|
Помни, человек, что ты нравственное и физическое ничтожество:
Битва наша смелая,
1 На Беломорстрое, а точнее в Беломорско-Балтийском исправительно-трудовом лагере НКВД СССР, привечали всякого, у кого обнаруживался хотя бы мало-мальский литературный талант. Здесь «к штыку приравняли перо» в буквальном смысле слова, ничуть не смущаясь малости талантов. Для работы в культурно-воспитательном отделе (в лагерном официальном обиходе -- КВО) и его подразделениях-частях на местах (КВЧ) были привлечены десятки самодеятельных поэтов-заключенных. За два неполных года строительства наиболее известными стали бывший театральный режиссер Игорь Терентьев, бывшая проститутка Леля Фураева, уголовник-«бытовик» Лаврушин, Сергей Кремков, а также другие з/к з/к (таким было официальное, в лагерных документах, обозначение заключенных во множественном числе – прим. К. Г.) -- Карелин, Карюкин, Смиренский, Дмитриев, Дорофеев… Образчиками творчества поэтов «каналоармейцев» заполнялись страницы многочисленных стенгазет, центральной (выходившей в Медвежьей Горе) общелагерной газеты «Перековка» и ее отделенческих выпусков. Они писали возбуждающие энтузиазм тексты для театральных постановок в отделениях строительства, слоганы для агитбригад, восхваляющие воспитательную политику ОГПУ и трудовые подвиги ударников, а также содержащие уничижительную критику разного рода «филонов» и «отказчиков». Разумеется, качество этой поэтической продукции не выдерживает никакой критики. Но это никого особенно не смущало. Ведь у авторов за душой не было ни опыта, ни необходимой школы, ничего, кроме, разве что, энтузиазма. К тому же аудиторию составляли десятки тысяч полуграмотных или вовсе неграмотных людей. Да и вообще, работа на вечность в лагере мало кого интересует, в том числе и поэтов. Выжить бы... Шлю письмо тебе, моя мамаша, Шире знамена развертывай, Пусть не верит заграница – Тем более заметным становилось здесь появление поэта известного, обладающего профессиональными навыками, имеющего уверенную руку и собственный стиль… Вовсе не случайно, Сергей Алымов быстро стал весьма заметным сотрудником КВО Беломорстроя на всем протяжении строительства от Повенца до Сороки и желанным автором многочисленных лагерных изданий. А в среде руководства и простых лагерников оказался весьма уважаем и даже популярен. Я видел его фотографию, вероятно, лета 1932 года. Ничего в нем нет от заключенного: длинное кожаное пальто, хромовые сапоги, стальной взгляд под козырьком кепки. Замени кепку на фуражку со звездой, и вот перед тобой настоящий чекист... Так кто же такой поэт Сергей Алымов?
2 Сергей Яковлевич Алымов родился 10 апреля (29 марта по ст.ст.) 1892 года в селе Славгороде Харьковской губернии Ахтырского уезда. О своей семье он писал мало, известно только, что маму звали Вера Ивановна Алымова, а брата Михаил Яковлевич. С. Я. Алымов поступил в Харьковское коммерческое училище, однако учебу не закончил, поскольку был исключен в 1908 году. Позже, оформляя документы в Союз Советских писателей (ССП), сам Сергей Яковлевич причину исключения указал так: «за руководство забастовкой учащихся»… По его словам, в юношеские годы он активно занимался революционной борьбой с ненавистным царизмом, учился марксизму в кружках, составлял прокламации, распространял нелегальную литературу. Несколько раз бывал арестован, сидел в тюрьмах в разных городах -- страдал за народ, иными словами... Нужно сказать, что в те годы многие отыскивали и находили в своих биографиях следы революционной борьбы и страданий за нужды простого народа. Делалось это в надежде быть замеченными властью. Однако зачастую подобные «метки» и даже реальные факты, отмеченные в автобиографиях, вовсе не приносили желаемых льгот и поблажек. Не помогли они в трудный момент жизни и самому Алымову. При этом остаются неясными мотивы его борьбы за свержение существующего строя в России. Ведь сам Сергей Яковлевич принадлежал к старому дворянскому роду… Род произошел от Григория Алымова, жившего в XVI веке, и его представители внесены в VI часть дворянских родословных книг Орловской и Смоленской губернии. Среди предков были люди достойные, немало послужившие Отечеству на военной и светской службах: полковник гвардии и армейский полковник, бригадир, тайный советник, коллежские асессоры и даже писательница-переводчик. В первые годы советской власти представитель рода Алымовых стал ученым-экономистом и академиком сразу двух национальных академий в Украине.
Надо полагать, что к началу XX века ответвление рода, которому принадлежал Алымов, пришло к вырождению. Сергей Яковлевич не продолжил родовую обязанность государевой службы, священную для российского дворянина. Не поддержал он и семейную традицию многодетства. У Алымовых были семьи, в которых воспитывали по 19 детей. Такими были, к примеру, семья полковника Иакинфа Евстратовича Алымова, служившего прокурором Московской губернии (умер в 1743 году) и семья полковника Ивана Акинфиевича Алымова, жившего в первой половине XVIII века… Однако никаких следов, что Сергей Яковлевич имел собственных детей, мне обнаружить не удалось. Юношеская революционная борьба в среде анархистов для Алымова закончилась так же, как она заканчивалась и для десятков других «бунтовщиков» -- арестом и тюрьмой. Арестованный в очередной раз в феврале 1910 года, он, по его словам, целый год просидел в одиночке и в марте 1911 года был приговорен Харьковской судебной палатой к каторге. Правда, весной того же года суровый приговор заменили ссылкой -- ввиду несовершеннолетия преступника. Алымова отправили на поселение в Канский уезд Енисейской губернии. В Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ) хранится копия приговора, вынесенного Алымову и его товарищам Моисеенко и Ефимову за участие в революционной деятельности в составе «Летучей боевой железнодорожной харьковской группы анархистов-коммунистов». В том же году неугомонный революционер дворянских кровей бежал из ссылки за границу и оказался в далекой Австралии. Кабы знал он, чего ради старается… Хлеб для Алымова на чужой земле давался трудно. Он работал грузчиком, землекопом, лесорубом, мясником на скотобойнях, чистильщиком сапог при гостинице, на рыбных промыслах, резал сахарный тростник... 16 рабочих профессий пришлось освоить эмигранту из России, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. Жизнь заставляла изучать английский язык, он посещал вечерний университет, пытался читать Шекспира, слушал лекции по архитектуре, сам начал писать стихи и сотрудничать с русской и австралийской прессой. В июле 1917 года, вместе с другими политэмигрантами, Сергей Яковлевич выехал из Австралии на Дальний Восток. Жил в Манчжурии (Харбин), занимаясь в основном литературой, путешествовал по Китаю и Японии. В первые годы после октябрьского переворота он активно участвовал в литературной жизни Владивостока и Харбина в составе дальневосточной футуристической группы «Творчество», а в 1920 году выпустил книгу стихов «Киоск нежности». В 1926 году Алымов приехал в Москву и начал сотрудничать с московскими журналами и газетами, занявшись исключительно писательским трудом. Он написал сценарий фильма «из корейской жизни» «Клеймо креста», роман «Нанкин-Род», ряд рассказов и очерков, теперь уже «из китайской жизни», стихи и поэмы на разные темы. Как было модно в ту пору, Сергей Яковлевич съездил в Тулу, познакомился оружейниками и историей города и приступил к работе над поэмой «Оружейники», которую с перерывами писал до Великой Отечественной войны, печатая отдельные законченные части…
3 В эту пору он обнаружил в себе дар поэта-песенника. С основания в 1928 году Краснознаменного ансамбля песни и пляски Красной Армии под руководством А. В. Александрова Алымов стал одним из его постоянных авторов. На его слова писали песни самые известные композиторы того времени – М. Блантер, И. Дунаевский, А. Новиков, К. Листов, а исполняли наиболее популярные певцы – Павел Лисициан, Сергей Лемешев, Георгий Виноградов, Владимир Бунчиков, Надежда Обухова и другие. Название этих песен мало что скажет современному читателю: «Баллада про казачку» (М. Блантер), «Вася-Василёк» (А. Новиков), «Думка» (К. Листов), «Под луной золотой» (И. Дунаевский), «Пути-дороги» (И. Дунаевский), «Размечтался солдат молодой» (А. Новиков), «Самовары-самопалы» (А. Новиков), «Сталинский закон» (М. Блантер), «У криницы» (А. Новиков), «Хороша ты, Москва» (А. Новиков), «Чудо-городок» (И. Дунаевский) и некоторые другие. В соавторстве с Александром Васильевичем Александровым Алымов написал такие популярные в свое время песни, как «Бейте с неба самолеты», «Песня о Сталине» и другие. Остается загадкой, почему название одной из наиболее популярных своих песен Сергей Яковлевич весьма неохотно включал в официальные списки произведений. Хотя эта песня, как теперь говорят, была «хитом» нескольких десятилетий и её знали миллионы. Из детства помню её и я. Песня называлась «Хороши весной в саду цветочки».
Хороши весной в саду цветочки, Примитивный, если не сказать пошлейший текст самым удачным образом лег на ритмичную, бодрую музыку, и возникло нечто пустоватое, но веселое и возбуждающее... Такие попадания случаются в песенном творчестве. Песня оказалась настолько популярной у слушателей, что Всесоюзное радио постоянно передавало ее, вероятно, до конца 60-х. Тем не менее, Алымов ни разу не упомянул её названия в своих библиографических списках, которые мне довелось прочесть в его архивном фонде. Почему так произошло, теперь трудно сказать. Может быть, Алымов был бит за неё властью и коллегами-песенниками, как позже был бит автор другого похожего «хита» под названием «Мишка» («Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня…»). Может быть, как художник, понимал истинную ценность этого произведения про «садочки»… Хотя эти предположения весьма спорные. В 1948 году композитор Борис Мокроусов именно за песню на слова «про садочки-цветочки», включая еще две других, уже не Алымова («Песня о родной земле» и «Заветный камень») стал лауреатом Сталинской премии… Однако совершенно очевидно, что такие песни, как «Вася-Василек» («Что ты, Вася-Василёк, голову повесил…») и «Хороши весной в саду цветочки», оказалась гораздо более востребованными в обществе, чем, скажем, «Песня о Сталине».
Иным было отношение Алымова к судьбе другой очень популярной и даже знаменитой песни «По долинам и по взгорьям» («Партизанской»). Текст и мотив этой песни первым записал под Киевом от командира роты 136-го стрелкового полка И. С. Атурова руководитель Краснознаменного ансамбля песни и пляски Красной армии А. В. Александров. Произошло это в июне 1929 года. Текст был, мягко говоря, неуклюж и чрезмерно наполнен просторечными словами: «Из Ленинграду, из походу шел советский красный полк…»… На основе первоначального, Алымов создал собственный, новый текст песни и в том же 1929 году включил в литературно-музыкальный монтаж «Особая Дальневосточная армия» под названием «Партизанская». В течение нескольких лет песня приобрела широчайшую известность не только в Советском Союзе, но и в Испании, Югославии, Болгарии, Чехословакии – в странах, где поднималась партизанская борьба с фашистской оккупацией… Текст буквально разобрали на афоризмы… Фразы из песни стали названиями театральных спектаклей, книг и кинофильмов: «волочаевские дни», «этих лет не смолкнет слава», «разгромили атаманов, разогнали воевод» и так далее. Однако осенью 1934 года разразился скандал. 23 дальневосточника, бывших красных партизана, опубликовали в газете «Известия» письмо, в котором заявили, что авторство песни «По долинам и по взгорьям» принадлежит не С. Я. Алымову, а П. С. Парфенову. Якобы, бывший батрак и самоучка Парфенов, кавалер двух Георгиевских крестов, раненый на Западном фронте и в 1917 году ставший членом ВКП(б), еще в марте 1920 года посвятил эту песню легендарному главкому Сергею Лазо, сожженному белогвардейцами в топке паровоза… Завязалась дискуссия, в которой с двумя статьями об истории создания песни выступил сам Парфенов, публиковались свидетельства-подтверждения на этот счет писателей Е. Пермитина, М. Алексеева, Н. Низового и других, появились утверждения об иной редакции песни со ссылками на маршала В. К. Блюхера и так далее и тому подобное... В 1950 году проблемой авторства песни «По долинам и по взгорьям» впервые занялись профессиональные исследователи. Скоро стало ясно, что ни Атурова, ни Парфенова, ни Алымова назвать единственным автором текста нельзя. Да, каждый из них в той или иной степени, что называется, приложил к нему руку, но не более того… Сергея Яковлевича официально стали считать (и считают до сих пор) автором только литературной обработки песни. С этим определением он не согласился до конца своих дней. Уже после его кончины бывшая супруга М. Ф. Алымова (Корнилова-Гус) настойчиво оспаривала в суде творческий приоритет мужа, доказывая, что именно он и только он является единственным автором популярнейшей песни «По долинам и по взгорьям». К слову, так же считали и в Союзе Советских писателей. Но это было потом. А на рубеже 30-40-х годов известного поэта Сергея Яковлевича Алымова арестовали…
4 В конце 1929 года, или в самом начале 1930 года, Алымов оказался в Бутырской тюрьме, где в то время пребывали многие его коллеги по перу. На страну вплотную надвинулась мрачная тень ГУЛАГА… Об истории ареста, следствии и пребывании в тюрьме сам Алымов не оставил никаких свидетельств. Эти годы напрочь вычеркнуты им из биографии. Даже в официальных автобиографиях он аккуратно обходил эту опасную тему, непринужденно переходя с конца 30-х сразу к Великой Отечественной войне… Оно и понятно: в ту пору подобным не хвастались. Что нам известно об этом периоде в жизни поэта, так это 58 статья УК РСФСР, по которой сажали «контрреволюционеров», и срок заключения в 10 лет, который был определен ему летом 1930 года (конец июня -- самое начало июля). Сохранились и два рисунка Алымова, выполненные неизвестным художником с помощью карандаша на небольших листках желтой писчей бумаги. Один рисунок незавершен, на другом в правом нижнем углу хорошо читается надпись: «Бутырки. 10/VI-30 г.» и монограмма художника, которую можно прочесть как «БП»… Из дневника и обрывка документа, который Алымов использовал в качестве закладки, можно догадаться, что в одной камере с ним, а затем в одном этапе был известный в 30-40 годы литератор Борис Пильняк. Хочется думать, что рисунки принадлежат именно Пильняку, хотя это не более чем предположение… За что мог быть арестован писатель, имевший к тому времени достаточную известность и звезда которого начала стремительно восходить на небосклоне российской словесности? Если пункт за пунктом перелистать печально известную статью 58 Уголовного кодекса Российской Федерации в редакции 1926 года и примерить к Сергею Яковлевичу Алымову, без особого труда можно обнаружить «состав преступления», который вменяли таким, как он, «политическим», чтобы затем везти на Соловки, на Беломорканал, в Магадан, Воркуту, на БАМ и в другие, не столь отдаленные места на исправление. Вот, скажем, невероятное: Часть 3 – сношения в контрреволюционных целях с иностранным государством или отдельными его представителями. Да, подобные сношения, безусловно, были. Как мы знаем, Алымов жил в Австралии и Харбине (Китай), посещал Японию. Осталось обнаружить среди его старых знакомых «представителя-контрреволюционера» и смело можно «шить» дело. Часть 4 – оказание каким бы то ни было способом помощи той части международной буржуазии, которая стремиться к свержению коммунистической системы… Часть 5 – склонение иностранного государства или каких-либо в нем общественных групп к объявлению войны, вооруженному вмешательству в дела СССР или иным неприязненным действиям. И с частью 5 дела у Алымова выглядели совсем неважно. А чего это он там говорил с товарищами в Австралии и Харбине, а затем на заседаниях литературной группы «Творчество»? К чему призывал в поэтическом сборнике 1920 года «Киоск нежности»? Не усматривается ли в отдельных его словах и выражениях «склонение… к иным неприязненным действиям»? Далеко не единственного российского литератора той поры следователи научили «правильно» читать собственные же тексты, а затем, «уже грамотных», отправили концлагерь с обвинением по этому пункту. Часть 6 – шпионаж. Судя по массовости применения этой статьи, не исключено, что Алымова осудили именно за шпионаж. Каких только «шпионов» не было в ГУЛАГЕ! Какие только иностранные разведки и экзотические страны они там не представляли! Смотрим далее… Часть 10 к писателю Алымову мог применить даже неопытный следователь ГПУ. Она предоставляла для этого самые широкие возможности. Часть 10 предусматривала наказание за «пропаганду и агитацию, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти, а равно распространение, изготовление или хранение литературы того же содержания». Не менее «удобный», чтобы отправить писателя на «перековку» в лагерь, был и следующий 11 пункт. Он предусматривал наказание за «всякого рода организационную деятельность», а также «участие в организации», которые преследовались во всех пунктах статьи 58. И по 11-му пункту следователи погубили не одну сотню тысяч россиян, «сознавшихся» и «не сознавшихся», но при этом одинаково ни в чем не виноватых перед своим многострадальным Отечеством… Совершенно невозможно исключить того факта, что Сергей Яковлевич получил обвинение по этим двум пунктам. Наверное, не бывает в природе такого писателя, в текстах которого при желании невозможно отыскать неких «призывов», или намеков на призывы, а в домашней библиотеке обнаружить чужую книгу, одно хранение которой представляет собой уголовное преступление… Какие люди, такое и время. Какое время, такое и представление о правосудии… Как бы там ни было, но летом 1930 года поэт Сергей Алымов уже ожидал этапа в Бутырках.
5
«4 июля 1930 года. Неожиданное свидание. Маша… Ожидание этапа. Прощание с камерой. Читка стихов. Крепите мужество и умейте страдать… Ночь. Передача вещей. Упаковка… Это страницы из дневника Алымова, который он начал вести в канун отправки из Бутырок в Карело-Мурманский исправительно-трудовой лагерь ОГПУ, а точнее в карельский городок Кемь… Уже тогда Кемь, а точнее рабочий поселок деревообработчиков в нескольких километрах от Кеми – Попов остров (ныне Рабочеостровск), что на берегу Белого моря, в определенных кругах становился широко известным в качестве «ворот на Соловки». Алымов вел дневник до сентября 1931 года (последняя запись 25 сентября). Вероятно, в конце октября -- начале ноября 1931 года он был переведен в Медвежью Гору, в Беломорско-Балтийский исправительно-трудовой лагерь, созданный специально для строительства Беломорско-Балтийского водного пути. В это время на севере Карелии начались работы сразу на всём протяжении будущей трассы искусственного судоходного пути, и кадры тут требовались самые разные. Первая часть дневника Алымова представляет собой согнутые пополам листы писчей бумаги (хорошей, не газетной), исписанные неровным почерком и синим карандашом. Скорее, это не дневник, а просто заметки-записи на различные темы, сделанные в вагоне поезда, который вёз заключенных на Север. Общее заглавие на обложке из простой бумаги: «В столыпинском». Дневник публикуется в фрагментах. «Ст. Сегежа. 672 клм от Лен. 787 от Мурм. Перед ней – озеро… День серый, лес чахлый, худой. Скелеты елей. Уже попадают лагеря. Землянки. Люди в серых сук. бушлатах. Волосатые. Есть босые. Вытаскивают бревна из реки, вкатывают на веревках в деревянную горку. Настроение у всех унылое. Вот оно – преддверие УСЛОНа! Покачиваясь, несут важно. За окнами свинцовая тишина. Ясно чувствуется свинцовая тяжесть. И уже бревна не золотятся, а лежат в воде как распухшие утопленники… 9-е, среда. Четвертые сутки. Продрал глаза. Стоим… Красные стенки вагонов. Неужели все еще Званка!! (узловая станция Званка – прежнее название Волховстроя – прим. К. Г.) Конвой воюет с чурками. «Раскулачили» одинокого каэра – вытянули 20 рублей. Так и есть. Все еще стоим на Званке. Прибыли вчера в 10 часов утра… 11.25 дня отправился, наконец, простоял 25 часов... …В вагоне молчание. Даже шпана затихла. Переехали реку – приток Волхова. -- Вот так до самой Кеми ехать лесом будем, -- бросает конвойный. – А с Петрозаводска лес и болота. Зверей масса: лось, медведь… Разговоры. Что делать? Что ждет? -- Времена такие. Выживает сильный, а не размагниченный человечишко. Ведь высылают не для того, чтобы сидеть в башне и следить прибой морской волны, а работать. Нужно помнить самое главное: жизнь течет. В 1932 году будут все другие. Соотношения классов будут другие… Нужно мужество и выдержка. Огромное хозяйство: аппаратные разработки, питомники, мастерские, лесозаготовки. Канал роют». Шпана кричит Алымову: «Эх, Маня, надо бы тебе бабский вопрос ликвидировать! Пропадешь. Ты еще здесь, а уже переписку завёл…» Алымов переписывает в дневник последнее письмо жены, переданное с воли перед отправкой: «Целую крепко, твоя вся Маша. Будь бодр – телеграфируй точный адрес. Надейся только на хорошее. Я никогда тебя не оставлю и все сделаю, что ты просил… Крепко целую. Устраивайся, и я к тебе приеду – если тебе нужно и ты этого хочешь. Меня не пугают быть с тобой никакие сроки – только бы с тобой, ибо без тебя нет ничего: ни радости, ни улыбки, ни счастья… Я испытываю невыносимые муки за тебя. Целую, обнимаю всего. Я знаю, что ты чист, благороден и честен. Помни, твой дом всегда у меня, где бы я не была, и всю жизнь -- как всегда, я отдам тебе». Комментарий Алымова сразу за письмом: «О, мой кислород, моя бегущая Маша! И мои мысли, мое творчество, моя жизнь – твои до конца». Алымов описывал, как долго Маша бежала за вагоном, когда эшелон тронулся… Маша, Мария Федоровна Вавельберг (в девичестве Корнилова) вышла замуж за поэта С. Я. Алымова вторым браком 27 июня 1927 года. Ради него она оставила работу в театре и занялась литературный трудом, стала литературным секретарем Алымова. Это очень точно подмечено: кислород. Он нужен был ему более всего. Именно о женах и семьях мучительно думали они тогда, обвиненные напрасно…
6 Хочу вернуться немного назад, чтобы (тотчас забежав вперед), рассказать о супруге Сергея Алымова, Марии Федоровне Алымовой (Корниловой). Мне кажется, эта мужественная женщина вполне достойна небольшого отступления… В начале 30-х годов она всеми силами поддержала неправедно осужденного мужа, а в начале 70-х по существу сохранила память о нём. Самого С. Я. Алымова уже не было в живых, а она еще с войны была замужем за другим. В 1971 году именно ею переданные в РГАЛИ документы, рабочие записи, фото и дневники составили основу объёмного личного фонда Алымова. Мария Федоровна выполнила обещания, данные мужу в письме перед отправкой в лагерь. В архиве есть сохранившиеся документы о «рабочих» свиданиях с женой, датированные 31 июля 1930 года и 13 января и 27 октября 1931 года (судя по некоторым данным, свиданий было больше), а также рапорт Алымова начальнику КВО Карело-Мурманского ИТЛ ОГПУ о разрешении жить на вольной квартире. Сохранилось и авторское жизнеописание самой Марии Федоровны, которое она назвала «Моя краткая автобиография». Из этого текста становится понятной среда, в которой прошло её детство, круг знакомых и начало взрослой жизни. К сожалению, записи обрываются примерно на 1920 году, на времени работы в театре и первом замужестве… Тайной для нас остается и то, что творилось в душе этой женщины в самую трудную пору, когда арестовали мужа, а также, что пережила, о чем думала она в томительном ожидании вестей от него. Мы никогда не узнаем, как встретились они потом, через три года, когда он вернулся с Беломорстроя чуть ли не героем… «…Ждем встречного поезда. Проходит. Пассажирский. На вагонах: «Ленинград – Кемь», «Ленинград – Петрозаводск». Мягкие, жесткие, 4-й класс. Мы едем туда, люди едут оттуда. Возвращаются в столицу. Кемь – Москва, двое суток, 1300 километров. Понесли жезл. Сейчас поедем… …8 часов, а солнце как в полдень. -- Теперь, ребята, ночи не будет. В Ленинграде арестовали…Часа два посереет и опять светло, -- объявил весело конвоир. – Здесь завсегда день… В качестве закладки в дневнике Алымов использовал обрывок документа. На нём можно разобрать текст: «30/V 1930 г. Накладная № 29417. Алымов Сергей Яковлевич (и строчкой ниже) -- Борис Пильняк». Вероятно, этим документом была сопровождена в камеру передача с воли:
«Наименование Сумма Арестованный в то же время Борис Пильняк, вероятно, оказался сокамерником Алымова в Бутырке и товарищем на этапе. Широко известного в 20-30-е годы ХХ века писателя в советских энциклопедиях до 80-х годов обвиняли в том, что он почти натуралистически описывал быт революционной эпохи и при этом «не понимал её ведущие тенденции»… Исчезнувшему в лагерях Пильняку в 1938 году посвятила стихотворение Анна Андреевна Ахматова:
…О, если этим мертвого бужу,
Алымов продолжает свои записи... «…Урка – ужаснейшая карикатура на человека, ужасная сущность, способная только на гадость – без дома, без ответственности, ленивые, порочные, низкие, тупые, невежественные, вспоминающие мать только в ругани… Усталость дает знать. Сидел у стены – решетки загипнотизировали мозг. Временами кажется, что ты попал в звериную клетку и тебя считают за обезьяну или еще кого-нибудь в этом роде. Становится странно, особенно когда подходит конвоир, открывает форточку в решетке и подает воду. Он – человек, это ясно. А ты? Мозги перепутаны… Поезд поет колесами: «В Кемь едем. В Кемь едем»...
С. Я. Алымова не отправили на Соловки, его оставили в Кеми в лагерном клубе, при здешнем театре. Такие театры НКВД создал в Кеми, в Сороке, нынешнем Беломорске, в Медвежьегорске и всюду, где оказывалось значительное «лагнаселение». В труппах можно было встретить артистов с именами, которые знала вся просвещённая Россия. К примеру, в Кеми Алымов посещает оперу «Князь Игорь» и переписывает в дневник цитаты из арии князя Игоря, вероятно, вызвавшие у него особые чувства: «…ни сна, ни отдыха измученной душе». Вероятно, в конце сентября 1931 года из Кеми его перевели в Медвежью Гору, в лагерную «столицу» Беломорстроя. Поэт Алымов пошел на повышение, переведен в культурно -- воспитательный отдел (КВО) Беломорско-Балтийского исправительно-трудового лагеря НКВД СССР. В фонде Алымова множество разнокалиберных листков, исписанных непривычной к перу и не обремененной грамотой рукой. Это автобиографии, характеристики и письма заключенных. Печальные истории удивительно похожи одна на другую. Остался без родителей, начал «скитаца», нечаянно «попал на дело», после чего суд, тюрьма и – на Беломорканал; и только здесь понял, что это такое – настоящий труд, «спасибо всем» и в первую очередь чекистам, которые поверили и дали в руки лопату и тачку… Эти рукописные истории инициировались публикациями, которые регулярно появлялись в лагерной газете «Перековка» и в бесчисленных стенных газетах, и после чего их снова и снова пачками присылали в адрес редакции и Алымову лично… В его архиве сохранились записи-исследования блатного жаргона, наброски поэмы «Беломорстрой», статьи инженеров Плавинского, Творогова, Садикова и других, приказы начальства, инструкция управления СЛОН по зачету рабочих дней и статистические сведения о выработке ударных бригад на ББК. Здесь же записи морских примет и выражений, десятки фотографий строительства канала и много другого, относящегося к той горячей поре… Стихотворения и заметки Алымова о строительстве ББК также свидетельствуют о напряженной работе в то время. Как правило, это разрозненные и разнокалиберные листы, карандаш, чернила, много пометок. С их помощью можно определить метод, который он использовал в работе. Алымов получал некую информацию о положении дел на том или ином участке строительства («на Северном участке работа облегчается только глубоким обходом – местами на расстояние до 2-х клм в сторону от линии…»), думал над ней, рифмовал, черкал, снова рифмовал (в бумагах масса перечеркнутых, отвергнутых образов и рифм). Только после этого появлялся черновик стиха... Кроме стихотворений, выполняющих конкретную, производственно-мобилизующую функцию, Сергей Яковлевич пытался писать и лирику. Но подобный «творческий» метод в его исполнении и в тех условиях выглядит ужасно. Для его определения я не могу подобрать другого слова нежели как изнасилование. И ничто поэта Алымова перед литературой не извиняет, кроме очевидного факта, что был он хоть и в кожаном пальто, но в концлагере и был заключенным с 10-летним сроком. В нашей стоянке, * * * * * *
7
Уже 14 ноября 1932 года он подал начальнику Беломорско-Балтийского исправительно-трудового лагеря Л.И. Когану рапорт с предложением создать литературно-художественный сборник о Беломорстрое. Авторов на строительстве было достаточно, типография в лагере своя, причем мощная, способная выпускать любую продукцию… Коган согласился, и предмет всеобщей гордости -- сборник «Моря соединим! Стихи и песни на Беломорстрое» (издание культурно-воспитательного отдела Беломорско-Балтийского лагеря ОГПУ. Медвежья Гора, 1932) появился в том же году. Об этом событии, как о «новом шаге» в воспитательной политике карательных органов СССР, громко трубили не только лагерные издания. Песня, звени, * * *
* * * В 1933 году творчество Сергея Алымова получило новое признание. Он, заключенный, вошел в число известных литераторов страны, которым было поручено участвовать в создании книги-монографии об истории строительства Беломорско-Балтийского водного пути. Как известно, поручение ОГПУ СССР о создании такой монографии дал Центральный исполнительный комитет (ЦИК) Союза ССР в постановлении от 4 августа 1933 года… Однако, судя по всему, ЦИК имел ввиду совсем иную работу. Но в ОГПУ задачу поняли по-своему. И вместо монографии, призванной на примере строительства Беломорско-Балтийского канала свидетельствовать миру о прорыве СССР в научно-технической области, появился ведомственный «рекламный ролик»… Слов нет: «ролик» выполнен талантливо, если не сказать -- блестяще. 120 лучших писателей СССР получили приглашение ОГПУ для участия в книге. Как это было обставлено чекистами, написано уже много. Только стоит ли нам, сегодняшним, смеяться над писателями 30-х, если подобная практика продолжается и поныне. И немногое изменилось с тех пор. Разве только то, что не все из тогдашних «почетных гостей ББК» дожили даже до 1940 года, а нам, в отличие от них, пока ничего не угрожает… Небольшими группами и по одному писатели приезжали на канал и позже. Для них собирали инженеров, устраивали поездки на трассу, проводили совещания, на которых они могли задавать вопросы. Совещания, как правило, стенографировались. Из написанного были отобраны произведения только 36 писателей, которые они же сами свели в единое (сквозное) повествование. Один из вдохновителей книги, А. М. Горький даже увидел в этом факте историческое, поворотное событие в развитии советской литературы. В предисловии он написал: «Работа эта указывает путь, идя которым, наша юная литература быстро уничтожит все еще не уничтоженные, скрыто существующие групповые трения». И в своём прекраснодушии оказался неправ. Литература и поныне не перестала быть личным, сугубо индивидуальным делом. Сергей Яковлевич Алымов не только вошел в число 120 званых, но попал и в 36 избранных. Он назван среди авторов сразу трех глав книги из пятнадцати. И не трудно представить, каким это тогда было успехом для него, -- увидеть свое имя рядом с именами М. Горького, Вс. Иванова, Веры Инбер, В. Катаева, В. Шкловского, Л. Никулина, М. Зощенко, Д. Мирского и других именитых писателей.
8 Но всё переменилось уже через три года. Причём самым жестоким образом. В 1937 году главный герой книги нарком Г. Г. Ягода был объявлен врагом народа и расстрелян. Книга-монография «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина» изъята из обращения и уничтожена. Из трех редакторов остался только М. Горький: чекиста и замначальника Беломорстроя С. Фирина, как и писателя и родственника Г. Г. Ягоды (мужа его сестры) Л. Авербаха также расстреляли… Это произошло в 1937… А сразу по окончании строительства канала, в 1933 и последующих годах, изо всех сил раскрученный пропагандистский маховик ОГПУ крутился, крутился и никак не мог остановиться... В 1934 году Сергея Алымова привлекли к созданию песен к звуковой художественной кинокартине «Заключенные». Кино снимали прямо на ББК. Лента должна была продемонстрировать стране и миру, как дружно, споро и весело трудятся на великих стройках бывшие воры, бандиты, проститутки и вредители, как по-отечески занимаются их перековкой мудрые чекисты. И что ГУЛАГ – это вовсе не то, о чем втихаря рассказывают редкие, по чьему-то недогляду вернувшиеся из лагерей очевидцы... По задумке создателей, кинолента должна была буквально искриться творческой, рабочей энергией, быть наполненной музыкой и песнями. Так оно и получилось. Картина «Заключенные» прошли по стране с большим успехом... С. Я. Алымов написал для фильма семь песен: «Духовая», «Игровая», «Песня победы», «Песня Соньки», «Песня урок», «Победная песня» и «Сплавная». ИГРОВАЯ ПЕСНЯ ПОБЕДЫ Ты была воровкою, Мы водой утроили Обнимай – не спрашивай, ПЕСНЯ УРОК Воровка не сделается прачкой ПОБЕДНАЯ ПЕСНЯ ПОБЕДНАЯ ПЕСНЯ, В Национальном архиве Республики Карелия мне довелось прочитать приказ по Беломорско-Балтийскому Комбинату НКВД от 23 января 1934 года: «…Работники ББК при съемках звуковой картины «Заключенные» проявили четкость в работе и честное отношение, чем содействовали успешному окончанию работ в короткий срок. Отмечая подлинно ударную работу з/к, по ходатайству начальника киноэкспедиции «Востокфильма» ПРИКАЗЫВАЮ…» И далее заместитель начальника Беломорско-Балтийского комбината и он же начальник управления Беломорско-Балтийского лагеря НКВД Успенский приказывает выдать денежные премии в сумме от 15 до 75 рублей 21 заключенному и еще 11 заключенным объявить благодарности… И вот что любопытно. Даже здесь, казалось бы, в такой малости, чекисты оказались верны себе. Деньги на премирование отличившихся шли вовсе не из кассы ББКомбината. В приказе Успенского есть пометка на этот счет: премирование осуществить… «из средств, отпущенных Государственным Трестом по производству художественных фильм национальных республик «Востокфильм»… И тут, что называется, прокатились за чужой счет…
9
Хорошие знакомцы и всемогущие покровители, руководители строительства ББК (Ягода, Фирин и другие), расстреляны, книга про них и про славную сталинскую стройку запрещена, редакторы и часть писателей в лагерях или уже расстреляны. «Монография» о строительстве канала Москва – Волга даже не дошла до типографии. Подготовленная к печати, она сдана в архив... В Дмитрове, вместе с начальником Дмитрлага С. Фириным, расстреляно 219 его ближайших помощников, в том числе «бойцов пропагандистского фронта» -- художников, литераторов и прочих куплетистов... Страх и ужас царил в душах бывших каналоармейцев Беломорканала… К тому же Алымов постоянно чувствовал, что власти не забывают и о нём. Например, в 1939 году абсолютно неожиданно его наградили орденом «Знак Почета»... Трудно сказать, чем бы всё кончилось, если бы не Великая Отечественная война... Да только вот её начало породило новый страх: на фронт не берут! Да, немолод, да нет военного образования. Но и прежняя судимость тоже кое-что значит. Кто ж забыл?! Прошло первое военное лето, прошла осень, и с сильнейшими боями немец уже подкатил к Москве. Между тем Алымов еще не призван, дома слушает тревожные сводки Совинформбюро… Первого декабря 1941 года, совершенно истомившийся, он решается на отчаянный шаг -- пишет письмо (и прикладывает к нему заявление) самому маршалу Ворошилову. Сергей Яковлевич просит его лично ходатайствовать об отправлении на фронт. Легендарный маршал К. Е. Ворошилов вспомнил автора не менее легендарной песни «По долинам и по взгорьям» и отозвался немедленно. Уже в январе 1942 года Алымова зачислили в кадры Главного политического управления Военно-Морского Флота. В феврале (по август 1942 года) с командировочным предписанием Главпура ВМФ Сергей Яковлевич отправился на Черноморский флот: Севастополь – Балаклава – Черноморское побережье, где в ту пору шли ожесточенные бои. В качестве литератора С. Я. Алымов принимал участие в обороне Севастополя, за что награжден орденом «Красная Звезда» и медалью «За оборону Севастополя» и, как сказано в его характеристике Союза писателей СССР, «выезжал в командировки на разные фронты, выполняя задания командования. Награжден наркомом обороны именными часами». Сергей Яковлевич на фронте призван был горячей поэтической строкой отзываться на злобу дня, воспитывать и мобилизовать людей на подвиг. Что он и делал при помощи памятных книжек той поры, любовно сохраненных его супругой Марией Федоровной Алымовой (Корниловой-Гус), ожидающей его в Москве, в Столешниковом переулке. Спасибо ей за это! Рассказ офицера:
«К 31-му мы были прижаты крепко, уже почти к самой воде. Места за Волгой не осталось (подчеркнуто). А немец жмет. Ну, подумал я, надо его ударить так, чтобы ум за разум зашел. Они обыкновенно бомбить начинали с 8-ми утра. Я мобилизовал к 7-ми все боевые огне(вые) средства, – все, что могло стрелять было приготовлено. И мы начали бой. Я стоял вот здесь, на крыше блиндажа. …Мы дали по Мекензиевым горам 6000 выстрелов за 15 минут по площади 1 ½ клм. Люди наши, сидевшие в окопах поблизости, оглохли на неделю… У немцев творилось что-то неописуемое – они не могли сообразить, что это такое. Огненный смерч налетел и отбросил их километра на четыре назад – бежали, как сумасшедшие…» …Между страницами фронтового блокнота С. Я. Алымова сохранились мелкие засушенные весенние цветы. Сохранились отлично. Лежат с 8 марта 1942 года. Сплошь руины, «24 марта…. У всех повышенный интерес к анекдотам. Все с удовольствием «травят» в промежутках между боями, бомбежками и прочими военными делами. И все стали пить. Даже те, которые до войны не пили, презирали водку и осуждали пьющих. Сейчас только и разговору: «Где бы достать горючего…» 10 19 июля 1942 года Алымов отозван в Москву. Он вылетел на самолете из ст. Белореченской, 8 часов и 44 минуты был в воздухе и 5.40 прилетел в Москву. Конец лета, осень и зиму Сергей Яковлевич просидел в Москве. Вероятно, просто так, без дела ему всё-таки сидеть не давали, но и серьезного занятия никак не находилось. Вероятно, выезжал в составе писательских бригад на заводы и в воинские части. Вероятно, околочивался в Главпуре, читал стихи и ходил по редакциям… Фронтовых командировок не было. И записи в дневнике той поры у Алымова совсем редкие. Что и понятно: на душе было сумрачно.
«Декабрь, 5-й, 1942 год, Москва. Балтика требует меня. Хотят песен. Настойчиво начальство желает сбагрить меня. Севастопольское начало работ, значит, в сторону. Начнется новая эпопея. Собираю на всякий случай материалы по тем местам, в которых довелось бывать….» Странноватые ностальгические чувства для вчерашнего заключенного ГУЛАГА, не правда ли? Судя по записям, у Алымова была еще одна командировка на Северный флот. 24 октября 1943 года он вылетел из Москвы с задачей добраться на север в Мурманск через Вологду. Во второй командировке Алымов жил в Полярном. Последняя запись его северного дневника датирована 11 декабря 1943 года. Странно и другое: ни разу Алымов не упоминает в военных записях о своей жене Марии Федоровне. Читаешь эти пестрые записи страницу за страницей и тут и там встречаешь воспоминания собеседников о своих женах и подругах. Алымов, словно бы, обо всем позабыл. Что между ними случилось? Кто виноват? Новая фронтовая любовь? Так и о ней нет ни малейших упоминаний. Может пьянство, о котором вскользь упоминал Сергей Яковлевич? Или самой Марии Федоровне невыносимо стало бесконечное одиночество при живом муже – то лагерь, то командировки, то война? Так или иначе, еще до окончания войны, в 1944 году, она ушла от него к другому писателю, Михаилу Семеновичу Гусу. Ушла в буквальном смысле слова, перебравшись со Столешникова переулка, где жила с Алымовым, на улицу Черняховского. И стала Корниловой-Гус. Тотчас после окончания Великой Отечественной войны приказом наркома ВМФ Сергей Яковлевич Алымов уволен в запас в звании майора. Для него наступила пора осмысления накопленного. В 1946 году Воениздат выпустил поэтический сборник «Этих дней не смолкнет слава», в который включено много его произведений. Он написал поэму «Дядя Костя» (Заслонов), передававшуюся в отрывках по радио и частично напечатанную, а также несколько новых песен и стихов и «Победную кантату» (муз. Новикова). В конце декабря 1947 года сдал издательству «Московский рабочий» новый сборник стихов и песен, в том числе написанных к 30-летию Советской Армии. К этому же времени относится создание кантаты «Знамя Победы» для Краснознаменного ансамбля песни и пляски. Большие планы вынашивал Сергей Яковлевич и на 1948 год. Он всерьез решил закончить и сдать, наконец, в печать окончательные редакции «Оружейников», которые начал до войны, и «Дядю Костю» (Заслонова). Он мечтал собрать в книгу прозы все написанное им в Севастополе... Но, увы, сбыться планам не удалось. 29 апреля 1948 года писатель С. Я. Алымов умер в одной из московских больниц. По некоторым данным, в больничную палату он попал в результате дорожно-транспортного происшествия… Сергея Яковлевича похоронили на Новодевичьем кладбище. 15 августа 1948 года распоряжением Совета Министров СССР, подписанным И. Сталиным, память писателя увековечили так, как это было принято в отношении бесспорных классиков советской литературы. Правительство распорядилось о сооружении памятника и установке памятной доски, об издании «Избранного»; семье установили персональную пенсию, а его именем назвали пароход. Так неожиданно оборвалась жизнь одного из писателей, звонко воспевших вождя и не только одну великую стройку, но и всю его политику. Так щедро вождь воздал памяти своего певца... Было ли творчество писателя Сергея Алымова периода Беломорстроя по-настоящему искренним? Всерьез ли он считал, что подобное отношение власти к своему народу единственно возможно? Или же творчество для него было способом приспособиться и выжить в условиях концлагеря? Ошибся ли он в своем выборе? Жалел ли о прожитом? Кто теперь ответит на эти вопросы? Жизнь земная одна, и каждый из нас, как бы искренне того не желал, во второй раз её не проживет. |
||
