| |
***
Живу легко. Не мыслю и вперед,
Как о пирате, думать о собрате:
Моих грибов никто не соберет,
Моих стихов никто не перехватит.
Я не мудра и даже не хитра,
Но хитростями прочих не прельщаюсь,
И, в лес уйдя хоть в полдень, хоть с утра,
Порожняком домой не возвращаюсь.
Мне что до тех, кто дальше пробежал
Сшибать росу с серебряных метличин?
Ведь первая прилесная межа
Уже маячит звездами лисичек!
А за межой – нарядный мухомор
С боровиком соседство обозначил,
И рыжиков сосновый коридор
Как от кого, а от меня не спрячет.
Не знаю тайн, не верю в колдовство,
К потусторонним силам не взываю,
Но всей душой природы естество
Люблю!
И нелюбимой не бываю.
* * *
Как же ты пахнешь, сырая земля!
Этот бы пласт, перевернутый плугом,
Взять в обе руки и есть, не соля,
Не оснащая ни медом, ни луком.
Как же ты тянешь, родная земля
В эти пласты, как в ладони родимой,
Ткнуться лицом, ни о чем не моля,
Лишь бы с любимою – неразделимо.
Лишь бы ответить теплом на тепло...
Плакать мне – не о чем, каяться – не в чем.
Знаешь сама: где тебе тяжело,
Детям твоим достается не легче.
Каждый мой шаг – у тебя на груди,
С самого первого детского следа...
Что позабыто мной – разбереди,
А сомневаешься в чем – исповедуй.
Песню ли в голос, часы ли молчком,
Все разберешь – переводчик не нужен:
Ты – без асфальта, и я – босиком,
Ты – из-под снега, и я – после стужи.
* * *
В цветной бумажке розовое мыло,
Ты пахнешь чем-то очень дорогим,
Ты пахнешь чем-то несказанно милым,
Но — чем же? Память, память, помоги!
Чуть уловимый запах земляники,
Едва заметный — ржи и васильков,
И аромат лесных тропинок диких,
И душный мёд некошеных лугов,
И — вместе всё... Когда такое было?
Но память вновь меня не подвела:
Ты пахнешь детством, розовое мыло!
Как позабыть об этом я смогла?
Была война. Дымы больших пожаров
Не залетали в нашу глухомань,
Но как-то в сельсовет пришёл подарок,
Пришла посылка с надписью: «Для бань».
Я материнских глаз не позабыла,
Они светились, радовались так,
Как будто дали нам не кубик мыла,
А самородок золота с кулак.
...Намытое, давно скрипело тело,
Уж мать в предбанник выносила таз,
Но открывать я долго не хотела
Зажмуренных от мыльной пены глаз.
Тогда впервые за четыре года
Запахло снова тёплым молоком,
И белым хлебом, и тягучим мёдом,
И васильками, и живым отцом.
* * *
Сергею Викулову
Дорога не запоминается,
Пока идешь за кем-то вслед,
Но все отчаянно меняется,
Коль провожатых рядом нет.
Вооружаешься советами
Того, кто там хоть раз прошел,
И в узелок кладешь, что следует,
Чтоб был ни легок, ни тяжел.
И спать невмочь перед дорогою,
И просыпаешься в ночи,
Охвачен сильною тревогою
Без основательных причин.
А, впрочем, есть причины веские:
Тебе придется выбирать –
По берегу иль перелесками
В деревню к бабушке шагать.
И быть придется зрячей зрячего,
Чтоб углядеть, не пропустить
Тропу, где первый раз сворачивать,
Ручей, где переход мостить.
Угор, который осыпается
В реки немеряную глубь,
Дупло, в котором осы парятся,
Все время в памяти голубь.
И так умают эти малости,
Что доберешься – краше в гроб!
И бабушка всплакнет от жалости,
Прижав к себе твой влажный лоб.
Наносит стол печенья-стряпанья –
Хватило б на десятерых! –
Достанет все, что было спрятано,
Прибережено до поры.
А и еда в тебя не катится!
Ты сам немало удивлен...
И шумно бабушка спохватится:
«Бывай, пирог недосолен?
Недопечена, может, шанежка?
Дак ты другие-то ломай!
Вишь, под-от выломался, батюшко:
Что посадишь – хоть не вымай!»
...Когда воротишься от бабушки,
Труднее будет позабыть
Не шанежки ее, оладушки,
А тропок спутанную нить,
Березки, сосенки приметные,
Оврага сумрачную жуть
И то желание секретное –
Обратно к маме повернуть;
И слезы страха, и отчаянье,
И несочувствие грозы,
И леса строгое молчание,
И легкий выпорх стрекозы...
Тебя не очень будут спрашивать,
Как шел. Поняв одно: не трус!
Доверят завтра брата младшего,
А также младшую сестру.
Обуешь их в свои сандалики
(А сам – босой: уже большой!)
И поведешь... и будет маленьким
С тобой в дороге – хорошо.
* * *
Станут слезы комом в горле –
Удержи их, убеди:
Это горюшко – не горе,
Горе будет впереди.
Приструни себя пожестче,
Поговорку призови:
Хорошо-то наживешься,
Ты, брат, худо поживи!
Дай себя на перевязку
Песне, певанной отцом,
Вспомни материну сказку
С утешительным концом.
И минует черный вечер,
И пробьется светлый луч,
И тепло, по-человечьи,
Глянет небо из-за туч.
Близорукий, станешь зорким,
И опять вздохнешь легко:
Когда горе станет горкой,
С горки видно далеко.
* * *
Стихи отдать в печать –
Что дочку замуж выдать:
Тут радость и печаль,
Тут гордость и обида:
Достоин ли жених?
Да ладна ли невеста?
И – самый главный стих –
Любовь меж ними есть ли?
Я, как любая мать,
Мечусь, ревную, мучаюсь,
Спешу подозревать
Безрадостную участь.
И, вольная пока
От участи избавить,
Хочу стихи в руках
В своих – навек оставить.
Но, как любая дочь,
Круты и своенравны,
Стихи в глухую ночь
Сбегают к переправам,
Сбегают к поездам,
Сбегают к самолетам,
Им скучно возле мамы –
Им на люди охота.
Хотят своей судьбы –
Неведомой, отдельной,
Хотя порой слепы
И не могутны в теле.
Не нюхавшие бед,
Они еще бесстрашны:
И на «Останьтесь!» –
«Нет!» –
Ответствуют отважно.
Уходят прозревать
И крепнуть на народе...
Стихи отдав в печать
Потом – не жить, а вроде
На плахи-топоры,
На камни – что случится!
С отчаянной горы,
Закрыв глаза, катиться.
* * *
Спугнула утку с селезнем
С речного серебра,
Но вновь они уселися –
Прощаться не пора.
Им не пора, но времечко!
Совсем не то, что нам:
Как шелухе от семечек –
По разным сторонам...
Порадуюсь на парочку,
Тихонько обойду
По заречью, по-за ручью,
По тающему льду:
Не опасайтесь, плавайте!
Я реченьку свою,
Свои озера-заводи
Вам с миром отдаю.
Пойду другой дорогою –
Мне все равно, какой.
С разбуженной тревогою,
С растущею тоской.
Сквозь елок иглы хмурые
Насильно продерусь,
На них оставлю бурую,
Как мох, седую грусть.
Снежницы-поовражницы
Не раз черпну в сапог –
Забудется, уляжется
Непрошеный намек.
Нам тоже песни пелися
В отпущенные дни!
Спугнула утку с селезнем..
Да не меня ль – они?
* * *
Эти огромные, эти прозрачные,
Только из света и воздуха дни!
...Рвали цветы, загорали, рыбачили,
Сеяли, были в гостях у родни -
Всё ещё день!
...Обежали любимые
Пожни, угоры, полянки в лесу,
Баню потом изготовили, вымылись -
Всё ещё день!
...Пережили грозу,
В дождь наскакались, по лужам набегались,
Вымокли, высохли, ладим костёр -
Всё ещё только сегодня приехали:
След от колёс на дороге не стёрт.
Кажется-чудится: солнце заблудится
И не уснёт за лесным бугорком,
Что-то ещё непременное сбудется
И не закончится день костерком.
ВОЛОГДЕ
Соборы величавые,
Из труб дымки курчавые,
И берега с ледянками,
И ребятишки с санками.
В снегу березы белые
Стоят заиндевелые,
И нет на свете города
Белей, чем город Вологда.
Когда же ливни вешние
Прольются над скворечнями
И тополя с березами
Сомкнут листву под грозами,
В листве с полета птичьего
Не разглядеть наличников,
Ведь зеленей, чем Вологда,
Нигде не встретишь города.
А как не спеть об осени
С рябиновыми гроздьями,
С пылающими астрами,
С груздями-алебастрами,
Когда брусника – насыпью,
А жаравица – россыпью!
И нет на свете города
Щедрей, чем город Вологда.
...Опять слетелись голуби
Попить воды из проруби,
Все умники, все книжники
Опять сегодня – лыжники!
И нам от ветра встречного
Опять беречься нечего:
Ведь нет на свете города
Теплей, чем город Вологда.
* * *
Простые звуки родины моей:
Реки неугомонной бормотанье
Да гулкое лесное кукованье
Под шорох созревающих полей.
Простые краски северных широт:
Румяный клевер, лен голубоватый,
Да солнца блеск, немного виноватый,
Да облака, плывущие вразброд.
Плывут неторопливо, словно ждут,
Что я рванусь за ними, как когда-то...
Но мне, теперь не меньше их крылатой,
Мне все равно, куда они плывут.
Мне все равно, какую из земель
Они с высот лазурных облюбуют,
Какие океаны околдуют
И соберут их звонкую капель.
Сижу одна на тихом берегу,
Варю картошку на родном огнище,
И радость ходит по душе и брызжет,
Как этот кипяток по чугунку.
Другим без сожаленья отдаю
Иных земель занятные картинки.
...И падают веселые дождинки
На голову счастливую мою. |
* * *
Я с детства живу борьбою,
Забыв про словцо «везет».
Мне все достается с бою,
Но мне достается – все.
Сегодня – темно и трудно,
И разум уже не прочь
В своей правоте минутной
Оставить – и эту ночь,
Холодную без просвета,
Дождливую – без надежд,
И утлую баньку эту,
Где бьюсь я за свой рубеж.
Ведь рядом – дорог развилка,
К чему мне тоска деревень?
...Качнет язычком коптилка,
В углу шевельнется тень,
И ветер замрет, присвистнув,
И взвоет вдали опять.
И встану я, зубы стиснув,
И сяду к столу опять.
Не надо скулить, погода,
Не надо скулить, поверь!
Не лучше ли для восхода
Попробовать сделать дверь?
Попробуем сдвинуть тучи,
И пусть посветит во мгле
Надежда, что каждый лучик
К утру заблестит на земле,
Что солнце взойдет, не прячась,
Что счастье – любому листу...
Я верю в свою удачу,
Я верю в свою звезду.
Я с детства живу борьбою,
Забыв про словцо «везет».
Мне все достается с бою,
Но мне достается – все!
* * *
Взяла тоска за ворот –
Ни вдоха, ни выдоха!
Рванулась я за город
На поиски выхода.
Попала я в заросли –
Густы, многоярусны,
С крапивой до пояса,
С водицею понизу.
Мешали, мешалися,
Бесили, бессилили
Шиповник, ольшаники,
Ивняк да осинники.
На склоне большого дня –
Довольна ль смотринами? –
Пытала, глумясь, меня
Орда комариная.
Попала я в заросли,
Не чаяла выбраться...
Вдруг тронуло за руку,
Коснулось на миг лица,
Коснулось в моей душе
Такого пресветлого,
Чего не вернуть уже
Ни солнцем, ни ветрами.
Такому, знать, молятся,
На это, знать, крестятся...
Нет, не наособицу –
Среди чернолесицы
Стояла черемуха –
Как с неба свалилася! –
Стояла черемуха
И не шевелилася!
Как облако, белая:
Всё – цвет! Листьев не было.
И тихо запела я,
И цвету себе взяла:
Попахни, черемушка,
Родимой сторонушкой,
Лежалой соломушкой,
Шершавой коровушкой,
Метеною улочкой,
Осевшим крылечиком,
Прошедшим и будущим
Теплом человеческим...
ЧЕРЕМУХА
Черемуха за старым огородом –
Единственная память об отце...
Он был тогда безусым, безбородым,
С улыбкой на обветренном лице,
Колхозный бригадир. Вернувшись с поля,
Шагал на речку мыться, а потом,
Перекусив ржаного хлеба с солью,
Полено брал, да нож, да долото, –
В траву катились стружки-завитушки,
Как волосы дочуркины, белы,
И начинали новые игрушки
В избе сосновой обживать углы:
И пахарь с плугом, и косарь с горбушей,
И кузнецы, и лодка в два весла,
И пильщик, никогда не устающий...
Но тех игрушек я не сберегла.
По веснам спать отцу мешали утки:
Хватал ружье, но приходил ни с чем.
Увидел раз: черемухе-малютке
Все корни обнажил шальной ручей,
На корточки присев перед бедняжкой,
Руками землю талую разрыл
И осторожно, в новую фуражку
Земли насыпав, кустик посадил.
Понес домой. Болталось за плечами
С травинкою на мушке, дулом вниз –
Ружье. В полях, усеянных грачами,
Навстречу поднимался шум и свист.
Соседки озирались удивленно,
Посмеивались в горсти мужики:
«Охотимся?» –
А он шагал смущенный,
И мокрые блестели сапоги.
...А вот и дом!
И радостное: «Тя-я-тя!» –
Несется из распахнутых ворот.
По звонким лужам обгоняя братьев,
Я первая взлетаю в небосвод.
Сердита мать: «Не надоело шляться?»
Но он, смеясь, упреки отведет:
«Черемушки ребята наедятся, –
Давай посадим кустик в огород!»
...Мы были одинаковые ростом
С черемухой. Той ласковой весной
Жилось мне так легко, светло и просто!
В какой из дней в наш тихий край лесной
Пришла война, об этом я не знала...
Должно быть, в толстой сумке почтальон
Ее принес. И вот, отца не стало:
С котомкой подбегал к подводе он,
Когда, в постельке с тополиным пухом,
Проснулась я, крича: «Меня забыл!» –
Но лишь ушанка свесившимся ухом
Махнула мне с отцовой головы.
День ото дня все тише, тише, тише
Звенели в доме наши голоса,
Все чаще протекала наша крыша
И от лучины плакали глаза.
На праздник больше не варили пива,
Для песни мать не разжимала губ.
Она утрами стала жать крапиву,
Чтоб хоть какой-нибудь сготовить суп.
Не жгла крапива высохшие руки,
Бессонные, не видели глаза,
Когда с крапивой вместе серп срезал
Черемуховый стебелек упругий.
Но в этот день горька была похлебка
И запах был черемуховый в ней.
Хлебнув, мы ложки положили робко
И сразу стали старше и умней.
Потом, до слез ровесницу жалея,
Вплоть до морозов я сбивалась с ног,
Тайком от всех из родника Илей
Носила воду – поливать пенек.
«Живым» родник Илею называли!..
Но делать чудо медлила вода,
И хлеб, вкусней которого едва ли
На свете было что-нибудь тогда,
Я сберегала, чтобы им, как клеем,
С пеньком чужую ветвь соединить.
И ленточку, шиповника алее,
Я выплела – черемуху обвить.
Но были все труды мои некстати:
Не зеленеть же листьям в ноябре!
И как-то неожиданное: «Хватит!» –
Меня хлестнуло около дверей.
«Садись за зыбку! Рвать обутки хватит!»
Но, от обиды вдвое став смелей,
Я возразила матери: «А тятя
Ведь спросит о черемухе своей?» –
Не разобрав, мать плачет иль смеется,
В большом корыте тиская белье,
Я услыхала: «Тятька не вернется
И никогда не спросит про нее».
...А новый день был так лучист и светел!
Плясал и пел, и плакал сельсовет.
И громче всех, смеясь, кричали дети:
«Сегодня – мир! Войны сегодня нет!» –
Как голубело небо над домами!
Как небывало вкусно пах шесток!
Но я опять не угодила маме,
Воскликнув: «На черемухе – листок!»
...Прислушиваясь к шумным вешним водам.
Стою в раздумье на родном крыльце:
Черемуха за старым огородом –
Единственная память об отце.
Во всей красе над нею небо мая!
Счастливых слез свиданья не тая,
Меня седая мама обнимает,
Седую маму обнимаю я.
Вершинкою, поднявшейся над крышей,
Черемуха кивает ей и мне.
Такого цвета поискать – не сыщешь,
Листвы не встретишь гуще и темней.
Но если каждый красоту заметит,
То не любой поверит и поймет,
За что милей всех запахов на свете
Мне этот пряный горьковатый мед.
И отчего, с черемухой встречаясь,
Я ухожу на много лет назад,
И отчего невольно замечаю,
Что ствол ее и крив, и узловат.
Те шрамы – знаки мужества и силы,
Святая память отгремевших дней...
Спи, мой отец! Темна твоя могила.
Но вся в цвету черемуха над ней.
* * *
Брату Володе
Ну, вот и все повыращены дети,
Вся пять сынов – при деле. Дожила.
У всех пяти в военном документе
«Мать» – вычеркнуто. Вписано – «жена».
Освободили, значит, ствол от веток.
Теперь, не приведи Бог, воевать,
То защищать сынам – жену и деток,
Жену и деток, значит, – а не мать.
А на кого ж сыны ее покинут?
Тридцатый год в земле ее солдат...
Да за нее все пять по сердцу вынут,
Не спрашивая почестей-наград.
И что, ну что им эти циркуляры,
О коих и не ведает она?
Одной семьей сидят за самоваром,
Чаек, налитый ею, пьют до дна.
И нет конца сердечным разговорам,
Одна на всех, печется о любом...
Она для них – бессменная опора,
Пример добра, невыстуженный дом.
Но я опять к тому, о чем в начале:
Главвоенком! Нельзя ли приказать,
Чтоб слово «мать» сыночкам не черкали.
Подчеркивали чтобы слово «мать»!
* * *
Россия, Русь!
Храни себя, храни!
Николай Рубцов
Россия, Русь! Храни себя, храни:
Твои сыны хранить тебя не могут!
У них свои дела не слава богу,
Свои заботы... так что – извини.
Россия, Русь! Храни себя сама.
И если впрямь безвыходно и туго,
Назло врагам сплети себе кольчугу
И бейся за хоромы-терема.
Храни себя, храни, Россия, Русь!
Распахивая поле, веруй свято:
Твои подзагулявшие ребята
Авось ещё опомнятся... не трусь!
Авось ещё с повинною придут
За все перед тобою прегрешенья,
И – жизнь не в жизнь без твоего прощенья!
Стыдясь и каясь, в ноги упадут.
Тебе в привычку – верить, ждать, любить,
Не помнить зла, прощать обиды близким,
Тебе не оскорбительно, не низко
Блаженной ли, святой ли – быть ли, слыть…
А если, мать, ты сделалась больна?
А если конь-надёжа – обезножел?
Ну что за блажь? Такого быть не может!
Ты не имеешь права. Не должна.
Взбодрят-разбудят, кнут употребя...
Но дело ли – сердиться на сыночка?!
При плуге. При кольчуге. В лапоточках.
Стой как стояла! И блюди себя.
* * *
И до глубинной деревеньки
Дошли раскол и передел:
У вас – всю ночь считают деньги,
Мы – без гроша и не у дел.
Вы натянули шапки лисьи,
И шубы волчьи вам – к лицу,
Мы – воспитали, вы – загрызли,
Мы – на погост, а вы – к венцу.
Такое звёзд расположенье,
Таких «указов» звездопад:
Вы – в господа, мы – в услуженье
Да на работу без зарплат.
На вашей улице – веселье:
Еда – горой! Вино – рекой!
Святые звёзды окосели,
Смущаясь вашею гульбой.
У вас всю ночь огонь не гаснет,
У нас – ни зги во всём ряду:
На нашей улице – не праздник.
Но я на вашу – не пойду.
|
