Виктор ФРОЛОВ

Рассказы

Варфоломеич
Ветеран
Лесник
Старик
Театр лилипутов

Варфоломеич

С юных годков пристрастившийся к махорке, Варфоломеич не признавал табачных изделий фабричного производства. В середине пятидесятых у него проездом из Казахстана гостевал неделю земляк.  Бывший сельский учитель, с которым они задружились в лагере, позже, в ссылке, приобрётший квалификацию агронома, оставил ему в подарок пакетик мелких, с маковое зёрнышко семян табака с Чиликских плантаций. Объяснил, когда высевать на рассаду, как и где высаживать на гряду.

Привычный к ведению хозяйства, бобыль проявил смекалку и с тех пор, соблюдая полученные от агронома наставления, обеспечивал себя вполне достойным самосадом и даже немного приторговывал им по-соседски. После разгона колхоза эта статья дохода стала совсем не лишней – жил-то Варфоломеич в основном своим наделом да лесным промыслом, в тонкостях которого кумекал, пожалуй, поболее иных именитых.  

…Сентябрь, принёсший ночные заморозки и открытие сезона охоты, был на исходе. Сегодняшний поход оказался долгим, но удачным. За широкой лесополосой, что в восьми километрах от деревни, Варфоломеич взял большущего русака, которого его сеттер Харт, постоянный спутник и партнёр на охоте, столкнул в густой траве на пологом склоне овражка. К избе вернулись под вечер усталые, но с зайцем.

Погода стояла ясная, безветренная. Прислонив ружьё к стене, старик устроился на завалинке, лицом к готовившемуся закатиться за перелесок солнцу. Свернув самокрутку, задумался. Пёс улёгся рядом, у ног хозяина и время от времени поднимая голову, пристально глядел на того влюблёнными глазами.

Из размышлений Варфоломеича вывел гомон приближающихся незнакомых голосов.

До него донеслись обрывки фраз явно вступивших в перепалку молодых людей – мужчины и женщины. Сквозь редкий штакетник забора он разглядел две фигуры, направлявшиеся в его сторону: коротко стриженного, крепкого телосложения мужчину среднего роста в кожаной куртке и миловидную хрупкую женщину в джинсовом платье. Женщина о чём-то просила спутника, едва не плача, но тот решительно, несколько грубовато возражал ей.

«Городские, не наши! Дачники припозднившиеся, должно!» – подумал старик. 

Когда чужаки поравнялись с усадьбой Варфоломеича, мужчина грубо схватил спутницу за плечо и с силой дёрнул, повернув её к себе лицом.

– Экий строгий у тебя мужик, красавица, не забалуешь! – обратил внимание на своё присутствие при чужой семейной ссоре старик.

– Не «у меня», не мой это мужик, а так себе! – с горечью в голосе отозвалась женщина.

– Так что ж, выходит, супостат привязался? Может, выручать впору? – Варфоломеич, шутя, потряс берданкой, а верный Харт насторожился.

– Ну, ну, поговори у меня, старый, тебя ещё не хватало, – буркнул незнакомец, оглядев поверх загородки щуплого мужичка с реденькой седой бородкой. – Тоже мне,  заступничек сыскался! Да, если случись чего, и ружьё твоё, дед, не поможет!

Варфоломеичу жаль было молодку, жуть как захотелось выручить её, сгладить конфликт. Уловив агрессивность настроя чужака, счёл уместным продолжить разговор с ним ровным, слегка заискивающим тоном:

– Так ты, молодой человек, не кипятись! Я – старичок смирный, да и куда мне с тобой, бугаём, тягаться! Ладошкой ты меня, сморчка старого прихлопнешь, коль до бузы дойдёт. Нешто я и взаправду ружьишком стращать удумал? Будя, отбаловал своё по молодости лет. Так, вроде как палка, под руку попалось.

– Дедушка, водички не нальёте, пить очень хочется! – попросила женщина своего негаданного избавителя.

– Отчего не налить? Налью, дочка! Да что вы всё там, за плетнём, обретаетесь? Заходите  к нам. Коли не торопитесь, сейчас и чаёк сварганю, – засуетился старик.

Спутник женщины так резко распахнул калитку, что пёс от неожиданности вскочил на лапы и завертелся вокруг хозяина.

– Сидеть, Харт, даун! – одёрнул его Варфоломеич. – Гости у нас, самовар впору ставить.

Продолжая перебраниваться, но уже без прежнего ожесточения, молодые люди уселись на освобождённое хозяином место, а тот, сопровождаемый псом, скрылся в избе.

Спустя четверть часа, когда уже смеркалось, старик и его нечаянные гости уселись за стол чаёвничать. Довольный появлением в доме городских, неизбалованный общением Варфоломеич, на правах хозяина начал беседу традиционным вопросом:

– Издалека ли в нашу глухомань пожаловали, люди добрые?

– Я в райцентре проживаю, – отозвалась женщина, – а Игорь у нас столичный житель. Из Москвы приехал.

– Свататься, небось? Это дело! Столичные-то девки неумехи, не в пример нашим.

– Какая у вас собачка знатная, яркая, колер – точно полировка по красному дереву. Я в краеведческом музее буфет такой видела, – увела от неприятной темы женщина.

– Дорогой пёс, откуда он у тебя? – как бы нехотя включился в разговор её спутник, до того угрюмо сопевший.

– Дорогой, не дорогой – сказать не могу. Друг он мне, деньгами такое не измеришь! А подарил мне его щенком один хороший человек. Профессор. Из ваших, столичный. Господь свёл с ним случайно, в поле. На охоте, стало быть. У сестры он остановился, в соседнем селе, пошёл с ружьецом бродить, да малость заплутал в незнакомой местности. Вот тогда и встретились. Темнело уже, а к моей избе путь короче лежал. Сюда и пришли. Перекусили, посумерничали по-стариковски. На другую осень он опять к сеструхе приезжал, меня проведал, да вот Харта и подарил. Сказал, друг, мол, уступил, что щенков заводит. У этого, вишь, какое дело, брачок выявился: круги типа очков вокруг глаз. На выставки там всякие не годится. А мне – не на показ! Пятый годок вместе живём. Умнее, да ласковее существа и не встречал!

Обсудили пса, после чего, как водится, неспешный разговор перешёл на темы деревенского житья-бытья, забот окрестных обитателей. В тепле уютного мирка старого охотника свара между молодыми людьми как-то сама собой угасла. Только женщина нет-нет да окидывала своего приятеля испытующим взглядом, проверяя: унялся ли?

Тот, вальяжно устроившись на стуле, больше молчал, оглядывая непривычную обстановку горницы и всем своим умиротворённым видом показывал, что спешить некуда. Наконец, заговорил уже без прежнего задора, решив удовлетворить любопытство старика:

– Да случайно мы в вашей деревне оказались. Решили подальше от цивилизации погулять. Свернули с шоссе на просёлок, он и привёл сюда. Машину на околице оставили, за разговором не заметили, как всё село прошли.

– Ох и бойкий же разговорчик-то у вас, люди добрые сложился! – вставил слово старик.

Света не зажигали, и вся сумеречная  атмосфера располагала к откровениям.

– Бойкий, это верно замечено, – усмехнулся Игорь. – А вот рассуди-ка, дед, кто из нас прав, я или Машка, – неожиданно повернул он беседу в другое русло. – Я семьсот вёрст без передыху  из Москвы машину гнал, спешил к любимой женщине, с которой давно не встречались. Приезжаю, и что же вижу? Холодный приём, в глазах отстранённость. А ведь с юных лет чувства друг к другу питаем, точно знаю! Еле-еле уговорил, поехать, прогуляться. Предлагаю вместе жить, так говорит, поздно спохватился! Любому, ведь, известно, «лучше поздно, чем никогда»!

– Верно, Игорёк, не безразличен ты мне. Был. С тех самых пор, когда мальчишкой тебя к нам на лето мама твоя, выросшая в нашем городке, привозила. Глаза зажмурю, вижу: как в саду нашем загораем на стареньком одеяле, ты всё за руку меня взять норовишь, а я, радость тая, не противлюсь. Как на реку бежим купаться, да на лодке кататься, – напевный голос Марии наполнился нежной мечтательностью. – Уверена была, встретила близкого человека, всегда теперь рядом будем.

А помнишь, как ты старался понравиться мне? Как-то раз гости у нас собрались. Решили на дальний остров плыть, пикник устроить. Погрузились в две шлюпки. Ты, подросток, – в большой, неповоротливой на вёсла уселся, потому что в ней мы с родителями были. Второй, размером меньше, жених моей старшей сестры управлял, взрослый уже парень. Вроде как соревноваться удумали, кто раньше доплывёт. Ты такое упорство проявил, потом обливался, тужился и всё-таки другую лодку обставил. Устал ужасно, но молодцом держался. А второй гребец после всё жаловался в смущении, будто вёсла негодные попались. Как я в тот день гордилась тобой!

И что же вышло? Не прошёл ты, Игорёк, испытания разлукой. Я – здесь, а ты в своей Москве. Я училась в техникуме, ты в институте. Письма мне писал. Помнишь, в одном даже стишок прислал тобой сочинённый, о том, что никто со мной не сравнится. Потом – как отрезало. Ни слуха, ни духа, ни встреч, ни писем. Узнаю случайно: женился мой суженый! Подцепил в институте кралю, которая, знать, не просто сравнилась со мной, а затмила по всем статьям. Правда, что ли?

– Да не так всё, не так! – смертная тоска прозвучала в голосе Игоря. – Совершенно случайно в компании подвернулась деваха. Выпили, вышли покурить на лестничную площадку. Потянуло друг к другу, понимаете! Поцеловались. Пошёл провожать. Дальше – больше. Да, сам, дед, знаешь, как это у молодых случается. Попросту говоря, плоть взыграла. А подруге с холодным разумом только того и надо: после нескольких бурных встреч объявила, что продолжение может быть, если поженимся. Как в горячке метался, повёлся.

Однако, полгода не прошло, как понял: не любовь то была, а страсть. Не от Бога, а наоборот. Быстро схлынула напасть. Тошно стало, ушёл в загул, неделями дома не ночевал. Но и от того успокоения не обрёл. Теперь же, спустя время, осмотрелся, никого кроме Машки и не любил, оказывается. Пусть не сразу, но собрался ведь, приехал к ней! А она…

– Собрался, приехал! А, может, кто есть у меня? Что же думаешь, все годы одна жила, милого дружка-изменщика оплакивала, да судьбу свою нескладную!? Где такое видывал?

– Нет у тебя никого, нет, я точно знаю! Откуда уверенность такая, спросишь? Да от сестры твоей. Как-то в отчаянии написал ей письмо. Тебе-то не решился, совестно было! Так, мол, и так, виноват перед Машкой. Знаю, что подлец. Наверное, забыла дружка юности, семья у неё?

Ответ получил немногословный. Да и  что с таким аморальным типом обсуждать? Но основное из тех нескольких строк уяснил: одинока ты. Долго не рассуждая, сообщил жене, что расстаёмся, на развод подаю, собрался и к тебе приехал. Знаю, не будет жизни без тебя!  Что, прогонишь?

– Гнать я тебя, Игорь, не стану. Но ты только не пиратничай, нахрапом не дави на меня. Не могу просто так вот, с маху решиться. Выслушала я тебя, думаю, поняла. Долго, уж очень долго тебя не было. Свыклась я с мыслью, что навсегда расстались, и чуда не ждала. И вот, на тебе, явился, не запылился! Как ни старайся, в те дни нашей юности не вернуться, другими мы стали. И ты, и я. Надо друг к другу присмотреться, чтобы большой ошибки не совершить. Ты уже один раз очертя голову в омут бросился, и что вышло?

Варфоломеичу, до того не встревавшему в выяснение отношений между молодыми гостями, показалось, что разговор их заходит в тупик. Прокашлявшись, он пришёл им на помощь:

– Вот ты, Игорь, просил меня рассудить, кто из вас прав. А я так вижу, что оба, но по-своему. Не к случайному человеку ты из Москвы своей поспешал, правда твоя. Первые чувства, они навсегда в душе сохраняются. Однако, жизнь – не забава, за всё платить приходится. Вот и сочти как расплату за своё переметничество то, что Мария, тебя увидев, на шею не кинулась. Себя, обиженного, ты понимаешь, а женщине каково?  Погоди маленько. Я так сужу, оттает твоя зазноба, примет тебя. Гляди только, впопыхах дров не наломай! Охолонись. Напор свой для других дел прибереги.

Сейчас вон уже, темень на дворе. Коли ехать в город вам нужды нет, ночуйте у меня. Ты, мил человек, отправляйся-ка за автомобилем своим, да к избе его, от греха подальше, и подгони. Места у нас тихие, однако, бережёного – Бог бережёт. А мы с Машенькой стелиться будем.

– Спасибо, дед. Наверное, прав ты во всём. С ночлегом обождём немного. Расскажи, давно ты вдовствуешь? Не заметно женской руки в твоём доме.

– Скажу, коли интерес имеется. История моя простая. Годков-то мне немало – протяну зиму, восемьдесят стукнет. Не вдовый я, бессемейный. Так, видать, было на роду написано.

– Достойной пары себе не встретил?

– Эх, Игорёк, в другом дело. Была у меня душа-девица, Валюшей звали. Росла по соседству. Её родня меня с детства женихом прозвала, а мне то в радость было. Верил: отслужу действительную в Красной Армии, поженимся. По новому закону от тридцать шестого года  на службу мне выпадало идти в сороковом, как девятнадцать стукнет. Ан, по-другому всё повернулось.

Обитала в нашей деревне семья Ивана Аверина. Мужик то был серьёзный, крутой. В гражданскую, слыхал, партизанил, много душ загубил. Верно, на стороне «красных» заслуги имел, потому как не тронули, когда в колхоз записаться отказался. Так единоличником и жил. Гордился своим хозяйством, на нас, соседей, свысока глядел, голытьбой, да лодырями обзывал. А невдомёк дурьей башке было, что пуп свой рвал, жену да дочерей на работе мордовал только для того, чтобы своих родичей в достатке содержать. Колхозники же, пусть и небогато жили, но всю страну большую кормили. Разница!

Был у Ивана единственный сынок, младшенький в семье, Борька, ровесник мой. Бобкой мы его кликали. Тот не в отца задался. Работал на земле из-под палки. А по вечерам наденет, бывало, красную рубаху, да под хмельком по деревне с гармошкой – девок на танцульки собирать. Под конец гулянки ту, что посговорчивее, с собой уводил. Многих змей перепортил, а всё неймётся. Наскучили безотказные. Приглянулась Бобке Валюша моя – проходу не давал. Раз до крови мы с ним за неё схватились, но не унялся тать, ещё пуще распалился. И сделал своё чёрное дело. Подстерёг, когда лебёдушка моя одна на реку пошла бельё стирать, напал и ссильничал.

Не достало терпежа Вале беды той пережить. День проплакала в подол матери, а ночью в бане удавилась. Я в те дни на дальнем току работал, домой вечерами не вертался. А как узнал про горе такое, споро прибёг, зарядил картечью берданку и к Бобке. Ни о чём другом думать не мог, как изувечить гада. Сыскал, с ног сбил навзничь, ну и жахнул заряд ему в мотню.

Знамо дело, судили. Вместо армии в лагерь загремел. А как война с немцем началась, стал на фронт проситься. Знал, что не положено, а руки чесались. И вот осенью сорок второго уважили мою просьбу, отправили в штрафную роту, где солдаты-дезертиры, да сержанты-паникёры позор с себя смывали. Как водится, вскоре ранение получил. В госпитале оклемался, и снова воевать. На этот раз, как искупивший вину, в строевую часть попал. Прошёл с боями до Кёнигсберга, где выбыл из рядов уже совсем, по тяжёлой контузии.

Вернулся в родные места, где с той поры и пребываю. Валюшу свою до сего дня забыть не могу. Никто мне её не заменит. На фронте память о ней меня сколь раз выручала. Да что там память, сама, чуть что, во сне, как живая, являлась: «Я, – говорит, – Сеня, тебя оберегу, закрою от пули вражьей. Вспоминай меня, когда невмоготу станет, я и приду на выручку!» Для меня день Красной Армии вдвойне праздник. А как же – Валюшины именины! С её именем свой век и доживаю…

Вскоре молодёжь затихла, а старик зажёг керосиновый фонарь и, стараясь не шуметь, долго ещё колготился в сенях.

…Наутро по-стариковски рано пробуждавшийся Варфоломеич тихо поднялся с лежанки, чтобы не потревожить сон спящей тут же, в горнице, на кровати, Марии. Вышел во двор. Харт, точно на верёвочке, выскользнул за дверь следом. Игорь, остававшийся на ночь в машине, ссутулясь, в задумчивости курил на завалинке.

– Здорово, герой! Что, не спится? – приветствовал его старик.

– Утро доброе, Семён Варфоломеич! Вы правы, совсем не до сна мне сегодня. Спасибо вам за науку. Никогда бы не поверил, расскажи кто, что одна случайная встреча, один ночной разговор так перевернут всё в душе и настроят её на иной лад! Перед Машей ещё повинюсь, докажу ей, в конце концов, что не вертопрах какой. Думаете, поверит, простит?

– А что ж ей остаётся, Игорёк. Погоди малость, сладитесь! Да, когда поедете, не забудьте тушку с собой захватить. Я зайца давеча ободрал, когда вы угомонились. Пусть Мария сготовит, да накормит там тебя обедом по-семейному.

Февраль 2015 г.

 

Ветеран

Неожиданное появление секретарши директора в разгар рабочего дня у закутка охраны в проходной удивило его. Не по возрасту надменная девица, всем своим видом выражая  недовольство обстоятельством, заставившим спуститься с третьего этажа, где располагались кабинеты заводского руководства, проскрипела с раздражением, глядя поверх его головы:

– Срочно поднимись в приёмную! Звонят из Москвы. И кому-то ты там вдруг понадобился!?

Удивлённо подняв бровки домиком, сказала, как выстрелила, отделяя короткие фразы одну от другой неглубокими вздохами, как это делают запыхавшиеся от быстрой ходьбы или без меры раздражённые люди. Всё-таки любопытство взяло верх над снисходительностью по отношению к едва ли не самому малозначимому работнику предприятия. Часто-часто стуча каблучками по керамическим плиткам пола, барышня засеменила следом, стараясь не отстать и не пропустить какого-нибудь важного эпизода неординарного события.

Однако те несколько скупых фраз, которыми моложавый седоволосый сторож отвечал  невидимому собеседнику, разочаровали, ничуть не прояснив ситуацию.

– Ну, хорошо, буду, – бесцветным тоном завершил разговор мужчина, выслушав собеседника, и, недоумённо пожав плечами, положил трубку…

На самом же деле, звонок из Москвы глубоко взволновал его. Звонили из легендарной организации, чьё местоположение на улице, названной в честь советской лётчицы, командовавшей в годы войны авиационным полком дальнего действия, было хорошо ему известно.

– Ну, здравствуй! Надеюсь, узнаёшь начальника? – басил в динамике трубки знакомый голос. – Как ты там у себя в Залужске, мхом ещё не покрылся? Хватит дурака валять, дело для тебя есть. Думаю, за новостями следишь, поэтому догадываешься, где именно предстоит поработать. Так что сворачивайся там, не медля, и завтра с утра будь у меня. Всё, до встречи.

Сознавая, что возражения не принимаются, он, тем не менее, отлучился в обеденный перерыв с поста и, найдя укромное местечко за пределами заводской площадки, у чахлого сквера, что перед фасадом административного корпуса, набрал на клавиатуре мобильника знакомый номер:

– Дело в том, Тихон Евстигнеич, что проживаем мы с женой в заводском общежитии, из которого её после моего сегодняшнего увольнения незамедлительно выселят. Оставлять же Антонину на постое в чужом доме мне бы не хотелось. Есть какие-нибудь варианты?

На московском конце провода натужно засопели, потом проворчали что-то в том плане, что некстати заведённые семьи служат лишь обузой специалистам в определённых областях и головной болью для их командиров. Однако, после недолгих раздумий, дали указание зайти в городскую администрацию, куда немедленно будут переданы соответствующие распоряжения.

*   *   *

…Заместитель главы города, ведающий, в том числе, и жилищными проблемами, не старый ещё суетливый человек в дорогом костюме, прикрывающий раннюю лысину прядью зачёсанных с затылка волос, небрежно указал ему на стул, предназначенный просителям.

– И что они там, в столице, себе думают? С горем пополам получаем в своё распоряжение не больше десятка новых квартир в год. А очередников знаете сколько? Нет? Вот и хорошо, что не знаете, а то бы рухнули от изумления.

Ладно, тут вот, кстати, освободилась комната за выбытием жильца. Да, умер дедушка. Одинокий был. Но, сразу хочу предупредить, не хоромы, далеко не хоромы! Чтобы без претензий. А, впрочем, пожалуйста, жалуйтесь, другого всё равно ничего нет. По-моему, в качестве временного жилья вполне сойдёт…

Выправив необходимые бумаги, что на удивление, заняло не более часа, он отправился в городскую поликлинику, где супруга работала участковым терапевтом. По дороге подбирал слова, как объяснить Антонине необходимость своего внезапного отъезда. Ведь несколько лет тому назад, вернувшись, можно сказать, что из небытия, он зарочно обещал больше не оставлять её, навсегда покончить с той клятой профессией, которая послужила причиной резких перемен во всём устройстве их, казалось бы, налаженной и стабильной жизни.

И опять слова не сдержал! Что поделаешь, когда-то по собственной воле он выбрал одну из тех немногих сфер деятельности, которые отпускают лишь уходящих в вечность. Не туда ли предстоит ему дорога на этот раз, кто знает. Впрочем, острота дурных предчувствий с годами как-то притупляется, уступая место осмотрительности и твёрдому расчёту. От приобретённого опыта, должно быть…

*   *   *

Неплохо ориентируясь в хитросплетениях улиц и переулков городка, в котором она провела детские годы, Антонина привела мужа, нагруженного двумя большущими сумками, по названному им адресу к двухэтажному бараку довоенной постройки. Наугад вдавила одну из кнопок многочисленных звонков, бессистемно разбросанных по косяку двери квартиры в первом этаже.

На трель из-за приоткрывшегося проёма высунулась старушечья голова, покрытая, несмотря на тёплую июньскую погоду, серым пуховым платком. Не подавая голоса, женщина вопросительно оглядела незнакомцев, не торопясь впустить.

Отыскав взглядом место почище на деревянном полу, он поставил свою ношу и показал старухе полученный в администрации документ:

– Позвольте войти! Покажите комнату, которая свободна, мы ваши новые соседи!

Скользнув недоверчивым взглядом по бумаге, на которой в сумраке вестибюля она вряд ли смогла разглядеть что-либо, кроме жирно выделявшейся синим цветом печати, старуха, тем не менее, попятилась и освободила пришедшим проход внутрь квартиры.

– Вот она комната, первая от входа, – указала она на фанерную дверь с левой стороны коридора. Тут Фаддеич новопреставленный проживал. Теперь вы, стало быть, ему на смену заселитесь...

*   *   *

Комната оказалась не такой уж и маленькой – четыре на пять шагов, вытянутая в сторону окна с никогда не мытыми стёклами и шелушащейся краской на переплёте. Узкая железная койка, пара разнокалиберных табуретов, да фанерный двустворчатый шкаф составляли убогий интерьер. По обрывкам тряпья и клочкам бумаги на полу можно было безошибочно судить о произведённом кем-то из соседей доскональном обследовании имущества усопшего. 

Сдёрнув на пол с постели мятую простыню, обильно расцвеченную ржавыми пятнами, на которую не покусился и самый небрезгливый обитатель квартиры, он выгреб на неё остатки содержимого шкафа, свернул узлом, вынес на помойку. Туда же отправил и тощий матрац с бесформенной от длительного использования подушкой.

Пока муж расправлялся со стариковским наследством, Антонина разжилась  у соседки жестяным ведёрком, тряпкой и, подоткнув юбку, привычно принялась за уборку, начав с заваленного окурками подоконника. Он же, распаковав один из принесённых вьюков, сноровисто застелил постель, потом, взгромоздясь на табурет, показавшийся наиболее надёжным, приладил под потолком небольшой абажур.

Часа не прошло, как комната преобразилась и обрела более или менее обжитой вид. На электроплитке, распространяя аппетитный запах, зашкварчала сковорода с покрывавшимися золотистой корочкой ломтиками картофеля.

Потушив свет, муж и жена, прижавшись друг к другу, молча сидели на прогнувшейся под их весом сетке кровати. В такую минуту слова были бы лишними. Они без дежурных фраз знали о чувствах друг друга. Оба сознавали, что ему предстоит через день-другой перенестись за сотни, а то и за тысячи километров от этого городка, бывшего для неё когда-то родным, подзабытого в столичной суете, а теперь, спустя много лет, нагадано-нежданно принявшего их, переживших множество разлук, встреч, обретений и тяжёлых потерь.

Он, примерно представляя, в каких краях надлежит провести неисчислимое заранее количество дней и ночей, внутренне собирался, сосредотачивался, настораживался как выходящий на охоту зверь. Она, не утирая набежавшие слезинки, с безысходностью принимала близящуюся разлуку с родным человеком, Бог весть, сколь долгий период одиночества без возможности поделиться с ним наболевшим, написать, позвонить предстоял ей. Даже в эти мгновения, готовясь, уже в который раз, существовать в постоянном тревожном ожидании, укрепляя себя верой в его благополучное возвращение, она не позволяла взять верх искушению и, вцепившись в мужа, завыть по-бабски: «не пущу!», но нашла в себе силы улыбаться сквозь слёзы, напутствуя:

– Я знаю, ты справишься. Ты у меня сильный. Не тревожься за меня, любимый, я тоже всё выдержу. Знай, буду ждать тебя, не смотря ни на что!

Прощание не было долгим. Также молча, не отрывая друг от друга глаз, поужинали. Встав из-за стола, он крепко обнял Антонину, перекинул через плечо ремень сложенной загодя дорожной сумки и, решительно затворив за собой дверь, размеренно зашагал к вокзалу, где уже поджидала пассажиров сияющая окнами ночная электричка…

*   *   *

Сутки спустя, вырвавшись из пригородной толчеи, по вечернему шоссе в сторону Залужска, не признавая правил движения, мчалась автомашина. Он сидел рядом с водителем, молодым разбитным парнем, отлично знающим своё шоферское дело.

– Извини, Павел, что заставил тебя сойти с маршрута. Только невмоготу мне, понимаешь! Никогда ничего подобного не позволял. Работа – она всегда работа. Уходил спокойно. Возвращался в приподнятом настроении. Теперь тревожно как-то на душе. Кураж, что ли, потерял. Скверно это, особенно в нашем деле, сознаю. Но ничего с собой поделать не могу. Свербит в мозгу, что необходимо ещё раз увидеться с супругой перед отъездом, и всё тут!

– Не переживайте, товарищ полковник! Семь вёрст – бешеной собаке не крюк! Приехал-то я за вами, как что предчувствовал, малость загодя установленного времени. Нагоним в пути. На «точке» вовремя будете.

Прекратив разговор, он прислонился лбом к стеклу и зажмурил глаза. В памяти пронеслись едва не ставшие для него роковыми события предыдущей экспедиции. Предательство человека, которого он многие годы полагал своим другом, гибель товарищей, плен, пытки, затем полтора года подневольного унизительного труда на местного князька без возможности передать весточку близким. Потом удавшийся побег, месяц скитаний впроголодь на чужбине и, наконец, возвращение домой.

Радость от встречи с женой омрачилась известием о похищении неизвестными единственного сына-школьника. Вероятно, то была расплата за его, обагрённый вражеской кровью, побег из неволи. «Те» подобного самоуправства не прощают! В милиции, куда они с женой обратились с просьбой помочь в поисках пропавшего ребёнка, не то, что намекнули, а прямо так и заявили: «думать надо было раньше о безопасности семьи, полковник!»

Как в тумане прошли тяжёлые в их жизни полгода в ежеминутном ожидании известий о судьбе сына. Но их не было. Никто не звонил с требованием выкупа. Тогда он и подал рапорт об оставлении службы. Ни на какие уговоры и посулы начальства не поддался. Сказал – как отрезал.

Жить в доме, где всё напоминало об исчезнувшем мальчике, сделалось невмоготу. Они с супругой решили продать квартиру и уехать из города. Куда, долго размышлять не пришлось, да и не было у них на то настроения. Выбрали Залужск, где у Антонины уже не осталось родни, а, значит, не предстояло отвечать на расспросы, принимать соболезнования и ловить на себе сочувственные взгляды. В тяжёлые дни требовалось побыть наедине с бедой, поддерживая друг друга и полагаясь на народную мудрость, будто время – лучший лекарь.

Проблем с трудоустройством на новом месте не возникло. Антонину, как столичного специалиста, да ещё с кандидатской степенью, с готовностью приняли в городскую поликлинику. Ему же, как бывшему офицеру, предложили одну из руководящих должностей в охране завода – градообразующего предприятия городка. Он, однако, отказался, сославшись на полученные ранения и накопленную за годы службы усталость, и оформился простым контролёром. Так-то оно было и лучше: отстоял смену – и вольный казак на трое суток. Как семейному, ему выделили вполне приличную комнату в заводском общежитии.

И вот теперь по его милости разрушалось их, устоявшееся на новом месте бытие. Антонина снова остаётся одна. Надолго ли? Кто знает! Ради нестерпимого желания увидеть, ещё раз обнять жену перед командировкой, он позволил себе такое небывалое ранее самовольство: гнать машину за сто вёрст в противоположном от места назначения направлении. Пусть! Он стиснул зубы и открыл глаза. Смеркалось. По ряду примелькавшихся дорожных отметин определил, что подъезжают к Залужску.   

*   *   *

Павел, заручившись заверением пассажира вернуться спустя пять минут, остановил автомобиль в указанном ему месте, за квартал от нового жилища Антонины. К дому решил пройтись пешком, чтобы не смущать его любознательных обитателей. Приближаясь, задумался: сколько раз и в который звонок позвонить? Жильцов много, у каждого свой сигнал, а тревожить чужих людей вечерней порой не хотелось. Решил, что стукнет в окно, благо – дотянуться не проблема.

Подойдя к бараку, увидел: окно комнаты жены, единственное в первом этаже, ярко освещено. Поднялся на цыпочки, подтянувшись за отлив окна, заглянул внутрь. Увиденное не столько удивило, как озадачило: вокруг откуда-то принесённого овального стола сидела масса неведомого ему народа. Странно, никогда жена не была склонна затевать застолья!

Легонько постучал по стеклу костяшками пальцев. Антонина, сидевшая спиной к окну, обернулась, и, узнав мужа, удивлённо всплеснула руками. В чём была, выбежала к нему во двор.

– Да ты что, в одном платье – вечерок-то прохладный!  

– Не страшно, не замёрзну, ты ведь рядом! А я решила, уехал уже!

– Неужто, так обрадовалась, что отпраздновать впору? – грустно усмехнулся он.

– Как тебе не стыдно такое обо мне подумать! Пойдём к столу! – потянула Антонина мужа за рукав.

– А к месту ли я буду?

– Ну вот, опять ты за своё! Идём, идём! Это соседи настояли. Говорят, положено с новосельем проставляться, чтобы чего дурного не вышло. Станешь тут суеверной с твоей-то службой! Вот и пришлось сообразить на скорую руку. Хорошо, соседка, Таисия Петровна, помогла. Помнишь, та старушка, что нам дверь отперла давеча?

Это «давеча», вероятно, всплывшее из детской памяти жены, вызвало улыбку: «быстро ассимилировалась на новом месте!». С неохотой вслед за Антониной он вошёл в душную комнату. Потоптался у порога, пока супруга усаживалась на прежнее место. Оглядел присутствующих профессиональным взглядом, точно оценивая: откуда может грозить опасность.

Рядом с женой, по правую руку – старушка, верно, та самая Таисия Петровна, снявшая ради праздничка с головы пуховый платок, в котором встречала их днём на пороге. Слева – патлатый подросток, лет четырнадцати, стоит на коленях на стуле  вполоборота к Антонине и не сводит с неё восхищённых глаз. Военный неопределённого возраста в форме.  Рядом с ним – женщина с немытыми волосами и унылым лицом, вероятно супруга военного. Три старушки, чем-то похожие одна на другую, наверное, любопытством, с которым беззастенчиво разглядывали вошедшего, жались на скамейке. Мужичок с опухшей физиономией, лиловым носом и небритыми скулами. Глядит исподлобья, но нагло. Кудрявый розовощёкий крепыш с самоуверенным видом первого любовника.

Публика, одним словом, не вызвала симпатии, но отступать было непривычно.

– Здорово бывать честной компании! – процедил он сквозь зубы негромко, но внятно. – Вот, уезжаю я на время, а супругу свою оставляю здесь. Признаюсь, с нелёгким сердцем оставляю. Непривычна она к такому коммунальному житью-бытью. Потому, предупреждаю: обидит кто в моё отсутствие, пускай пеняет на себя. Не пощажу! И казнить стану долго, мучительно.

– А сможешь ли? – задорно выпалил розовощёкий неожиданно звонким мальчишечьим голосом, окинув взглядом сухопарого гостя. – Не сдрейфишь?

– Так его, Петька, по нашенски срезал, – легонько ткнул того в бок костлявым кулаком уважительно и в поддержку алкаш.

Желваки заходили у вошедшего на скулах. Пристально глянув в глаза крепышу, так же тихо, но более весомо ответил:

– А в этом, мил человек, не сомневайся. Вот ты, конечно, ежели и видел когда, то киношную инсценировку того, как с живого человека кожу снимают, вроде как шкуру с барана. Мне-то взаправду довелось глядеть на такое, что и врагу не пожелаю. А вокруг зрители пялятся – добрая сотня старух, стариков, да детей из аула. Не просто наблюдают, а одобрительными криками раззадоривают палача, в мягких сапогах размеренной кошачьей походкой двигающегося вокруг жертвы с окровавленным ножом в руке...

– А что, смельчаков выручить болезного среди вас, наблюдателей, не нашлось, – прервал кучерявый задиристо.

– То-то и оно, что некому было выручить. Не в фильме дело происходило, не имелось такой возможности.

В глазах у него потемнело от нахлынувших воспоминаний, которые с тех, давно прошедших дней войны, не отпускают, не уходят из ума.

Как лежал он, избитый и спелёнатый по рукам и ногам, привалясь спиной к камню, плача в бессильной злобе и тоске, закрывая глаза, чтобы не видеть, как бандит режет привязанного меж двух деревьев с седыми, точно дорожная пыль, стволами и чахлой, пожухлой от жары листвой, старшину Шелудченко. Почему именно тому выпала страшная участь? Наверное, крепче был сложен, вот и выбрали его, решили покуражиться, свою власть показать, а других устрашить.

Только вышло оно наоборот. Не страх, а ненависть разожгли в его сердце небывалую. Такую, что, кабы освободился, зубами бы грыз всю эту бандитскую свору вместе с отцами их, матерями и детишками лишь за то, что те, пританцовывая и цокая языками, глядели на супостатство и не пресекли его. Не мог он слышать с тех пор гортанной речи, закипала кровь. А когда снились горы, шарил вокруг себя в ночной тьме, искал автомат и с криком просыпался, пугая жену. Эх, как понимал он в такие минуты того танкиста, гвардии полковника*, которого предала власть суду в угоду трепачам-правозащитникам!

Поняв состояние мужа, поднялась со стула Антонина.  Подошла, взяла за руку, усадила на освободившуюся враз скамью. Сама рядом примостилась, склонила голову ему на плечо и гладила по щеке, успокаивая, как дитя.

Сообразили тут гости, что лишние они, надо оставить хозяев наедине. Первым поднялся военный, потянул за собой к двери подростка и жёнку, упиравшуюся и с разинутым ртом глядевшую на непонятую ей сцену семейной идиллии:

– Пошли мы, бывайте хозяева, как говорят, здоровы. Никого мы тут не обижали да и обижать не собираемся!

Следом, шурша длинными юбками, цугом выскользнули за дверь старушки. Сперев под шумок со стола недопитую поллитровку, нетвёрдой походкой удалился пьянчуга. Кучерявый крепыш, ссутулился, будто сдувшись, последним скрылся за дверным проёмом.

Но его в эту минуту уже не заботили чужие люди. Рядом находилась та, дороже и ближе которой никого не было у него на свете. Им предстояла разлука. Впереди маячила неизвестность. Дорога, о которой заждавшийся водитель требовательно возвестил клаксоном подъехавшей к дому машины, вела далеко от дома. Оба знали, что обратного пути ему может и не выпасть. Но по русскому обычаю обнялись у порога и, троекратно поцеловавшись, едва слышно пожелали друг другу: «до свидания»…

Декабрь 2014 г.

____________

Полковник Юрий Буданов был осуждённый к лишению свободы сроком 10 лет.

 

Лесник

– Деда, опять ты ни свет, ни заря поднялся! Пора бы уже угомониться – или из памяти выпало, что не служишь больше? Уволили тебя на пенсию, ну так и уймись, – четырнадцатилетняя внучка Женюрка, состроив сердитую мордашку, делано ворчала, искоса поглядывая на мать в ожидании одобрения.

Лидия же, не вступая в разговор, но прислушиваясь к нему с удовлетворением, продолжала ловкими руками чистить к обеду картошку, отправляя длинные стружки тоненько срезанной кожуры в стоящую у ног бадью, куда попадали все пищевые отходы, годные на корм поросёнку.

Фёдор Васильевич Макаров, следуя давно выработанной привычке, вставал рано поутру теперь уже не в силу обязанности, но по зову совести. Ему, бывшему лесному обходчику, покоя не было ни днём, ни ночью от мысли о лесных пожарах. Да, как же иначе! Лето выдалось небывалым: с середины июля в центральных районах страны властвовала жара, какую, как говорится для красного словца, не помнил никто из старожилов. Впрочем, много ли их, старых, осталось на селе? Ведь именно по ним в первую очередь прошли железным катком «реформы», отнимая пусть и не шибко зажиточные, но привычные и устойчивые условия бытия.

Вот уже и треть августа миновала, а воздух раскалён и обезвожен. Как не гореть безнадзорным теперь лесам, да осушённым торфяникам! Потому-то, лишь зарозовеет небо на востоке, с кряхтением снимал с постели и опускал на дощатый пол зудящие, с набухшими узлами вен ноги вдовец Макаров. Выждав несколько минут, пока успокоится и войдёт в обычный ритм изношенное сердце, потревоженное сменой положения тела, да отойдёт после сна застилающая глаза пелена, брёл в сени к умывальнику, набирал в сомкнутые чашей ладони так и не остывшей за ночь после знойного дня воды, омывал бородатое лицо. Потом обряжался в брезентовую робу, обувал резиновые сапоги, наполнял у колодца оставшийся с прежних времён заплечный бачок и, насколько позволяли силы, поспешал на бугор к лесопосадкам. Часто оказывалось – не впустую торопился старый лесовод. Всё ближе к деревне подходила полоса пожаров, вот и в длинных шеренгах маленьких ёлочек нет-нет, да и займётся сухая трава – так и до великой беды недалеко, если не поспеешь вовремя залить!

Но разве втолкуешь неразумной девчонке, отчего болит душа за судьбу молоденьких саженцев. Ведь, живые они. А уж поднимутся, распушатся – красотища будет неописуемая! Да что там – Женюрка, взрослых не вразумишь. Вот сосед, в прошлом неплохой механизатор, а в новые времена первостепенный лоботряс, Пронкин, подначивал второго дня, когда Макаров, возвращаясь домой из леса, проходил мимо кем-то заготовленных на сруб баньки, но уже почерневших от времени ввиду отсутствия заказчиков, брёвен, где тот бражничал с собутыльниками:

– Охота тебе, Василич, задарма ноги-то сбивать! Вот, вроде разумный ты мужик, образованный – техникум в Судогде окончил. Что ни день, мотаешься, бак с водой на горбу таскаешь, а не кумекаешь при этом: не наш теперь лес, господский! Всю округу, слыхал, скупил этот «соловей российский», ну, тот, славный птах который, ядрёный корень. Его семейство лесами-то Муромскими теперича владеет. Ладно, пускай, коли так обернулось. Поперву и нам польза была – щедро платил певун за вырубку. А потом что-то разладилось там у них: задолжал работягам, так со многими и не расплатился сполна. Гневается на него народ. Иной раз нарочно пал пускают – ущерб-то богатею, не нам. А ты ходи, туши, туши, малохольный!

– Пустой ты человек, Санька, балаболка! У кого в здравом уме рука поднимется взнарок лес то жечь – это ж такое чёрное дело. Ну ладно, окурок там бросить, толком не загасив спьяну, или костерок путём не затоптать – мало ли вас, шалопутов, в округе. Но чтобы такое непотребство – ни в жисть не поверю!

– Твоя воля, Макаров! Хошь – верь, хошь – нет, а я знаю, о чём толкую. Жжёт лес народ, – упрямился Санька, потрясая пивной бутылкой.

– Совсем, видно, лишил вас Господь разума! Чьим бы лес ни был, а живёте-то нонешним днём все от его богатств, его дыханием! Сам же грибы, ягоды да орехи к трассе вёдрами выносишь городским продавать. Первач-то не на бруснике, что ли, мамашка твоя настаивает? А пьёшь всю зиму разве не под грузди солёные? Али на грядках всё это добро-то произрастает? Эх, вы, поджигатели хреновы! Доиграетесь, свои усадьбы спалите…

*   *   *

Отобедали по семейной традиции молча. Только успели Лидия с пособляющей ей дочерью в четыре руки убрать со стола, заявилась соседка:

– Макаровы, с вас двести целковых! Чуете, как гарью-то пахнет? Огонь, говорят, рядом уже совсем, вот и решил народ дозорных выставить, чтобы пламя, подкравшись, врасплох не застало. За так никто дежурить не согласился, времена нынче другие. Потому и собираем по две сотни с каждого двора, вроде как им на жалованье.

Пока Лидия шуршала под сложенным стопкой бельём в шифоньере, отсчитывая деньги, соседка без передыха тараторила, спеша выложить последние сельские новости:

– А слыхали, глава-то наш, Мишин, семью от греха подальше вывез из посёлка. Ну, да, у них же во Владимире квартира преогромная, вот там от огня они и схоронились. Сам, вроде того, отпуск оформил, но звонит в администрацию каждый день, сводки требует: как идёт противопожарная подготовка. Допёк всех! А как она идёт, сами видите. Вокруг села прокопали канавку на штык лопаты, шириной меньше воробьиного шага. Разве этим спасёшься! Говорят, «наверх» доложили, будто ров вырыли. Врут всё, прости Господи, лишь бы красиво отчитаться, да денежки прикарманить!   

– А ты, Семёновна, на крайний случай вещи-то какие собрала ли? – Лидия передала соседке деньги. – Вот у нас чемоданчик под кроватью наготове – документы, ну там фотки старые, немного одежды. Что на первое время надобно. Ежели придёт беда, подхватил и бежать!

– Ой, милая! Да куда это, как же я хозяйство-то брошу! Нет такого сундука, чтоб его упрятать. Авось, пронесёт.

Тут вчерась с небес вертолёт опустился за околицей. Министр прилетал, тот, что спасает всех. А вы что, и не знали? Вышел он, значит, такой, в рабочей спецовке, с киркой в руках. И военные с ним. А из района начальство на машинах пожаловало – в костюмах и при галстуках. Министр как цыкнет на них – не знали, бедные, куда деваться. А он собравшимся мужикам велел самим меры принимать, коли начальники зазевались.

Вон, мужики, что пооборотистей, сговорились, трактора купленные в бывшем совхозе завели и опахали село. Потом Отец Алексей крестным ходом народ вокруг провёл – как-то отлегло от сердца, ушла тревога. Нет, не оставят нас Царь Небесный да Пресвятая Богородица!

– Это что, взаправду министр чрезвычайный приезжал? – спросил Фёдор Васильевич у дочери, когда дверь за соседкой затворилась.

– Ну, да! – опередила мать Женюрка. – За мной Вовка соседский зашёл, и мы побежали на вертолёт поглядеть. Только лопаты у министра не было, врёт она! А вот ругался он на начальство, на чём свет стоит. Вовка от дружков слыхал, что за Окой второй вертолёт садился, а в нём кто-то уж шибко важный прилетал. Тоже с народом потолковал и отправился себе дальше…

*   *   *

– Ты, отец, опять, что ли, в свой дозор собрался? Поел бы на дорогу! – Лидия, зевнув, взмахнула руками, точно скидывая не выпускающее её состояние полусна.

– А самой-то что не лежится, спозаранку нынче вскочила?

– Приготовлю Женюрке завтрак да пойду к магазину очередь занимать. Вон соседки соль, сахар, спички запасают. Муки надо взять, масла растительного, посмотрю там, чего ещё. Всполошно как-то!

А вот тебе, отец, наверное, можно было бы теперь и дома посидеть – зря что ли дежурным платим! Предупредят, коли что.

– Знаем мы этих сторожевых, – собираясь в путь, ворчал Макаров. – Зальют глаза-то с вечера и уснут. Сами бы не сгорели первыми. Тоже мне, дежурные!

Запах гари на улице определённо усилился, но Макаров заключил: почудилось. Выйдя за околицу, он привычной дорогой направился к лесопосадкам. А чем ближе подходил, тем решительнее ускорял шаг, уже явно различая над молодыми деревцами струйки дыма. Суета и гомон встревоженных птиц, лесных обитателей, не оставил сомнений: горит ближний лес!

«Эх, ты, вот и пришла беда!» – подумалось старому лесоводу. Поднявшись на бугор, по которому плотными стройными порядками были высажены молодые деревца, Фёдор Васильевич смог охватить взглядом и оценить всю картину бедствия. Лес горел в низине, по другую сторону бугра, вот отчего пожар не был виден из села. По высушенной зноем траве от опушки робкие пока языки пламени подобрались уже к молодой поросли, уничтожая на своём пути одну за другой вспыхивающие, как свечки, ёлочки.       

Сняв со спины бачок, Макаров взялся экономно, но прицельно заливать и затаптывать очажки возгорания. Потом, бросив уже ненужную, ставшую обузой опорожнённую ёмкость, огнеборец расчехлил сапёрную лопатку, висевшую до того на ремне, и принялся споро засыпать землёй огненные змейки, но они, как заколдованные,  возникали, то тут, то там снова. Понимая, что со стихией не совладать, в отчаянии от бессилия скинул с себя брезентовую куртку,  долго и упорно сбивал ею огненные языки, нанося удары, как учили когда-то, сбоку, по направлению к огню. В пылу схватки и не заметил, что закружившись, углубился слишком далеко в полосу посадок. Лишь когда едкий чад вызвал сильную резь в глазах, и лёгким перестало доставать воздуха, спохватился. Следовало как можно быстрее выбираться из огненной ловушки. Но в плотной пелене дыма не было никакой видимости, поэтому куда бежать, Макаров сразу и не сообразил. Вдруг рядом с его ногами промелькнул рыжей молнией спасающийся от пожара зверёк. Лиса!

«Зверь всегда знает, где безопаснее, значит, надо довериться его чутью» – понял лесовод и поспешил следом. Вскоре, зашедшись от кашля, выбежал-таки Фёдор Васильевич на незадымлённую пока луговину и тут только почувствовал, как жжёт тело тлеющая ткань. Вот здесь-то силы его окончательно и оставили, больные ноги предательски подогнулись, и он, как ватный, опустился в траву, успев лишь сорвать и отбросить в сторону прожжённую рубаху.

«Эх, худо! Не успел дойти до села, соседей предупредить» – сверлила мозг досадливая мысль…

– Ищите мужики, окрест он где-то, – вызволил Макарова из небытия недалёкий крик знакомого голоса. –  Сюда, нашёл, – завопил Санька Пронкин уже совсем рядом. – Воды, воды давай, лей, не жалей на порты, вишь, обуглились уже!

Струи прохладной влаги окончательно привели старого лесовода в чувство.

– Да не меня тушите, не меня – лес спасайте, дозорные, – осипшим голосом, кашляя, наставлял он подоспевших односельчан…

*   *   *

Что именно послужило непреодолимой преградой пожару – вовремя ли распаханная полоса, Крестная ли Сила, призванная на подмогу дружным шествием с совместной молитвой общины, Бог весть. Факт то, что бушевавший, казавшийся непобедимым всепожирающий огонь сник и увял на подступах к селу. Прибывшие пожарные расчёты вместе с сельским народом подавили последние его проявления, отстояв нетронутой большую площадь лесопосадок.

Под вечер прокопчённые дымом пожарища мужики без сговора потянулись на привычный пункт сбора, к старым брёвнам. Одним из первых пришёл, ранее чуравшийся злачного места, Фёдор Васильевич Макаров. Отстраняясь от бестолкового галдежа коллективной беседы, он, глядя в землю, задумчиво курил, усевшись особняком, точно чего-то дожидаясь.

Наконец, с четвертью самогона подмышкой, явился взбудораженный как обычно  Пронкин, встреченный одобрительным гулом собравшихся. Кто-то подал ему помятую алюминиевую кружку:

– Наливай, заждались!

– Спасибо тебе, Санёк, крепко выручил ты меня давеча, – сбил настрой поднявшийся Макаров, решительно шагнув с протянутой рукой к Пронкину.

Тот, передав бутыль сидящему рядом, смущённо ответил на рукопожатие:

– Полно тебе, Василич, чего уж там! Свои ведь люди. Как по другому-то… Давай с нами, махни за компанию чуток с устатку!

– За приглашение благодарствую. Только знаешь ведь, непьющий я. Не за тем пришёл. Вишь, как оно обернулось… А доигрались-таки твои поджигатели! Или наболтал ты чепухи спьяну в тот раз, скажи по чести?

– Нет, лесник, то – стихия, не наших рук дело! А, что правда – то правда. Был грех, пускали пал. Только не по злобе – верно, это сбрехнул я сгоряча – а, как тебе втолковать, по подряду, вот! Управляющий, что нанимал мужиков лес валить, велел раз-другой запалить малость. Потом докладывал, будто сгорело много леса, а сам под шумок пилил и продавал, себе не в убыток. Такой вот бизнес у них, городских, нашему-то мужичьему разуму не постичь…

Обречённо махнув рукой, Макаров, не простившись, покинул собрание.

 «Чудны дела Твои, Господи! И впрямь смутные времена пришли. Выберемся ли из них когда?» – качая головой, размышлял он, понуро шагая в сторону своего двора…

 

Старик

1.

Ещё один день близился к завершению. Освободившись от рутинного комплекса дел, которые он заставлял себя выполнять ежедневно, невзирая на самочувствие, старик, насколько позволяла больная нога, поспешил в холл, занять удобное место в кресле перед телевизором. К его удаче, единственный присутствовавший зритель – сосед по этажу, дремал, откинувшись на спинку дивана. Ничто не препятствовало переключиться на новостную программу.

«Она!» – удовлетворённо хмыкнул мужчина и не сумел скрыть разлившуюся по лицу благостную улыбку. Новую ведущую он впервые случайно заприметил на экране где-то полмесяца тому назад и с тех пор по мере возможности старался не пропускать программ с её участием. Открытое миловидное лицо, густые светло-русые волосы, ниспадающие на плечи, с первого же взгляда приворожили его, уже далеко не молодого человека. От многочисленных жеманных коллег, стремящихся выказать себя на телеканалах, не имея порой для того и малейших предпосылок, девушку отличали уверенная, естественная манера держаться перед камерами, прекрасно поставленная дикция, чистая грамотная речь без придыханий и всплесков экзальтации.

Почти не следя за содержанием сказанного телеведущей, пожилой человек наслаждался звучанием оттенков голоса своего кумира, любовался сменой выражений милого лица, с очевидной искренностью отражающих настроения и чувства по отношению к комментируемым сюжетам.

Недовольный ропот голосов тем временем заполнивших помещение насельников учреждения, жаждущих развлекательных программ,  вывел его из пребывания в состоянии блаженства, вынудил уступить пульт дистанционного управления. Пришлось с досадой выбраться из кресла и, опираясь на трость, прихрамывая, двинуться вдоль длинного коридора с множеством стандартных дверей по обе стороны к своей комнате…

2.

Уставшая после вечернего эфира, Екатерина вернулась домой в начале двенадцатого. Как обычно во дворе негде было приткнуть машину. Потребовалось изрядно поманеврировать, сделав два круга в поисках подходящего кусочка свободной площади, что не улучшило её настроения. Раздражение ещё больше возросло, когда, переступив порог, она споткнулась о небрежно поставленные матерью туфли. В полголоса чертыхнувшись, готовая выплеснуть накопившуюся злость, не снимая куртки, женщина метнулась к двери гостиной и, удивлённая, застыла с раскрытым для хлёсткой тирады ртом, привалившись к косяку. В ярко освещённой комнате, подле празднично сервированного стола сидела её мама, Жанна Сергеевна, в своём любимом лилового цвета выходном платье. В центре круглой столешницы красовалась высокая хрустальная ваза с букетом жёлтых, ещё не вполне раскрывшихся роз.

– С днём рождения, дочка! Совсем ты заработалась, запамятовала о своём тридцатилетии.

– Спасибо, мамуля, – приступ гнева сняло, как рукой. – Действительно, замоталась, готова из-за любой мелочи покусать. Какая же ты у меня молодец! Сейчас, немного приведу себя в порядок, и сядем за стол.

Через четверть часа умиротворённая Екатерина под ласковым взглядом Жанны Сергеевны с аппетитом уплетала приготовленные матерью разносолы, прихлёбывая из бокала терпкое армянское вино.

– И когда только ты успела всего наготовить?  И за бутылкой «Арени» не поленилась съездить на Тверскую! Надо же, запомнила, что я это вино похвалила, когда им нас угощал дядя Рубен в один из своих приездов в Москву. Кстати, что-то давно от него вестей нет.

– Что ты, доченька, брат звонит регулярно, но днём, когда ты на работе. Всё у них хорошо, по возрасту здоровы, слава Богу. Только вот трудно нам, пенсионерам, в нынешние-то времена по стране колесить. Дороги длинные, цены на билеты стали непомерными. Да и силы уже не те. Помнишь же, пока был жив твой дед, – Жанна Сергеевна подняла глаза на висящий над сервантом портрет, – Рубен в каждый свой отпуск навещал старика, да и нас заодно. Теперь – иное дело.

– Кстати, мам, пришло вот в голову: как так вышло, что юноша из Мартуни и москвичка, такие непохожие, решили вдруг пожениться? Где они встретились-то, как? Мне никто об этом не рассказывал, а самой спросить всё недосуг было.

– Да в те далёкие времена обычным это было делом. Молодые люди всех национальностей были похожи своей тягой получить знания, стать полезными обществу. Вся страна куда-то двигалась. Вот и твой дед Серго перед войной приехал в Москву учиться. Поступил в университет. Там и познакомился с мамой. После второго курса поженились, родился у них сынок, Рубен. Потом отец ушёл добровольцем на фронт. Воевал. Вернувшись, завершил учёбу, сам сделался преподавателем. Я-то у них с мамой появилась, когда они уже твёрдо стояли на ногах.

– А кстати, раз уж мы почему-то сегодня, как никогда, разговорились на эту тему, ответь: отчего, Рубен – Арутюнян, а ты носишь девичью фамилию своей мамы, в чём тут глубокий смысл?

– Ну, во-первых, мама вообще не изменила фамилию при вступлении в брак. Тогда этому не придавалось большого значения. Рубен родился тёмненьким, в отца. Я же, напротив, удалась в маму, породу Фоминских. Так что никаких подвохов и хитростей, всё по справедливости.

–  А я вот от тебя взяла только цвет волос. Остальное – рост, стать, унаследовала от «геройски погибшего отца», да?

Жанна Сергеевна, смешавшись, почувствовав иронию, не торопилась с ответом, собиралась с мыслями. Она нарочито медленно взяла со стола бутылку, наполнила свой бокал, подлила вина дочери. Отпила глоток.

– Я благодарна тебе, Катя, что ты не терзала меня расспросами об отце.  Давно, когда ты была совсем маленькой, тебе было объявлено, что папа погиб, выполняя ответственное государственное поручение, о чём не следует никому рассказывать. Ты росла умненькой девочкой, и больше этой темы не касалась. Наверное, повзрослев, мысленно возвращалась к деликатному вопросу. Возможно, думала обо мне всякое.

Нет-нет, я не в обиде, это естественно, – предупредила женщина намерение дочери возразить. – Многие за спиной злословили: «нагуляла!» Это вовсе не так. Когда-то надо всё тебе объяснить. Наверное, такое время пришло. А то, как бы поздно не было! Ты теперь – человек взрослый, образованный, что существенно, современный. Как журналист, сталкиваешься с разными жизненными обстоятельствами. Надеюсь, поймёшь меня.

Видишь ли, осознание себя женщиной пришло ко мне, скажем осторожно, не слишком рано. Одноклассницы уже бегали на свидания, писали мальчикам записки, не пропускали танцевальные вечера, а мне это все эти увлечения были совершенно не интересны. Наверное, я сильно отставала в физиологическом развитии, но вовсе в этой связи не комплексовала. Училась. Пошла работать. А, главное, всем была удовлетворена. А тут, только оказавшись в редакции центром внимания большей её, мужской части,  осознала, что противоположный пол мне по большому счёту безразличен. Нет-нет, не подумай, противоестественных наклонностей у меня не выявилось, просто, … просто я была холодна. По этой причине совершенно осознано не сочла себя вправе исковеркать кому-то жизнь, согласившись с предложением о замужестве.

– А такие предложения, конечно, поступали?

– Естественно, и не единожды! Ты же видела фотографии моей молодой поры. Я ведь не была вовсе уж уродиной!

– Да что ты, мамочка! Ты у меня и сейчас красавица.

– Полно, Екатерина, что было – то прошло. Однако, суть не в этом. Годы шли, приближалось сорокалетие, а значит, женский возраст подходил к концу. А что же дальше? Правильно, – сама себе ответила Жанна Сергеевна, усмехнувшись. –  Коротать одинокую старость, без родных, которые к тому времени уйдут из жизни, без близких, которыми по неразумению не озаботилась обзавестись.

Как-то по заданию редакции оказалась на Урале. Познакомилась там с замечательным человеком, строителем по профессии. Он руководил возведением комбината, о котором мне следовало написать статью. И я решилась. Одним словом, сошлись. Встречались несколько раз тайком в гостиничном номере – он ведь, как всякий положительный персонаж, был преданным мужем и заботливым отцом. К стыду своему без сочувствия наблюдала, как переживает человек, сокрушается, что поддался искусу, при этом соблазнил бедную девушку, которой ничегошеньки не может предложить. Не понимал, наивный, кто на самом деле является инициатором его супружеской неверности. Я-то как раз не кручинилась, надеялась, что получила от него желаемое, но, увы, не случилось. С горечью поняла, что моя авантюра не увенчалась успехом.

Не сразу и без особой надежды на удачу, но всё же отважилась повторить попытку.

С Валерием, чьё отчество ты носишь, мы познакомились в санатории на Кавказе. Волей случая оказались за одним столиком в столовой, разговорились, подружились. Вместе ездили на экскурсии, ходили в горы. Веришь ли, сначала я не рассматривала его как кандидата в возлюбленные. Просто человек показался мне интересным. Физик по образованию, но читал мне свои, признаюсь, не слишком сильные,  стихотворения, а одно, только что написанное, даже мне и посвятил. Но, по-видимому, был робок в общении с женщинами и активности в развитии отношений не проявлял. Да мне, по правде говоря, в тот момент это было на руку.

Уехала я домой внезапно, не предупредив своего визави. Без особого сожаления полагала, что расстались навсегда. Тут-то жизнь показала, что полна сюрпризов. Случайно повстречав Валерия уже в Москве, решила: значит, это судьба. Подвигла его на решительный шаг. Он пригласил меня к себе. Потом, когда отец с мамой были на даче, встретились у меня. То, второе наше свидание было последним. Как следствие, в положенный срок родилась ты.

– А что же отец, неужели он так и не ведает о моём существовании?

– Нет, конечно! Тут другая история. Он, как и большинство людей нерешительного склада, оказался привязчивым. Звонил, просил о новой встрече. Пришлось взять грех на душу и уязвить мужское самолюбие, сказав, что не больно-то меня он и устраивает как партнёр. Всё. Тогда он исчез из моего поля зрения уже окончательно. Да и не до него мне было, пойми: новые заботы, приятные хлопоты. Родители, конечно, какое-то время куксились, но с твоим появлением оттаяли. Помнишь ведь, что души в тебе не чаяли!

– Мам, а Валерий этот, ну, отец мой, у него была семья, другие дети? Что вообще ты о нём знаешь?

– Сказать откровенно, эта сторона дела мало меня занимала. Помниться, он рассказывал о неудачной женитьбе, о сыне, который проживает с матерью, а с ним общаться не желает. Думая о своём, слушала я его в пол-уха. Как-то так вот.

– А каков он внешне?  У тебя, наверное, есть фотки из того санатория, где вы познакомились!

– Как выглядел, говоришь? Да, обыкновенно. Рослый, худощавый, с короткой стрижкой, голубоглазый. Не силач, но, как говорится, жилистый. Лет на пять старше меня. А что касается фотографий, то я их хранить не стала – порвала, чтобы ты не наткнулась ненароком. Ведь вопросы легко задаются, а вот отвечать на них порой, знаешь ли, ой, как сложно!

Ладно, дочка, что-то затянулся наш девичник. Скоро уж светать начнёт. Разоткровенничалась я сегодня, почём зря, должно вино язык развязало. Давай-ка, отправляйся спать, завтра снова у тебя круговерть на студии. На сон грядущий лишь одно добавлю: не желала бы я тебе повторения своей судьбы. Теперь-то, на старости лет, прозрела. Дошло, наконец, что по боле всего иного необходим в жизни близкий человек, на которого и опереться можно в нелёгкую минуту, и кому тепло своё в нужный момент отдать отрадно. Наверное, в этом-то и состоит наша женская доля…

3.

Дочь уже с полчаса как угомонилась, а Жанна Сергеевна всё сидела в задумчивости, облокотившись на столешницу и закрыв лицо ладонями. Перед глазами в мельчайших подробностях всплывали эпизоды их недолгих отношений с Валерием, воскрешённые памятью неожиданным поворотом в разговоре с дочерью.

…Что может быть лучше ранней осени в Кисловодске! Тёплые солнечные деньки. Спуски и подъёмы многочисленных дорожек для прогулки в курортном парке, утопающих в ещё не сдающейся зелени. Белочки и синички, выпрашивающие угощения. Чинное, безмятежное течение несколько поредевших по сравнению с ушедшим августом волн отдыхающих к бювету и обратно. Возможность отыскать укромное местечко где-нибудь на склоне, чтобы расположиться в уединении с блокнотом и ручкой и без помех поработать час-другой над рукописью медленно вызревающей книги.

Неделю по приезду на курорт она именно так и поступала. Не заморачивалась по поводу рекомендаций медиков. Легкомысленно игнорируя их назначения, позавтракав, отправлялась на прогулку, которую сочетала с литературным трудом. Товарки по номеру мало её занимали. Поначалу те взялись было приглашать присоединиться к их стайке для совместных набегов на рынок, вечером зазывали на танцы, в видеосалон, но, не обнаружив отклика, оставили некомпанейскую в покое.

Семейной же паре, к которой в обеденном зале её подсадил администратор, было вовсе не до новой соседки: их хобби состояло в погоне за процедурами, которые они стремились набирать, точно соревнуясь друг с другом, и вокруг целебности которых вертелись все их разговоры.

Ситуация изменилась с появлением за столиком худощавого, поначалу неразговорчивого новичка. Окинув вновьприбывшего равнодушным взглядом, она даже не удосужилась запомнить имя, названное им при первом знакомстве. На следующее утро они встретились, выйдя одновременно в коридор – оказалось, что двери их комнат расположены как раз одна напротив другой. На завтрак пришли вместе, перебросившись по дороге парой ни к чему не обязывающих фраз. При этом выяснилось, что оба записаны на экскурсию в Пятигорск, так что факт двойного соседства послужил достаточным поводом занять места в автобусе рядом. Сидеть молчаливыми истуканами было бы неприлично, потому волей-неволей завязалась дорожная беседа ни о чём. При этом Валерий, с её точки зрения, проявил себя вполне достойно – не позволял бестактности, не допускал пошлости, что дало все основания условиться о совместном подъёме на самую высокую точку окрестностей. Да и вообще, мужчина показался ей подходящим прикрытием от недвусмысленных взглядов и назойливых ухаживаний женолюбивых кавказцев, притязаний которых Жанна, откровенно говоря, побаивалась.

Так до самого своего отъезда она, чмокая Валерия в щёку при встрече, понимая, что поступает подобно собаке на сене, держала его подле своей особы, не давая повода для вольностей с его стороны, но, в то же время, и не лишая мужчину иллюзий возможного развития отношений в сторону большей интимности. А тот, покорный водительству  спутницы, не протестовал, не пытался распускать руки, что её отчего-то порой приводило в раздражение.

Вернувшись домой, она и думать забыла о Валерии. Но однажды столкнулась с ним лицом к лицу на втором этаже ГУМа, куда выбралась за покупками. Поздоровались, дежурно поинтересовались друг у друга о делах. Было очевидно, что он рад встрече, однако, как обычно, держался мямлей. Топтался на месте, безуспешно тужился выдавить из себя что-либо конструктивное. К ней же, напротив, пришёл кураж. Сама себе удивляясь, Жанна написала на клочке бумаги номер своего телефона и вытянула из мужчины обещание в ближайшее время встретиться.

Очевидно, почувствовав настрой собеседницы, Валерий не заставил себя ждать и через пару дней пригласил её к себе. Судя по конспирации, с  соблюдением которой было организовано их свидание, мужчина не был свободен от уз супружества, что в её положении было и к лучшему. Встретившись у выхода из метро, они подошли к девятиэтажному дому, где разделились. Хозяин, сообщив этаж и номер квартиры, проинструктировал, что не следует пользоваться звонком, так как дверь будет отпёрта, и первым вошёл в подъезд. Выждав несколько минут, как было условлено, она поднялась на лифте на четвёртый этаж, где незаметно проскользнула в приоткрывшуюся дверь нужной квартиры.

На удивление, Валерий оказался вполне сносным кулинаром. Он угостил Жанну неплохо для мужчины приготовленным  ужином, даже ухитрился смастерить пару салатов. А вот с алкоголем не угадал. Вообще-то в её планы входил «трезвый» вечер, а тут стол украшала бутылка редкого по тем аскетичным временам заграничного напитка – виски «Королева Анна»  («и где только он ухитрился достать такое роскошество!»).

– Ну, уж, нет! Крепкие напитки я не употребляю! – категорично заявила она хозяину. Тот, в замешательстве, вышел в смежную комнату, но вскоре вернулся удовлетворённый с  едва начатой бутылкой ликёрного вина «Южная ночь».

– Вот это, уверен, подойдёт, – объявил он.

Ужин затянулся, за окном начало темнеть. Вот и вино выпито, да и говорить больше было не о чем, а рохля никак не решался перейти к активной фазе ухаживания. Жанне опять пришлось взять инициативу на себя. Делано зевнув, она взглянула на часы и, сказав: «пора, кажется, домой»,  сделала вид, что поднимается со стула.

Валерий взглянул на гостью полными печали глазами и с неожиданным откровением «убитым» голосом залепетал о своей несчастной судьбе, предстоящем разводе, врождённой неуверенности, неумении отыскать правильный подход к женщине, которая ему нравится до безумия.

– Да ладно тебе, хватит самобичевания! – рассмеялась она, довольная собой. –  Время, действительно, позднее, давай-ка, стели. А я пока приму душ…

Как партнёр в тот, первый, раз Валерий её не порадовал. Был тороплив и неумел. Видно, не соврал, что иного опыта, кроме как близости с женой, до того не имел. Сделал своё дело, уткнулся носом ей в плечо и затих.

Жанне же не спалось. Она долго лежала на спине с открытыми глазами, вслушиваясь в шуршание шин автомобилей, проносящихся за окном, выходившим на свободную в ночную пору широкую городскую магистраль. Думалось ей, что для верности в ближайшие дни их  встречу надо бы повторить.

Утром за завтраком она объявила Валерию, что вполне довольна свиданием и приглашает его к себе вечером следующего дня. Будет суббота, родители отправятся на дачу, ничто не помешает им замечательно провести время вдвоём.

В условленное время кавалер явился с букетиком каких-то чахлых цветов, купленных, вероятно, по пути, у выхода из метро. Прямо в прихожей он полез в принесённый с собой портфель, чтобы, как нетрудно было сообразить, извлечь заветную бутылку вина. Она же с иронией пресекла его намерение:

– Что, без алкоголя ты вообще не способен подступиться к женщине?

Тот стушевался, оставил свою суету и полез обниматься. Пришлось снова его окоротить:

– Не торопись, дорогой, успеем, натешимся!  А пока – мой руки и за стол…

Вечер прошёл не плохо. Валерий читал ей свои новые стихи, то и дело порывался целовать руки, а потом вполне достойно проявил себя в постели. («Наверное, получил консультацию у более просвещённого приятеля» – с сарказмом подумалось ей тогда). До утра гость почему-то не остался. Вскоре после полуночи замельтешил, объявил, что необходимо ехать домой, впопыхах собрался и отбыл, о чём она, в принципе, и не сожалела.

Потом были нудные телефонные беседы, уговоры увидеться ещё хоть разок. Убедившись, что эта её вторая попытка привела к нужному результату,  она с удивительным жестокосердием решилась на тот недобрый телефонный разговор, после которого Виталий больше не объявлялся…

«Нелёгкая ночь воспоминаний – усмехнулась про себя Жанна Сергеевна. – Эх,  всё-таки жаль мужика!» Впервые за многие годы она усомнилась: а правильно ли поступила тогда, оттолкнув этого несколько неуклюжего, но весьма приличного во всех отношениях человека. Ведь не просто так, точно первому встречному, шагнула она ему навстречу. Что-то почувствовала в мужчине такое, желанное и надёжное, что непременно следовало бы передать их возможному ребёнку. Да и она ему, по всему видно, была мила!

А, может быть, надо было бы задержать его подле себя, выждать, осмотреться: а вдруг возникшие взаимные симпатии со временем переродятся в нечто более значимое?  Да, хорошо, коли так! Ну, а если этого бы не произошло?  Сосуществовали бы бок обок два чужих друг другу человека, сами страдали бы, отравляя, того не желая, ядом неудачного симбиоза психику растущей дочери. Неблагодарное то дело, гадать, как оно могло бы статься! Нет, наверное,  правильное решение было принято ею тогда. Что сделано – то свято. Жалко немного Валерия, ну да, поди, не пропал! Мужчина видный, такого наверняка какая-нибудь свистушка к рукам прибрала…

4.

В этот вечер старый человек долго маялся без сна. Череда воспоминаний о событиях далёких дней, казалось бы, навсегда выпавших из памяти, терзала его. Толчком к их воскрешению послужила маленькая деталь, поначалу вызвавшая удивление, а потом взбудоражившая всё его существо. Во время вечернего умывания – а проводил он этот ритуал долго и тщательно, в голове с особым значением прозвучала слышанная до того неоднократно фамилия той очаровательной молодой ведущей телеэфира, глядеть на которую он готов был часами.

«А ведь не самая распространённая фамилия – только и подумалось ему вначале. – Но, что удивительно: в моей жизни уже встречался человек, её носивший».

…Распаковав вещи и с присущей педантичностью разместив их на положенные места в номере санатория, он направился прогуляться в сторону источника минеральной воды. Приезд в Кисловодск не был случайным, традиционно для отдыха выбрано было новое, ещё не разведанное им место, благо такую возможность предоставляло значимое служебное положение отца в иерархии управления здравниц профсоюзов.

По ходу оглядывая гуляющую курортную публику, он привычно выделял из людской массы приглянувшихся особ противоположного пола, окидывал их оценивающим мечтательным взглядом, впрочем, без малейшего намерения подойти для знакомства. Эта обычная для начала отпускного марафона «пристрелка» была интересной игрой сама по себе, вне зависимости от результата, на который он, тем не менее, в глубине души рассчитывал.  Способностей ловеласа он в себе не находил и, грезя о встрече с прекрасной незнакомкой, всегда надеялся на «его величество случай», который, как правило, почему-то обходил его стороной.

Игра продолжилась и в столовой, куда активно стекался шумный санаторный народец. Увы, с соседями по столу ему не повезло: чета ворчливых, зацикленных на болезнях  пожилых людей, да несколько располневшая, выглядевшая его ровесницей дама, далёкая по параметрам от того идеала, который он желал бы лицезреть на её месте.

Сухо представившись, не выказывая интереса к застольной беседе, он поспешил завершить трапезу, после чего без сожаления удалился в номер.

На следующее утро, запирая дверь, он краем глаза заметил вышедшую из комнаты напротив ту самую женщину, с которой волей случая они оказались за одним столиком. Не желая развивать знакомство, он дольше необходимого возился с якобы непослушным замком, выжидая, когда соседка уйдёт. Но та  почему-то не спешила, а, наоборот, терпеливо дожидалась, чтобы на неё обратили внимание. Хитрость суеты с ключом становилась пошловатой, он вынужден был повернуться и, как вежливый человек, включился в разговор. Поскольку вести содержательную беседу с малоинтересным человеком было столь же глупо, как и молчать, насупившись, он по простоте душевной поведал о предстоящей экскурсии, куда записался накануне, сразу же по прибытии. К его досаде соседка с энтузиазмом вознамерилась  также принять участие в поездке и предложила пришедшему к автобусу первым занять место для припозднившегося.

Естественно, он оказался первым и, ругая себя за мягкотелость, уступил объявившейся перед самым отправлением этой назойливой женщине место подле окна. В общем, вернулись с экскурсии они вместе. Соседка держала себя так по-свойски, будто они уже не просто закадычные друзья, а связанные какими-то обязательствами люди.

Чем дальше – тем больше. Женщина стала прямо-таки преследовать его и взяла манеру надувать губки всякий раз, когда он, не сказавшись, какую-то часть дня проводил сам по себе. Успокаивая приятельницу в один из таких моментов, пришлось даже как-то раз вспомнить написанный в юности стишок, выдав за свежесочинённый в честь её прекрасных глазок.

Естественно, такое положение его раздражало, так как лишало возможности завести более продуктивные знакомства. В конце концов, он окончательно разозлился и за сутки до отъезда дамы совершенно исчез из её поля зрения, не дав возможности обменяться адресами. После чего вздохнул с облегчением. Но золотое времечко было упущено – что предпримешь за оставшуюся неделю отдыха, не обладая талантами Казановы! Проклиная и приставучую соседку, и свой податливый характер, неудовлетворённым, вернулся он в Москву. А там ждала его лишь видимость семейной жизни, сохраняемая, как считалось, «во имя спокойствия ребёнка». Жена с сыном проживали отдельно, и он с горечью отмечал, как мальчик, внимая наущению матери, больше и больше отдаляется, перестаёт видеть в нём близкого человека. Чем он не угодил любимому когда-то существу, сам в толк взять не мог. Супруга по этому поводу хранила надменное молчание, раз и навсегда перестав допускать его к себе. Наверное, какие-то свои соображения у неё имелись. Заводить же тягомотину с выяснением отношений претило всему его естеству. В тайне мечтал об интрижке, но как-то всё не получалось. Так и вёл он уже не первый год одинокую жизнь, постепенно перевозя в родительский дом минимум необходимых в быту своих вещей, точно по волокнам перерезая верёвочку, связывающую пока что его с женой и сыном…

И вдруг в универмаге упирается в него женская ладошка и звучит почти забытый голос с капризной интонацией: «А я уже собралась уходить. Ждёшь, ждёшь, а он всё не появляется. Такие они, обманщики!»  Поднял глаза и обомлел – та самая надоедливая соседка из кисловодского санатория. Подумалось: «теперь не отпустит!» Но, в то же время: «да и ладно – на безрыбье и рак рыба!» А женщина глазки строит, грудкой наезжает, телефон поспешно пишет, позвонить ей прямо-таки требует.

Колебался он тогда не долго. Вопрос главный стоял, куда вести? К родителям – невозможно. Друзей-приятелей со свободной квартирой как-то не наблюдается. А тут случай: жена на три дня в командировку собралась, сына же к своей мамочке отвезла, в Коломну. Вот он и решился, позвонил-таки.

Разжился у отца бутылкой подаренного тому виски. Потратился, купив на рынке кусочек говядины, немного овощей, зелени. В общем, как ему представлялось, подготовился отменно.

Тайно, остерегаясь любопытных глаз соседей, провёл гостью в квартиру. Сели ужинать. Думал, выпьют по маленькой, расслабятся, музычку включат, а там – танцы-шманцы  ну и так далее. Ан, не выгорело. «Печень, – говорит, – у меня больная. Лишь глоточек крепкого выпью, точно ножом полоснёт». Началось у него замешательство, один ведь пить не станешь! Вспомнилось, кстати, что жене кто-то привёз с курорта её любимое сладкое вино. Повезло: пошарив, быстро отыскал едва початую заветную бутылку. Решил, что потом можно будет что-нибудь похожее в неё налить. Не велик специалист супруга, не разберётся. Да и потом: раз раскупорил напиток, не употребил сразу – о качестве забудь!

Так час-другой посидели, а хмель не берёт. Вроде бы пора к делу переходить, ради которого всё и затеяно, а как-то неловко. Гостья тоже мнётся, видать, и хочется, и колется. Тогда он на хитрость пошёл, завёл стандартный мужской плач о тонкой, непонятой другими артистической душе, неразделённых чувствах, вечном одиночестве. Исподтишка наблюдал, как разомлевшая дамочка вдруг прониклась и начала вдруг раздеваться. А дальше всё, как по нотам пошло.

Сладились. Натрудившиеся тела отдыха потребовали. Чует, засопела партнёрша, знать, сон обуял. Ну, он мешать не стал, тоже затаился.

Утром едва конфуз не вышел. Показал гостье из окна, где его дожидаться. Только та туповатой оказалась, в другом направлении ударила. Едва нагнал, чтобы к метро проводить. Пока шли, уговаривала снова увидеться, видать по всему – ублажил.

Сказать по чести, особого желания вторично встречаться у него не было, всё-таки объект не той конфигурации – не соответствовал ни эстетическим предпочтениям, ни эротическим фантазиям. Но уж больно настойчивой оказалась пассия, сдался. 

По пути на удачу зашёл в гастроном. Как по заказу, на прилавок выложили «Шампанское» и шоколадные наборы. Взял. Не забыл и цветочков купить, что о зимнюю пору в наших краях дело было не рядовое.

Достав подарки, перво-наперво поинтересовался у дамы, как нынче печень? «Нет,– отвечает, – дело не в печени. Видишь ли, мы не молодняк какой неопытный, давай без вина попробуем». Попробовали без вина, и всё вроде бы получилось прилично. Можно было и продолжить, только какая-то тоска вдруг обуяла, так его домой потянуло – мочи нет! Ёрзал-ёрзал, да и уехал в ночь. А не откупоренное «Шампанское» оставил ей в качестве трофея.

Думал – всё, разошлись, как в море корабли. Нет, неделю-две звонила неоднократно, спрашивала, как дела. Видно, надеялась, что позовёт. Он намёков не понял. Но примерно через месяц сам, как человек воспитанный, набрал знакомый номер, просто для порядка, поинтересоваться, как поживает. Видать, попал не под то настроение, дама оказалась, что говорится, не в духе. Повела себя бестактно. Да не больно было и нужно!

  Как и чаровница-телеведущая, та, давнишняя знакомая носила фамилию Фоминых, а звали её, помнится, Жанна. Давнее дело, а как сердце-то вдруг защемило! Знать, чем-то зацепила его всё-таки Жаннушка. Только не разобрался вовремя в своих сердечных склонностях, всё Жар-птицу высматривал. Вот и доискался, птицелов хренов, до стариковского приюта…

5.

– Алё, – горничная этажа скороговоркой жаловалась в трубку дежурному администратору пансионата для престарелых. – Стучусь-стучусь в двести тридцатый к профессору нашему, Валерию Ивановичу,  а он не отпирает. То нет никого, а тут навещать его повадились. Вчера уж такая красавица пожаловала, прямо тебе артистка! Дочкой назвалась. Допоздна у него сидела.

А теперь сынок с нотариусом пришли, дарственную на квартиру он должен подписать. Ждать им некогда, люди занятые, а дедушка не выходит. Беда с нашими стариками, этот и на завтрак не явился! Пришлите кого, дверь открыть, мало ли что…

Июль 2014 г.

 

Театр лилипутов

По воскресным утрам Пётр Павлович позволял себе не торопиться с подъёмом. Не хотелось признаваться самому себе, но вопреки фактам не пойдёшь! Ему, работающему пенсионеру, с каждым годом требовалось всё больше времени на восстановление отданных за напряжённую неделю сил. Не поддаваясь робким попыткам супруги урезонить его уйти с завода, упрямо, как заведённый, он продолжал изо дня в день преодолевать многократно просчитанные за долгие годы двести тридцать пять шагов от парадной их дома до проходной. А жене, когда та особо донимала, втолковывал:

– Ты уразумей, мать! В прежние годы было у нас, почитай, два десятка цехов. Из них только токарных – аж, три. Теперь наш один и остался, да и тот обчекрыжен. Из главного вспомогательным сделался, не в обиду будь сказано, ремонтным. Работаем – три с половиной калеки, вроде меня. А молодых разве заманишь? Им бы всё торговать или бумажки с места на место перекидывать.         Вот уж дореформируются до точки, последний корпус под конторы да склады переделают, тогда деваться некуда, уйду. Но, честно, боюсь этого часа: вместе с заводом и мне конец придёт. Я, ведь, с ним по живому связан!

Вот и сегодня, в воскресенье, время уж к десяти подходило, а Пётр Павлович, едва встав, в спортивных штанах и майке по привычке вышел на балкон попробовать, как он говорил, погоду.

Неожиданно тренькнул звонок у входной двери, и донёсся приглушённый разговор супруги с кем-то незнакомым. Минуту спустя в комнату с важным видом уверенной походкой прошествовал чрезвычайно низенький господин в чёрном рединготе. Затылок незнакомца прикрывала шляпа-канотье, из-под которой на воротник ниспадали густые иссиня-чёрные волосы. Дойдя до середины комнаты, человечек проворно сдёрнул шляпу и плавной дугой по-хозяйски метнул её на диван. Расстегнув сюртук, он намерился его снять.

Дольше таиться на балконе, став невольным свидетелем манипуляций низкорослого, показалось Петру Павловичу недостойным, потому он, шагнув в помещение, сказал мимоходом «здрасте» и вышел в коридор, где едва не сшиб с ног ещё троих недоростков, распаковывавших дорожную сумку. Мысленно чертыхнувшись, он перешагнул через саквояж и метнулся в сторону кухни, чтобы выяснить у жены суть происходящего. Однако женщины там не оказалось. Стоявшая на плите наполовину опорожнённая кастрюлька с остывающей овсянкой свидетельствовала, что жена с его мамашей уже позавтракали.

«Вечно они торопятся, будто нельзя полчаса повременить! – проворчал он беззлобно, – изголодались, поди, за ночь-то». Привычно налил вопреки увещеваниям супруги стакан воды из-под крана. Медленно, точно смакуя, выпил, как делал это всегда, натощак. Заметив, что мыльный раствор скопился в раковине, пошарил рукой и обнаружил скользкие остатки каши, залепившие сливное отверстие. «Наверняка маманя посуду мыла! Вот неймётся старой. Говоришь ей, говоришь: хватит, наработалась за жизнь. Теперь наш черёд. Бесполезно, ни в какую»!

Матери Петра Павловича в прошлую среду исполнилось девяносто. Старуха скукожилась, почти ослепла, с трудом передвигается по квартире, но привычку участвовать в домашних делах не оставляет, бестолково пытаясь то и дело подсобить жене в готовке и уборке. Так и живут они, поддерживая друг друга, три далеко не молодых уже человека. А отпрыски разлетелись.

 Сын Руслан служит на Северном флоте. Обзавёлся своей семьёй и в отчий дом уже добрый десяток лет не заглядывал, ограничиваясь поздравлениями с праздниками по телефону. Младшенькая, Людмила, получив какой-то новомодный «грант» – что это за зверь, за какие такие заслуги, Пётр Павлович ничего толком и не понял, кроме того, что деньги – укатила учиться в Париж. Похоже, ей там так понравилось, что возвращаться в родные края вовсе не намерена, парижанка шутова! И отцовская наука, вроде «где родился, там и пригодился» или «там хорошо, где нас нет», в одно ухо влетела, а из другого со свистом испарилась. Что ж делать, другие они. Чужим разумом живы, с чужого голоса поют. А кто виноват? Да мы сами и недоглядели! Упустили, одним словом.

Горькие размышления мужчины прервала жена, явившаяся на кухню не в обычном линялом халате, а в старомодном, но любимом ими всеми крепдешиновом платье, которое лишь по торжественным поводам и надевала.

– Или запамятовал я, что за праздник нынче, мать? – изумился Пётр Павлович.

– А такой праздник! Артисты к нам в дом пожаловали, театр лилипутов. Это Люська прямо из Франции по своему Интернету заказ сделала. И оплатила. Бабулю решила в день юбилея ублажить.

– Так юбилей-то у старушки третьего дня как состоялся! Проворонила, что ли?

– Ну, уж скажешь! Специально так. На буднях-де тебя дома нет, вот к выходному и приурочила. Пусть, говорит и папаня потешится. Да ты сам её и надоумил, чему дивишься теперь?

– Я? Да мне такое и в башку не придёт!

– Забыл, небось, когда дочка в прошлый раз звонила, жаловался, что мамка наша совсем интерес жить потеряла. «Клоунов, что ли, позвать» – не твои разве слова?

– Ну, Люська, отчебучила! Так я это тогда просто, ну, для красного словца ляпнул. А что до «лилипутов», так их каждый день в новостях по «ящику» кажут: то заседают, то по заграницам разъезжают, пыжатся значимыми представиться. Тьфу!

А эти, что пришли… Нет, не для меня представление, не по вкусу. Идите вы с маманей на пару глазейте. Вот, мне всегда конфузно делается, когда рослые-то за деньги перед публикой чудачат. А тут мелкота за ради нас суетиться станет, будто мы баре какие. Нет, не стану глядеть, совестно. Да, а ты ступай уже, не томи артистов…

Виктор Геннадьевич Фролов родился 17 ноября 1947 года и провёл детские годы в центре православия среднего Поволжья – городе Алатырь, где служил почтмейстером его дед. С 1956 года проживает в Москве. По образованию инженер-механик.
Начал печататься как публицист в 1989 году. Автор десяти прозаических книжек, многочисленных публикаций в литературных журналах, альманахах, сборниках, газетах.
Секретарь Союза писателей России, член Правления Московской городской организации СПР, советник государственной гражданской службы третьего класса.

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную