Вадим КОВДА (поэт)
Печальная и благородная душа1. Время Странные, неприятные явления сгущаются в России и не только в ней. Некоторые давно замечены, о них говорят. А некоторые пока не осмыслены, но смысла в них много. Песни есть, и их много, но их не поют – их слушают. Поют артисты, барды, поют Пугачёва, Кобзон и Розенбаум – по телевизору, по радио, с СД и ДВД дисков.… Люди не поют. Даже пьяные. Это явление ещё не обсуждено социологами. Вообще-то зловещая новация. Она говорит о глубочайших изменениях в наших душах. Ведь если певчие птицы перестают петь, то это уже НЕ ПЕВЧИЕ птицы.… Только пёрышки да тушки у них те же…
Сюда примыкает более заметное и более замеченное явление: абсолютное падение интереса к современной поэзии. Об этом пишут – пытаются объяснить... Например, падением уровня образования, массовой дебилизацией населения и т.п. Не буду здесь обсуждать эти объяснения. Скажу только, что сам думаю по этому поводу. Когда ныне вы заходите в книжный магазин, то отдел поэзии и найти-то в нём трудно. Где-нибудь в дальнем углу магазина этот отдел пока ещё есть. Несколько невзрачных полок, вокруг которых почти никого нет. Не буду врать: я и сам, покрутившись в отделе поэзии, обычно ничего не беру. Открою две-три книжки, полистаю и ставлю обратно. Скучно, слабо, никому не нужно – даже если написано профессионально. В книжном магазине народ есть, но не в отделе поэзии. И думаю, люди правы, что не заходят сюда. Конечно, юмористы, пародисты, матерщинники, стебатели (или стёбщики?) могут смешить и развлекать народ. Но разве для этого существует поэзия? Был до революции хороший поэт-юморист Саша Чёрный. Его читали и любили, но никто не считал его главным поэтом страны, поскольку рядом были, скажем, Иннокентий Анненский и Александр Блок. И Саша Чёрный самзнал своё место. И читатели знали… его место. Для меня последними авторами, книги которых я покупал и читал с интересом, были ныне уже ушедшие из жизни Николай Рубцов и Юрий Кузнецов. Их и сейчас покупают. Правда, утешает мысль, что можно выйти в интернете на сайт СТИХИ.РУ, где зарегистрированы (не пугайтесь!) 450 тысяч авторов со всей России и не только, пишущих стихи по-русски. Там, кстати, можно найти немало членов различных Союзов Писателей. Но вот, наконец, появилась книга современной поэзии, которую стоит читать. Это – солидный том избранного (около 400 страниц – более чем за 40 лет работы!) московского поэта Геннадия Фролова, выпущенный издательством КРУГЪ к 65-летнему юбилею автора. У книги странное название – «Не своё время». Да и оформление весьма необычное: на обложке морковного цвета воспроизведена картина французского художника Жоржа де Латура «Гадалки». На ней три шустрых цветастых цыганки обрабатывают симпатичного, хорошо одетого молодого человека, который не подозревает, что его грабят. Он доверчиво протянул ладонь для гадания пожилой цыганке. Тем временем другая – помоложе – уже вытащила у него часы, а третья осторожно лезет в боковой карман его сюртука. О названии книги и её оформлении поговорим несколько позже, а сейчас пришла пора поговорить о самом Геннадии Фролове и о том, почему стоит читать его книгу. Поэта Фролова читатели знают плохо. Вообще, он печатался и печатается крайне редко, причём не в самых популярных изданиях. Хотя в своё время его по одному разу опубликовали весьма известные «Юность» и «Новый мир». Раза 2-3 он был опубликован и в «Нашем современнике», где даже получил премию за лучшую подборку года. Но всё это было довольно давно – более десяти лет назад. Фролов человек гордый и твёрдый. Он не предлагает стихи для публикации, если его не просят об этом. У всех газет и журналов достаточно своих активных (до омерзения!) авторов, которые не деликатничают, но плешь проедают редакторам отделов поэзии. А Фролов, даже если и попросят, ещё не в каждый орган свои стихи отдаст. Не всеяден и не очень гордится тем, что издал в московских издательствах семь книг (последняя в 2000 году) и даже является лауреатом литературной премии А. Фета. А в июне 2012-го за книгу, о которой идёт речь, он получил премию Бальмонта, учреждённую писательской организацией Ивановской области. Что ж, и на этом спасибо. Премии, которые получил Г. Фролов, далеко не самые денежные (тучные премии, конечно, делит между собой группка определённых авторов – у них десятки тучнейших премий, о которых они даже стесняются упоминать в своих википедиях. К тому же они поочерёдно являются и членами жюри). Не удержусь заметить, что в Союзах писателей состоит несколько сот патентованных борзых критиков. Они занимают разные, зачастую весьма заметные литературные посты, но не оправдывают своего существования. Зря я их назвал борзыми – они скорее расчётливы и корыстны в отстаивании интересов определённых групп литераторов. При этом они не то что не торопятся навести прядок в вопросе о премиях, но даже упомянуть о подобном положении дел. Исключение составлял, по-моему, только действительно порядочный питерский критик и переводчик Топоров. Так как же говорить о поэте Фролове, если главных стихов его почти никто не читал? Тираж его книги 300 экземпляров. Я просто вынужден воспользоваться правом автора данной статьи и дать на страницах «45-й параллели» подборку стихов Г. Фролова. Причём подборку не маленькую, чтобы можно было понять этого человека и в какой-то степени познакомиться с тем, что он делает. Вы её прочтёте!
Если ретроспективно взглянуть не на наше сомнительное время, а на труды самого известного русского критика XIX века – неистового Виссариона Белинского, то вспомним, что он так раскритиковал Гоголя за прекрасную книгу «Избранные места из переписки с друзьями», что у Гоголя усугубилось серьёзное заболевание. А о весьма неплохом поэте В. Бенидиктове отозвался так, что того до сих пор считают слабым поэтом и практически не переиздают. За то, что В. Белинский воспел Пушкина и Лермонтова – спасибо. Но, думаю, Россия разобралась бы и без него. А какие дифирамбы пели разные прогрессивные критики уже упомятым авторам «Лонжюмо» и «Казанского университета»! Почему же теперь эти сомнительные вещи даже не включаются в обширные сборники их сочинений? Однако вернёмся к книге Фролова. Он пишет стихи в классической традиции. Именно в ней он обретает свой почерк, исполненный глубочайшего трагизма, совестливости, безнадёжной влюблённости в свою родину. Фролов – один из немногих поэтов, умеющих и любящих описывать природу. Кто из поэтов ныне способен создать или запечатлеть красоту или печаль окружающего мира, как это делали когда-то Тютчев, Лермонтов, Пушкин. «Роняет лес багряный свой убор»... Душа соскучилась по русскому пейзажу в стихе. В книге Фролова пейзажа, слава Богу, много. Путь не дальний, да грязь глубока, По многим стихам видно, что автор – глубоко религиозный человек. Он даже в наше кривое, шаткое время строит свою жизнь, а также свои стихи в соответствии с христианским миропониманием. 10 заповедей для Г. Фролова не просто слова. Он органически не может жить вне этих заповедей и действительно знает и чувствует Священное Писание. Кто в русской поэзии осмеливался критиковать царя Давида? УРИЯ А ведь прав Фролов. Он имеет право так сказать. Царь Давид посылает своего лучшего полководца Урию в сражение, практически на верную смерть. Поскольку сам имеет виды на красавицу Вирсавию – жену полководца. Фролов многое не приемлет в современной жизни. Ведь ясно, что жить в соответствии с христианскими заповедями сейчас (а может, так было и раньше) почти невозможно. Но он – живёт, это соответствие видно по стихам и по его поведению в жизни. В книгу входит также поэма «Месяцеслов». Точнее, это цикл из 12-ти стихотворений, щедро и ярко рисующий картины времён года в средней России. В довольно сумрачной и тяжёлой, как наша жизнь, книге на этом цикле душа отдыхает и радуется, воспринимая никогда не предающие нас ценности родной природы. Вновь снега отряхнула природа. Чтобы не прослыть прожжённым комплиментщиком, я скажу и о том, что на мой взгляд можно считать недостатками книги. Мне кажется, что в ней существуют тематические и эмоциональные повторы. Книга не проиграла бы, если из неё убрать несколько стихотворений. Кроме того, может быть, избранное стоило составлять не по хронологическому, а по тематическому принципу. Но всё это не уменьшает ценности книги. Геннадий Фролов родился и 1947 году в Курске. Вскоре семья перебралась в Орёл. Там он учился в нескольких школах и техникумах. Воспитывался не столько школой и родителями, сколько улицей. Отец прошёл войну, был ранен, после войны работал в управлении железной дороги. Мать – тоже фронтовик – медик, лейтенант медицинской службы, после войны – аптечный работник. Его, пацана, участвовавшего в уличных разборках, привыкшего кулаками защищать себя и своих друзей от шпаны, не раз забирали в милицию, переводили в другую школу, вызывали родителей. В 16 лет он бежал из дома и год скитался по Советскому Союзу, самостоятельно зарабатывая себе на жизнь в разных городах страны. Потом вернулся. Конечно, родным попортил крови. Но уважать себя заставил. И всё же именно дома его приучили читать и любить народные песни, которые во множестве знала его мать. Лет с 14 писал стихи. Постепенно это странное, неожиданное для родителей, да и для него самого, занятие захватило, засосало окончательно. Появились первые успехи – публикации в орловских газетах (1965 год), внимание девочек, а позже женщин. Познакомился с другими пишущими. Некоторые дружбы, завязавшиеся в те годы, пронёс через жизнь. Быстро завоевал уважение и авторитет у местных писателей. Поступил в Литературный институт. Началась московская жизнь. Поначалу жил в общежитии. Близко познакомился с Николаем Рубцовым, подружился с Юрием Кузнецовым. Очень интересно о них рассказывает. Единственным человеком, с мнением которого о стихах считался Юрий Кузнецов, был именно Г. Фролов. И они действительно много и глубоко общались до самой смерти Ю. Кузнецова. Давать интервью о нём, а также участвовать в изданной книге воспоминаний о Юрии Кузнецове он отказался. Объяснил: «Я знаю некоторые вещи, которые не хотел бы, чтобы знали другие. Так что лучше вообще промолчу». Так что Ю. Кузнецов всё же нашёл друга в поколенье, причём друга надёжного. Литературная и человеческая судьба Г. Фролова складывалась неоднозначно. После окончания института работа в издательстве «Молодая гвардия». Молодому, толковому, пишущему к тому же отличные стихи младшему редактору обещают в ближайшем будущем дать квартиру, выпустить книгу и принять в Союз писателей. И тут заработал беспрецедентно честный и отважный характер Фролова. Произошло вот что. Младший редактор имел смелость сказать то, что он думает, своему шефу – известному поэту-фронтовику. В ответ на вопрос, как тебе нравятся мои стихи, ответил что они слабоваты и ему, Фролову, не нравятся. В результате разговоры о квартире прекратились. А через некоторое время ему пришлось уволиться из «Молодой гвардии». А его бывший шеф, будучи членом Приёмной комиссии СП, впоследствии много лет препятствовал вступлению Фролова в Союз. Но жизнь продолжалась. Толковый, работящий, аккуратный выпускник Литинститута был востребован. Он работал в редакции журнала «Советский Союз», издательствах «Современник», «Столица». Поработал он несколько лет и в Министерстве культуры в отделе, занимающимся пьесами. Ушёл и оттуда, потому что от него стали требовать, чтобы он вступил в КПСС. В разгар перестройки, когда никакой работы не было, я предложил Фролову работать охранником на автостоянке в бригаде, в которой кроме меня состояли поэты Юрий Денисов и Анатолий Брагин. Эта работа спасла нас в тот немыслимый период жизни. Но Фролов отказался. И правильно сделал, поскольку его неожиданно пригласили на работу в издательство «Современный писатель». Сначала редактором, после зав отделом. А вскоре он становится, как ни странно, главным редактором этого издательства. Он приглашает к себе на работу Юрия Кузнецова, не имевшего в тот период средств к существованию. В те годы издательство выпустило несколько замечательных книг («Воззрения славян на природу» Афанасьева и некоторые другие). Г. Фролов планировал выпустить ряд книг, которые имели бы спрос и улучшили финансовое положение издательства, но этим планам не суждено было сбыться. Руководство стало в категорической форме настаивать на срочном издании сомнительных книг некоторых литературных начальников. Главный редактор, естественно, не согласился с этим и вынужден был уйти. С тех пор Фролов зарабатывает на жизнь не литературным трудом. Он – классный компьютерщик. Слава Богу, освоил эту профессию. Параллельно в его жизни происходили и другие события. Он продолжал писать стихи и прозу. Выходили книги. Последняя – «Погост» в 2000 году Рукописи нескольких книг прозы, а также тетради с ранними стихами Фролов сжёг. Поступил как классик, но теперь об этом жалеет. И вообще относится к себе не без юмора, хотя цену себе знает. При этом ему много лет приходилось жить в съёмном жилье. С опозданием лет на семь он всё-таки вступил в Союз писателей.
При этом он, как ни странно, чуть не стал ЛИТЕРАТУРНЫМ ДЕЯТЕЛЕМ. Есть такая порода литераторов, которые после вступления в Союз начинают упорно занимать всевозможные номенклатурные должности. Это им очень нравится, да и выгодно. Они –члены бюро, редсоветов, секретари, входят в различные комиссии Союза писателей, Литфонда и ЦДЛ. Таким образом они вершат судьбы остальных писателей. Ну и о себе, конечно, не забывают. Так вот, Фролов стал членом бюро секции поэзии. А через некоторое время его выбрали в замы председателя этой секции. Ему открылась дорога к карьере и по административной линии. Но однажды, когда он вёл заседание, один из членов бюро стал усиленно настаивать, чтобы секция рекомендовала принять в члены СП некую личность, писавшую слабые стихи, но приносившую несомненную пользу некоторым членам бюро (если не ошибаюсь, через этого человека можно было недорого приобрести качественное мясо). Фролов, естественно, был категорически против. Он был настолько возмущён, что поставил на голосование вопрос о роспуске бюро, как не справляюшегося с работой. Такого в Союзе писателей за все годы его существования не было никогда. Голосование состоялось. Подавляющее большинство, как и следовало ожидать, проголосовало против предложения Фролова. И он вышел из бюро. А почему книга называется «Не своё время», мне было ясно и без вопросов. Душа автора, чуждая всякой коммерции, не приемлет того, к чему скатывается в наше время Россия. Поэтому сейчас не его, поэта Фролова, время. И он не хотел бы в этом времени жить. Всё в общем-то очень просто. Россия попала в беду и погибает. А он, поэт Фролов, не может ей помочь. От него ничего не зависит. Но я знал, что он-то как раз делал всё, что мог. В августе 1991-го провёл ночь с защитниками Белого дома. Так велела ему совесть. А 4 октября 1993-го опять рвался защищать Белый дом, на этот раз от танков Ельцина. Но на эту ночь была его очередь дежурить в особняке на Поварской, где помещалось его издательство, которое в это же время пытался захватить ОМОН. Особняк удалось отстоять. Но дело не в этом. Вы только что прочли замечательные стихи поэта. Это и есть его главное дело. И раз Геннадий Фролов смог написать такое, значит он жил и живёт, бесспорно живёт не зря, живёт в «своё время». Его стихи действительно нужны России. Страна не знает, что у неё есть поэт, в лучшей части своего творчества не уступающий ни Н. Рубцову, ни Ю. Кузнецову. Я вспоминаю строки А. Ахматовой: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…» Но в большей степени они растут из личности поэта. Чем самобытнее человек, чем мощнее и сильнее его личность, тем самобытнее, тем глубже его стихи. Я довольно долго описывал то, что знаю о жизни своего друга. О его поступках, о его своеобразном характере, чтобы читателю стало ясно, что это за человек и почему лучшие стихи этой книги действительно прекрасны. Конечно, прав Ф. Тютчев: «мысль изречённая есть ложь». И невозможно, чтобы из этой статьи встал истинный образ редкого, своеобразного человека и замечательного поэта, которого я знаю много лет. Надеюсь заинтересовать вас и книгой «Не своё время», и другими стихотворениями Геннадия Фролова. И, может быть, вам удастся почувствовать печальную, благородную душу автора. https://45parallel.net/gennadiy_frolov/ | ||
«Поэзия — это правда»
— Вы давно уже живете в столице. Чувствуете себя москвичом? — Я никогда не чувствовал себя жителем того или другого города. Как-то один японский журнал обратился ко мне с вопросом: где вы родились, какой ваш родной город? Я начал было отвечать, а потом сам себя перебил: мы любим задавать друг другу вопросы, которые ни о чем не спрашивают, и давать на них ответы, которые ничего не отвечают. Когда-то дед меня учил: «Гена, надо всегда говорить правду. Лгать нельзя», и привел афоризм — «Сократ мне друг, но истина дороже». И я стал всем говорить правду. И люди от меня шарахались с недовольством на лице. Я подумал: что-то здесь не то… Стал приглядываться и понял, что люди не любят правды. Даже о событиях, которые произошли пять минут назад , они рассказывают совершенно не так, как было на самом деле, а уж чуть-чуть подальше во времени все превращается в легенды. Тогда я подумал: «Сократ мне друг, Сократ дороже истины». По этой формуле живут все матери и любящие женщины. Но меня и здесь что-то не устроило. Где-то годам к восемнадцати я понял: Сократ мне друг, Сократ и есть истина. Ибо истины вне человека нет. И вот тогда у меня все стало на свои места. Что касается вашего вопроса: я никогда не чувствовал себя жителем того или другого города. Родился в Курске, мои родители жили на окраине. Через три улицы уже начиналось поле. Потом в три года меня перевезли в Орел и здесь тоже жили не в центре. И сейчас живу, скорее, в ближнем Подмосковье. — Вот для того и задаются простые вопросы, чтобы собеседник проявил оригинальность своего мышления… — На простые вопросы отвечать почти невозможно. Как всегда, труднее понимаются простые вещи. У Пастернака есть строка «Нам сложное понятней». — Цитата из любимого автора? — «Я все хорошее люблю». Опять цитата. Я люблю те стихи, которые люблю. Иногда отдельные строки. А поэты… Вот Платон написал свое «Государство». А потом через многие годы стал его переписывать, понимая, что в том виде, как он его написал, это недостижимо. И он начинает корежить, упрощать, думая, ну, может быть, в таком виде у них что-нибудь получится, если я вот здесь скидки сделаю, поправки… Что-то похожее получилось и с поэтом Заболоцким, например. С годами он стал переписывать самого себя. — Переводить со своего языка на более доступный читателю? — Нет, он и сам изменился… Грустно все это. Вообще мне их всех жалко. — А саму поэзию сегодня не жалко? — Да нет, поэзию мне не жалко. Поэзия — она неистребима. Вы знаете «Символ веры»? «Верую во единого Бога, Творца-Вседержителя Неба и Земли, видимого и невидимого»… В греческом переводе — «Поэта Неба и Земли. То есть поэт — это тот, кто создает, создатель. Это — сотворчество с Богом. Поразительное дело! Вон сколько берез, сколько листьев на березах — а двух одинаковых не сыщешь. Да и невозможно их все увидеть. Так и в поэзии: всегда будут поэты, и неважно, будут их слушать или нет. Все преходяще… Ну, не будет нас. Будут другие. Стихи состоят из слов. Что они говорят, то и говорят. Если поэт попытается испортить это — это не будет испорченная поэзия. Это будет НЕ поэзия, и все. Об этом очень хорошо сказал один средневековый поэт: «Создатель всеблаг. Он не мог создать зло. А раз он не мог создать зло, то зла и нет». Что же мы называем злом? Нетворчество. Несозидание. Пустоту.” — Люди обычно называют злом то, что плохо для них. — Тут ведь не о себе думаешь… Я думаю так: поэзия — это правда. Мы не можем себе представить, что это так. А на самом деле это как раз и является правдой. Вопреки всему остальному. Потому что это душа говорит. — Мне кажется, сейчас людей пишущих стало больше. И пишут они лучше, по крайней мере, грамотно и довольно гладко. — Вот это неправда. Я сколько себя помню, столько слышу эту мысль. Грамотно — это естественно, у нас давно образование всеобщее. Но это не значит, что пишут лучше. Чувство языка, как и музыкальный слух — качество врожденное.И если бы оно было у всех, не рождались бы такие перлы, как я недавно видел. Иду по Арбату и вижу: аптека, возле нее выставлена реклама какого-то лекарства с плакатом «Грипп не пройдет». Получается, что лекарство это грипп излечить не может? Или еще: фирма по изготовлению сейфов под названием «Сезам»… — А я ела эскимо «Армагеддон». — Ну, может человек, чувствующий слово, все это сотворить? Или еще: я видел книгу, в которой собраны антирелигиозные высказывания. Она называлась «Дух отрицанья, дух сомненья». Помните, как дальше? «Дух отрицанья, дух сомненья летал над грешною землей». Это ведь дьявол! А что же дьявол скажет вам по вопросу, есть ли Бог?.. Чувство языка — явление тонкое. Например, у Есенина и у Блока голубой — два совершенно разных цвета. — Кстати, о чувстве слова. Как вы относитесь к опечаткам в ваших книгах? К редакторским правкам? — Однажды мне дали премию. В наградной грамоте было написано «за сборники стихотворений «Погост» и «Невеликие мысли». А книжка называлась «Невольные мысли». Я про себя посмеялся: почему бы уже не написать сразу «Мелкие мысли»… — Интересная опечаточка. «Невеликие мысли»… Интригует! — Может быть… Только то, что в сборнике — было именно невольными мыслями. Я, может, и не хотел их думать вовсе. Я, может быть, хотел мыслить такими образами: « шепот, робкое дыханье, трели соловья…», а являлось очень и очень грустное и мучительное. Но — деваться некуда. «О чем писать — на то не наша воля», как сказал Рубцов. — Может, потому писатели так трепетно относятся к каждой букве своих творений и очень огорчаются, когда их редактируют. — Меня такие вещи мало пугают. Ну, резали мои стихи, ну, допускали при печати ошибки. Я убедился, что стихотворение убить очень трудно. Возьмите самые замечательные стихи — любые! Пушкина, Есенина… И начните их переделывать строку за строкой. И выкидывать строки. Все равно то, что останется, будет стихотворением. — Среди тех, кто сейчас издается, есть, на ваш взгляд, интересные поэты? — Я, к сожалению, в последнее время не очень слежу за новинками, так что не вправе давать какие-то оценки. — Почему не следите? Потеряли интерес? — Не в этом дело. Помните, у Дюма , в его мушкетерском цикле, есть сцена: идет Д'Артаньян и видит толпу. И думает: раньше мне казалось, что я знаю слишком мало, и я кидался в любую толпу. А теперь кажется, что знаю слишком много. И он прошел спокойно. Так вот и здесь. Не потому, что тебе кажется, что ты знаешь слишком много. А потому, что хочешь узнать или понять то, что ты уже почти ощутил, но еще не так, как ты хотел. Одно время я был в приемной комиссии Союза писателей. И по тем стихам, что приходилось читать тогда, могу сказать: индивидуальности есть, а вот личностей мало. Есть, конечно, талантливые люди, есть интересные стихи. Иначе о чем бы и говорили... А вообще — кто может на Земле давать какие-то оценки? Творчеству невозможно дать определение. Либо оно есть в стихотворении, либо не докажешь ничего словами. Я скажу «хорошее», а кто-то скажет «плохое»… Я однажды в комиссии с одним поэтом поспорил. Обсуждали на правлении чьи-то стихи. Он и то в них находит, и это… Я тогда говорю: «Вы судите так, словно всему этому есть объективные критерии». Он отвечает: «Конечно, есть. И я говорю: «Ну, наконец-то, дожил. Они есть. А я столько времени не могу их найти! Ну на самом деле, какие категории могут служить как оценочные — в творчестве?» Он говорит: «Время». Тоже сомнительно. Так вроде бы да. А ведь тоже — что-то могло не дойти. Да и из того, что дошло — не все всем нравится. Если относиться ко всему, как к живому, то ни на что никаких скидок делать нельзя. Триста лет назад написано или только вчера. Единственный критерий для меня, как человека верующего — это Господь. Для неверующего — вообще нет и быть не может. — Если нет критериев, как оценить (грубо говоря) качество стихотворения? — Субъективно только. Только человеком. Трогает оно его или нет. — А если душу не трогает, а мысли, рифмы и слова небезынтересные? Значит, есть просто стихи, а есть поэзия? — Есть поэзия. И есть беллетристика. И она не всегда плохая. Более того, она имеет право на существование. Но это именно беллетристика. Она может кого-то порадовать. Но она рассказывает о чем-то . А стихи, которые поэзия — что-то. Они не говорят о чем-то. Это мы потом о них начинаем говорить. Это — живое. Поэтому для меня важны те, что давно живут. Можно говорить об отдельных строках, если они написаны только что, можно сказать автору: «замени это слово, найди другое». Но исходишь ведь не из собственного мнения, а из самого стихотворения. Это оно тебе говорит, что ему все зубы хорошо вставили, а один — не очень. — Но можно ли тогда, исходя из ваших мыслей, говорить о поэтическом творчестве как о профессии? — Ну, говорить можно обо всем. Что мы и делаем. Дело в том, что поэт не может быть никем другим. Профессия это его? Можно считать, что профессия. Или призвание. Или долг — в первую очередь. Могут ли стихи быть средством для заработка? Да пусть себе, если получается! Ведь пишешь все равно не потому, что за это потом заплатят, а потому, что не писать не можешь. Беседовала Елена БОРОДИНА | ||
*** Нет, с первых дней существования, Я предавал траву с деревьями, С какой-то спешкой оголтелою, Все нарушая обязательства, *** Чтоб не ведал он времени знаться Я в примету уверовал крепко, И теперь, как свихнулась эпоха, И в ответ на глухие стенанья Что уж если чего по привычке * * * * * * * * * Мой ли с миром путь не одинаков! Пощади меня и эту в поле Или дай забыться мне во мраке, * * * Я ж не завидую ни соловью, Нет, не стесняет! Я к птицам в родство Всем нам даны и призванье и труд: Нет одиночества в мире живом, Новым побегом взойти ли в золе, Только один есть у каждого путь, Да уведёт от пустой суеты, Вот и закатное льётся вино Что тут прибавить и что тут отнять! Всё есть у вишни и у соловья, Есть и молчать, и сказать мне о ком *** И чувства, и ума Как узнику тюрьма, Я в сытости не сыт * * * НА ПОГОСТЕ 1 Даже целой земли красота Лишь смола на распилах креста 2 Я наполнить сумел ее всклень Все вошло в нее: юности жар, Время то уносилось стремглав, О другом я хотел, о другом, Вслед ему я рукою махал, Словно сам себя предал себе ж И крутила меня маета, Я твердил. Но поверить не мог И ни глины сырой нищета, Но опять, лишь собой занята, И кого упрекать нам сейчас Но казалась нам слишком бедна, Не жалея пустого труда, 4 В зябкой дрожи сырого куста, Это нас увлекла суета. Это здесь мы распяли Христа! |
* * * *** * * * О вас сказать бы - да слов не найти. Только теперь я понял в этой глуши, * * * Все горит и искрится от света, Я всегда любил такие ночи, Кто сказал, что мы живем недолго? Даже в этом блеске ясно-синем, Лишь любовь, что в сердце проникает, И себе, бродя по тротуарам, ВАВИЛОНСКАЯ БАШНЯ *** Я полью его водой, В гроздья сжатые цветы: Льется струйкою вода Оторву сухой листок, Стужа мерзлое стекло Вновь в бутыль налью воды, Выйду из дому потом, И застынет в тишине, *** Их слиянье нераздельно — *** * * * * * * В каком-то тягостном кошмаре Угар побед и поражений Я звал его, но чуткий шёпот Иные тени прилетали, Они нашёптывали нежно, О том, как радостно слиянье |
|