1. Про дурачка и красную кнопку

Жорик Байдин – обыкновенный городской дурачок лет сорока пяти. Однако, хоть и дурак – дураком, но сообразительный. И не без амбиций. Если уж и говорить серьёзно, когда из фойе кто-то из местных больничных обитателей, а скорее всего алкаш-электрик, кабель телевизионной антенны стащил и сдал в металло-приёмку, – кто, как не Жорик, первым сообразил, – антенну, её ведь можно и из простой вилки сделать. Правда, вилку ту для этого нужно сначала из столовой стащить… Но, как говорится, зло порождает зло, а воровство – соответственно…

Наверняка, в каждом населённом пункте, как правило, такие люди как Жорик есть, по-разному их называют: убогие, блаженные, не от мира сего… но суть-то одна. Живут они своей обособленной жизнью, в каком-то своём измерении, по своим, им одним понятным, законам. А что там другие про них думают, им, как нынче говорят, «фиолетово».

Сейчас-то Жорик дома, мать с отцом его на зиму забрали, а когда у него обострение по осени случилось, жил он какое-то время в течение нескольких месяцев в «жёлтом» доме. Под наблюдением Фёдора Михайловича. Нет, не Достоевского – Федорòвича. В смысле фамилия у врача такая...

Федорович Жорика уколами подлечил, привёл его в соответствие, а родителям, выписывая парня, так напутствовал: «Вот, забирайте своего пассажира. Сейчас в норме он, тихий и спокойный. Будут проблемы, звоните».

А попрощавшись с Жориком, подарил ему главврач свой старый чемоданчик-дипломат, весь истёртый, замки едва закрываются, но Жорику этот чемоданчик чем-то ещё раньше приглянулся. Сам-то Фёдор Михайлович дипломатом этим давно по прямому назначению не пользовался, с новым портфелем ходил. А дипломат просто лежал у него на полке в кабинете с какими-то, может быть, и нужными, но редко используемыми бумагами, из тех, которые «пусть полежат, как знать, может, понадобятся когда…» По принципу сегодня выбросишь, а завтра в них вдруг сразу необходимость возникает…

Дважды уже Жорик покушался стащить у Федоровича тот дипломат прямо из кабинета, и дважды с поличным пойман был местными санитарами. Ругал его, конечно, за это главврач, но не сильно. Как дитю малому Жорику выговаривал, мол, воровать не хорошо, стыдно, Жорик…

А теперь вот взял, да сам этот чемоданчик Жорику как раз на выписку и подарил. Сильно Жорик обрадовался, расчувствовался, спросил с хитринкой Фёдора Михайловича:

– А он с красной кнопкой?

– А то! – Федорович по плечу его похлопал, серьёзно так, но как равного обитателя жёлтого дома, по-дружески. – Других не держим. Ты только его по всяким пустякам не открывай.

– Не буду. – Уверено пообещал Байдин.

Гордый домой поехал – теперь и у него свой чемоданчик с кнопкой есть. Теперь-то может он в мире порядок поддерживать. Самый справедливый и рациональный: чтоб всё у всех в достатке было, чтобы каждый с каждым делился и помогал… Словом, «человек человеку – друг, товарищ и брат», ни как у них в больнице. Такой порядок, чтобы всем порядкам – порядок, самый что ни-на-есть рас-поря-доч-ный!

И всё бы ничего, и реализовал бы он задуманную всемирную справедливость, но есть у Жорика конкурент: в Америке живёт. Почти как он – только не в «жёлтом», а в «белом» доме, зовут его Джо, хотя и он тоже с амбициями. Иногда правда зачем-то с призраками здоровается да с невидимками разговаривает, но – у него тоже свой чемоданчик с кнопкой есть.

Жорик сам по телевизору видел, хотя конкурент и постарше, но тоже, как и он спортивный вполне – на велосипеде ездить пытается.

Однажды Жорик тоже на велике попробовал. Сосед у входа в подъезд велик оставил, спортивный, двенадцатискоростной – ну он и позаимствовал. Взял с горки разогнался – да в бордюр, далеко вперёд через руль летел. Хорошо хоть цел остался. Ох и получил он тогда от соседа! Мог бы, конечно, и больше получить, да только отец за Жорика вступился, выговорил соседу:

– Ты чего парня обижаешь!? Нашёл с кем связаться!..

– Как велосипеды воровать, так мы все нормальные, а чуть затронь – так сразу убогие!.. Ты бы следил, папаша, за сынком-то своим, коли у него мозги куриные!

Жорик всё это слышал, но не вмешивался: пусть что хочет – говорит, пусть ругается – хоть благим матом, Жорик-то знает, все эти конфликты оттого, что в мире порядка настоящего нет. А порядок, он, ох, как нужен! Как в обществе без порядка людям сосуществовать?

Вот и вертятся мысли у Жорика в голове. Как быть? Что делать? Не иначе, надо встряхнуть хорошенько этот мир, чтобы люди думать головой начали, а не тем, чем думать человеку совсем негоже.

Ну а дальнейшее даже дураку понятно, главное для встряхивания мира правильно рассчитать и нацелиться. Для такого случая, чтоб нацелиться наверняка, у Жорика и карта мира в чемоданчике есть, настоящая, большая. Аккуратно сложена, лежит себе рядом с кнопкой, времени своего ждёт.

На самом деле всё не так сложно, нужно только чемоданчик открыть, карту развернуть… И вот она перед тобой некая грань, которую можно изменить одним лишь нажатие кнопки. Вопрос в другом, будет ли потом возможность исправить что-то, если – не дай Бог – не так пойдёт? Или всё что случится – уже безвозвратно? Что там за этой гранью? Действительно ли позволит это нажатие мир упорядочить, как он того желает? Он хоть и дурак, но всё прекрасно понимает.

Страшно, конечно. Но – и интересно!..

Жорик живо представляет: вот он воткнул один флажок – тем самым обозначил место старта, второй – а это уже конечная цель…

И в этом месте каждый раз задумывается Жорик, по-гамлетовски, сосредоточено глядя на гипнотически-притягивающую к себе раздражающей красной точкой кнопку.

Нажать – не нажать? – вот в чём вопрос.

2. Точка зрения

Если смотреть сверху, из окна шестого этажа, то и прихрамовый парк, и небольшой треугольник соснового бора перед заводоуправлением – как на ладони. Даже невольная ассоциация возникает, словно у тебя перед глазами развёрнута вычерченная чьей-то твёрдой рукой прямо там, на земле, огромная схема в масштабе один к одному, с подробной детализацией: с церковью, с различными фигурами, высеченными из камня и отлитыми из бронзы, установленными на бетонные постаменты.

Большинство скульптур сгруппированы вокруг храма: вот Мария Магдалина, вот апостол Пётр, Никола-угодник, святые Пётр и Феврония муромские… здесь же, рядом, немного поодаль, символы российской державности – сам Пётр Великий, крепостные пушки, такие же были установлены здесь на стенах некогда возведённого сибирскими казаками сторожевого острога…

Алексей знает, что всё это – и храм, и святые, и пушки – новодел. Но всё равно, собранная здесь воедино история с первого взгляда впечатляет своей насыщенной концентрацией, и невольно будоражит воображение. И даже та беспорядочность, хронологическая невыстроенность всех запечатлённых в парке событий и персонажей не умаляет этого ощущения грандиозности – созданного здесь, разновременного среза нашей российской истории.

Всё это – дополненное как бы аллеей славы, чем-то совсем не отдалённо напоминающую голливудскую «аллею звёзд», с той лишь разницей, что здесь, перед заводоуправлением, собраны местные, канонизированные православной церковью святые; люди знаменитые своими деяниями, в основном уроженцы здешних мест, прославившие их, так или иначе, начиная от миссионерской деятельности и просветительства, лицедейства и сочинительства, заканчивая ратными победами и созданием различных видов вооружений – и всё это подчинено, по замыслу человека создавшего это разнообразие, чему-то одному.

Чему? Алексею изначально было трудно определить общую идею этого, чудного на первый взгляд, парка перед заводской проходной. Впрочем, думается, не только ему. Но так бывает, сначала задумываешься над чем-то, потом привыкаешь, и далее всё воспринимается уже вполне естественно: коли оно есть, значит – так и должно тому быть…

Там же, в парке, в самом его начале, если идти к управлению от трамвайной остановки, слева – стелы с именами знаменитых заводчан, уже ушедших из мира сего, а справа от вымощенной дорожки, недалеко под сосёнками, – скамеечка, на которой будто бы только что присела бронзовая Наталья Николаевна Гончарова. А перед ней в полный рост – гений русской словесности – Александр Пушкин, видимо читает ей только что написанные стихи. Конечно, в отношении к Пушкину, я непременно сказал бы почтительно Александр Сергеевич, но у поэтов, тем более гениальных, как известно, отчеств нет. Только Отечество. С самого младенчества – от сказок вечной для всего изначально русского Арины Родионовны, с которых, собственно, всё и начинается, и до того дантесовского выстрела, который для всего гениального в России почти также неизбежен и губителен.

Чуть ниже, ближе к кованой оградке, охраняющей эту территорию от лишней суеты и приземлённости, которая в больших количествах исходит от проходящей вдоль всего парка линии городского трамвая, – здесь, тоже среди сосен, расположились они, персонажи русских сказок. Золотая рыбка, вынырнувшая из бассейна-моря, рядом мужик и медведь, которые не то бревно пилить собираются, не то до сих пор вершки с корешками поделить не могут…

Вообще-то, по задумке создателя-вдохновителя парка – второго директора завода, не мужик это, а Серафим Саровский, который, как известно, умел находить язык со всеми дикими обитателями леса. А мишка, ну, просто в гости к нему по-соседски заглянул.

Но в народе прочно укоренилось, что и медведь, и батюшка Серафим – не библейские вовсе, а сказочные. Наверное, потому что большинство людей предпочитают видеть то, что им в данный момент увидеть хочется. Вот и прилипло к Серафиму с мишкой это простонародное «мужик и медведь».

Как знать, может быть именно по причине такой огромной сюжетно-смысловой концентрации, несмотря на отдалённость от жилых городских кварталов, и привлекают людей – и парк этот сказочно-былинный, и храм этот необычный. Здесь каждый может найти для себя всё необходимое его душевному состоянию на любой вкус и цвет. Опять же сосны, запахи бора… И если повернуться к «пентагону» – как на местном диалекте негласно здание заводоуправления называют – задом, а к лесу передом, то вполне можно ощутить столь желаемые душе и покой, и умиротворение.

Люди даже специально приезжают сюда на трамваях, на личных авто, а кто-то и пешком приходит. Либо свечку в храме поставить за здравие, за упокой ли, либо новорождённого окрестить, или просто под соснами прогуляться… Действительно, и храм, и парк, среди горожан популярностью пользуются, и, нередко, где-нибудь на улице совсем в другом конце города или же в общественном транспорте, в случайных разговорах услышать можно:

– А вы-то со своей где венчались?

– Так, в парковом храме.

– У «пентагона»?

– Да, место известное, там многие нынче венчаются…

Пять дней в неделю из своего окна шестого этажа «пентагона» Алексей план парка наблюдает, потому как работает там, в «пентагоне» соответственно в конструкторском бюро. И чертежи со схемами, естественно, для него дело привычное: на столе они у него в огромном количестве развёрнуты. Ну и за окном, если сверху смотреть…

К слову, есть ещё один храм, тоже заводской, тоже работниками завода отстроенный. Его ещё первый директор ставил. Только он, храм этот, не здесь, а на слиянии двух рек находится, в близлежащем пригороде, как раз там, где тот первый директор коттеджный посёлок задумал строить, для работников предприятия.

Первым делом – всё честь по чести, храм на въезде в село возвели, на пригорке, среди небольших домиков, окружённых нехитрыми огородами местных поселковых жителей. А сам посёлок коттеджный – чуть дальше метров на триста-четыреста решили заложить. Там как раз старые дома заканчивались, вот и надумали, как бы продолжение села построить.

Поначалу дело быстро пошло, да, как всегда, у нас бывает, что-то такое обязательно случиться, чтобы на хорошем деле на долгие годы крест поставить. Несколько коробок под коттеджи уже отстроили, хозяева заселяться начали, но не успели всё до ума довести. Как раз в то время прозвучало на всю страну громогласно объявленное «необходимо на?чать».

И начали: пошло-поехало… то «новое мы?шление» провозгласят, то виноградники в Крыму да на Кубани повырубают, чтобы народ самогоном спивался… Словом, хаос… или полный консенсус с неуправляемым умопомрачительным ускорением.

А директор завода, тот, что первый, он вполне советского воспитания придерживался, потому как взращён был ещё на светлых идеях построения развитого социализма, ну и как далее принято думать было – коммунизма. Такие как он, как во всеуслышание продиагностировал позже один небезызвестный жуликоватый деятель перестроечных времён, просто «не вписывались в рынок», в силу воспитания не смогли. Как, впрочем, и ещё миллионы граждан СССР. Переживал он сильно эту ситуацию, да так и ушёл человек с теми переживаниями раньше времени, а посёлок стоять остался, сиротливым, недостроенным.

Кто-то, конечно, из вновь вселившихся, успел всё же постепенно немного свой участок и дом облагородить, но часть коробок так коробками и стоят. До сих пор.

А жаль, поскольку место-то для строительства и жилья со всех сторон неплохое выбрано: бор сосновый – вот он рядом, река внизу широкая, мощная – с сибирским размахом, полноводно течёт, опять же слияние – знаковое место – всего в километре ниже храма расположено, да и сама церковь красна – светлая, стоит на пригорке, что парит. А главное, ничего здесь ей любоваться не мешает: с любой из четырёх сторон света, ничто ни купола с крестами, сияющими золочёными, ни башенку колоколенки белостенную – от взора не загораживает. Стоит храм, там, где ему и должно стоять.

И ещё, если от него вниз к реке по тропинке не полениться – спуститься, рядом с берегом речным, прямо из глинистой кручи струйка родниковая пробивается. Сам родник оборудован, облагорожен, всё как надо – труба из нержавейки прямо из откоса наружу выведена, желобок деревянный от неё, чтоб вода по нему стекала, а дно ручейка от жёлоба до самой речки мелкой галькой выложено, да крупным речным песком посыпано. Вода в том роднике всегда холодная, даже в самый жаркий летний зной. Над родником, над жёлобом навес поставлен, под ним беседка, чтоб можно было спокойно посидеть в теньке, на речку посмотреть, подумать о своём, да о мирском. Над входом в беседку икона Божьей матери, Казанская, а на одном из столбиков, на которых сверху навес лежит, алюминиевая кружка на гвозде подвешена, для них же, для путников. Захотел кто водицы родниковой, – испей пожалуйста.

Многие вспоминают того первого директора. По-разному. Кто-то добрым словом, кто-то не очень. Вроде как в вину ему ставят, что дело с посёлком для заводчан до ума не довёл. Только неправильно это, не по-христиански…

А у Алексея такое в памяти отложилось, заходил он к директору ещё в те лихие – от слова лихо – времена, в девяностые, как раз насчёт коттеджа своего переговорить хотел, как ему дальше быть. Взять-то коробку с участком, он взял, но её отделывать ещё надо, забор ставить – участок огораживать. Хотел ссуду у предприятия попросить, также как на приобретение. Хотя, вроде и видел, что вокруг нынче делается, в стране, на заводе. Вон во всех цехах отопление прижали донельзя, даже в «пентагоне» все в тёплых душегрейках сидят – понимал, нет нынче денег у завода. Но, всё равно подумалось, а вдруг!..

Никакого вдруг – не случилось. Директор во время разговора с ним какой-то усталый, рассеянный был – точно и не здесь вовсе, не с ним разговаривал. Пуховик на плечи накинул, говорил, как бы оправдывался перед Алексеем, виновато, но по-дружески. Давно они друг друга знали, да, видать ещё и не первый из заводчан Алексей к нему с подобным вопросом зашёл:

– Не знаю, Леша… Сам видишь, продукция наша нынче не нужна стала. Заказа от государства нет. А та мелочёвка, которую мы на свободную продажу на свой страх и риск делаем, даже наши расходы на тепло не покрывает… Так что не знаю, чем тебе помочь.

Покурили они тут же в кабинете. Закурить-то директор предложил. Алексей удивился даже, неожиданно как-то: раньше в управлении попробуй-ка – закури, даже на лестничной клетке, увидит кто из начальства, а тем более сам директор, друг – не друг, сразу штрафом огромным огребёшься, а тут…

Видимо и действительно дела на заводе не ахти – ещё больше утвердился в своей мысли Алексей. А директор достал сигарету, было протянул Алексею пачку с тремя цифрами «555», но Алексей машинально отодвинул:

– Я свои. Привычнее… – Достал из кармана куртки пачку «Петра»...

Дальше разговор у них как-то не склеился, помолчали, да и чём говорить-то, когда и так всё понятно.

– Вот такие у нас дела. – Будто бы и Алексею, но куда-то в сторону, неизвестно кому – может себе – сказал на прощанье директор, затушив сигарету.

Алексей тоже погасил свою. Попрощался. Вышел.

…Когда там, внизу, по парку гуляешь, как-то иначе всё воспринимается: и не план перед тобой расчерченный, а точно идёшь лесными тропинками и из эпохи в эпоху плавно перемещаешься, из декорации в декорацию. Вот крепостная стена острога, вот самодержец, вот пушки, – ведь именно по его, по Петровскому именному указу острог здесь поставлен был, дабы границы южные Государства Российского от джунгарских орд охранять. И жгли кочевники острог, и теснили казаков с этих мест назад в степь, да только государева воля непреклонна, сказано здесь острогу стоять, стало – так тому и быть. Дело государево казачки до конца довели…

Сам храм, хоть и новодел, но видно, денег заводских на него не пожалели. Купола золочёные, точнее из нержавейки сварены с нитрид-титановым покрытием. Такие и в изготовлении безопаснее, чем по амальгамной технологии, и стоят эти титановые гораздо дольше, ни влага, ни перепады температур их не берут, как в умных книжках Алексей читал, лет сто простоят, и всё будут сиять как новые.

А сколько средств вложено в роспись сводов внутри, для этого специально художников из соседней области приглашали, иконостас тоже мастерами-краснодеревщиками изготовлен, настоящими, а сколько ещё снаружи храма – в оградку кованную, в отливку статуй… Даже посчитать всё это, пальцев не хватит. Но – красиво!

Впрочем, как в каждой красоте, здесь тоже свой изъян есть. Во второй половине дня, если солнечно на улице, тень от «пентагона» и храм, и статуи своим мороком укрывает: не так уже и купола храмовые сияют, и статуям как-то мрачновато в тени становится, стоят мёрзнут. И совсем уж неестественно надо всем этим светлое, синее небо высвечивается, будто лубок какой, вроде цвет у неба яркий, но так и хочется сказать почему-то – ядовитый…

Нет, не зря, не зря, наши деды да отцы храмы издревле так ставили, чтоб они крестами своих колоколен поверх всех строений в округе возвышались, да чтобы перезвоны от них полями расходились, да по берёзовым околкам далече вокруг оседали. А звонари, когда рассыпали эти звоны по округе с колоколенок, и сами радовались, и радость эту небесами им даденую, народу щедро дарили. Недаром же, как начинался перезвон, люди, которые в то время к обедне шли, про меж собой переговаривались, мол, это Ванька (Мишка, Гришка…) – звонарь блажит – радуется. Он сегодня оттого такой – его сам Господь нынче в маковку чмокнул. Сейчас он ближе всех к небу, даже самого батюшки.

Вот и нынче пятница, народ возле храма толпится, молодёжь в основном. Не иначе – венчание. Ну да, конечно, вон молодые: жених в строгом чёрном костюме, невеста в белом подвенечном платье… А вот и колокола – перезвон пошёл. Но звуки далеко не уходят, какие в соснах блуждают, а большую часть всё же «пентагон» в себя всасывает, что пылесос бездонный.

Однако свадьба у храма к звонам прислушивается, народ вверх глядит, на колокольню. Звонаря там почти не видно, только верёвки точно сами по себе дёргаются, да очертание какой-то тёмной фигурки просматривается – кто он? Ванька? Мишка? Гришка? – за те верёвочки дёргает?.. А звоны сыплются, вот и Пушкин глаза поднял, и Наталья Николаевна смотрит из-под шляпки задумчиво, рыбка из фонтана ещё больше высунулась, мужик с медведем замерли, про вершки с корешками забыли…

Эх, звоны, звоны, как же окрыляете вы душу любого русского человека, русского в самом широком пушкинском смысле: «И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий тунгус, и друг степей калмык…»

Вот видать и второй директор из тех же самых побуждений, и храм, и парк этот вокруг храма затеял, всё сюда постарался собрать, что русскому человеку не чуждо, что его волнует и одухотворяет. Широко, по-русски, с размахом. Да и что ж в том плохого-то, спрошу, для людей же делано…

Он, второй директор во времена первого замом был. Мужик неплохой, принципиальный. Правда, близко с ним ни по работе, ни по жизни Алексей не сталкивался, но от людей много хорошего слышал. Да и за дело второй взялся по-новому, в духе времени, при нём предприятие снова в гору пошло…

Точку эту на остановке Алексей случайно обнаружил. Трамвай ожидал, да случайно вверх на храм глянул. А навстречу ему луч солнечный, прямо в глаза брызнул. Хоть и ослепил, но, однако, успел Алексей сообразить, что луч солнечный – прямая, соединившая снизу-вверх три точки: это место на трамвайной остановке, навершие креста на колоколенке и ещё верхнюю – срез крыши «пентагона». И пазл как-то сложился в голове в один миг. Ещё подумалось, местами бы точки поменять: остановка – крыша – навершие, правильнее бы было.

Вспомнил к месту, как со вторым директором разговаривал, по тому же самому вопросу, что и с первым, ведь в жизни как заведено: сына родил, яблоньки да вишню на новом участке посадил, хочешь – не хочешь, дом нужно достраивать…

– Позже, Алексей, позже. – Заверил его собеседник. – Сейчас главное ещё часовенку поминальную в парке достроить, все свободные средства туда направляем…

Всё Алексей понял, плечами пожал, мол, позже – так позже. Всё это он знает прекрасно, ведь у нас так – приоритет общественного над личным…

Курить, конечно, они в кабинете со вторым тоже не курили, к тому времени снова в управлении строгие порядки ввели. А как, иначе нельзя – заказы у предприятия появились, деньги пошли, значит, работать надо. А в работе, что первым делом? Правильно, дисциплина и порядок.

Одно, пожалуй, насторожило, уже прощаясь, второй как-то между делом, словно нечаянно проговорился:

– Такой парк с храмом отстроим!.. Всем на удивление! Это не церковка у слияния…

Вроде бы и ничего такого не сказал, но всё же осадок неприятный у Алексея остался.

А вот сейчас солнце брызнуло в глаза, точно осенило Алексея словом – гордыня… Но тут же по маковке тюкнуло, а кто он, Алексей, чтобы судить чьи-то деяния?.. Кто ему полномочия такие дал!?

Осенило… и всё – сразу тучка подошла!

Вспомнил и другое, когда на завод приезжали опыт перенимать директора да делегации с других заводов, – второй их всех лично по парку всегда проводил, рассказывал: как его строили, какие мастера сюда руку приложили, сколько средств и труда в парк да в храм вложено…

Видимо, кого-то из коллег этих, в гостях побывавших, закусило, зависть в сердце затаил. Ну и подставил второго в министерстве, мол, с жиру бесится мужик, не знает, куда деньги девать, храмы строит, статуи дорогущие заказывает…

К чести своей, сразу практически затушил Алексей в себе это «прозрение», точно также как сигарету тогда в кабинете первого. Мелькнуло, и забыть надо.

Почему? Да потому что, старания завистников даром не прошли, второй, он тоже не так давно упокоился. И как в Писании сказано: «Не суди, ибо судим будешь». Как знать, что про нас самих после говорить будут. Потому-то, об усопших – либо хорошо, либо – ничего. И только один Господь Бог разумеет, кому и что из нас отмеряно, и что после останется.

3. Недоигранная партия

Сегодня его очередь играть белыми. А значит – на своей доске, своими фигурами. Так сказать, полное преимущество своего поля и физическое осязание незримой духовной связи со своей «армией». Впрочем, «армией», даже в шахматном понимании, эти незамысловатые склеенные картонные кубики с нарисованными на них изображениями шахматных фигур чёрного и белого цвета, назвать сложно.

Но Семёна согревает мысль, что «шахматы» эти свою героическую историю имеют. Несколько комплектов таких шахматных досок, просто отпечатанных на обыкновенной картонке с наборами кубиков-фигур, были изготовлены в 1943 году для шахматного турнира, проходившего в осаждённом блокадном Ленинграде. Тогда, несмотря на сжимающееся кольцо фашистских полчищ, город жил, люди работали, производили всё для фронта, всё для Победы и, чтобы ещё более утвердится духом и мыслью в неизбежности Победы, проводили такие вот шахматные турниры. Почти как в довоенные годы.

В своё время эту блокадную шахматную доску и набор кубиков-фигур подарил Сёмке отец, которому они в свою очередь достались от деда, а тот должен был тогда, в том далёком 43-м, участвовать в турнире. Но, не случилось. Деда, буквально накануне, срочно с другими рабочими-ленинградцами откомандировали на несколько дней на копку траншей и обустройство блиндажей для очередной линии обороны. Оттуда он не вернулся…

А шахматы, которые ему успели выдать, остались у его сына – Сёмкиного отца, тот передал их по наследству вместе с этой историей Сёмке. Впрочем, это тогда он Сёмкой был, когда отец вручил ему собственноручно изготовленный для семейной реликвии красивый футляр, где бережно хранил разлинованную, как и положено, на шестьдесят четыре чёрных и белых квадрата картонку и кубики с обозначением фигур. Сказал торжественно:

– Храни, Семён. Да деда вспоминай. А может, и к шахматам как дед пристрастишься, когда попозже…

Как в воду батя глядел. Спустя время, когда уже на заводе у станка стоял, Семён действительно пристрастился к этой увлекательной игре, неоднократно побеждал в заводских соревнованиях. Даже теорией серьёзно начал заниматься, решал замысловатые этюды, рассматривал различные известные в шахматном мире дебюты… Словом е2-е4 – ход был сделан, начало положено. Может быть, и дальше в этом направлении совершенствовался бы, по крайней мере, все задатки к тому у него были неплохие и интерес имелся.

Но, двинули его по профсоюзной линии сначала в цехе, потом дальше – в завком, даже членом крайкома профсоюза от завода был, а потому на шахматы как-то времени меньше оставаться стало, не до этюдов и дебютов за всеми общественными заботами.

Впрочем, совсем шахматы он не забросил, даже уровень соревновательный повысился, теперь Семён Семёнович, как истинный профсоюзный активист, участвовал во всех краевых профсоюзных первенствах практически постоянно. Справедливости ради отметим, что звёзд с неба на этой ниве он не хватал, но в первой пятёрке сильнейших краевых шахматистов-профсоюзников стабильно присутствовал. И такая стабильность результатов, похоже даже льстила его самолюбию: ну и что – что турнир общества «Трудовые резервы», зато он в «краевой пятёрке», а это чего-то да стоит.

Сегодняшняя партия должна была состояться в небольшом скверике, неподалёку от фонтана. Именно здесь стоял их, с Сергеем Николаевичем Шиловым – его неизменным и единственным нынешним визави в шахматном противостоянии – столик с двумя удобными скамейками по разные стороны. Место вполне располагало к неспешным, вдумчивым шахматным баталиям между двумя интеллигентными пенсионерами.

Как это обычно бывало, в дебюте один из них, допустим Сергей Николаевич объявлял, двигая вперёд белую пешку:

– Начнём что ли по-английски: с2-с4.

Именно Сергей в той конкретной партии начинал и играл белыми, и сражение происходило на его доске, такие уж правила, они негласно установили: кто начинает, того и доска. Причём в данном конкретном случае именно доска. Внешне это напоминало миниатюрные шахматы, те самые, когда маленькие туристическо-походные пластиковые фигурки втыкаются в отверстия на доске с помощью, сделанных на их нижнем основании, специальных штырьков. Толька вот и доска, и фигурки со штырьками у Сергея были выполнены из самого настоящего кедра. Вырезаны изящно, мастерски.

Понятно было, что резчик, изготовивший их, недостатком времени явно не страдал, скорее напротив. Но сложившиеся обстоятельства накладывали на его творческий полёт определённую ограниченность в тематике: фигурки были выполнены строго с лагерным уклоном. Вот пешки: белые – это зэка, чёрные – вертухаи; кони скорее похожие на овчарок; башни как вышки, ну и другие персонажи зоны – есть, конечно, и кум, и смотрящий…

Насколько Семён знал из их бесед, а уже года два как они в этом скверике с Сергеем фигуры двигают, шахматы у его визави тоже от деда, также через отца. Дед у Сергея из репрессированных, как бы раскулаченных, из тех, что потом реабилитировали, и, к счастью, не посмертно, как это в то время зачастую бывало. Нет, вернулся Серёгин дед, и уже среди родных, дома в мир иной отошёл, достойно упокоился. А шахматы, так они, действительно оттуда, с зоны привёз, ему кто-то из солагерников подарил.

Ещё когда теорией шахматной интересовался, читал Семён про различные такие лагерные шахматные наборы, много разных вариантов в литературе было представлено: и полностью из картона сделанные, наподобие блокадных, и даже из спичек… Или вот, к примеру, один из таких сохранившихся, пожалуй самых сегодня известных в литературе, так уж совпало – Серёгиным однофамильцем в 1937 году в ГУЛАГе сделан. Этот, представленный в книге крохотный набор из спичек и картона чудом с того времени уцелел, а вот автор его – некто инженер Шилов, в том же 1937 скончался на зоне.

– А начнём что ли по-английски… – Сергей насмешливо смотрит на Семёна, мол, что вы на это нам ответите?

– Ну-ну. Англичанин… Борис ты наш, Джонсон…

– Сам такой. Я с ним и… рядом не садился!.. Ни с ним, ни с Сунаком ихним…

– Рассказывай! Поди, спишь и видишь себя где-нибудь на Бейкер-стрит с принцем аглицким за чашечкой какого-нибудь чая Ричард…

– Ага, и Скрипалей я отравил.

– Ну, вот и признался. Сам. Как в Евангелии писано: «Ты сказал». – Хоть и шутит Семён, но чувствуется в его словах некий ироничный подтекст, какое-то плохо скрытое несогласие с Сергеем, бывает так, когда, неважно в чём, но возразить собеседнику просто внутренне необходимо. – А вот так вам е7-е5 – получите, распишитесь…

И так всегда, постоянно у них в разговоре в каждой фразе подковыривание друг друга, и хода на доске без «шпильки» не проходит, – это у них как в китайской чайной церемонии одно из обязательных условий.

– Конечно, это сейчас мы Евангелие цитируем, а раньше… теперь и позабыли поди, как на своих партконференциях в президиумах восседали да народу мозги затуманивали за коммунизм агитировали!..

– Во-первых, не на партийных, а на профсоюзных. А во-вторых, ваши же общие интересы на тех конференциях отстаивали…

– Ты уж определись – ваши или общие… Да и по поводу отстаивали… Так от-ста-и-ва-ли, что и участки под дачки в первую очередь получали, и машины…

– Ну началось… Старая песня. И награды, и участки, и машины – выделяли достойным! И не бесплатно. Ты сам это прекрасно знаешь…

– Ну да, достойным; тем, кто достоял, чтобы начальству в рот первым заглянуть да вовремя поддакнуть…

– Тебя послушаешь, так только подхалимов и карьеристов награждали…

Сергей в ответ только усмехался, видно было, что не переубедить мужика, но Семён всё же твёрдо стоял на своём:

– Много было людей достойных, и просто так за красивые глаза награды никто не раздавал. Вот ты!.. Что ты сам-то сделал, чтобы награду от государства заслужить?..

– Я не за награды работал, просто честно за станком вкалывал, пока вы там на заседаниях штаны просиживали…

– Просиживали… Много ты понимаешь. Мы там серьёзные вопросы обсуждали!

– Серьё-ё-зные… Кому чего выделить, а кому и ничего – мол, и так обойдутся… Да ещё как народа на торжественное поболе загнать, массовость показать… чтоб потом перед начальством отчитаться.

– Не показать, а обеспечить. И не для начальства, а для общей пользы – и культурный уровень людей повысить, да и настроение поднять… Что разве концерты на торжественных плохие были!?

– Разные были… Не в этом дело. Люди свои планы на свободное время строили, а тут вы со своим торжественным – мол, не придёшь, премию не жди.

– Ну а как ещё каждому объяснить, если люди своей же пользы не понимают! Да и не лишали никого премий за то, преувеличиваешь ты.

– Это, если с твоей стороны смотреть – преувеличиваю… Конечно, не за явку лишали, находили потом за что… А по поводу настроения, я так тебе расскажу: когда собака радуется – она хвостом крутит. А попробуй-ка развесели её – покрути-ка за хвост!.. Так она тебе обрадуется, мало не покажется!

– Всё тебе не так, да не то… – Кипятился Семён. – На всё у тебя критика готова… А сам-то ты хоть что-то предложил или сделал, чтоб что-то улучшить?..

– Хм-м, улучшить… Не до того было, работал я, материальные блага создавал, пока вы там ре-ша-ли-и и у-луч-ша-ли…

– Зря ты, иронизируешь. Мы не просто решали, мы – ответственность на себя брали за всех вас. А ты?

– А всех-то спросили? Кто-то делегировал вам ту ответственность!? Вот и дорешались, такую страну просра…

Вредный он – Серёга, поперечный, хотя в чём-то, наверное, и прав, страну действительно профукали, да только кто ж знал, что так оно обернётся… Как-то стремительно всё раскрутилось и понеслось: горбачёвы, ельцины да чубайсы с гайдарами… Сразу и не сориентируешься – где красное, где белое, где Кибальчиш, а где Мишка Квакин... В итоге вышло как вышло – был СэСэСэР, нет СэСэСэРа… Сейчас много об этом говорят – кто прав, кто виноват… Только толку от тех разговоров?!

Парк, где их с Серёгой столик стоит – старый, тополя там большие, тенистые, берёзы кудлатые, развесистые, есенинские. А недавно городской совет ветеранов в самом центре парка место определил – решили высадить там саженцы лип. Небольшие, хрупкие, приживутся ли?..

Зато именные, каждая деревянной обрешёткой огорожена, а на обрешётке – деревянная табличка прибита с надписью, всё как положено: фамилия-имя-отчество, кто высадил, какого числа… Там и его Семёна Семёновича липка есть, он навещает её постоянно, как в парке бывает, следит: если всё нормально, весной должно примется его липка, по крайней мере, он на то очень надеется.

Перед высадкой Семён и Сергею предлагал прийти, саженец бы для него нашли конечно. Не пришёл, как есть поперечный. Так он Семёну и сказал тогда:

– Я свои саженцы у себя рядом с домом посадил, не один, как вы, – три. А этот «парад» ваш… с табличками, да с именами… показуха, как всё у вас!.. Только оркестра и перерезание ленточки не хватает. – Серёга презрительно усмехнулся.

– Всё у тебя так, везде одна показуха мерещится, что ни делается – всё у тебя для галочки… А почему не допускаешь, что люди просто от души собрались и что-то полезное сделали?.. Ну высадили саженцы – и для души радостно, и для всего общества польза.

– Потому что вижу, для чего делаете. Главное – обозначить да табличку покрепче прибить…

– А может, подводит тебя нынче оно, твоё зрение?

– Пока не жаловался. Только не верю я, когда строем, с музыкой да с флагами… Почему просто сделать нельзя, без всякой шумихи?

– Не ве-ерю… Тоже мне Станиславский!.. Как был ты, Сергей, единоличником всегда, так единоличником и помрёшь. Одно слово, как есть – кулак.

– Слышь, за словами-то следи…

– Ладно, погорячился. Только, всё равно одиночка, единоличник…

– Зато ты кол-лек-ти-вист хренов! А-а… – Сергей обижено рукой махнул.

Не то чтобы совсем разругались, но ушёл Сергей явно с холодком в душе.

Это разговор как раз в прошлый раз случился. Проиграл Семён тогда, обидно проиграл, отвлёкся за разговорами и зевнул ферзя… Впрочем, он всегда начинать нервничать, когда разговор переходил в поле их главного антагонизма «личное – общественное», ну никак он понять не мог, откуда у Сергея такое неприятие всего коллективного, всего важного и нужного, как он был уверен, чего он ерепенится-то всегда? Вот и горячился Семён, отстаивая своё, можно сказать, годами нажитое убеждение «сначала общественное, потом – личное».

Конечно, про кулаков – лишнее вырвалось, знал ведь он о Серёгиной семейной драме, а с другой стороны, сам-то Сергей чего?.. Всё поперёк да поперёк… Выходит сам виноват, чего провоцировать. Вот и нарвался.

Так и разошлись, неприветливо попрощавшись. Какой-то осадок неприятный в душе у Семёна после того. До сих пор не прошёл… Скребёт где-то изнутри, а ведь в чём-то прав Сергей. Он и сам на себе это недавно это почувствовал. Решил дома стояки поменять. Ну и по старой памяти на завод, в профком. Раньше-то он такие вопросы на «раз-два» решал. Позвонит в цех пароводоснабжения, с начальством договорится. Они и пришлют слесаря да сварного. Ну, заплатишь потом что-то в заводскую кассу чисто символически, всё равно дешевле, чем со стороны колымщиков звать. Зашёл в профком, а там его бывший зам – молодой парень, он сам паренька этого из цеха сюда перетащил – сидит в его кресле, развалился:

– А-а, Семёныч! Привет! Ты чего к нам?

– Да вот… – объяснил ему Семён суть проблемы.

– Поменять оно, конечно, можно. Да только у нас теперь новый директор, новые порядки… Нынче тебе здесь насчитают – и материалы, и работу, и общезаводские… – короче – по полной! Нанять дешевле будет.

– Раньше своим делали…

– Раньше много чего не так было. Вот и ты раньше в этом кресле сидел, а теперь, видишь, я за всех тут отдуваюсь… Опять же, сам сказал, своим… Ты вот давно на заводе работал?

– Да два года уж как на пенсии…

– Вот видишь. У нас на заводе, конечно, как раньше – пенсионерам почёт и уважение, но скидки – увы! – не предусмотрены. На всём нынешняя администрация экономит, в том числе и на «своих»…

– Понятно. – Семён развёл руками. – Коли так, бывайте тогда. Пойду колымщиков искать.

С того случая уяснил как-то для себя, пока в кресле, вопросы решаются и все тебе рады… А коли сам просить пришёл, новые, они о твоих былых заслугах – знать не знают, помнить не помнят или не хотят. Хотя – здороваются…

Погода нынче – тёплая, осенняя. Небо над парком чистое, глубокое, так и проваливаешься с головой в эту густую бездонную синеву. Листья с деревьев падают медленно, неторопливо, расчерчивая воздух, вот и на их с Сергеем столике небольшая кучка листьев образовалась, ярко жёлтые: тополёвые да берёзовые. Смахнул Семён кучку рукой аккуратно на землю, поле для шахматной баталии очистил…

Однако что-то Серёга задерживается, минут двадцать как уже подойти должен. Семён уже и к липке своей в гости зайти успел, поздоровался, проверил: стоит липка – к зиме готовится, хрупкая, беззащитная. Пожалуй, попозже, как снег выпадет, надо будет её прикопать, особенно корневище… Чтоб не замёрзла, зима не известно какая будет…

Однако, где же все-таки Сергей? Не терпится Семёну, отыграться, реванш за прошлый раз взять. Сегодня у него и доска «своя» – блокадная, дедовская, и белыми он начинает!.. Нет, в этот раз ему обязательно нужно победить!.. Да где ж он, в конце концов!.. Неужто, всё же обиделся?

Семён вспомнил, как-то раз, ему нужно было срочно зайти в магазин, как раз в той стороне, где Сергей жил. Вот и дошли они вместе почти до Серёгиного дома, там и распрощались.

– Ну ладно, я дома почти. Твой магазин вон там, а я вот здесь живу, на четвёртом этаже балкон видишь? – Попрощался с Семёном Шилов.

Семён глянул тогда мельком – балкон, конечно, не запомнил – но вежливо кивнул, мол, понятно, пожав Сергею руку:

– Ну ладно, бывай здоров…

И всё же, невзрачную панельную пятиэтажку, машинально отметил в памяти…

Квартиру Сергея Семён уже у бабушек узнал, на лавочке у подъезда сидели:

– Шилов… это который Сергей Николаевич… Так, то – тринадцатая… Однако у них в тринадцатой позавчера поминки были…

– А что случилось-то? – Спросил машинально.

– Что-что… Как везде нынче – онкология… – Успел услышать он вслед.

Еще в подъезде, пока по лестнице на четвёртый этаж поднимался, почувствовал какое-то неясное беспокойство, щемящее ощущение чего-то тревожного внутри, что вызывало сильный дискомфорт, как и эти пыльные, давно небелёные стены подъезда. Вот он – четвёртый этаж, тринадцатая квартира…

Дверь ему открыла пожилая миловидная женщина, небольшая, хрупкая, с большими стального цвета грустными глазами, в чёрном платье. «Наверное, жена», – подумал.

Она как-то очень безучастно, вопросительно посмотрела на него.

– Мне бы это… Э-э Сергея… Шилова… – Растерявшись, ещё ничего не понимая, пролепетал Семён.

Лицо женщины напряглось, обозначив глубокие морщинки вокруг глаз, словно она попыталась внутренне сосредоточится, наконец, видимо что-то сообразив, спросила:

– Вы, наверное, Семён?

– Да.

– Сейчас.

Она резко повернулась и быстро ушла куда-то в комнату, не закрыв дверь, но и не пригласив его пройти. Озадаченный таким её немногословием и непонятным холодным приёмом, он так и остался стоять на лестничной клетке перед порогом. Слышал, как женщина с кем-то переговаривается в комнате, скорее всего с девочкой лет десяти:

– Анюта, ты не видела, где у папы шахматы?..

– Не-е, не видела.

– А, ладно, вот, сама нашла.

Когда женщина снова вышла к Семёну, он всё ещё так и стоял в недоумении.

– Вот, Сергей велел вам отдать. – Она протянула ему те самые шахматы, вырезанные из кедра.

Заметив его нерешительность, сказала тоном не терпящем возражений:

– Берите, не отказывайтесь. Ему они теперь ни к чему, мы его позавчера проводили… А это один из последних его наказов мне. Берите. Негоже волю усопшего нарушать.

4. Чужое время

Вообще-то с рожденья звался он Павел Семёнович Зайцев. Павел понятно, потому как дед у него был такой по материнской линии; Семёнович – тоже ясно, потому как отца Семёном нарекли, к слову, тоже в честь деда – Павлова прадеда стало быть; фамилия, конечно, незвучная – Зайцев, но не Пукин же какой-нибудь… А этот глупый хвост-погоняло «заяц-отказанец» прилип к нему после одного нелепого случая. Случай такой был…

…Впрочем, наверное, не с того начнём. Фамилия, она, как известно, свой отпечаток тоже на человека накладывает, не зря видно говорят, как вы судно назовёте… Робость и нерешительность частенько в самый нужный момент охватывали его сущность, и ничего он с этим в себе поделать не мог. Сто раз зарекался – потвёрже надо быть, посмелее, а порой и пожёстче, но…

Вот, к примеру, стоят люди на автобусной остановке – много людей – вдруг, как это всегда бывает, появляется человек – вида бомжеватого, состояния весьма сомнительного – то ли «недоперепил», то ли с утра проснулся, а опохмелиться нечем. А надо.

Понятно, заботы у него теперь об одном, где-то «найти». Где? Да хоть у людей добрых спросить… А как определить, кто из стоящих на остановке – добрый? Мается человек, но делать-то что-то надо. И подходит он не к кому-нибудь, а именно к Паше:

– Слышь, братишка, выручай! Трубы горят, душа лекарства просит…

– Чего!? – Павел искренне удивляется.

– Чего-чего, соточку подкинь! Помру ведь…

– А вчера-то чем думал? – Павел пытается строгость в голосе включить, но слишком уж как-то неубедительно. Да и жаль ему бомжеватого, а ну как и вправду помрёт, он о таких случаях слышал: человек вовремя не опохмелился, и сердце у него отказало…

– Вчера вроде чем-то думал, а вот сегодня стыдно за вчера… – Непонятно с чем соглашается человек (человек ведь!), но соглашается. – Только ты того, не жмись, соточку подкинь, здоровье поправить…

Зайцев глядит на бомжеватого пристально, и искренне не понимает, как же так можно – опустится до такого состояния. Но всё-таки жалость в нём побеждает – ох уж она эта жалость! – спрашивает у бомжеватого:

– Хватит соточки-то?

– Хватит. – Уверенно говорит человек. – Здесь, вон в киоске Машка-продавщица боярышник продаёт… Настойку в фунфыриках, своим. Как раз по сотке…

– А ты-то свой?

– А чё, по мне не видно!..

– Видно. – Соглашается уже Павел и достаёт сто рублей, протягивает собеседнику. – На вот, полечись, болезный…

– Спасибо, братишка! Как говорится, не оскудеет рука дающего…

– Главное, чтобы берущему во благо… – Усмехается иронично, но по-доброму Зайцев.

– Не сомневайся. Истинно – во благо…

Или вот ещё часто бывает – кондукторы в транспорте. Те вообще мимо Паши пройти не могут. Идёт такая тётка по салону, шумит:

– Билетики, билетики… Кто тут ещё у нас не обилечен!? – И глядит пристально, не на кого-нибудь, прямо на Зайцева. Хотя народу в салоне полно.

Как-то неудобно Павлу от этого взгляда становится, ведь ещё три остановки назад он рассчитался, хочется ему съёжится под взглядом кондукторши, а ещё лучше просто исчезнуть от стыда. Тётка видит его эту растерянность и ещё больше акцентирует ситуацию:

– Вот, вы гражданин, что у вас?

Зайцев торопливо лезет в карман, достаёт скомканный билет, показывает кондукторше.

– Чё ты мне в нос-то билетом тычешь! Разверни, и покажи. Чтобы я номер увидала!

Павел подчиняется, разворачивает, показывает.

– Так-то… – Довольная что ей удалось смутить Павла, ухмыляется тётка. – А то скомкают, да ещё в нос тычут… – И дальше назидательно Зайцеву. – Билеты нужно предъявлять кондуктору в развёрнутом виде… Мало ли что, может ты зайцем едешь!

И уже идёт дальше:

– Билетики, билетики…

А Павел доволен, что наконец-то отвязалась, а то весь вагон на него смотрел пронзительно, точно пытались понять – заяц – не заяц – стыдно-то как, будто и правда без билета едет. И это не раз, не два – постоянно с ним так, будто на лбу у него заглавными буквами написано – ЗАЯЦ.

Ну вот, теперь, когда с фамилией более-менее определились, впору и об этой дурацкой кличке рассказать, откуда это пошло. А дело было так, решили Павла Семёновича наградить губернаторской Почётной грамотой. Работы он не боялся, да и аппаратчик был отменный. А тут, накануне Дня химика – их профессионального праздника, разнарядка на завод пришла – выдвинуть от их предприятия на награды одного ИТР и одного рабочего. Покрутили в отделе кадров так, мол, и так, порешали, и остановились в плане рабочей специальности на кандидатуре Павла Семёновича. А что, пока не награждался, работает мужик хорошо, можно сказать, ударно – достоин. Сочинили характеристику-представление, отправили в край, там тоже согласились – достоин.

А вручить её, грамоту эту, решили на краевом торжественном собрании, посвящённом этому празднику, в малом конференц-зале краевой администрации, ну и как водится у нас, в пятницу, накануне.

Всё бы ничего, только пришлось ради этого Павлу в краевую столицу ехать, а это, как ни крути, два часа туда, два обратно, да ещё и торжественное неизвестно сколько продлиться. А он спланировал в субботу рассаду помидорную в землю высаживать, пятьдесят кустов. Вон они на подоконнике в ящичках, хорошо принялись, стоят крепкие – глаз радуют.

Погоду он на субботу посмотрел в интернете – тепло будет, самое время посадовничать. Оно ведь как бывает, по весне упустишь время, потом не нагонишь, всему свой срок, и помидорам – тоже… По рассаде видно – хороший урожай будет, по осени и банки закатает, и соку накрутит на всю зиму, ведь, и то правда, нет по зиме закуски лучше маринованного помидорчика, да и соком томатным натуральным рюмочку запить ох как приятно. Вот и волновался Павел, вернуться бы из столицы пораньше, чтобы хорошо выспаться, да в субботу с утра пораньше в сад.

До краевого центра добирался автобусом, благо ему на работе официально командировку выписали, да денег на дорогу дали – туда-обратно, суточные, пусть и немного, но в пути перекусить вполне хватит.

По дороге стишок привязался: «Медаль за бой, медаль за труд из одного металла льют…» Соседа вспомнил. Тот недавно в отпуск приезжал. Полгода как на СВО уехал, а перед Днём Победы встретились с Володькой они на 9 Мая. Павел туда от предприятия на возложение пришёл, теперь ведь как – парада нет, только делегации от предприятий венки возлагают. Оно и понятно, не дай Бог, какой-нибудь беспилотник прилетит, у них-то в городе основные предприятия, как-никак, – оборонка…

В аккурат на День Победы вручили соседу Медаль Ордена.... Заслужил. Посидели они с Володькой потом, выпили немного, не без того. Сосед Паше порассказывал, как там «за ленточкой»… К чести Володькиной, и он не только сам говорил, но и у Паши сильно интересовался: как на заводе дела, во сколько смен они работают:

– Вы давайте-давайте здесь старайтесь!.. Снаряды нам там ох как нужны… – Искренне сетовал Владимир. – Не хватает нам снарядов для…

– Да вроде работаем, не ленимся. – Деловито отвечал Павел. – В три смены теперь вкалываем.

– Во-во, давайте, давайте…

А через неделю Володька уехал. Опять туда, на СВО. На прощание пожал Паше руку, и, не до конца ещё протрезвевший, признавался соседу:

– Ты знаешь, там как-то всё понятнее: вот она – ленточка, за ней враг. Стреляй в него, и ты – прав! А здесь – нет ленточки, а… врагов – не меньше, только притаившихся… И ничего ты с ними не сделаешь…

Павлу даже показалось, всплакнул Володька. Впрочем, он и сам без Володькиных слов всё прекрасно понимал.

В столицу на награждение Павел прибыл за час до начала назначенного времени, обратный билет на автостанции сразу брать не стал, кто его знает когда это торжественное закончится, но на всякий случай поинтересовался расписанием – автобусы каждый час ходят, последний в семь вечера, и с билетами вроде свободно. Успеет, должен успеть…

А вот командировочное в администрации он сразу отметил, чтобы потом время не терять.

– Проходите на второй этаж. – Любезно предложила ему девушка в канцелярии, поставив в удостоверении штампики «прибыл-убыл». – Там в холле перед конференц-залом диванчики есть, можно подождать, отдохнуть с дороги…

– Спасибо. – Вежливо поблагодарил Павел.

В холле действительно было уютно. Там уже сидели несколько человек, видимо тоже в ожидании торжественного.

Павел присел рядом с мужчиной, вероятно, приезжим, который с любопытством осматривал обстановку холла, картины на стенах, большую люстру под высоким потолком, с огромными сияющими подвесками.

– Красиво! – Мужчина кивнул в сторону люстры. – Подвески как сверкают. Хрусталь…

– Наверное. – Согласился Павел. Спросил. – Вы на награждение?

– Да. Из соседнего района. В школе работаю…

– В школе? – Искренне удивился Зайцев. – Вроде же к празднику?..

– Ну да, химию преподаю…

– А, тогда понятно. А я на химзаводе, аппаратчиком, процесс веду…

– С наступающим праздником Вас!

– Спасибо. Вас тоже!

Обменявшись любезностями, они разговорились на общие темы, чтобы как-то скрасить ожидание.

Здесь же, в холле, среди других суетился рыжий очкарик, по всему видно сотрудник краевой администрации. Он подходил ко всем, что-то отмечал у себя в рабочем журнале, дорогом, в кожаной обложке, такие обычно у начальства, специально для записей, с рабочим ежедневником. Удобно. Всё дела по дням расписаны заранее, потом только отмечай галками – что выполнил уже, что нет.

Этого рыжего Павел сразу про себя «чубайсом» окрестил, не со зла, просто – рыжий. Хоть и худой он как дрыщ, но так уж в народе с недавних пор у нас повелось, коль рыжий, значит – чубайс.

Вот и у Павла в цеху кобель молоденький приблудился рыжий. У входа ему подстилку положили, миску поставили, так и прижился он. Девчонки-аппаратчицы его подкармливали, из столовой что-нибудь приносили, вернуться с обеда, позовут: «Чубайс, Чубайс», – он подбежит и ждёт, пока они ему угощение в миску выложат. А они тоже – девки есть девки – коварные, не сразу ему еду в миску кладут, стоят – руки за спину прячут, вроде как догадайся у кого, в какой руке? Он мечется от одной к другой, а они хохочут: «Ну что рыжий, заблудился, у которой из нас ваучер!?»

Насмеются вдоволь и дают, добрые: «Ладно, на! Заслужил, Чубайсик ты наш!.. – Гладят, – Хороший… Не то что тот – в телевизоре».

Вот и этот рыжий по холлу мечется от диванчика к диванчику, и к Павлу с его соседом подошёл:

– Добрый день! Я Анатолий, из службы протокола. Вы у нас откуда? Давайте я вас отмечу…

Надо же, Анатолий, – про себя улыбнулся Зайцев, – поди ещё и Борисович…

– Так, из района… учитель химии. – Суетливый старательно отметил в журнале соседа. – А Вы значит с химзавода… аппаратчик… Зайцев… Павел Семёнович? – Открыжил и Павла. – Ну вот и прекрасно, и интеллигенция, и рабочий класс – все у нас будут единопредставлены… Ждите. Губернатор скоро подъедет.

Павел на время глянул, вроде до начала пять минут осталось. «Чубайс» его этот взгляд перехватил, сказал:

– Задерживается губернатор немного, в соседнем районе детский садик сдавали, вчера отремонтировали… Вот, решил сам ленточку перерезать. Ждите. Скоро будет.

– А здесь у вас столовая есть? – Поинтересовался химик. – Перекусить успеем, а то я в дороге как-то не сподобился…

Рыжий глянул на часы:

– Здесь рядом, на площади, кафе. Как выйдите из администрации – справа. Только минут через сорок нужно быть.

– Минут через сорок!.. – Удивился Павел. – Это – скоро?..

– Что вы хотите – губернатор! У него каждая минута знаете сколько стоит! – Назидательно пояснил рыжий.

– Понятно… – Не то согласился, не то не согласился Зайцев. – Уж, наверное, дороже, чем у нас…

Иронию последней фразы Павла Рыжий не услышал, он уже опрашивал следующих ожидающих людей на соседнем диванчике, объяснял им вежливо:

– Задерживается губернатор немного. Нужно подождать…

– Вы это… перекусить не желаете? – Спросил у Павла сосед-химик. – А то пойдёмте за компанию…

Зайцев пожал плечами, мол, чего не сходить, всё равно ждать:

– Пошли.

В кафе Павел отметил: готовят здесь вкусно. Но – це-е-ены!.. заоблачные… – конечно же с их заводской столовой никак не сравнятся, раза в три точно повыше.

«Столица, – иронично подумал он, и дальше с пониманием – Да ещё самый центр города… Понятно, спрос есть, вот и, согласно количеству предложений, цена здесь такая… А то, возможно, и кто-то из чинуш по теневому этим кафе владеет…»

Химик, судя по его реакции, тоже явно был сильно ценами обескуражен, он растеряно листал меню. Делал удивлённые глаза... В итоге они с Павлом заказали по супчику, второе – что подешевле было: пшёнку с котлетой, ну и чай…

Пообедали достаточно быстро, гораздо меньше назначенных рыжим-чубайсом сорока минут уложились. А когда вернулись в фойе, смогли лицезреть, что картина здесь не изменилась. Все собравшиеся также скучали в ожидании, один мужчина даже слегка вздремнул сидя, счастливо посапывал, видимо что-то хорошее во сне увидел.

«Счастливчик! – Молча позавидовал Павел. – А тут сиди и переживай: успеешь – не успеешь на последний автобус… Нет, надо, надо успевать край голова… Рассада помидорная, она ждать не будет».

Полчаса прошло… потом ещё час… вот и с соседом-химиком уже обо всём они переговорили, сначала в кафе, а всё оставшееся здесь в холле. Многое Павел про него узнал, благо сосед не из молчаливых: Фёдор – он, пятнадцать лет после института в сельской школе химию преподаёт, женат давно, двое ребятишек – девочка… и ещё девочка… Десять и пять им, одна учится, вторая в детский садик ходит.

Про себя соседу тоже практически всё уже рассказал, даже немного подустал от общения. Меж тем тревога внутри нарастала, вместе с ней росло и раздражение: и как можно так людей «мариновать» – не помидоры же! Сами ведь время назначили! Люди вон со всех районов понаехали, сидят ждут! Конечно, всякое бывает, понятно – губернатор он – но не на три же часа опаздывать, раз-твою-так (это уже сильно про себя подумал)! Его, Пашино время ведь тоже чего-то да стоит!..

– Слушай, – Сказал Фёдору. – Пойду-ка чего-то поузнаю…

Фёдор молча кивнул, иди, мол.

– Может у рыжего… – Сам себе сказал Павел. – Где его искать?

– Чего искать-то! – Искренне удивился Фёдор. – Вон же ясно написано «протокольный сектор». Там он – морда протокольная…

И точно, рыжий был там. Сидел, откинувшись на спинку кресла на колёсиках, но рука застыла у телефонной трубки в ожидании скорого звонка.

– Ну чего, – спросил Павел, – скоро твой будет?

– Скоро. Ждите товарищ… – Рыжий полистал рабочий журнал, вспомнил. – Зайцев…

– Сколько ещё?.. – Павел чуть не захлебнулся от негодования. – Итак три часа здесь сидим!..

– Губернатор себе не принадлежит. Он заботится о таких тружениках как вы! – Вежливо сказал.

– Забо-о-отится, ежь твою кочерёжку!!! – Павла несло от негодования. – Пусть о жене заботится, а мне его заботы… – ровно по колено!..

– Не волнуйтесь. Через полчаса будет.

– Вот, пусть сам себе грамоту и вручает!.. Или лучше пусть – сам знаешь куда! – её себе засунет!..

– Павел Семёнович, спокойнее. Наберитесь терпения. Ещё полчаса…

– Че-го! Пол-часа!.. У меня – помидоры!..

– У губернатора тоже не огурцы.

– Всё!.. Поехал я! Так и скажи, отказываюсь я от его грамоты по-очёт-ной!

– Успокойтесь. Дело ваше. – Рыжий был не возмутив. – А грамоту мы вам по почте отправим.

– Отправляйте!!! 659… – Павел заучено, нарочито чётко отбарабанил свой почтовый адрес с индексом. – Ж-ж-ду!

– Найдём. – Спокойно, подчёркнуто вежливо и безразлично кивнул головой чубайс.

Вот такая история. Рассказал он потом мужикам в цеху всё это. Поржали. Кто-то ещё ехидно подковырнул:

– Эх ты, заяц-отказанец… За банку помидоров от губернаторского рукопожатия отказался! Хотя, твоя правда, а то бы сейчас до сих пор с немытыми руками ходил…

Ишь ты, пое-эт, твою дивизию! Вроде, и глупость мужик сказал, а к Павлу прилипло – «отказанец, да отказанец», им-то, мужикам чего, лишь бы посмеяться. Над чем? Ведь не в помидорах же дело. Просто до сих пор Павлу непонятно, если человек чужое время совсем не ценит, как же он своё-то планировать может, да и по должности, так получается, что не только своё…

А грамоту ему и вправду на завод потом переслали, не соврал на этот раз рыжий. Только после этого Павла от завода уже ни к каким наградам не представляли. Что сделаешь, не его нынче время.

5. Конец света

– Мать, а мать, не помнишь, куда я свечки засунул? – Пётр спотыкается в темноте о порожек на кухне. – Тьфу, чёрт!..

– Чего нечистого, к ночи-то… – Откликается из комнаты жена. – Да и не ори, не глухая. Сам засунул, а я – помни…

Пётр почти наощупь, осторожно подходит к шкафу, шарит в одном выдвижном ящике, во втором.

– Ты фонарик-то возьми! – Подсказывает жена.

– Галь, ну чё ты как маленькая, какой фонарик – там батареек нет. Подошла бы да телефоном своим подсветила…

Свет отключили ещё часов в семь вечера, только-только темнеть начинало. Часа три уже как нет, теперь вон темень полная, и на улице ни одного огонька, похоже, что во всём районе.

Пётр с Галиной понадеялись, что электричество быстро дадут. Однако всё подзатянулось…

– Чё там случилось-то?.. – Неизвестно у кого спросил Пётр.

– Сходил бы да посмотрел.

– Куда сходил, на ТЭЦ?..

– Да хоть бы до будки трансформаторной дошёл бы! Давно уже узнал бы всё…

– Ага, на ней прям кто-то, специально для меня, объявление написал, крупными буквами…

Жена молча проглатывает эту его язвительную иронию, молчит, вся в телефоне – это единственное окно к свету в этой неожиданно свалившейся на них тьме. Аккумулятор в телефоне мужа недавно разрядился.

– Батарейку-то посадишь, вообще в темноте останемся. – Продолжает ворчать Пётр.

Он подходит к окну, смотрит. Света, похоже, нет нигде в округе, ни в доме напротив, ни в том, что наискосок через улицу… Видимо, что-то серьёзное. Пётр настойчиво пытается вспомнить, где ж они эти свечи – были же! – он точно помнит, что были.

– Ну вот! – Галина, кажется, всё же отыскала в телефоне какое-то объяснение сложившейся ситуации. – Авария на подстанции…

– Где пишут-то? В местных новостях?

– Да нет, домочатовцы… Видишь, нормальные люди-то давно уже всё выяснили, не стой тебя…

Пётр спокойно, даже с некоторым безразличием пропускает мимо ушей упрёк жены, ну поворчит и успокоится. Но первая – информативная – часть фразы всё же вызывает у него неподдельный интерес:

– И чего там нынче пишут, в вашем «домочате»? – Он знает, жена уже давно вошла в группу жителей дома в одном из мессенджеров, где «запевалой» чаще всего выступала домкомша – полная соседка с третьего этажа, впрочем, бабёнка достаточно шустрая.

Она обыкновенно сообщала какие-либо коммунальные новости, касаемые всех жильцов дома. После этого почти всегда следовала продолжительная бурная дискуссия-обсуждение, участники чата писали примерно в таком ключе: «Уважаемые жильцы верхних этажей, пожалуйста, не сбрасывайте в унитаз тряпки и пластиковые бутылки, он для этого не предназначен!» – это домкомша, а далее жильцы: «А что, опять кого-то топит?», «Жители нижних квартир снова вызывали аварийку. Слесари вытащили из канализации тряпку и бутылочку из-под йогурта…», «Бутылку-то как в унитаз запихали?», «Не знаю. Но слесаря ругались сильно и нецензурно. Сказали, что в следующий раз весь подъезд оштрафуют…», «А верхние-то при чём, нижние вызывают, пусть они и платят!..», «Надо же, как всё-таки бутылка в трубу попала?», «Скорее всего, из канализационного колодца заплыла…», «Ха, ха, ха… Проплывала себе мимо в Париж, и заплыла по дороге…», «Всякую чушь тут пишете. Как нагреют всех нас рублей на …цать. Вот и будет вам – ха-ха!», «Короче, хорош трындеть, лучше изучайте матчасть унитаза…»

Сам Пётр относился к этой группе скептически, действительно, начинают с серьёзной проблемы и сводят всё к трёпу типа «ха-ха». Как говорится, кому беда, а кому и лишь бы поржать. Но иногда всё же что-то полезное в этом чате всплывало, так что при желании что-то полезное для себя выловить можно было:

– Так чего там со светом-то?

– Да какой-то идиот взялся тополь пилить у трансформаторной будки, он и упал на провода. Замкнуло, и трансформатор сгорел. Теперь весь район обесточен.

– Ясно. Короче – конец света… И, похоже, надолго.

– Да, вроде, уже аварийку вызвали…

Пожалуй, с концом света он несколько переборщил, даже если воспринимать это не как Галина – с обидой, а нормально, по-человечески, иронично. Да, как-то не айс получилось, Галина вон замолчала, надолго зависнув в своём телефоне. Нарочито, картинно не разговаривает.

Пётр знал, жена не любит, когда он начинает говорить с ней снисходительным тоном. Но здесь просто сдержаться не смог, будто кто за язык тянул. Дело в том, что тема «конца света» активно муссировалась и в СМИ, и в зомбоящике, ещё лет пять назад. Причём, согласно вектору информативного поля, этот самый пресловутый конец света то близился – назывались какие-то конкретные даты со ссылкой то на Нострадамуса, то на Вангу, то на кого-то ещё… То откладывался вдруг на неопределённое время… потому как либо Венера была не в фазе Марса, либо какая-нибудь шальная комета приблизилась к Земле настолько, что, пролетая, задевала её своим распушённым хвостом…

Люди, подверженные влиянию мистики – а его жена относилась именно к такой категории, в этом-то Пётр ни на йоту не сомневался – то, проникнувшись этим вектором до мозга костей, ожидали конец света буквально сегодня, то сроки эти неожиданно откладывались на неопределённое время, и снова начиналось бессмысленное и тягучее, как жевательная резинка, ожидание.

Пётр иногда подтрунивал над такой мистикозависимостью Галины, точнее над той легковерностью, с которой она порой воспринимала все эти мудрёные инфоглупости, и начинала пересказывать ему многочисленные версии различных псевдо астрологов, псевдо предсказателей, псевдо магов. Но делал это, конечно же, не со зла.

– Ладно, малыш, не дуйся! – Примирительно попытался он подъехать к жене с другого бока. – Шучу же… Ну хочешь до трансформаторной будки сбегаю, может ещё чего узнаю…

Галина не поддавалась:

– Конечно, добежишь, и сразу свет включат…

Он помолчал ещё немного, давая жене время перекипеть, переварить обиду и окончательно успокоится. Потом спросил:

– А что, Галчонок, поесть бы чего?

– Пое-есть… Ха… Хлебы вон маслом намажь. Ещё сыра там вроде в холодильнике немного было… Только гляди, дверку у холодильника надолго не открывай, весь холод выпустишь. Кто его знает, сколько ещё электричества не будет.

Учитывая то, что свечки он так и не нашёл – засунул же! Права Галина – пришлось в темноте намазывать масло на хлеб. Получилось с трудом, но всё же удалось. Потом отрезал пару кусочков сыра – тоже не без проблем – положил их сверху на бутерброд. Хорошо хоть ножом не порезался…

Однако пока выполнял все эти манипуляции с продуктами, измазал маслом палец. Хотел было ополоснуть его горячей водой из-под крана. Воды тоже не было, видимо, в бойлерной отключились подкачивающие насосы из-за отсутствия электричества. Пришлось ополаскивать холодной, это помогло мало, она тоже текла без напора еле-еле. Он тупо упростил задачу, вытер масло с пальцев тряпкой для посуды, лежавшей на краю кухонной раковины. Откусывая этот «потёмочный бутерброд», как он его мысленно окрестил про себя, Пётр подумал: «Чайку бы сейчас, или кофе… – Но почувствовав неприятный запах грязной тряпки, её видимо давно не ополаскивали, решил. – Ладно, не до хорошего. Перекушу слегка, и – спать. Тряпку, конечно, сменить пора. Да только в такой-то темноте, где ж в шкафу новую отыщешь?»

Зевнул нехотя… и понял, что спать ему ещё совсем не хочется. Подумал ещё, телевизор включить что ли… Но сам усмехнулся такой своей глупости, как же ты его включишь, коли света нет?

Вот был бы газ, как в соседнем квартале, можно было бы хотя бы чайник согреть… Задумался: всю европейскую часть газом снабжаем мы, из Сибири его перекачиваем, хохлов тех же… а у самих половина-наполовину. Как всегда – босой на одну ногу сапожник.

В связи с этим, спросил жену:

– Галь, а Галь!..

– Чего тебе?

– Знаешь я что подумал!..

– Что?

– А может и не так уж у нас плохо! Подумаешь света сегодня нет, завтра же включат… Вон в Европах ихних – с газом перебои, глядишь, мы им его совсем отключим…

– Ну да, ты и отключишь. Отклю-чатель… Найдутся и без тебя кому.

– Ну не я, другие пусть… Вот правительство решит так… Да и сами они себе подгадили, читала же про «Северные потоки»?..

– Читала. Только нам-то с тобой чего, легче от этого станет?.. Ты-то что за них переживаешь?

– Ну как, жалко же, живые всё-таки люди…

– Живые… Ладно, жалостливый, спи давай!

Ветка, которую в данный момент пилил Пётр, каким-то неясным образом казалась – или же на самом деле такая была – толще основного ствола тополя. Почему ветка? Да потому что в сторону росла. Зачем он её пилил, для какой-такой цели? – тоже вопрос! И Пётр вряд ли смог бы кому-то внятно ответить.

Зато в памяти у него твёрдо отложилось, как какой-то злобный мужик, безбашенного вида с горящими бешеными глазами, к тому же исколотый весь вперемешку дьявольскими и похабными татушками, приказал ему: «Ветку надо спилить!»

С какой-такой стати этот исколотый приказывает? Петру было совершенно непонятно. Было большое желание ответить: «пошёл ты!..» – но он ничего не возразил. Точнее, – не смог возразить, поскольку сам в этот момент витал где-то на грани сновидений и реальности. Конечно, в таком состоянии язык точно прилип к нёбу, а членораздельные звуки никак не выталкивались из гортани, и в целом не очень-то было понятно, что с ним на самом деле происходит в данный момент времени, а что ему только казалось.

Тем не менее, всё это вместе каким-то невероятным образом склеилось в один логический сюжет, порой абсолютно абсурдный, непонятный ни Петру, ни, тем более, кому-то ещё, но он был погружён безвозвратно, с головой в эту реальность.

В какой-то момент Пётр вдруг понял, ведь, собственно, он пилит именно ту ветку, на которой сидит.

«Грохнусь же», – мелькнуло в голове, но занятие своё он бросить всё же не решился, хотя оглянулся, исколотого, вроде, рядом не было.…

Пётр продолжал пилить, панически чувствуя, что ветка под ним вот-вот обломится, она уже предательски покачивалась под массой тела и намеревалась предательски хрустнуть. А он как будто ждал этого, но пилил, пилил, пилил…

Закончилось всё, как и должно было закончиться, ветка нехотя прогнулась из последних сил и надломилась в месте пропила, Пётр не удержался – сорвался с неё и, разухабисто скандируя: «Все-там-бу-дем всем-пи-пец», – в ритме: «Кто-не-ска-чет тот-мос-каль», беспорядочно кувыркаясь, полетел вниз.

Похоже, попал он точно в канализационный колодец, потому как в мыслях мелькнуло: «Опять суки-сантехники крышку не закрыли! тра-та-та..!»

Вынырнул на поверхность какого-то жидкого месива – запах вокруг, конечно, стоял… густой и до неприличия знакомый – и увидел вокруг себя огромные полчища пластиковых бутылок, которые все плыли почему-то в одном направлении. «Течение, наверное», – мелькнула мысль.

Постепенно глаза его стали привыкать к темноте, контуры стали чётче, и он разглядел уже, что это и не бутылки вовсе, а уродливые живые человечки, которые, один в один, напоминали ему того нагловатого с татушками. Этих уродцев то и дело наносило на него, они подленько, исподтишка толкали Петра то справа, то слева, один успел ехидно крикнуть ему: «Ну что, москаль, станцуем!?» Пётр даже отчётливо разглядел беспорядочные татушки на его маленьком щупальцоподобном тельце: скандинавский громовержец Тор, и рядом баба голая бессовестно… тут же фашистская свастика вместе с эмблемой дивизии СС Мёртвая голова… а это кто?.. О, Боже! – то же сам ихний похганый незалэжный гетман Бандера… – точно сейчас только из гроба поднялся, всё лицо у него в какой-то тине и плесени, как у Вия, а глаза живые, горят… Пётру стало действительно страшно и противно, он, как смог в этой толчее, оттолкнулся от этой нечисти и начал скоро-скоро креститься: «Свят, свят, свят!..»

Впереди в трубе что-то булькало и громыхало. Похоже, что весь этот поток затягивающий его, там, впереди, куда его несло течением, вместе со всеми этими пластиковыми уродцами, срывался с большой высоты и падал ещё куда-то ниже. Может даже, в самый ад… Звуки падения неизбежно приближались, становились всё громче и явственнее, пока, наконец, не приобрели оглушающий характер: невыносимо звенело везде – вокруг в трубе, в ушах, и, в первую очередь, у Петра в голове…

«Ну, вот и всё!» – с ужасом подумал он.

К его счастью в этот момент он проснулся. Оттого, что на кухне громко включился холодильник, сначала мелко завибрировал, задрожал, потом звук выровнялся и приобрел привычный нормальный тембр. Ещё не успев сообразить сон это или явь уже, Пётр всё же удовлетворённо подумал: «Ну вот, хорошо, свет дали. Утром, перед работой хоть побреюсь по-человечьи…»

6. Окраина

Хоть и говорят люди, – проклято?е здесь место, а Никифору ничего, комфортно даже. Года три, как нашёл он эту прогалызину на берегу небольшой заводи, а вокруг неё всё густой стеной кустарника заросло. Прямо у воды песчаная проплешина метров пять в диаметре, на которой даже трава не растёт. А посередине – его кострище оборудовано. Всё как надо, окопано кругом и булыжниками по кругу выложено, хоть и песок, но, как говорят, «на всякий пожарный». Две рогатулины из земли торчат, рядом, чуть в стороне – перекладина, на которую он котелок подвешивает, когда чай кипятит или уху варит. Кусты вокруг – непролазные. Пожалуй, он один только и знает, как сквозь них сюда пробраться, есть у него на то своя тайная тропка.

Во все времена у людей поверья разные существовали о таких про?клятых местах. Да мрачновато здесь, тревожно и безлюдно с непривычки, но есть в этом и свои прелести, никто посторонний сюда точно не придёт, ни одна душа живая не появляется, а если удалось проникнуть сюда, вслушайся: точно – не то в тебе, не то рядом где-то – заговор некий звучит: «Ни пеший, ни конный… ни человек, ни чёрт… ни кошка, ни собака… никакой иной зверь…» Даже птахи сюда не залетают. Недаром, испокон веков на Руси, прежде чем дом строить, старались заранее узнать, благое то место или лихое.

А для Никифора эта песчаная проплешина – почти дом: здесь он, по крайней мере, в последнее время даже чаще бывает, чем у себя в сторожке на лодочной. Читал он, что в старые времена люди были такие особые, их лозоходцами называли из-за своего обычая использовать при поиске таких вот про?клятых мест лозу – специальную деревянную палку-рогатину. Чтобы энергетику этой своей прогалызины определить, Никифор как-то даже пробовал себя в роли лозоходца. Когда очередную подставку-рогатулину для удочки мастерил. Всё поисходил здесь с прутиком раздвоенным, вдоль и поперёк. Может, конечно, что-то не так он делал, или древесина не той породы попалась – только никаких сигналов ему лоза не подала…

С другой стороны, сегодня уже научно доказано – Никифор об этом недавно в одном журнале прочёл – существуют такие патогенные зоны, губительные для всего живого. Например, часто такое происходит «в местах геологических разломов, через которые происходят выбросы магнитного излучения, действующие угнетающе на организм и психику человека».

Журнал, как журнал был, научно-популярный вроде даже, только без обложки. Её, видать, на растопку использовали. Он журнал этот у себя на лодочной нашёл, в одном из заброшенных гаражей. Таких бесхозных строений не то, чтобы много здесь, но есть, особенно после того, как бензин вздорожал. Многие владельцы лодки попродавали и гаражи побросали, зачем им гараж без лодки?! Что о лодочниках говорить, владельцам машин такой рост цен и то чувствительно по карману бьёт, а уж на лодочный-то мотор бензина и вовсе не напасёшься!

Казалось бы, на отшибе лодочная находится, и даже название у неё – лодочный гаражный кооператив «Окраина». От промышленной зоны, чтоб к «Окраине» добраться через полоску прибрежного бора – минут двадцать ходу неторопливым шагом, если, конечно, малину по пути не собирать, малинника в лесу нынче много наросло. Но, тем не менее, не скажешь, что обезлюдела лодочная. Как везде, жизнь здесь суетливая течёт: народу всегда достаточно, а летом по выходным особенно – кто на рыбалку, кто по грибы-ягоды, а кто и просто отдохнуть-расслабится, шашлычёк пожарить.

Никифору, честно говоря, суета эта хуже горькой редьки, не любит он, когда много народу. Вот и уходит по выходным на своё место, благо недалеко – с полкилометра вверх по реке, не больше. Берёт удочки да закидухи, и – на целый день, а то и с ночевьём. Там, вольготно ему, одиноко – хочешь уху вари, хочешь грамм сто прими да неспешно о жизни думай. Никто не мешает. Проклято?е-то оно, возможно, и проклято?е, но спокойное место, даже рыбное.

По поводу рыбной ловли, тут тоже свою хитрость знать нужно, крючок с наживкой не в самый омут кидать нужно, а подальше, прямо на течение, как раз на ту струйку, что по самому краю омутка проходит, тогда часа за три вполне на приличную уху наловить можно. А коли на клёв попадёшь, – и поболе он здесь ловил. В гараже на лодочной у него вдоль стены, рядов в пять, лески натянуты, так по всей их длине чебаки, окушки да подлещики вялятся. И всё это отсюда с его места.

Когда гости к Никифору приходят, удивляются:

– Ну ты везунчик!

– Чего там… Ловим понемногу. – Скромничает.

– Место-то покажешь?

– Ну да… – Хитро? усмехается. – И ключ от квартиры…

Вообще-то не только живёт он на лодочной, здесь же и работает охранником, вполне легально, гараж на нём числится и на нём же – небольшая сторожка:

– У всех здесь – одноэтажные хибарки. – Шутил обычно он. – А у меня – вон, двухэтажка целая, со своим капитанским мостиком!

– Точно говоришь. – Улыбаются хозяева соседних «хибарок». – Ты, Никифор, здесь человек видный – капитан, не иначе!

– Чего там, капитан! Скорей, смотрящий… – Шутливо поправляет он.

Большая доля правды в этой его шутливости есть. Прежде, чем охранником по жизни стать, помотало его. Ещё в далёкой юности он, Вася Никофоров, впоследствии Никифор, занимался в местной футбольной команде, тренер даже определённые надежды с ним связывал. А один профессиональный клуб, который честь края во втором российском дивизионе представлял, на него тогда ещё глаз положил. Ещё бы полгода – год, и переехал бы Василий в краевую столицу, под знамёна клуба. По крайней мере, всё к тому шло.

Однако, пьянящая слава, девчонки, гулянки… словом история банальная, загремел он на малолетку за «нанесение тяжких телесных». Подрался.

Через полгодика ему восемнадцать стукнуло, его во взрослую колонию перевели. Парень он был крепкий, спортсмен, и не робкого десятка, хоть и с малолетки пришёл. Никто на зоне его сильно не прессовал, да и сам он особо в бутылку не лез. Однако держался с достоинством, так, чтобы понимание было, с Никифором лучше не связываться.

Работали заключённые на металлозаводе, который находился рядом с территорией. Там он и профессиям обучился – слесарному делу, да сварочному… Потом это пригодилось Никифору, когда через год вышел условно досрочно. На прощание ему и адресок нужный шепнули, и словам правильным научили. Всё сделал как ему подсказали, в итоге – помогли ему и на завод устроится по специальности – не разнорабочим, и с общагой тоже подсуетились.

Это только кажется, что зона только то, что внутри периметра. На самом деле, это целая система, нити отсюда на волю во все стороны тянуться, везде свои люди. Откинешься, – надо только прийти к нужному человеку с надёжными рекомендациями. К примеру, скажешь волшебные слова: «Я от Стёпы Босого…», – для верности маляву передашь, помогут. Неделю он даже не отгулял, нашлось для него на заводе место электро-газосварщика, а в общежитии комендант без разговоров ключи дал. Только уточнил на всякий случай:

– От Босого? – И не дождавшись его положительного ответа, добавил. – Живи.

За время их короткого общения только и успел Никифор заметить перстни, что на комендантских пальцах наколоты. Кивнул, неназойливо:

– От хозяина?

– От него.

А вот с футболом, тут сложнее пришлось. На поле, как ни крути, всё только от тебя самого зависит, и не важно от Босого ты, или от Обутого.

Вернуться в команду Никифору хотелось. Однако, почти полтора года не тренировался, форму спортивную напрочь потерял, да и в «крае» про него тоже подзабыли. К тому же, если трезво на вещи посмотреть, – двадцать два года – возраст критический, чтобы в команде мастеров начинать.

Тренер, знакомый ещё по юношеской команде, незаменимый Геннадий Васильевич, поначалу ворчал на Никифора: вот, мол, готовил его шалопая, готовил… не дурил – тренировался бы, давно бы в команде мастеров играл… а тут взял да такой финт выкинул…

Но видя, что Никифор старается, успокоился немного, стал больше доверять, и в ворчании его уже больше теплоты почувствовалось. Наставлял, выпуская на замену:

– По правому краю играй. В полузащите. Против тебя Борька будет, вон, видишь, здоровый верзила? Жёсткий, так что поосторожнее с ним, старайся в контакт сильно не входить… Лучше на опережение играй, за счёт скорости, он медлительный и неповоротливый. – И, немного погодя, добавлял задумчиво. – А там посмотрим, может ещё и за мастеров поиграешь…

– Ладно, Василич, «не лечи», какие уж тут мастера… Поздненько теперь. – Рассудительно отвечал Никифор. – Не на кого обижаться, сам всё профукал… – И, тут же, переспросил не без озорства. – Значит по краю говоришь, против Борьки… Посмотрим, что там за Борька такой!

На тренировки он ходил исправно, месяца через три даже начал в старте выходить, пусть и не каждую игру, но надежда какая – никакая всё же появилась.

В принципе, всё Никифора в его теперешней жизни устраивало. Работал на заводе. В профессиональный футбольный клуб теперь сильно не рвался, как-то переболел юношеской жаждой славы, просто играл в своё удовольствие, неплохо играл. К слову, Борьку в тот раз он перебегал, сам гол забил, ещё и голевую подачу сделал. Васильевич, обычно ворчливый, удивлённо покачал головой, видно было, что удовлетворён, хоть всячески и старался скрыть:

– Ну ты, Василий, «молоток» нынче, почти как в лучшие времена! Есть ещё порох в пороховницах!

– Точно, Васильич, есть… и пиво в пивницах тоже! – Усмехнулся Никифор. – Только почему «как», лучше – чем в лучшие!

– Ну, ну, смотри мне! – Пригрозил пальцем тренер. – Чтоб не больше кружки!.. Послезавтра игра.

– По-онял. – Никифор отвесил ему шутливый реверанс и картинно отдал честь, приложив руку к голове. – Ни-ни…

– К пустой голове... Ладно, иди уже, шут гороховый!

Честно говоря, Никифор и не собирался выпивать, так, кружечку пропустить – усталость после игры снять… Тем более, завтра на работу ему, там тоже через проходную с похмелья сильно не попрёшься, зачем ему лишние неприятности. Он у начальства на хорошем счету. Не даром его во все дырки затыкают, где работа посложнее.

В тот раз они старое здание разбирали. Им с напарником задачу поставили, убрать коммуникации: воду, пар, и главное массопровод.

– Когда трубы резать будете, осторожнее. Они хоть и промытые, как знать… непонятно, что там внутри у них осело. Как открутите, сначала обожгите, потом уже режьте для вывоза под размер кузова. – Предупредил мастер. – Впрочем, чего я вам, сами всё знаете…

– Это точно, учёных учить… Ты это, не кипешуй, Николаич. – Успокоил мастера Никифор. – Всё норм будет.

– Надеюсь.

Уже почти половину труб демонтировали, вытащили на улицу, обожгли. При обжиге ни одна из них не хлопнула даже. А эта труба как-то по странному изогнута была, входила в стену под углом. Никифор прикинул, получалось никак её не выдернуть, если не обрезать прямо заподлицо со стеной. И обжечь – никак, даже на весу.

Никифор выругался:

– Твою в дивизию… как они её запихали-то туда!?

– Строить не ломать, ума много не надо. – Шутканул было его напарник, молодой парнишка – только после колледжа.

– Юмо-ри-ист… Чего делать-то будем? – Задумался Никифор. – Резать придётся, прямо здесь, по бетону…

– Не обожгли же!

– Знаю… Как ты её обожжёшь? А, умник?

Напарник растеряно промолчал.

– То-то. Ладно, иди вон лучше за угол встань на всякий случай. – Не терпящим возражения тоном скомандовал Никифор. – Попробую, авось пронесёт…

– Ты это… осторожнее…

– Иди уже! Без сопливых…

Зря Никифор на авось понадеялся. Не пронесло. Труба раскалилась докрасна от пламени горелки и хлопнула, да с такой силой, что длинный торчащий конец её крутанулся и шибанул Никифора по коленке. Сильная боль, россыпь звёздочек перед глазами и мгновенная темень в глазах, а дальше сознание отключилось.

Очнулся уже от того, что парнишка-напарник сильно тряс его за плечи:

– Ты чего!.. Ты это… Ты давай глаза открывай!..

Никифор почувствовал, что сознание возвращается к нему. Вместе с сознанием, ощутил какой-то неестественный приступ спокойствия:

– Чего растыкался-то! Ну, открыл глаза, дальше что?

– Сейчас… Сейчас… Скорую вызову!

– Вызывай. – Никифор попробовал пошевелиться.

Почувствовал, правая нога не слушалась его, а коленка мокнет в штанине. Потрогал её, посмотрел на руку:

– Кровь. А боли не чувствую…

Коленку Никифору хирург собирал буквально по частям. И вроде бы всё срослось, но боль в мышце бедра осталась, особо чувствовалось это при ходьбе, что вызывало заметную хромоту. Никифор ещё надеялся, что хромота со временем пройдёт, даже снова начал ходить на тренировки, и Геннадий Васильевич поначалу пытался поддержать его, разрешал заниматься в общей группе, но со временем всё же вынес приговор:

– Похоже всё, Вася, отыграл ты… Сталкивался я с такими травмами, конечно можно ходить заниматься для себя, но в полную силу вряд ли уже забегаешь…

– Значит вот так вот, Васильич! Крест на мне поставил!

– Не крест, просто правду говорю. – И, немного поразмыслив, добавил. – А давай-ка, попробуешь ты пацанов потренировать, смена нам тоже нужна…

– Давай. Попробую.

Заниматься с пацанами Никифору, с одной стороны, весело. Смотрит он на них, как они неумело с мячом работают, как пытаются по воротам бить, какие неуклюжие пасы отдают:

– Ну и куда ты, кому?.. Чего к мячу-то глазами прилип? Вокруг на поле смотри! – Командует он, почти как Васильич. – Вправо-то отдай!.. А ты чего столбиком встал, беги открывайся в свободную зону…

Но с другой, какую-то досаду чувствует, вот сейчас бы он вот так вот сыграл… а ударил бы в другой гол и не подъёмом, а щёчкой… Всегда легче самому сделать, чем кому-то объяснить… ну или показать хотя бы. Только проблема в том, что показать-то он и не может. Уж очень сильно его это раздражало.

А тут – как говорится беда одна не ходит – ещё одна неприятность вылезла: видимо после вспышки той у него зрение резко падать начало. Ну какой он сварной, если хромой и ни хрена не видит? Пробовал очки подобрать, да только маска сварочная на очки… – сильно уж неудобно. Дальше больше, «зайцев» ловит, зрение ещё быстрее падает, в один момент почувствовал – всё кончился в нём сварщик. Нужно другую работу искать.

Встретил как-то на улице Саню Седова, они с ним ещё по спортшколе знакомы были. Хоть и не очень хорошо знакомы – Седова тогда уже во взрослую команду привлекали, а Никифор ещё в юношах ходил – но разговорились. Оказалось, Седов нынче руководит спортивным отделом городской администрации. Узнал он про проблемы Никифора, предложил:

– А ты иди ко мне на лодочную, сторожем. Лодочная, она – моя, точнее на жену записана. Выкупил я её года три как. Теперь владею. Конечно, прибыли с неё сильно нет, но хоть на хлеб с маслом. Там и гараж есть, оборудованный для проживания, и сторожка… и катер у меня там стоит, пользуйся.

Прикинул Никифор, почему бы и нет. И поселился в сторожке. Со временем понял, – не прогадал, как в рай попал – не работа, сплошной отдых. Копеечку Саня исправно платит. Со временем обустроился Никифор, холодильник из общаги перетащил, телевизор. Вроде нормально показывает, по крайней мере спортивный канал и фильмы ловит. Опять же баньку небольшую в гараже, который по соседству пустовал, оборудовал. Сам обшил, сам сток сделал, парилку отгородил, печку поставил, воду подвёл. В гараже, где жил он, тоже – свет есть, вода есть, он её насосом с реки качает, газ – Седов баллоны регулярно привозит… Что ещё надо?..

А забот у Никифора всего-то – за «Окраиной» приглядывать, чтобы народ не безобразил, да взносы раз в месяц с владельцев собирать. Вот и все дела. Остальное время занимайся своим, хочешь рыбу уди, хочешь телевизор смотри. Безобразничать на лодочной никто не безобразничал, всё-таки все свои, а если кто-то чужой в гости к кому-то заглянет, знали мужики, позволит себе чего лишнего, Никифор с хозяина гаража потом строго спросит.

Уважали его, не то, чтобы побаивались, но знали у него все спортсмены городские в друзьях. Да и частенько наезжали к нему друзья-футболисты, пивка попить, рыбкой вяленной побаловаться, отдохнуть, отвлечься. Иногда увозил их Никифор на Седовском катере на остров порыбачить… Словом, санаторий здесь у него на «Окраине», да и только.

Ещё частенько Ирка Чумакова к нему наезжала, или просто Чума. Его давняя знакомая. Ещё до посадки, когда он на гребне своей футбольной славы куролесил, они с Иркой зависали частенько. Да и сейчас она больше, чем знакомая. Они, конечно, не расписаны – да и зачем? – но, можно сказать, живут-то вместе. Почти. Работает Ирка официанткой в пивном баре, неделю через неделю. Когда работает, неделю там в городе в Никифоровской комнатушке в общаге перебивается, а всю выходную неделю обычно здесь с ним на лодочной пропадает.

Как приедет, первые суток двое они с Никифором из гаража вообще не появляются, чисто Чума, да и только!..

Во второй раз с Иркой Никифор сошёлся ещё когда на завод устроился. Зашёл в бар пивка попить, а там она.

– Привет!

– Привет!

– Ты здесь?

– Здесь.

Так и сошлись. Поначалу она к нему в общагу в гости приходила, а потом и вовсе с вещами перебралась. Никифор не возражал. А чего, место у него есть, Ирка – разведёнка, детей нет, баба симпатичная, ну живёт и живёт, опять же готовит иногда, словом, в какую сторону ни глянь, вреда от неё никакого, только польза. Да и весело с ней Никифору. Теперь, правда, – неделя через неделю, но ведь и от веселья отдыхать тоже нужно, не всё коту масленица.

В последний раз Ирка с подругой приехала, а с ними парень подругин. На первый взгляд – ботаник, но присмотришься – крепкий парнишка, жилистый. Да и смотрит твёрдо, внимательно, точно сканирует тебя. Когда знакомились, спросил Никифор:

– Тебя как кличут-то?

– Чиж.

– А чего так? Не понял, птичка что ли?

– Не-е, птичками управляю.

Никифор и здесь недопонял, но переспрашивать не стал. Привычка «от хозяина» осталась: надо человеку что-то рассказать – сам расскажет.

Как потом выяснилось в разговоре, парень – контрактник, с СВО в отпуск домой приехал. Чиж – это его позывной, а вообще-то там за ленточкой он – оператор беспилотников.

– Потому и Чиж?

– И потому, и поэтому… А если серьёзно, Чиглакова люблю слушать, помнишь группу такую «Чиж и К»?

– Конечно. Я их сам частенько слушаю. – Честно ответил Никифор, и поинтересовался. – Жарко там «на передке»?

– Бывает и жарковато. – Кивнул головой новый знакомый. – Только ко всему – и к жаре тоже – привыкнуть можно… – Добавил, обращаясь непосредственно к Никифору. – А я тебя помню. Совсем ещё пацаном был, мы с ребятами на футбол ходили, специально тебя смотреть. Ты тогда там на поляне зажигал не по-детски…

– Вот они отголоски славы. Надо же… – Усмехнулся Никифор. – Наверное, было… зажигал…

Ему и правда было приятно, что хоть кто-то ещё помнит его тогдашнего.

Погуляли они вчетвером не по-детски, и говорено – переговорено много было… Узнал Никифор, что Чиж после колледжа срочную отслужил, демобилизовался, потыкался на гражданке туда-сюда – работы нормальной нигде не предлагают, либо зарплата – смешная, либо и вовсе какой-нибудь отстой. Нормальные-то места все заняты в основном по блату. А он как-никак программист неплохой, колледж с отличием окончил…

В трамвае ехал – листовку прочитал, мол, «есть работа для настоящих мужчин… достойная зарплата… служба Родине…». Пришёл в военкомат, прошёл комиссию и «вперёд и с песней». Сначала на полигоне инструктора их натаскивали до седьмого пота, а потом – «за ленточку».

«Почти также как я, – подумал Никифор, – Тоже от безысходности сбежал от суеты этой дурацкой, никчемной… только я на «Окраину», а он – на войну вот…»

Подумал и за общими разговорами забыл.

На следующее утро Ирка с подружкой в город засобирались, какие-то срочные дела там у них образовались. А Чиж спросил Никифора:

– Я задержусь тут, ты не против? Сильно уж в город неохота.

Никифор плечами пожал:

– Оставайся. Хочешь, вон на рыбалку сходим…

– Здорово! – Глаза у парня загорелись. – Давно не рыбачил.

Никифор повёл нового знакомца на любимую прогалызину. На остров не получается – нужно катер на воду спускать, а он только вчера его на берег лебёдкой вытащил да на два бревна выставил, покрасить собрался. Седов вот на днях обещал краску привезти…

Так-то, уже за правило стало, никого Никифор на это место не водил, но Чижа, пожалуй, можно, не сегодня – завтра опять уедет парень на войну, пусть хоть какие-то приятные воспоминания от отпуска останутся…

Пока они сквозь кусты пробирались, Чиж несколько раз выругался:

– Ешь твою… И как сюда люди-то ходят?!

– А нормальные люди сюда и не ходит, место-то проклято?е. – Усмехнулся Никифор. – только я один…

– Проклято?е?

– Ну, так говорят…

– А-а…

Рыбалка поначалу не задалась. Чиж с непривычки, в первый же заброс, зацепил леску за куст. Пока распутывали, нашумели, часа два – ни одной поклёвки. Сидели, курили, разговаривали.

– Ты это, пацанов-то зря бросил. – Говорил Чиж. – Кто как не ты их в футбол играть научит, я ж помню, как ты играл... Давай, возвращайся, уж три-то раза в неделю можно время найти…

– Подумаю. – Сдержано отвечал Никифор.

У него и самого были в голове такие мысли, да и Васильич ему про то же постоянно зудел, но он пока внутренне не был не готов для такого «подвига», слишком уж о многих разочарованиях напоминала ему футбольная поляна с ровно подстриженным газоном…

В разговоре с Чижом, ему, конечно же, интересно было как дела там «на передке», и, хотя он сам внимательно следил за этим по телеку, но телек – есть телек, там всего не скажут, лучше вот так из первых уст. И Никифор, хватался за этот свой интерес, чтобы уйти от неприятных для него воспоминаний и перевести разговор на другую тему.

Чиж терпеливо отвечал, старался сдерживать эмоции, впрочем, это у него не очено-то получалось, чувствовалось, для него эта тема больная:

– Веришь-нет, не могу я уже здесь. – Сетовал он. – Две недели пробыл, всё как-то не так, люди какие-то спокойные как удавы!.. Толи реально не понимают, что там происходит! Порой так прямо выбешивает это их спокойствие, хочется взять автомат в руки и… – Он снова выругался. – Понимаешь, там «на передке» всё понятнее, проще всё – есть свои, есть чужие… настоящее всё – и друзья, и жизнь… и смерть. Не то, что здесь… Где чужие, где свои?..

В этот момент, заметив, что поплавок на удочке Чижа мелко задробил, потом, равномерно резко ускоряясь, двинулся в сторону омута, Никифор привстал:

– Клюёт! Подсекай!..

Чиж от неожиданности подскочил, но быстро сориентировался – потянул удилище вверх и на себя, было видно, как леска напряглась и её движение в сторону омута ещё более ускорилось. На поверхности воды показался сначала плавник, потом тёмная спина рыбины, ещё через мгновение блестящий чешуёй подлещик уже трепыхался на песке.

– С почином! – Порадовался за товарища Никифор.

– Спасибо! Веришь-нет, за последние лет пять – первый улов!

– Тогда дважды с почином!

До вечера с полведра чебаков и подлещиков натаскали.

– Ну вот, сейчас почистим, посолим, подвесим… А через недельку приезжай на «Окраину» с пивом. – Гостеприимно пригласил Никифор, чувствуя неподдельную симпатию к этому пареньку. – Как раз рыба к тому сроку подвялится…

– Не-е… Не выдержу я здесь неделю. Конечно, у тебя на «Окраине» хорошо, а в городе не выдержу. – Чиж безнадёжно махнул рукой. – Наверное, завтра-послезавтра соберусь да махну обратно в часть… Они сейчас в России, на ротации. – И добавил не понятно к чему. – Видно, каждому в этой жизни своё: кому – окраина, а кому – укра?ина…

7. Голубь мира

С утра его кошка разбудила. Размяукалась, суетится, туда-сюда по подоконнику рыскает, на стекло лапками передними встаёт, скребётся. Глядит на Сашку, точно что-то ему показать хочет, мол, вот сам поднимись с кровати, да посмотри, чего здесь есть-то.

Неохотно – крайний выходной всё-таки, воскресенье – поднялся Сашка, кошку строго, недовольно спросил спросонья:

– Чего размявкалась-то? А, Мурка?.. – Но подойдя к окну, и сам искренне удивился. – О-о, да тут го-ости у нас!

На карнизе окна с внешней стороны, напротив глухой, не распахивающейся створки окна сидел голубь мира. Мира, потому как вполне точно – белый, но только какой-то грязно-белый – сероватого оттенка. Нахохлившийся, шею в себя втянул, сидит недвижно, словно распушённый клубок из перьев, только чёрный клюв торчит из него, да тёмные пуговки-глаза изредка моргают. Точнее одна пуговка, которая к окну повёрнута, второй-то Сашке не видно…

Голуби часто прилетают к ним на окошко, точно специально Мурку поддразнивают. Прилетит какой-нибудь, сядет на карниз окна, воркует. А кошка – есть кошка, сразу в ней точно врождённый природный инстинкт охотника оживает, надо ей непременно голубя поймать, ну просто необходимо. Вот и мечется она по подоконнику, скребёт коготками по окну, достать-то через стекло не может, вот и нервничает. Голубь посидит немного, походит по карнизу туда-сюда, как артист паузу нарочно выдержит, потом вспорхнет лениво, сделает небольшой круг перед окном и опять на карниз садиться, мол, суетись – не суетись, не поймаешь! Словом, издеваются, да и только…

А этот иначе как-то себя ведёт, глядит на Мурку, на Сашку своей тёмной пуговкой, и, практически никак на них не реагирует. Только, отметил машинально Сашка, – есть у него во взгляде что-то обречённое, что невольно зародило в душе у Сашки какую-то непонятную смутную тревогу.

«Какой-то замученный совсем, неказистый, точно кем-то помятый… Может, больной… – Мелькнула у него мысль. – А, впрочем, чему удивляться-то: каков мир нынче – таков и голубь…»

Ощутил внутренне, проваливается он будто всё глубже в этот голубиный взгляд, в его тревогу, мотнул головой, этого только ему сейчас не хватает, и без того мысли всякие одолевают. Вокруг что-то непонятное творится: славяне славян убивают, остальные их друг на друга науськивают, да масла в огонь льют. Не мир, – скопище пауков в банке, точно с ума все посходили… Злые все какие-то, человек человеку – волк… Только и слышишь из каждого утюга: «…обстреляли жилые кварталы…», «атаковали энергоблок АЭС…», «в результате обстрела погибли мирные жители, дети…», «нанесли ракетный удар по территории России…», хорошо хоть не ядерный, но всё равно не по себе становится, потому как при таком всеобщем помешательстве ничего исключить нельзя…

Примерно так прокрутились мысли в голове у Сашки, буквально за пару секунд, и немудрено, ведь со всех сторон нынче в сознание эту информацию сливают. Он досадливо рукой махнул. А вслух сказал совершенно иное:

– Вот так вот, Мурка. – Точно успокоить кошку хотел, или сам от этих своих мыслей избавится… – Ты гульку-то не пугай, не надо, пожалуйста. Видишь устал он, наверное… или приболел. Сейчас вот отдохнёт немного у нас на окне, да улетит… – И добавил, как-то само оно вырвалось. – Может быть…

Снова тревогу внутри почувствовал, будто какая-то невидимая связь с этим глазом-пуговкой у него возникла.

Голубь моргнул, кошка слегка удивлённо, но внимательно посмотрела на Сашку, ещё пару раз прошлась по подоконнику туда-обратно, уже спокойнее, легла прямо напротив голубя. То ли поняла что-то, то ли просто прониклась Сашкиной интонацией, посмотрела на голубя, и в глазах у неё тоже грусть появилась.

И голубь не реагирует совсем. Ни на неё, ни на Сашку, только смотрит своей пуговкой, не шевелится, сидит, втянув голову.

«Ну и что с ним делать-то…» – подумал Сашка…

Подумал, отошёл от окна и как-то сразу забыл. Не до голубиных проблем ему теперь: воскресенье, дел, как всегда, невпроворот. Они сегодня с женой – Маринкой к тёще собрались. Тёща в своём доме живёт, там и огородик небольшой рядом, надо там в сарае всё проверить, что с прошлого года для теплиц подготовлено, время подходит рассаду в землю высаживать. Бруски нужно те, что под каркас запасены, перебрать – не сгнили ли… плёнку укрывную глянуть – не порвалась ли где… Если что, так докупить всё недостающее.

И так каждую весну Сашка теплицы тещё собирал, беспокойная она, тёща, всё боится не успеть высадить, всё повторяет каждый год одну и ту же фразу, точно истину открывает:

– Весной – один день, целый год кормит…

Избитая конечно фраза, но ведь верно всё, не придерёшься. Вот и старались они с женой лишний раз её не разочаровывать. Точнее, жена старалась, а Сашка помогал стараться:

– Всё мам сделаем! – Успокаивала мать Маринка. – Правда Саш!?

– Конечно… Всё успеем. Не волнуйтесь, Клавдия Степановна… – Соглашался он с женой.

Хотя про себя, конечно, грешным делом, думал так: «Каждый год тёща столько рассады высаживает… Куда?.. Зачем?.. Всё равно за зиму всё это не съестся…»

Вот и стоят у неё в погребе закатанные банки с разносолами, салатами да вареньями ещё с доисторических времён. А вещи, разные тряпки поношенные, одежду старую, жена тоже не выбрасывает:

– Маме отвезём. Пусть у неё полежит.

– Зачем? Всё равно уже никогда не оденем это! – Говорил он жене, дома, когда тёщи рядом не было.

– Мало ли, пригодится…

Сашка рукой махал и соглашался:

– Ладно, отвезём.

Для чего? Так и подмывает Сашку ещё и у тёщи спросить, понятно, с её слов Маринка ему эти «песни» поёт. Однако – тёща и жена – одна сатана: Маринка наверняка её сторону обязательно примет… Нет, не будет он спорить, – себе дороже…

Сашка даже понимал, откуда у Клавдии Степановны такая обострённая, болезненная страсть к «запасливости», если не сказать больше. Теща, та как-никак и войну, и послевоенные годы помнит – девчонкой тогда ещё была – трудно было тогда и с продуктами, и с одеждой. Сашка сам это по рассказам своих родителей знает – всё в те годы в дело шло, младшие за старшими одёжку донашивали, муку мешками запасали на чёрный день… Кормились с огорода, да с бора, что вокруг города да дальше вдоль речки на многие сотни километров тянулся: грибы, ягоды…

И потом, когда в лихие девяностые Клавдия Степановна на пенсию вышла, снова всё по кругу началось: выдали ей корочки «Ветеран труда», да только толку с тех корочек – копейки. Получается снова обгайдарил их один экономист шустрый со своей командой, к слову, внук того самого писателя, произведения которого он с детства помнил: про Тимура и команду, да о том, за сколько банок варенья да пачек печенья Родину продают… Вот и пойми, как это в мире происходит, что от героев плохиши рождаются. Кинули их снова от имени государства, а следом и само государство рассыпалось… И концов не сыскать.

Ладно бы тёща, Маринка-то чего туда же! Ведь оба они нынче – и он, и жена при работе – снаряды фронту очень нужны – особо не бедствуют, не голодают, на кусок хлеба да на новую одёжку хватает… Ну да ладно! Сашка давно на эту странность жены рукой махнул, лишь бы сама не беспокоилась и его лишний раз не дёргала.

Вот и теперь всё проверил он, просмотрел, – нормально, порядок: бруски не подгнили, полиэтилен – тоже цел, всё у него готово, вон аккуратно в сарайчике сложено. Как только – сразу и начнёт.

А коли всё на мази, с чувством выполненного долга доложил жене бодро:

– Ну, всё. К ударной стройке теплиц готов! Поехали, ледоход смотреть.

Смотреть ледоход – это край как нужно Сашке. На речку заехать, воздуха свежего вольного полные лёгкие вдохнуть, поглядеть да послушать, как льдины по реке трескаются, друг на друга дыбятся, да уплывают аж до самого моря-океана.

Это для Сашки – ритуал обязательный. Не всё же в этой жизни живота ради, нужно что-то и души для… Тем более, река всё равно по дороге домой, стороной не проедешь.

Гул ледохода ещё издалека услышали. Река шла вовсю, похоже ещё вчера всё началось. Сашка с каким-то необузданным восторгом глядел, как проносит по фарватеру большие льдины, некоторые из них цеплялись за отмели у противоположенного берега, особенно в том месте, где река крутой вираж делает, а те, что следом за ними плыли на зацепившиеся наскакивали, громоздились, образуя причудливые глыбы, целые ледяные крепости, сразу понимаешь – во она природная мощь!

А те поля ледяные, что посередине – по фарватеру проходят, они спокойнее, хоть и быстро плывут, но друг с другом так не конфликтуют, как прибрежные. На некоторых из таких спокойных льдин вон даже вороны бродят, чайки садятся и голуби, видимо им тоже не терпится на льдине прокатиться, ну как детям малым. Только недалеко проплывают, с километр, не больше, назад возвращаются. Сохраняют всё-таки чувство опасности, – унесёт так невзначай до самого моря-океана… Лучше уж здесь, всё-таки родные гнезда – есть родные гнезда.

От ледохода Сашка обыкновенно огромнейший заряд позитива получал, такой энергией наполнялся, которая буквально в душе бурлила, вытесняя всё остальное, будничное, унылое, ненужное, выплёскиваясь через край. Потому домой он вернулся в приподнятом настроении.

– Не-ет, ты видела! Видела!.. – Восторженно повторял он Марине. – Скажи, а!.. Силища какая!

– Красиво! – Соглашалась супруга, но более спокойно и взвешено.

– А смотри-ка, – Марина подошла к окну. – Гость-то наш не улетел ещё.

Действительно, голубь по-прежнему сидел на карнизе, похоже даже позу не изменил. Увидев Сашку, моргнул своей пуговкой. И опять заскребло в душе у Сашки то тревожное, вновь начала втягивать в себя эта пугающая, бездонная глубина этого глаза- пуговки.

Здесь же на подоконнике, притихнув, лежала Мурка. Внимательно и, как показалось Сашке, сочувствующе уставившись на голубя. «Тоже наверно, пуговка примагничивает. – Подумалось. – Кошка, она тоже всё чувствует…»

Сашка даже спросил:

– Ну что, Мурка, так и сидите тут весь день? С гостем… – Кошка внимательно посмотрела на хозяина, но ничего не ответила. Да и чего здесь скажешь.

Зато жена Сашку упрекнула:

– Гость… гость… Он же голодный, поди… Хоть покормили бы.

«И то верно. – Мысленно согласился с ней Сашка, отметил про себя. – Вот что значит женщина! Я-то не догадался…»

И как бы ища поддержки у кошки, вслух сказал:

– Да, Мурка?

– Ты о чём? – Удивлённо спросила жена.

– Да так, ни о чём… Правду говоришь, покормить нужно…

Пошёл на кухню. Хлеба накрошил, налил водички в полиэтиленовую крышку от банки, вернулся к окну, открыл створку.

Рассыпал крошки на карнизе, поставил воду почти перед самым носом голубя. Тот даже не пошевелился, сидел спокойно, смотрел глазом-пуговкой.

Мурка спокойно лежала, наблюдая за всеми действиями хозяина. Сашке показалось, что в глазах кошки промелькнуло молчаливое одобрение. Он закрыл створку, постоял у окна.

Голубь ни на еду, ни на воду никак не отреагировал.

– Ладно, не будем мешать ему. – Сашка вроде бы как к кошке обратился, на самом деле, чтобы хоть какую-то точку поставить в этой возникшей некомфортной для всех ситуации, больше даже для себя сказал, чем ещё для кого-то. – Если захочет есть – поест.

Пошёл в другую комнату, телевизор включил. На одну программу, на другую. Оттуда, как под копирку полилось: «…ударили по энергетическим объектам…», «освободили село Н…», «ликвидировали командный пункт в…»

По большому счёту нового мало – факты, факты, факты… Их, конечно, навалом, но, чтобы реальное что-то из чего бы можно было обнадёживающую картинку в мыслях сложить… Увы! Понимаешь только, надолго всё это затянется, а если и быстро закончится, то – очень печально…

Всё бы терпимо, всё бы понять можно… вот только как начинаются рассуждизмы вокруг этого, якобы, даже базу под всё это пытаются подвести, совсем уж тоскливо становится. Либо лозунгами голимыми сыплют, не стой коммунистов, тех, ещё советских… либо не договаривают, а то и просто откровенно врут. И почему так, почему каждый из этих теоретиков считает всех других дурнее себя?.. Люди, они ведь не слепые, многое видят, всё понимают. Могут, конечно, и выслушать, даже сделать вид, что поверили – время такое, много говорить себе дороже – только кому это нужно, зачем? Зачем они с людьми так-то?..

Сашке, если честно, по душе, лучше уж правда, пусть и не совсем приятная, чем такая вот закамуфлированная в умные слова этакая аморфная бесформенная неопределённость.

– А, чего тут говорить!.. – с досадой выключил телевизор, опять к окну подошёл.

Мурка на подоконнике лежит, голубь на карнизе… Ни к хлебу, ни к воде, он похоже так и не притронулся…

– Чего ж ты не ешь-то, глупенький? Что ж с тобой приключилось такое? – Задумчиво спросил Сашка, вновь проваливаясь взглядом в тревожную пуговку глаза, и уже совсем прямо спросил. – Помирать что ли собрался?..

Постоял немного в раздумье. Кошку по спине погладил:

– Вот, так вот Мурка… – Уже к кошке обратился, но так, словно сам с собой разговаривал, ещё раз её погладил, решил. – Ладно, если до утра не улетит он, перед работой отнесу его на чердак, к родственникам, там, среди своих-то, поди, и отходить полегче будет…

Мурка выслушала внимательно и промолчала, скорее всего, не согласившись с ним. Не секрет ведь, что кошки перед тем, как умереть из дома уходят, чтобы никто их предсмертных страданий не видел.

Когда на следующее утро Сашка подошёл к окну, вчерашнего гостя на карнизе уже не было.

«Видать, всё-таки отошёл болезный… – Подумал с жалостью. – Вниз что ли свалился?..»

Открыл створку, выплеснул воду из крышки, смахнул с карниза хлебные крошки, поглядел, там, на земле голубя нигде не было.

Пришла на подоконник и Мурка, подсела поближе к Сашке, потёрлась головой об руку. Тоже сперва вниз глянула, потом – вверх.

Сашка невольно поднял глаза к небу, вслед за Муркиным взглядом. Прямо над домом, что напротив, медленно таяло в утренней вышине небольшое кристально-чистое, белое облачко, внешне отдалённо напоминающее своими очертаниями раскинувшего крылья, парящего голубя.

Наш канал
на
Дзен

Вверх

Комментариев: