Вечер. Я читаю своим внучкам-ушаковцам на ночь. Мы уже во многом несхожи и читаем-то совсем разное (приходится радоваться, что читаем), да и неспешное совместное чтение никак не в духе времени. Но наш духовный пастырь отец Венедикт из Санаксарского монастыря в последний приезд дал очередной наказ (он это делает каждый раз, когда мы приезжаем). Наказ простой и сложный: «Радуйтесь, несмотря ни на что, и читайте вместе с детьми в семье, читайте на ночь, читайте по ролям, главное, вместе». И то и другое трудновыполнимо, но я ещё помню, как это было в моем детстве, в моей семье, вот и читаю на ночь своим…

«…Мы поднялись на изволок и выехали в поле. Трава поблекла, потемнела и прилегла к земле; голые крутые взлобки гор стали ещё круче и голее, сурчины как-то выше и краснее, потому что листья чилизника и бобовника завяли, облетели и не скрывали от глаз их глинистых бугров; но сурков уже не было: они давно попрятались в свои норы, как сказывал мне отец. Навстречу стали попадаться нам телеги с хлебом, так называемые сноповые телеги. Это были короткие дроги с четырьмя столбиками по углам, между которыми очень ловко укладывались снопы в два ряда, укреплённые сверху гнётом и крепко привязанные верёвками спереди и сзади. Всё это растолковал мне отец, говоря, что такой воз не опрокинется и не рассыплется по нашим косогористым дорогам, что умная лошадь одна, без провожатого, безопасно привезёт его в гумно»…

Вот уже полтора года мы читаем с ними Сергея Тимофеевича Аксакова «Детские годы Багрова-внука». Ещё мою бежево-коричневую книжечку, всю затрёпанную и измятую с темноволосым мальчиком на обложке в белой рубашечке с поднятыми руками навстречу солнцу. Впрочем, не сразу и поймёшь, что это мальчик, у него нежное радостное лицо и длинные кудри, а внутри нежно-серые рисунки Дмитрия Шмаринова. Это уже мои детские ощущения от этой книжки. Она из моего детства, из детства дочери и детства теперь внучек. Не всё так идеально. Конечно, весь строй и настрой этой книги не очень совпадает с моими резвыми и современными внучками. Конечно, иногда им скучновато и непонятно, и бабушке лучше бы почитать для завоевания авторитета что-то посовременнее, «городское» что ли какое-то. Но вот я как-то достала с полки эту книжку и подумала упрямо, что буду им читать вечерами. Приезжают они нечасто, раз в две недели, а то и в три, потому чтение растянулось на 1,5 года. Иногда я набираю свою сестру на Украине, ставлю громкую связь, и она тоже слушает Аксакова. При этом я чувствую, что в эти секунды она там, за тысячи километров абсолютно счастлива, чувствую, как она успокаивается и перестаёт думать о том, что происходит с нашей «ридной ненькой», вспоминает своего вологодского отца-военного, захватившего бои у озера Балатон и потом служившего ракетчиком в Первомайске, под Николаевом, на Украине, потерявшем здоровье в этой глубокой 40-метровой ракетной шахте… Думалось мне, что девчонки мои ничего не запоминают из прочитанного, а гляди, мальчик Серёжа стал им близок, и когда я нечаянно начну читать прочитанное уже — они тут же загомонят, что это уже было, и скоренько перескажут весь сюжет. Это чтение и для меня вначале было испытанием. Я расстраиваюсь, если они не слушают и перебивают, выказывают мне своё недовольство и как будто скуку, я обвиняю себя во всех грехах, в неумении заинтересовать и думаю, что всё летит в тартарары… так было в начале чтения… Но потом… Произошло какое-то преображение, накопление энергии, которая окутала моих девчонок, «кутерьму», как называл их мой папа, и они уже с удовольствием, вполне видимым, слушали меня, моё монотонно-возвышенное чтение, музыку этих аксаковских звуков, мелодию общего строя аксаковской жизни, стук колёс экипажа, разговоры с маменькой и отцом, звуки птичьего лепетания… И я сама как-то заворожённо успокаивалась, оставляя где-то далеко мысли о нашем молодом поколении, об их образовании… Всё успокаивалось, улаживалось, лечительный покой наступал вокруг, «кутерьма» отходила ко сну, мне становилось тепло, как в детстве, когда папа и мама возили меня в Абрамцево, я видела портрет этого большого доброго человека с окладистой бородой и в халате. Вот ведь сразу видно было, какой он добрый. Папа тоже был большой, «тёплый»… Навсегда сохранила любовь и доверие к большим людям. Помню, как хорошо было прижаться и к другу, тоже похожему на Аксакова даже, Серёже Лыкошину, критику и тоже, можно сказать, человеку аксаковского склада, аксаковского направления. Вся жизнь моей семьи и семей вокруг меня напоминала жизнь аксаковской семьи, как я её понимала и понимаю… И Лыкошины жили так… И многие другие из наших друзей… Большим домом, с множеством друзей и единомышленников, с идейной составляющей обязательно в общении, обязательно «о русском», «о славянском» говорилось в доме, о служении, о задаче, об идее… И всё это с отсылкой к мысли, к музыке, к живописи… До всего было дело, собирали разных людей, радовались их знакомству между собой, пользе, общему русскому делу, читали вслух отрывки, статьи, письма, литературные произведения… В детстве я слегка сердилась и говорила, я не могу слушать этого чтения вслух, дайте прочитаю с листа… Но нет. Родителей не переспоришь, и постепенно я угомонялась и так до сих пор и слышу мамин выразительный голос или отцовскую спокойную интонацию…

Вот побывала благодаря отеческой заботе писателя и главного аксаковца Михаила Андреевича Чванова на Аксаковском празднике в Уфе, на тридцать первом аксаковском празднике, и будто встретилась вновь с ушедшими светлыми родными душами: всё полно воспоминаниями, всё всколыхнулось, всё цепляется внутри одно за другое, и так щемит, так тянет, ох… И родители мои дорогие, и Распутин, и Белов, и недавно ушедший Лиханосов, и Лыкошин… Несть числа.

Ясно слышу мамин бурный рассказ о том, как они были на этом празднике. После любой поездки мама рассказывала… Ах, как она рассказывала, мы как будто кино смотрели. До сих пор все помню. Папа отдавал ей это право в нашей семье, потом сам всегда удивлялся, как она подмечает всё, как выцвечивает, думаю, даже брал у неё кое-что для дальнейших рассказов, уже своих, для статей… Господи, никто не умеет, как она, рассказать теперь, никто. Вдохновенно, возвышенно и трепетно, красочно. Про события, людей, встречи… Михаил Андреевич, как же она, как отец восхищались вашими сотоварищи делами на аксаковской земле, какие слова она находила, чтобы передать всё, что происходило, как шли в Надеждино навстречу с хлебом-солью, какой народный дух всегда был у праздника, по-аксаковски народный, свежий, как «звенели в Надеждино колокола…».

Я побывала здесь впервые через одиннадцать лет после её ухода, а мне всё памятно, как будто я здесь всё знаю… Вот же талант. И её, и отца здесь помнят. Спасибо вам, дорогие аксаковцы, спасибо Михаил Чванов. Защипало в уголках глаз, когда увидела фото в Надеждино, да не одно, с отцом и мамой (она каждое слово ловит, подавшись вперёд), от нашей семьи спасибо. Спасибо за слово об отце Михаилу Андреевичу, оно было одно, это слово, но такое значимое. Всё это единая цепь наших касаний друг с другом. Когда-то я впервые услышала стихи Константина Скворцова, вашего друга, «В Надеждино звонят колокола», потом была песня Тани Петровой… Всё время думала: как там, какое оно, Надеждино? И вот довелось побывать с Божьей помощью. Ну чем не чудо?.. В наше-то время, когда никто никуда, да и дышать уж скоро друг на друга не будем… А мы вот здесь. И в храме Димитрия Солунского, покровителя русского воинства, где «звенят колокола», где панихида по Аксаковым такая прочувствованная свершилась, и я, о Боже, опять получила весточку от вас, мои дорогие родители…

В иконостасе крайняя справа икона Феодора Ушакова, святого праведного воина, адмирала флота российского, непобедимого… Жаль, не довелось увидеть батюшку, которого все здесь почитают и помнят… тоже в ряду ушедших в эти годы. Но наладил здесь особую духовную жизнь, много помогал Михаилу Андреевичу в духовном их общем подвиге поднятия отчины Аксаковской. И вот под иконами, под святым праведным воином Феодором сегодня здесь в храме получает награду, орден от епархии, воин славянский, духовный пастырь аксаковского наследия М.А. Чванов. Всегда радуюсь за людей, когда они получают награды за дела свои, а за своих, родных по общему делу, по вектору движения, — особенно. «Нет, мы не гордые по-тёркински, но медаль, это, братцы, важно…» Для дела важно, не для тщеславия…

А как нас встречали в Надеждино… Я листаю мамины альбомы с фотографиями, на некоторых из них надпись по корешку «Аксаковский праздник»… и вот вижу улыбающихся Белова, Лыкошина, Ганичева, Кострова… идут навстречу хлебу-соли… Много где встречают так. Так, да не так. Столько любви, ласки… Ярмарка, скатерть-самобранка, пять дворов с гостеприимными столами, украшенными вышивками, расшитыми полотенцами, ломятся от домашней снеди, вокруг песни, везде привечают в народных костюмах, подносят чарки со своим, особенным напитком, «какого вы ещё нигде не пивали». Не хочешь, а выпьешь, так всё вкусно, необычно, с такой любовью («вот поешьте, попробуйте, пожалуйста, я вчера до трёх ночи баклажанчики мариновала, ну ведь правда, нигде такого не поешь!»)… И сладко, и горько, и вкусно, и весело… Праздник народный, называется «Распахнись, душа!». И вправду, распахнулась. И уже лауреат этого года Аксаковской премии писатель Александр Сегень подхватил татарскую улыбчивую молодайку под руку и прошёлся в танце…

Вот здесь хочу сказать о «дружбе народов»! Столы эти, «дворики» следующие: русский, башкирский, удмуртский, мордовский, татарский… Со всеми особенностями, речью, кушаньем-угощеньем, песнями и танцами. Всё это народы, которые здесь живут. Живут в дружбе и согласии. У меня было ощущение, что я вернулась в своё детство, в ту дружбу народов, которая была так естественна в пятнадцатиреспубличном Союзе, дружбу, в которой каждый обогащался, радостно принимая и узнавая все особенности других. Мы наслаждались какими-то национальными особенностями наших народов, мы интересовались их литературой, языком, искусством, музыкой, народными национальными песнями и танцами. Это было такое разноцветье и разнотравье, и нам ничего в нём не жало и не давило, и русским в этом соцветии отводилась достойная роль, да русские и сами брали на себя ношу соединять это всё воедино экономически, культурно, всегда, правда, подставляя плечо и отрывая от себя ради общего. Но по-другому мы и не знали, как…

Теперь не то в столицах, капитал развёл народы по разные стороны, одни обслуживают и не любят, другие тяготятся и не любят, но уже отвыкли себя обслуживать… Изредка вдруг звездой мелькнёт искра той ещё дружбы. Вот у нас братья в Союзе писателей Миша и Илья из Узбекистана, уже двадцать лет они здесь, стали родными, всегда с добром, с уважением к старшим, всегда помогут, что там, всех наших гостей встречают, мои внучки выросли при них… Отец их — директор спортивной школы на родине, воспитал нескольких чемпионов. Тоже наша общая жизнь. Мы радовались их свадьбам, праздникам, они показывали нам своих далёких родственников. Прошлый год, богатый на потери, увёл от нас в небесные селения Мишу. Эх, Миша, как же мы плачем по тебе, брат наш и друг, как вспоминаем всё время…

Но надо сказать, что такого в Москве мало. А здесь, в Башкирии, мне это очень согрело душу. Какой разнообразный мир, как это интересно и поучительно. Едем в автобусе с Вахитом Хызыровым, певцом, лирическим тенором, народным артистом республики Башкортостан. Он из семьи, в которой из шестерых детей трое стали профессиональными певцами. Какой же у него дивный голос! Наше знакомство случилось много лет назад, у другого нашего доброго друга Валерия Ростова, сказочника Златоустовского, строителя башни-часовни, которая вознеслась над Златоустом, и ещё много чего другого придумавшего для красоты и добра. Это всё круг дружбы Михаила Чванова, Константина Скворцова… Царствия Небесного тебе, Валерий, и спасибо за всё, и за то, что пел у тебя Вахит, и мне теперь не так одиноко в Уфе, я знаю его, от него тепло и добро исходят. И вот в вечернем автобусе, возвращаясь из Белебея, он тихим голосом рассказывает про маму, про своё село, про род свой, а потом дарит книжечку своих рассказов. В Москву прислал мне ещё не публиковавшуюся книгу именно о маме. Так вкусно рассказывал, так по-доброму, примечая разное, написал. Мы ехали, и я за вечер узнала в этих рассказах о башкирском народе, о традиции, о почитании и почтении больше, чем смогла бы прочитать в книжках. Из уст в уста передаётся сказ о народе, из строки в строку. О русском узнаешь больше всего из строчек Белова, Распутина, Астафьева, Абрамова, Рубцова… Вахит, здоровья тебе, ты сильно пострадал от этой сегодняшней напасти, но верю, что выкарабкаешься, будем молиться об этом. Он рассказал мне, что, кажется, в республике каждый третий брак смешанный. Как же это укрепляет наши народы, соединяет, какую это даёт имперскую силу нам. Тронуло меня и то, даже как-то по-белому позавидовала, что на авиабилете был абрис национального классика Мустая Карима и его строчки, что везде висели его портреты… Что по всей Уфе в эти дни Аксаков на всех плакатах…

Но что я все плачусь… Радуемся, несмотря ни на что. Вот в Москве два месяца висела реклама героев из истории России. По всему Кутузовскому проспекту едешь, а тебя приветствуют Жуков с портрета Корина, Александр Невский, Александр Суворов и, ура-а-а-а, Ушаков! Мне все в эти дни присылали Ушакова с билбордов, а потом ещё из других городов, Волгоград радовался… И у нас бывает праздник! Глядишь, и «не милорда глупого, — Белинского и Гоголя с базара понесёт» наш соотечественник, увидим мы Аксакова и Языкова, Шишкова и Державина, да что там, может, и Рубцова когда узрим в столице России. Чудны дела Твои, Господи, всё бывает… Только мы должны сами этого захотеть. А рассказы Вахита мы обязательно напечатаем в журнале, добром надо делиться, от того оно только прибывает в этом мире.

В Надеждино у храма целая роща, рядом с берёзами таблички с именами писателей, которые сажали эти деревья за все тридцать лет, да нет, уже тридцать один год. Саша Сегень нашёл свою ёлку, которая вымахала вровень с алтарным куполом рядом с церковью. Ай как славно. Вот берёзка с табличкой Константина Скворцова, а вот Валентина Распутина… Ещё не ко всем поставили, но всё будет… Где-то здесь и отцовская берёза. Здравствуйте! Золотые пряди берёз сплетаются, и кажется, что деревья разговаривают родными мне голосами писателей. Распутин тихо что-то произнёс, Василий Иванович Белов возмутился чем-то, Костров поэтически пошутил, Лихоносов затянул нечто в бунинском стиле, а Скворцов прочитал свою «Матушку», которая пела… И папа тихо с любовью улыбнулся, глядючи на них… Длится и длится их неспешная, аксаковская беседа…

Дом ремёсел в Надеждино. Хорошо, что всё живое, не только музейное… вписано в жизнь, во власть даже, и власть разного рода, и жёны их — они тоже аксаковское общество, фонд, каждый что-то делает, что-то значит в этом общем движении вверх, к Аксаковым, к классике, к высшему смыслу и идеалу. Душа ведь просит красоты и смысла, не важно, кто ты на этой земле. Наверное, не всё так идиллично и гладко, да и наверняка не все так радостно. Но хочется в праздники видеть и помнить только хорошее. Плохое само о себе скажет, а о хорошем надо говорить обязательно, тем самым его поддерживая, увеличивая. Так учил меня мой отец. Он умел увидеть во всём и во всех то зерно хорошего, которое, если его не поддержать, — не прорастёт, а о людях всегда говорил, да и мама тоже, только хорошо, только с восхищением, правда. И в последнем-распоследнем они, мои родители, можно сказать, «выковыривали» только хорошее, да так, что людям тем казалось, что только их они с такой нежностью и силой любят и понимают. Врагов же старались не замечать, или «перекрывали» их добрыми делами. «А вот я видела, — говорит мама, — когда мы ехали в машине, из окна я видела, как он встал и крестился на храм! А он нас не видел! И так искренне крестился! Так истово!» — «Мам, ну и что, что он крестится, а потом гадости делает!» — «Нет, доченька, он так не может… Поверь мне! Я же чувствую…» Я разводила руками, а теперь думаю, как это правильно, вот бы так и мне. Другое пусть другие видят. А я очень хочу видеть только хорошее. На это осталось так мало времени, что понапрасну себя злить…

Будущие покорители морских пространств

Гости, которых было много, приняли у новобранцев Кодекс чести и поздравили вступлением в ряды курсантов филиала Московского института Водного транспорта, вручили им студенческие билеты. Потом прохождение строем с песней, новички ещё не в ногу, а вон, у того, самого щупленького, фуражка подпрыгивает и едва не падает с него, самый маленький размер ему ещё большеват. Ничего, подкормят, накачают, будет ещё крепче всех! На торжественной линейке мы с Николаем Фёдоровичем Ивановым, Председателем Союза писателей России, боевым военным и героическим человеком, дарим икону святого праведного воина Феодора Ушакова, адмирала флота Российского, непобедимого. Это от писателей России (Ушаков покровитель нашего Союза) и от Всемирного Русского Народного Собора. Желаем им быть всегда победителями, держать руль своего корабля крепко, любить Родину, как Ушаков. Потом урок, нас разводят по группам. Мы попали в группу вместе с Героем России, генерал-лейтенантом, лётчиком, членом Попечительского совета Аксаковского фонда (Москва) Николаем Фёдоровичем Гавриловым. Робею перед ним. Настоящий герой. Знаю о нём от отца, от М.И. Ножкина, от К.В. Скворцова. А он так задушевно, тихо начинает свой рассказ о поисковой экспедиции по следам выдающегося полярного исследователя бывшего гимназиста Уфимской Аксаковской гимназии Валериана Альбанова, о находке журнала экспедиции Альбанова, ещё о многом… У него тоже прекрасный талант рассказчика, надо бы и его попросить написать для детей, ведь опять вот важно из уст в уста, важно, чтобы детям об этом рассказал именно такой человек. Альбанов здешний, о нём написал М.А. Чванов, здесь в Уфе много разыскали тоже, есть музей его в училище, а теперь есть и в городе. Недавно открыт. Музей полярников им. В.И. Альбанова. Ещё одна победа над нашим невежеством и непамятливостью. Преподавателя, ответственного за музей в училище, спросили, не жалеют ли они, что многие экспонаты забрали в Альбановский музей отсюда? Она даже не поняла вопроса: «Да мы только рады». Державный подход. Всё должно прирастать. И дело-то общее.

Начальник училища принимает икону святого праведного воина Феодора Ушакова

Речное училище сродни эскадре, где каждая часть будто спаянная накрепко команда усилиями всех и прежде всего в недавнем прошлом директора, а сегодня наставника и души училища Николая Владимировича Бричкина. Сегодня во главе училища его воспитанница Фарида Ахмадеева. В ней проглядывает закалка и воля, уверенность того, кто здесь дома. Да и все здесь как дома. Чувствую, с работы все уходят поздно! Это видно сразу. Сами такие! Да и с детьми надо 24 часа  на 8, от них нельзя быть свободными. Рада, что теперь у них есть икона Небесного покровителя, журнал с повестью В.Н. Ганичева об Ушакове, посвящённой юным ушаковцам!

В Надеждино вдруг для меня неожиданно памятник морякам и кораблям с приписанными Ушакову словами, но, конечно, и он мог сказать их, потому что это девиз русского офицерства: Жизнь — Родине, честь — никому. Да, честь имею! Мы с вице-адмиралом Байзертом Ульяном Николаевичем, лауреатом Государственной премии РФ, заслуженным работником науки РФ, фотографируемся у памятника. Ушаков парит над нами… Цветы к памятнику Аксакову ложатся тут же рядом. Чем же они всё-таки так близки? Это вполне могло бы быть темой выступления отца здесь, хотя Ушаков и Аксаков люди разных времён, веков, да и уж очень разных профессий, ан нет, всё-таки есть у них единая точка отсчёта. Они служили России. И без громкого голоса. Суть их жизни — служение. Ушакова и Аксакова (да и всех Аксаковых) объединяет врождённое чувство державного поклонения Родине, служение ей и просто русский характер. Даст Бог, и в Уфе у нас будет Ушаковский Центр! Он и есть, но мы соединимся в едином деле. И я знаю, что буду читать в этом году ушаковским детям: Аксакова, чтобы узнавали и познавали Родину, семью, землю Русскую.

Семья. Краеугольное понятие в жизни Аксаковых. Род, Родина — всё это для них входило в понятие семьи. Когда-то, в лихие 90-е, на Украине, на хиленьком курорте Коблево, который был нам по редакторскому карману, в киоске на пляже с нераспроданными книжками я купила книгу переписки сына с Аксаковым. За 1 рубль. Никому была не нужна. Боже мой, я прочитала её взахлёб! Всё было мне так знакомо. Я не такая дочь, много расстраивала родителей, но всё равно до сих пор почитаю их внутренне очень, всё делала и делаю с оглядкой на них: «А что сказала бы мама? А как на это посмотрел бы папа?» И не было для меня людей более авторитетных. А тут я увидела идеальные, какие-то божественные отношения в семье, когда сын и дня не может прожить без того, чтобы не написать отцу, а другой потом не выдержит существования в этом мире без него… И умрёт через год после отца. Как мне это понятно. Когда-то в том же Санаксарском монастыре я исповедовалась в своей тоске по родителям нашему отцу Венедикту, и он мне сочувственно сказал: «А как же, конечно, вы ведь с ним жили в истории, в живой истории, в настоящем времени истории страны. Такого больше не будет. Это трудно пережить». Так было и с Аксаковыми: вроде про охоту, природу, бабочек, наконец, а всё в истории, одна переписка чего стоит. Эпистолярный жанр в жизни Аксаковых был живым и значимым, нерв эпохи проходит через их письма.

«Отесенька», «маменька» — называли Сергея Тимофеевича и жену его дома, и сколько любви и обожания в этом. Подумалось, что семья была настолько значимым местом для них, настолько счастливым, что трудно было создать что-то своё, всё время ведь тянуло сравнивать… Всё это для исследователей, я лишь о духе, о силе любви. Любовь отеческая, которую лелеет и мать прежде всего в детях. Вот из письма Ивана: «В этом письме я действительно писал маленький панегирик своей семье, описывая её независимость, самостоятельность, своеобычливость, оригинальность, презрение к внешности и некоторую гордость. Оканчивая описание, я говорю ей: ну, посудите же сами, как трудно нам жениться: где найти девушку, которая ни умом, ни чувством, ни образованием не нарушала бы гармонии этого хора, не внесла бы в него диссонанса, не испортила бы мне моих семейных отношений, которые для меня важнее жены». Как-то, мне показалось, вся эта семейная любовь друг к другу передаётся из поколения в поколение… Я увидела невестку из потомков Аксакова — Марию и сына Ивана Аксакова на этом празднике. Одна из многочисленных ветвей. Ну до чего цельные, деликатные и милые люди. Какие-то светлые, добрые. Дай Бог им счастья. Достойные потомки. А это всегда тяжеленько, сама знаю…

Много мест аксаковских стараниями фонда в городе, площадок, памятников — и у театра, и в парке, где дом стоял, и Софьюшкина аллея… Всего не перечислить даже. Аксаковская осень всюду чувствовалась в городе, всюду праздник, в сквере вышли библиотекари, на сцене играют спектакли, поют, перед театром играет симфонический оркестр, в музее экскурсии… Музейные барышни — хранители нашей памяти, я их тоже робею, но какие же они влюблённые в предмет, в дело, как много знают, как любят своё дело. Тоже золотой фонд России. Что бы мы без них, без их подвижнического труда делали, какими бы иванами, что родства не помнят, остались бы.

А какие были праздничные концерты! Это же мы уже забыли, что такое! Россия живёт своей жизнью, которая не пересекается с телевизионно-шоу-бизнесной. Есть и своя самодеятельность, которая получше иной телеэстрады, и свои таланты, и свои знаменитости. Вот бы когда увидеть и нам на телеэкране. Ну сил же нет от галкинопалкиных крутобабкиных, ну воротит же. Дайте Родину мою! Дайте посмотреть, чем и как она живёт! Ну хоть в щёлочку, хоть на полчаса в день. И будет нам счастье, нам, старым русским, нетолерантным и несовременным, но мы же тоже живые. Что ж вы нас за можай загнали и сидите-хихикаете, ручки потираете! Вспомнилось стихотворение Елены Кузьминой, поэта из Архангельска.

Я нетолерантна и непозитивна,
Убога, совкова и неперспективна!
Я старая русская. Нет мне покоя
От этих фантомных огней за рекою,
Где столько столетий деревня стояла,
А нынче бурьян и кусты краснотала —
Для многих давно надоевшая тема.
Пространство России пустынно и немо,
И только эфир множит хохот вселенский.
Я буду стоять у дороги смоленской
И ждать, когда к дому от стольного града
Мои неразумные двинутся чада.

А ведь есть, есть Высший Суд, наперсники разврата! Ну не буду взывать к бездне и вселенскому хохоту. Потихоньку пойдём вперёд, сколько есть сил, радуя себя тем, что в Надеждино послушали и увидели множество талантов, прекрасных голосов, потом слушали и смотрели в Приютино, потом в Белебее, да здесь и сами пустились в пляс в фойе, а уж когда украинский гопак станцевали в центре России, я сразу позвонила на Украину. Нет, всё в нас живо, и сколько в народе любви, никакие Соловьёвы нас не повернут к ненависти. А уж на сладкое был мирового уровня концерт в театре оперы и балета. Какие божественные голоса, как составлена программа! Всё по высшему классу. Да за такой концерт я дала бы Госпремию. Эх, никто не даст мне этого права. И завершилось всё «Славься» М.И. Глинки. Чтоб так славили Русскую землю, мы отвыкли, и тут уж я почти прослезилась. Я бросалась к друзьям Чванова и благодарила-благодарила за то, что дали в Башкирии почувствовать себя русским, чего в Москве невозможно. Они, смущаясь, говорили, что они мусульмане, не понимая, о чём это, а я отвечала, что вот и хорошо, вот и славно, потому что это они именно помогали Михаилу Чванову возводить храм в Надеждино и откликаются на все его идеи, а он зато с гордостью мне говорил: «А, видишь, какие у меня друзья! Какие ребята! Орлы. Богатыри». Он сумел их соединить в едином деле, в единой идее Родины, возрождённой в её духе и силе. Здравствовать вам всем на многая и благая лета, на многие и благие дела!

Помню мамин рассказ, когда Владимир Костров читал на празднике в Надеждино моё любимое его стихотворение «Возвращение»:

Как вступление к «Хаджи-Мурату»,
сторона моя репьём богата
(стойкий, чёрт, — попробуй, оторви!).
Да ещё грачами
да ручьями,
круглыми,
протяжными речами,
как ручьи, журчащими в крови…
Конский шар катну ботинком узким,
кто их знает, шведским ли, французским…
Дом родимый — глаз не оторвать!
Грустная и кроткая природа,
вот она —
стоит у огорода
маленькая седенькая мать.
Рядом папа крутит папиросу.
Век тебя согнул, как знак вопроса,
и уже не разогнуть спины.
Здравствуй, тётка, божий одуванчик,
это я — ваш белобрысый мальчик.
Слава Богу, слёзы солоны.
Вашими трудами, вашим хлебом
я живу между землёй и небом.
Мамочка, ты узнаёшь меня?
Я твой сын!
Я овощ с этой грядки.
Видишь — плачу, значит, всё в порядке:
если плачу, значит, это я.

Он читал, а рядом с мамой и Галиной Степановной Костровой стояли два простых здоровых мужика, кажется трактористы, такие могутные, железные! И вдруг на строчках «Мамочка, ты узнаешь меня?» и «Видишь — плачу, значит, всё в порядке: если плачу, значит, это я», такой мощный двухметровый мужик разрыдался как дитя… Было невозможно спокойно смотреть на это . Рядом стояли китайцы, приехавшие по приглашению сюда. Они расспрашивали, почему он плачет, и не могли понять, почему? Совсем не могли… А мы понимаем. Важно вместе радоваться. Но ещё важнее и вместе поплакать. И помнить хорошее. Спасибо Аксаковым, Михаилу Чванову, всем сопричастным, кого не упомянула, но кто всё время был рядом… Спасибо всей семье Аксаковых за оставленные письменные свидетельства, за великое славянское дело (об этом особо), за «славься», за Землю Русскую, за аленький цветочек в нашей судьбе. Спасибо моему отчему дому, родителям, что научили в этом искать источник силы. Дом родимый — глаз не отвести! Он большой, красивый – наш дом. Будем стоять на дороге и ждать возвращения в него наших детей. И помнить хорошее.

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: