Валентина КОРОСТЕЛЁВА

«Жизнь моя — необычайна»...

Всего два года не дожил до 90 лет  видный русский поэт, наш современник Глеб Яковлевич Горбовский. Этот очерк был в рукописи книги «Строки и судьбы», что вышла 2 года назад в издательстве «Звонница». Но, когда я по согласованному плану заканчивала очерк о Евгении Евтушенко, - он внезапно скончался. И получалось, что среди 29 поэтов, героев книги,  жив оставался только Глеб Горбовский. Пришлось Георгию Зайцеву снять материал по соображениям издателя...

Почитая классиков, мы не должны проходить мимо творческих людей, вносящих весомую лепту в культуру России сегодня. Тем более, если встречи с их творчеством делают нас богаче в самом главном, духовном, смысле. Как показывает жизнь, только это богатство может сделать человека по-настоящему счастливым.

... Как ясно на сердце. Плывут облака.
Питается прошлое правдой живых.
И ветры, и воды, и взгляд сквозь века
бездонно-прозрачны, как пушкинский стих!

Цветы полевые растопчут стада,
затмит пролетающий спутник звезду.
Я верю, что правду спасёт красота.
Но кто от неправды спасёт красоту?

Очень интересно и в то же время трудно писать о современнике-поэте. Ещё нет устоявшихся воспоминаний, что отдельными ручейками вливаются в цельное море судьбы и творчества. Отклики, отзывы, а то и легенды порой противоречат друг другу, мешают объективной и правдивой картине. Так произошло и с незаурядной личностью, в чьей биографии материала - на остросюжетный роман, – Глебом Горбовским. И только давнее душевное притяжение к его стихам, не ослабевшее за десятилетия, - даёт мне право рассказать об очень известном ныне поэте, лауреате множества престижнейших премий (чего стоят – Государственная премия РСФСР, Александра Невского, Андрея Платонова, и недавняя – Союзного государства), но главное, поэте Божьей милостью, любимого читателями аж с первой его книги «Поиски тепла», вышедшей в 1960 году.

О Глебе Горбовском можно сказать то же, что и заметил Расул Гамзатов в отношении учёного, легендарного преподавателя Литинститута Георгия Куницына: «Судьба дала ему всё, чтобы стать плохим человеком, но он этим не воспользовался». В приложении к Глебу Горбовскому - чтобы стать посредственным поэтом, не сумевшем выбраться из той карусели страстей и событий, которой наградила его наша российская жизнь.

Много раз я слышала – и в студенческих, и туристских компаниях - по-своему озорные, непритязательные песенные строки:

«Когда качаются фонарики ночные
и темной улицей опасно вам ходить,
я из пивной иду,
я никого не жду,
я никого уже не в силах полюбить».

А дальше - уж вообще чуть ли не народное в 70-е годы:

«Сижу на нарах, как король на именинах...»

Тут надо сразу пояснить, что на нарах Горбовский, слава богу, не сиживал, разве что после скитаний по детдомам недолго похлебал каши в исправительной колонии для подростков, откуда благополучно сбежал, нашёл своего отца, что вернулся как репрессированный из дальних мест, с его помощью обзавёлся нужными документами и закончил, как все, семилетку. А до того и под фрицем в деревне у родных побывал, и, потеряв в эти годы мать, Галину Ивановну Суханову, вышедшую вторично замуж, был предоставлен всем ветрам жизни. И даже в армии умудрился двести с чем-то дней провести в качестве наказуемого. Тот ещё характер сложился у Глеба благодаря жизненным мытарствам в отрочестве. И не случайно даже названия некоторых его книг красноречиво говорят о тех годах: “Сижу на нарах”, “Флейта в бурьяне”, “Окаянная головушка”, “Распутица”.

БОТИНКИ
Как машины грузовые,
на резине мы ходили,
мы закаты коротали...
А вчера в универсальном магазине
мы купили греко-римские сандалии,
оплатили цвета пыли макинтоши,
в цвета стали мы представились беретах,
мы пошили сногсшибательные клеши,
надышались из нерусской сигареты...
И мелькали греко-римские сандалии,
и ходили мы — плакаты и картинки.
...Но всегда нас под кроватью ожидали
Грузовые эпохальные ботинки.

Однако это было и отражением того, что Горбовский сразу вошёл в круг неофициальных поэтов, то есть, не желавших плыть в определённом узком русле, диктовавшемся партийной властью, которая очень зорко следила в ту пору, кто чем дышит и кто что пишет. И не моргнув глазом посылала на те самые нары непослушных чад из среды интеллигенции. В Ленинграде, городе революции, это было привычным делом. «Двойная мораль в творчестве, - пишет Горбовский, - была как бы запрограммирована общественной моралью... Всё ещё было актуальным понятие неосторожное слово, которое не только не печатали - за которое давали срок...» И вот в такое время вместо того, чтобы бороться за мораль в любимом городе, Глеб Горбовский отличается «шедеврами», моментально разлетавшимися по улицам, проспектам и квартирам:

Ты любитель беленькой "Московской",
Я её поклонник с давних лет.
Вам клянётся сам солдат Горбовский:
В целом мире лучше водки нет.

А если вспомнить, как популярны были в те времена среди поэтов богемные «кухонные посиделки» и, конечно, не без вина (а кроме водки мало что и было), то такие мотивы в творчестве Горбовского были по-своему естественны и понятны. Евгений Евтушенко вспоминает: «С Горбовским меня познакомил Даниил Гранин, предупредив: «В нем много наносного, но, поверь мне, – он настоящий поэт».

А сейчас – о том, что не дало молодому человеку утонуть в подобной сумятице, зарыть в землю свой истинный талант, несущий свет читателю замечательными стихами с присущей только Горбовскому интонацией, в которой - и глубина, и афористичность, и точность, и душевность.

...Всё постепенно: красота
подспудно зреет в юном лике,
цветок на куполе куста,
тревога в журавлином крике,
всё, всё - внутри нас и вокруг -
заботе внемлет безупречной:
не перестраиваться вдруг,
но - совершенствоваться вечно!

Вот мы и нашли этот главный ключ, благодаря которому Глеб Горбовский открывал новые двери – туда, где живёт и процветает веками великая русская поэзия. Не случайно его любимыми авторами были и остаются Блок и Есенин.

Совсем не случайно! Широта натуры – на замах, на разрыв, притягивающая как искренних почитателей, так и недругов, естественность таланта, прямота до вызова узколобой официальщине – естественно, от Есенина, и - гармония слова и строки, высокая поэтическая культура, кровно связанная с фантастически близким и прекрасным Петербургом, - это, конечно же, от Блока.

Кстати сказать, Глеб Горбовский хорошо знал Николая Рубцова, и по сегодня очень ценит его поэзию. «На моих глазах поэт возник, на моих вознёсся, на моих — ушёл в небытие, оставив после себя светящийся след непридуманной, природной, как разряд грозового электричества, поэзии…» В связи с этим нельзя не отметить, что стихи Горбовского внутренне менее драматичны, ибо судьба пощадила его гораздо более, нежели Рубцова. Он, к счастью, знал родительскую ласку и внимание, в трудные моменты, особенно подростком, было к кому прислониться, получить помощь. Его родители были преподавателями, знали и любили русскую литературу, что не могло не передаться и сыну. Отец, Яков Алексеевич, в своё время получивший фамилию от деревни Горбово, откуда в Порхов переехала его семья, - был репрессирован по ложному, как тогда и водилось, обвинению в заговоре (было когда простому преподавателю думать о покушении на важных лиц!), отсидел
10 лет в лагерях, вернулся, снова стал работать и не бросил сына, когда тот по причине молодецкой удали и скверных на ту пору привычек чуть не сошёл «с катушек». Коварная нота дерзкого отчаяния не скоро отпустила Горбовского от себя.

...Сплю, садятся мухи, жалят.
Скучно так, что — слышно! Как пение...
Расстреляйте меня, пожалуйста,
это я прошу — поколение.
1956

Но жизнь продолжалась, с возмужанием приходила и ответственность за данный Богом талант. К тому же многое благоприятствовало этому. К примеру, в его комнатушке на Пушкинской в Ленинграде побывали чуть ли не все значительные поэты того времени, в том числе из Москвы. А это, смею заверить читателя, – дорогого стоит. Как говорится, с кем поведёшься...

Не напрасно, не случайно
жизнь моя — необычайна.
... Обмороженный, недаром —
на краю земли родной
не назвал судьбу кошмаром,
не рассталась жизнь со мной.
Стал приятель не напрасно
неприятелем в пути...
И прекрасно, что неясно
то, что будет впереди!
... Я лежу в траве пахучей,
Улыбаюсь муравью.
Знаю лишь, что будет – лучше.
И всегда на том стою.
1966

«Обстоятельства сложились таким образом, - пишет Горбовский о себе,- что институтского образования я не получил, в студентах никогда не значился, моими университетами было общение с людьми, и одним из своеобразнейших своих факультетов считаю житие на Пушкинской». И далее: «Безо всякой натуги мог бы я теперь составить отдельную книгу из одних только кратких описаний многочисленных визитов, нанесённых мне замечательными людьми в момент (длинною в 5 лет), когда проживал я на Пушкинской улице в 9-метровом зале ожидания».

Кроме ленинградских писателей, что естественно, среди его гостей были и москвичи, тот же Евгений Рейн, знаток западноевропейской литературы, сам поэт, и другие незаурядные творческие личности. В те годы общался Горбовский и с Иосифом Бродским, и с Николаем Рубцовым, и Александром Кушнером. Это было пиршество настоящей поэзии: часами звучали стихи Есенина, Цветаевой, Блока, Гумилёва, Пастернака… И, конечно, как же без песен Окуджавы, Высоцкого?.. Позднее в многочисленных писательских поездках он познакомился со многими поэтами, составлявшими в ту пору цвет литературы – и с Робертом Рождественским, и Булатом Окуджавой, и другими. Несколько раз и я была на подобных мероприятиях и, уже зная Горбовского как поэта, была несколько удивлена его сдержанностью и немногословностью. Не зря говорят: в России надо жить долго. Есть время не только пережить целые эпохи, но и задуматься над собственной судьбой. И уже не случайны такие слова Глеба Яковлевича: «Религия большинства поэтов – одиночество... И вырваться из одиночества можно, только идя к Богу».

... Миновали деревушку,
распечатали село…
Заглянули в храм-церквушку,
чтобы душу не свело.

Я воскрес, скажи на милость!
Хоть и поздно — не до сна.
И подружка распрямилась,
как гитарная струна.
«Никогда не поздно»

Но и на острое слово по-прежнему не скупился:

Очень странная страна,
Не поймёшь – какая?
Выпил – власть была одна.
Закусил – другая.
19 августа 1991

Шло время, выходили новые книги, имя Горбовского становилось всё более известным и значимым не только в Петербурге. Читателей подкупала искренность поэта, желание поделиться с ними своими сомнениями, а порой и бедами. И в то же время широкий взгляд на нашу действительность, верность традициям великой русской поэзии, щемящая душевная нота – поднимали его стихи к той планке, что преображает талант в нечто большее, ставит поэта в один ряд с истинными и любимыми мастерами русского слова.

... А я и до сих пор не знаю,
Была ли женщина - земной?
Она, как музыка ночная,
вся колебалась над волной...

И вся закутанная в ткани,
Как в шелковистый шепоток,
она столкнула шаткий камень,
и ожил заспанный поток!..
(«О женщине»)

Чуткое ухо расслышит блоковскую мелодию, столь любимую автором.

Долгий творческий и жизненный путь подвигли Глеба Яковлевича на прозу-исповедь "Падший ангел", в которой он, опять-таки не приукрашивая перипетий судьбы, делится с читателем тем, к чему пришёл и во что свято верит. В данном случае «свято» - слово не проходное.

Во дни печали негасимой,
Во дни разбоя и гульбы –
Спаси, Господь, мою Россию,
Не зачеркни её судьбы.

Она оболгана, распята,
Разъята… Кружит вороньё.
Она, как мать, не виновата,
Что дети бросили её.
1993

И уж вовсе – как выдох, как разряд энергии:

Немало стран узрел,
кочуя и бытуя,
но лишь одну воспел -
Россию, Русь святую.

Дожил Глеб Яковлевич не только до престижных литературных премий, но и до целой серии легенд, связанных с его именем, что несомненно говорит о его популярности, особенно в Петербурге. Пользуясь этим, некоторые литераторы не раз и не два выдавали себя за Горбовского, занимая от его имени деньги в те не слишком щедрые времена. Был и такой случай. Работая в экспедиции на Дальнем востоке (кстати, будущий большой поэт немало перепробовал профессий), Горбовский как-то зашёл в кафе или ресторан и услышал уже хорошо известные многим «Фонарики». Ещё не избалованный вниманием почитателей, Глеб с удовольствием сообщил ближней компании о своём авторстве. За что и получил по полной: не поверили! Мол, это чуть ли не народная песня, а тут всякие примазываются... Хоть Горбовский, как мы знаем, не из робкого десятка, но в этот раз победа явно обошла его: еле ноги унёс.

А подспудно все эти годы шла огромная внутренняя работа – та самая, вверх, к новым ступеням в судьбе и творчестве. «Пушкиных-то всегда было мало, - говорит он. - Единицы. Есть способные люди, одаренные, помазанные поэзией. Но надо, чтобы талант отшлифовался, вся шелуха отпала...» И подтверждал эти слова строками из самой глубины сердца. К примеру, о родной земле:

Слышу, как рушат её жернова
зёрен заморских прельщающий крик.
Так, разрыхляя чужие слова,
в муках рождается русский язык.
Пенятся воды, трепещет каркас,
ось изнывает, припудрена грусть.
Всё перемелется – Энгельс и Маркс,
Черчилль и Рузвельт – останется Русь.
(«Жернова»)

Последнее по времени важное событие в его жизни – присуждение литературной премии Союзного государства в июне 2011 года. Церемония награждения прошла в знаменитом Доме творчества литераторов в поселке Комарово близ Петербурга. Где, кстати, не раз бывали Анна Ахматова и Иосиф Бродский. С высокой премией его искренно поздравили друзья, коллеги по писательскому цеху и просто читатели. Приехали и гости из Беларуси, где Горбовского тоже хорошо знают, ибо на берегах Двины поэтом было написано немало стихов, в том числе лирических. Этому периоду - семейному и творческому - посвящена его "Белорусская тетрадь".

И ещё одно. Во все годы Горбовскому хватало как искренних почитателей, так и тех, кому не нравился его максимализм, а чаще просто правда, которая от известного человека в России всегда требует мужества.
Полистайте его книги, и вы найдёте немало стихов, подобных этому:

Вот мы Романовых убили.
Вот мы крестьян свели с полей.
Как лошадь загнанная, в мыле,
хрипит Россия наших дней.
«За что-о?! – несётся крик неистов. –
За что нам выпал жребий сей?»
За то, что в грязь, к ногам марксистов
упал царевич Алексей.

Достигнув в поэзии ощутимых высот, Глеб Яковлевич предостерегает новое племя: "Теперь, по прошествии не просто лет, но львиной доли судьбы, в назидание молодым поэтам скажу откровенно, бесстрашно,- самым вредным, губительным, тлетворным желанием для начинающего поэта является желание как можно скорее опубликовать свои стихи... Для развивающегося дарования нет ничего более гнетущего, разрушительного, иссушающего, чем желание славы. Желать должно себе совершенства. И не просто желать, а постоянно его в себе возводить (как себя - в окружающем мире). По кирпичику, по ступеньке...»

Остаётся закончить рассказ о Глебе Горбовском, конечно же, его стихами:

Хожу предсмертною походкою
по кромке ладожской воды,
оброс монашеской бородкою,
свершаю тихие труды…

Омытый банькою бревенчатой,
продутый рыбным ветерком,
живу, крещённый, но – не венчанный,
согретый русским языком.

Я думаю, читатель уже понял (или вспомнил), что и сегодня среди нас живут истинные поэты, чьи строки помогают нам лучше узнать себя и свою страну, дарят бесценные минуты радости... И как не быть благодарными тем, кто положил свою жизнь на алтарь русского слова?
 И в заключение – конечно же, стихи Глеба Горбовского:
 
Уходят праздные друзья,
и начинается мой праздник.
Я, как степенная семья,
разогреваю чай на газе.
Я, как примерный семьянин,
ложусь на островок дивана...
Как хорошо, что я один,
что чай желтеет из стакана,
что я опять увижу сны,
и в этих снах такая радость,
что ни любовниц, ни жены,
ни даже счастия не надо.