| |
***
Уж заучена наизусть
И ветрами в полях пропета
Песнь о том, как вещает грусть
Из-под сени седого лета.
Как в суровых, степных краях
Под раскаты грозы гремучей
Осень крестится на сносях
И кроит небо рваной тучей.
Как виновник унылых дней,
Барабаня по крышам снова,
Стаи кличущих журавлей
Гонит дождь из родного крова.
И срываясь с воздушных круч,
Чтоб разбиться росой и мятой,
Греет солнца прощальный луч
Эту рыжесть травы измятой.
Знать и мне, с головой туда,
В эту хворь и сырую муку!
Сколь ещё предстоит труда,
Чтоб постигнуть сию науку,
Что не всё выводить перу
Дифирамбы былому счастью.
Я крупицами соберу
Дань зачатому в ночь ненастью.
Осень
Луны надломленный ломоть
Упал в подпрудок как в солило.
И вид её - как кровь и плоть
Среди туманного белила.
Не мирно, тошно бьёт в виски
Необъяснимая тревога.
И мыслей рваные куски,
Как выдержки из некролога.
Да, осень, ты порой резка
Среди теней и млечных красок!
Где скрип прибрежного песка
И клейкий воздух, густ и вязок.
Где теплохладность бытия,
Как оскудевшая молитва,
В которой, молча предстоя,
Лишь созерцается палитра
Тоской продрогших серых дней
В порывах штормового ветра.
И лес с оскалом серых пней,
Привычно оголивший недра.
И чудится, что жизни нет.
И воля, кажется завяла.
Но попаляя этот бред
Из глубины чащобы, ала,
Пылает на ветвях листва
И яркая, живая краска
Не отголосок торжества,
А знак, что снова будет Пасха!
***
Стоячая вода в запруде
И предрассветная степенность
В едва заметной амплитуде
Соединили жизнь и бренность
В разительную тишину,
Ещё не тронули струну
Натянутого бытом нерва
И в серой дымке на кону
Покой, который будет прерван.
Ещё не виден след испарин,
Пока не вздымлен сонный чад,
Не смыт налёт ночных окалин
С цветов, которые молчат.
Всё только приуготовленье.
Не начатое восхожденье
По заповеданной дуге
Распада и преображенья,
Сокрытых ныне в зыбкой мге.
Миг ожидания не гложет
Под сенью спящих величин,
Лишь неуклонно время крошит,
Как изгарь гаснущих лучин
На тронувшемся небосклоне.
В густеющем цветном неоне
Взойдёт горящее кольцо
И медленно, в земном поклоне
Я в воду окуну лицо.
11.1920
I
А день был точно мельхиоровый -
Бескомпромиссно скуп и сер.
Лишь тонких рук изгиб фарфоровый,
От принятых судьбою мер,
Неспешно, но необратимо
Тонул в серебрянном дыму.
То страшная была картина -
Последний пароход в Крыму.
II
"Нет, милый друг, ступай, я не пойду.
Поклон от нас Монмартру и Парижу.
Так тихо стало в храмовом саду,
Как будто в первый раз его я вижу...
Что было свято, нынче не в цене,
То видно наша с братией огреха...
Ну полно, в путь! И передай жене -
Мне очень жаль, что не смогу приехать."
III
Хватило б только пары слов
Для сердца, что теперь смирилось.
Кокарда, крест и полуштоф,
И имя той, что не простилась.
Быть может...
Я быть может когда-то, как вы, доберусь до окопов,
И смогу осенить ратный подвиг походным крестом,
И тогда по плечу, кто-то близкий, с улыбкой похлопав,
Подытожит: "Теперь уж не сгинем в полях под кустом!"
И, быть может, тогда в самом деле всё сложится складно.
И мы сами вживую услышим парадную медь.
Иль напротив в какой-то момент, оступившись досадно
Мне придётся, в последнем поклоне склонясь, умереть.
Да, решительно страшно, но стало быть всё же честнее,
Чем беспечно листать в интернетах чужую беду,
А пока я неспешно бреду по осенней аллее
Средь дрожащих осин и скорблю, и молюсь на ходу.
По капле капля с жёлтого листа
По капле капля с жёлтого листа,
Как скоротечен миг, но неспроста
Холодным звоном бытие разбилось.
Ведь эта дрожь осеннего куста
Ни что иное, как Господня милость.
Что наша жизнь? Такой же вот излёт.
Когда исход уже известен наперёд
И весь вопрос сведён к тому, в какую
Нас стражу дня иль ночи призовёт,
Кто прежде Сый, исправив точку в запятую.
Но коль ещё не наступило время
Нам сбросить будней суетное бремя,
Я дорожу и этим серым днём,
И прислонив к холодной ветке темя,
Стою в саду под проливным дождём.
***
Перезвон по полям и трясинам,
По лугам васильковых цветов.
Поспешают к весенним крестинам
Стаи птиц из заморских краёв.
Полнит воздух такая свобода,
Что решительно хочется петь!
И скрипит одиноко подвода.
И не щёлкает грубая плеть.
Вот она, эта жизнь что с избытком!
Вот он старый, родительский дом.
И коль крат подъезжая к калиткам,
К горлу так же подкатывал ком.
И надежды знакомое чувство
Наполняло тревожную грудь.
Хоть за дверью безлюдно и пусто,
Но тот миг было страшно вспугнуть.
И какая-то скрытая сила
В красных почках на зрелых ветвях,
Всякий раз в жизнь покой привносила
Как молитвы в старинных церквях.
Вот и вновь целина отступает,
И приветливо клонится сад.
Что ж невнятно тогда сердце бает?
Был я только что рад иль не рад?
Как понять эту вольную волю?
Тот загадочный Русский бином?
То клянёмся в любви чисту полю,
То преступно молчим о былом.
То смиряем стальными шагами,
То пускаемся в пьяный разброд,
То тоскуем безмерно по маме,
То хулим свой страдальческий род.
И так щедро на мелочи тратя
Краткий век, душим хрипы в надсад,
От того что привычное: "Батя!"
Не кричат средь могильных оград.
Всё ж я здесь. Вновь в отеческом крае.
И сегодня мне хочется петь,
Как на вишне слезою стекая
Запеклась золотая камедь.
|
Русский Лес
Вальдшнеповский куплет отчаянно допет
И гаснут венценосные светила.
В штыки встречает лес израненный рассвет,
Но то не ночь его настропалила.
Щетинятся кусты, гудит сосновый бор.
И всё пришло как-будто бы в движенье.
На знаменный распев взял тон древесный хор,
Всеобщее свершая пробужденье.
Так отчего ж грубы тупые зубья хвой,
И медленно сгущаются туманы?
Не от того ль, что вновь готовится разбой,
И свору собирают басурманы?
От малых, от корней, береза, бук и дуб,
Научены пожарами и пнями,
Что их могучий лес хотят пустить на сруб,
И ввергнуть в печь горящими углями.
Великий Русский Лес, довольно же Ты спал!
Сомкни ряды и ширь бесстрашно своды.
Кто к нам с мечом придёт, тот навсегда пропал.
Запомните, беспечные народы!
Ветер в камышовой заводи
В тихом плеске серых вод слышен ветер,
И качаются слегка камыши.
Вновь на заводь, не спеша, сходит вечер.
А в округе - на версту ни души.
И похоже, что мне снился когда-то
Этот берег, там, где сняв сапоги,
Кто-то в форме рядового солдата
Всё смотрел на дождевые круги.
И просил он, чтобы шёпотом мамы,
И молился, чтобы песней отца
Отозвались поднебесные гаммы
По священной воле Бога-Творца.
И дрожали опалённые губы.
Лба касались три разбитых перста.
Только грянули враз горние трубы,
И явился в небе образ Креста.
И забилась боль, как малая птаха,
Под рубахой о сердечную клеть.
Это милость или Русская плаха,
На которой предстоит умереть?
Но он в пояс поклонился неспешно
И пошёл по камышовой воде
В синеву, что бесконечно безбрежна,
Растворяясь в серебристом дожде.
Может, это всё мне снилось когда-то,
Но с тех пор у безымянной реки
Всякий раз я поминаю солдата,
Когда вижу дождевые круги.
Я видел за туманом в поле месяц
Я видел за туманом в поле месяц.
На бледном фоне, молод, одинок.
Он будто направляясь в перелесец,
Понурив серп, вдруг замер у дорог.
И думалось, что, может, так, в шинели,
Стоят, когда уж некуда спешить.
Когда судьбой размыты параллели,
И порвана связующая нить.
И ветер пел: "Пусть даже поневоле
Судьбой назначен на чужбине срок.
А коль невмоготу, так выйди в поле
И посмотри с надеждой на восток.”
***
«Радости моей нет предела...»
(прп. Никон Беляев, трудовой лагерь в Кеми, 1930 г.)
Эта серость простывшего неба в осенних слезах.
И весёлостъ зелёных полей осенённых тенями.
Эта нежная песня о сердце в иссохших устах.
И следы на песке, нанесённые, тихо, ступнями.
Кто-то скажет, что дождь - только счёт неподвластных секунд.
Ну, а мне всё казалось, что так рассыпаются чётки,
Когда мерною дробью по крышам небесный корунд,
Разбиваясь, летел в крестовину барачной решётки.
И пускай мне не скинуть холодную тяжесть оков,
И с трудом разгибается стан изнемогшего тела,
Но когда осязаю просвет сквозь свинец облаков,
Понимаю, что радости этой уж нету предела.
***
"Это Родина, сердце моё,
Здесь не страшно устать и промокнуть…
Только бы чужедальних краёв
Не возжаждать – и там не умолкнуть!"
(Луценко С.Е.)
Мы костяшками сбитыми щелкнем,
Чтобы крепче сошлась пятерня.
В чужедальних краях не умолкнем,
Православная наша родня!
Нас склоняли по маме с рожденья,
Наши клички у всех на слуху:
"Оккупанты", "Кремлёвские звенья".
Расскажу вам как есть, на духу.
Пусть родился наш брат на задворках
И оставлен почти что в тылу.
Не пришлось нам ходить в гимнастёрках,
Но снося и упрёк, и хулу
Стало ясно, усвоив уроки,
И вкусив соль и прочего пуд,
Что рядов наших звонкие строки,
Провоцируют зуд у иуд.
И с тех пор, не боясь негодяев,
Отточив свой словесный посыл,
Кто ж из нас, сам с собой, как Исаев,
23-го горькой не пил?
Кто из нас про родную сторонку
На 9-ое в голос не пел?
Ведь и к нам принесли похоронку!
От чего ж мы теперь не у дел?
Пусть пророчат нам глад и болезни,
Но едины мы с вами в боях!
Слышишь, брат? Это русские песни
Не смолкают в нерусских краях!
***
"Кто меня найдёт, позаботьтесь о моей матери, сестре и брате.
Рудаков Роман Александрович. Город Батайск."
(Надпись на кирпиче оставленная русским солдатом. Марьинка. 2023)
"Нет времени, но надо написать
О самом важном, ну а после – в Небо…
а на земле есть брат, сестра и мать,
Их не оставьте без молитв и хлеба."
Читаю вновь. Пять слов в одну строку.
Всю жизнь твою, что уместилась в строчку.
О, Родина! Как часто на веку
Твои сыны так звонко ставят точку!
Один кирпич, а сколько силы жить!
Ещё кирпич, положена основа.
Возможно ли такой народ убить?
Ответ найдём в стихах молитвослова.
И я не знаю, можно ли объять
всю полноту, что уместилась в строчку.
Народ, услышь! Есть брат, сестра и мать.
Мы все - семья! Запомните! И – точка.
Разговор с Россией
Что мне крикнуть теперь, чтобы точно услышала Ты?
- "Ничего. Уж сполна. Ты и так не спокоен. Доколе?"
Ну а как же дарить мне Тебе полевые цветы?
- "Да никак. И потом, Я сама цветоносное поле."
Ну а что, если нужно Тебя от удара сокрыть?
- "Тут умельцев вагон, ни к чему твои хилые плечи!"
Неужели Ты хочешь смирить мою честную прыть?
- "Что за прыть не пойму, ведь пока что я слышу лишь речи."
Ну тогда докажу не словами – делами, в бою!
- "От таких неумех только стон и ненужная толча."
Ну а как же тогда показать, что я просто люблю?
- Ты же русский? Тогда помогай! И люби Меня молча."
***
"Как слой сухой зеленой краски в тигле,
шершава и суха ее листва
за зонтиком цветов, чья синева
их не проникла — только к ним приникла…"
("Голубая гортензия", Рильке. Р.М.)
Однажды муза, выказав претензию,
Швырнув её перчаткою в лицо,
Отметила умы, что про гортензию
Чеканили, как золото, словцо.
И заключила: "Ты, голубчик - "дикый".
А всё туда же прёшь, в калашный ряд.
И раз простак, то сколь угодно цыкай,
Но про таких с печалью говорят!"
Я было начал скалится в ответку -
Мол профиль мой совсем не плох в рядах!
Хотел сказать за свежую заметку,
С довольною улыбкой на устах.
Но был не ловок в выборе позиций,
Встав супротив объёмистых зеркал,
И весь задор вдруг выпорхнул синицей,
Когда увидел собственный оскал.
И вдруг прорек ей: "Эка мудрость - драка!
Долой скандал, давай на брудершафт!
Поэт я иль сутулая собака?
Исправлюсь! И ты скажешь: "Гут гемахт!" |
