросок на л.70: «Мы гордимся грабежом/Но увы — за рубежом...», и строки: «И даже, чья вина, / Не знали вы, однако — / Холодная война/ Убила Пастернака...» (эта мысль, как известно, воплотится в неотправленнном письме к А. Солженицыну начала 1974 года: «Г-н Солженицын. Я твердо знаю, что Пастернак был жертвой холодной войны. Вы — ее орудием».

И в данном контексте (конкретно на 81-82 листах той же тетради, что можно приблизительно датировать августом 1973 года) Шаламов записывает только что родившуюся «Славянскую клятву»: «Клянусь до самой смерти мстить этим подлым сукам...»

В рукописи нельзя не обратить внимание прежде всего на первоначальный вариант второй строки « Чью тонкую науку...». Затем поэт сменил ее на «подлую» и в конце концов остановился на «гнусной». Но с чем, с какими мыслями связан первоначальный импульс - «тонкую науку»? Неужели поэт считал науку массовых убийств сталинского времени «тонкой»? Может быть, «тонкость» принадлежит к новейшему времени, где, по словам Шаламова, действует прежде всего «житрожопость», т.е. тонкое политическое провокаторство, которое столь ярко продемонстрировало обращение с его «Колымскими рассказами» в Нью-Йорке и Франкфурте-на Майне?

Итак, можно ли ли сомневаться в том, что строки Шаламова обращены не столько в прошлое, сколько в современность? Можно ли сомневаться, что «подлые суки» — это в первую очередь те, кто оскорблял писателя, самовольно распоряжаясь «Колымскими рассказами» на Западе и кто травил писателя на родине?

«...И ни одной обиды еще я не забыл» - это куда? В вечность? Или в те конкретные топографические точки в Москве, откуда исходил «либеральный террор»?

Немного надо сказать и о «славянизме» шаламовской клятвы. Здесь тоже не стоит теоретизировать - лучше обратиться к текстологии. На листе 83 той же тетради, сразу за «Славянской клятвой», следует набросок другого стихотворения:

«В шесть часов истекает мой ультиматум, /Клятва ночная — к шести утра. / Я прекращаю любые раскаты /Разбушевавшегося пера. / В шесть прихожу я к нормальной жизни, / Ровно, минута в минуту, в шесть, / Где все запасы сына отчизны,/ Все обязательства, жизнь и честь...»

Мы имеем все основания утверждать, что «Славянская клятва» была написана Шаламовым в минуты наивысшего духовного подъема и прозрения, с полной ясностью ума и и чистотой сердца. Кто может сказать, что гнев его не был праведным гневом? И кто может сказать, что поэт в этот момент не чувствовал себя действительно «сыном отчизны», т. е. глубочайшим патриотом своей страны? А если говорить шире — коль скоро оскорбления его чести как писателя и гражданина начались с высокомерного Запада, — то чем ему было в конце концов защищаться, как не родовой и культурной принадлежностью к славянскому миру? Он и заявлял себя здесь как «гордый внук славян» и «верный росс» (Пушкин).

Пушкинские аллюзии «Славянской клятвы» очевидны. Следует заметить, что работая над своими важнейшими стихами, Шаламов, подобно позднему Пушкину, никак не рассчитывал на их скорую публикацию, веря в то, что «душа в заветной лире мой прах переживет», и потомки по достоинству оценят его чувства и мысли. С сожалением приходится констатировать, что «Славянской клятве» Шаламова в этом смысле глубоко не повезло: ее прочли чисто конъюнктурно, не заметив (сознательно или бессознательно), что это стихотворение — не на «лагерную тему», а совсем о другом. Его, на наш взгляд, можно считать своего рода поэтической вариацией письма в ЛГ (которое по понятным причинам не могло иметь стихотворной формы).

Разумеется, «Славянская клятва» вызовет еще немало комментариев, потребует дополнительных историко-литературных и философских исследований (например, в части уточнения значения категории «мести» — на манер князя Святослава — в общей этической концепции Шаламова). При всем этом, на наш взгляд, его стихотворение принадлежит к тому же ряду и тому же роду гневных и величественных произведений отечественной поэзии, выражающих гордый ответ оскорбленного русского самосознания на вызовы истории в «минуты роковые» — как пушкинское «Клеветникам России» и блоковские «Скифы».

______________________________

Валерий Васильевич Есипов (родился 24 января 1950, Сахалинская область, г. Поронайск) — российский писатель, журналист и телеведущий, сценарист, публицист. Трудился в Музее "Вологодская ссылка", проживает в Вологде. Кандидат культурологии. Один из ведущих исследователей жизни и творчества В.Т. Шаламова. Автор, сценарист более 30 фильмов: о В. Шаламове, художниках В. Корбакове, Д. Тутунджан, Ю. Воронове, академике Н. Амосове, композиторе В. Гаврилине, поэтах Н. Рубцове, С. Чухине; автор первого в России документального фильма и монографии о В. Шаламове (1990, 2007, 2012); Имеет более 100 публикаций, в том числе разгромная статья-исследование о Солженицыне, книги: «Провинциальные споры в конце XX в.» (2000), «Варлам Шаламов и его современники» (2007, 2008), книги в серии ЖЗЛ о Шаламове (два издания - 2012, 2019). Организатор международных Шаламовских конференций, составитель 5-ти Шаламовских сборников; печатался в журналах: «Знамя», «Свободная мысль», «Отечественная история», «Вопросы истории», «Вопросы литературы», «Юность», «Новая газета», «Независимая газета», «Диалог», «Байкал»,«Двина»; Член Союза журналистов (с 1977 г.), член редколлегии и консультант проекта по разработке и продвижению сайта о В. Шаламове (shalamov.ru). Увлечения: история России, литература и искусство, путешествия по России.

Наш канал на Яндекс-Дзен

Вверх

Комментариев: