|
Фото автора
***
Здесь травы в рост почти до окоёма,
с гнездом голубки у просёлка крест…
А всей деревни – два линялых дома,
что спорят с обезлюдьем этих мест.
Здесь году счёт – с Николы до Николы,
поскольку он – «ближайший до Христа».
И мужика «обличием с иконы»
легко, к примеру, встретить у моста.
Здесь на столе – на удивленье просто:
парное, хлеб да бахчевая снедь.
Здесь праздники справляют на погосте…
А с кем ещё «от счастья пореветь?»
***
Просёлок. Татарник. Табун за околицей.
И спелой клубникой пропахший угор.
В травище по плечи - берёз белостволица.
Крылатая воля! Безбрежный простор!
И, вроде, давно я тоску пересилила -
бывала судьба и со мною щедра.
Но манят и кличут омытые ливнями,
спалённые солнцем родные ветра!
***
Ах, с этим буйством нету слада –
июльских мальв дремучий бор!
Шмелям пресыщенным отрада
их разномастный коленкор.
В них, пересыпанных цветами,
весь мир заполонив собой,
взахлёб, - о чём, не помнят сами! -
цикады гомонят гурьбой.
Замрут, как дети от испуга,
когда с корзинкою в руке
я пролечу вдоль стёжки вьюгой,
следы оставив на песке.
И там, за маревом в долине,
исчезну в сонме диких трав,
в терлич-траве, в степной полыни,
собрав в охапку сон и явь.
…Сакральность солнечного света,
волхующего сквозь плетень,
янтарность яровых ранеток
в тазу, кипящем на плите,
сдуревший от восторга пивень,
разголосивший близь и даль,
и ахнувший сквозь солнце ливень,
что мальвы окунул в сусаль…
Посмотришь в радостные выси,
и в десять беззаботных лет
вдруг сердце заискрится мыслью:
конца и края счастью нет!
***
Заря вознеслась, и над полем,
над лугом, где мчит грузовик,
над горсткой берёз белоствольных –
снопы золотых повилик.
Плотицей блеснула под кручей
упавшая в полночь звезда,
жемчужною росною тучей
вдоль поймы легла резеда.
Плеснулась широкою песней
черёмухи майская цветь.
Лучат голубые пролески
очей милой матушки свет.
Нарядной скатёркой столешню
накроют для жданных гостей,
покличут соседей поспешно
наслушаться свежих вестей.
Пожарят на сале яишню,
блинов от души напекут,
бутылочку свойской отыщут,
в саду самовар заведут.
Хмельные потом под окошком
от счастья затеют опять
плясать и вовсю под гармошку
частушки до свету страдать.
Душа воссияет от лада,
Прошепчет, случись, на краю:
«О, Русь, драгоценная Лада!
Не верю в погибель твою!»
Не верю в надрыв твой сердечный,
и в незаживление ран,
и в русский "авось" наш беспечный,
в дырявый извечно карман
покуда в селении нашем, -
я знаю: врагам не с руки, -
всем миром и сеют, и пляшут
родные мои земляки.
***
Отцовский патефон
да стопка грампластинок.
Да лучик золотой
сквозь тюли на крылечко.
И не горчит душа
погорклою рябиной,
затеплилась опять
пасхальной яркой свечкой.
Навеки позабыть
о снах своих кромешных.
Ложиться и вставать
под запахи шалфея.
Не вспоминать, что мир
уже не станет прежним,
что не скучать о нём
пока что не умею.
Смотреть, как день летит
за дали от порога,
по комнатам ходить
босой, простоволосой.
Неспешно толковать
пред образами с Богом
и райских птиц кормить
с ладони спелым просом.
***
Косынки ситчик, сладкий дух
кипящих пчёлами акаций.
Тропе, спелёнутой в лопух,
нет сил от зноя просыпаться.
В версте от хуторских дворов,
на омутке у водопоя,
дождь тучных проливных коров
в подолы поймы звонко доит.
Лишь только от работы взмок,
айда в покосы куролесить…
Косынка в меленький цветок,
что луговин бескрайних пестрядь.
О, щедрый на дары июнь!
О, росные твои сафьяны
из бело-серебристых лун,
из мяты, сныти и тимьяна!
Благословенен твой полёт,
твои поля в хлебах молочных,
и первый с разнотравья мёд,
и огурец хрустящий, сочный,
парной реки аквамарин,
шипя, в который солнце никнет.
и крест – дубовый исполин,
что по колено в повилике.
***
Золотые кубышки,
мотыльки на песке.
Переспелою вишней
тонет солнце в Оке.
Камыши да рогозы,
да ещё краснотал.
И сомище бесхозный -
с мокрым брюхом причал.
Перезвон колокольный
колыхнул небосвод -
храм к вечере окольный
созывает народ.
Купола на быстрине
так небесно легки.
Их в прорухе, иные,
помнит сердце реки.
До Покрова – три срока.
Пышноцветный июнь.
И в анисах высоких
белолетняя лунь.
Дышит пойма покосом,
где-то в нём коростель
на скрипучие росы
расстилает постель.
***
Вечер ложится подшалком на плечи,
лентой закат зашелковился аленькой.
Только затеплю Заступнице свечку,
вспомнится голос Григорьевны старенькой.
В зимнюю ль вьюгу на жарких полатях,
в Троицын день ли в анисах на лавочке,
вдруг позабудет, бывало, ухваты,
вдумчиво речь поведёт «о заглавнейшем».
Мол, присмотрись-ка, внучонка, пошибче:
Спас, он повсюду: и в небе, и в зёрнышке…
в хате… - а как же? - живёт на божничке,
под рушниками, что в Красном уголушке.
Люду простому всевидящим взглядом
жизнь и судьбу окормляет, сердешный.
Чтобы дела на подворье шли ладом,
хлЕвы осветит, хлеба на столешне.
Не позабудет кормилицу-печку,
в донниках старые дедовы борти,
даже гусей, гомонящих на речке,
даже букашек в цветущем осоте…
Дробно покрестит, бывало, рукою,
с Богом бабуля и полет, и косит, -
в хлопотах днями не знает покоя.
Ночью, как лягут в свекольниках росы,
вновь с Ним толкует, о внучиках просит.
***
Мулине цветастой ниткой
где крестом,
где дивной гладью
без рисунка,
по наитью,
вышивает палисады
яркими лучами света
на холстах июльских
Лето.
Но Илья прокатит громы -
вспыхнет август,
словно свечка,
мальвы выгорят у дома…
Лишь душе сиять извечно!
Только ей
дано запомнить
всю сакральность этих линий,
этих форм,
и этих красок,
чтоб в морозной зимней стыни
в днях простуженных,
ненастных
смаковать по тем приметам
под чаёк с вареньем
Лето.
|
***
Полымем донник. Табун у мостков.
Вёдро. Над хутором небо с Николы
треплется синим, линялым платком,
словно забыл его кто-то на кольях.
Шлёпает полдень в ракитках вальком -
камушком плёхает эхо вдоль речки.
Кадки в затоне. От них чесноком
тянет и духом густым огуречным.
Там, присмотрись, златошвеи-стрижи
солнца кудель размотали на нити.
Плёс, словно в пяльцах, в кувшинках лежит -
жмуркими бликами вышитый ситец.
Вёдро. Просёлок змеит бережком.
Лютики в пыль осыпают веснушки.
Помнится, ехал возок из лесков…
Детство струилось беспечной рекой…
В сене - не я ль? – загорелой рукой
пригоршей ела малину из кружки?
***
Денёчек до донышка выпит,
анисов, почти невесом.
Цветущею дышится липой
и мятою, и чабрецом.
Околица и белостволье,
луга и селенья окрест
притихли, и лишь с колокольни
кропит золотой благовЕст.
Да где-то в просвирниках томных
закатным лучом, как смычком,
пиликают неугомонно
кузнечик с весёлым сверчком.
ЛЕТО
Сквозь тюли капало, текло
веснушка за веснушкой,
им, золотым, подсчёт вело
наперебой с кукушкой.
До голыша разнагишась,
ронялось с плёхом в плёсы,
стирало дней цветастых бязь
под вечер в рясных росах.
И на крылечко наугад,
на манкий свет светила,
лишь угли дожуёт закат,
к нам бражницей спешило.
И птицей Сирином в окно
вещало сны подлуньи.
И драгоценное вино
варило из петуний.
***
Цикадами ночь стрекотала в анисовых ситцах,
пыльцою подлунной кропила цветы в палисаде.
И явственно так, словно мне это вовсе не снится,
от поступи чьей-то скрипели в дому половицы,
и глаз не смыкал Чудотворец в старинном окладе.
Черствеет душа, остывает в разлуке с природой…
Моя ль в том вина, или век наш, бездушный, повинен?
Не хожены стёжки - и в сердце скулит непогода.
И саднит печаль, став мучительной раной за годы -
совсем истончилась сакральная связь-пуповина.
Опять закипают в родимых долинах анисы,
к полудню завит палисадник златой повителью,
над поймой двух радуг цветастых легли коромысла,
в берёзовых кронах умытое солнце повисло
опять без меня… Без меня здесь рождались, старели…
А ночь напролёт от любви изнывали цикады,
и спать - хоть убей! - не давали в дому половицы.
И я! Это я! Приглядись: вдоль вишнёвого сада
чуть свет, по заре - даже росы ещё не обмяты -
в косынке белесой иду за водой на криницу.
***
Вот и в дубравах
волхвует марьянник,
маковка лета
упёрлась в зенит.
И на задворках,
где старый омшаник,
сныть до небес
белым варом кипит.
Дождик слепой
прибежал и на ощупь
пересчитал
на бахче огурцы,
хлопнул калиткой,
присвистнул и в рощу
вывел на волю
коня под уздцы.
Сколько в лугах
нынче спелого света!
Время идёт
посолонь, а не вспять.
Скоро под горку
покатится лето,
и не стреножить его,
не взнуздать.
***
Свежей травки на телегу -
лето ягодкою манит.
Нокнем, свистнем, коник пегий
потрусит по ранней рани.
Бор нахохлится, но впустит:
«Чай, давненько не пугались?!»
И костьми валежник хрустнет,
буча ёкнет потрохами.
А потом ка-ак жамкнет юшкой
меж корней болотных сосен!
«Слу-шай чу-тко, чу-тко слу-шай!» --
с дрожью шепчутся колёса.
…Хоть и думки заполошны:
«Чудится?.. Иль воют волки?..»
По одной, а где пригоршней
намалинили кошёлки.
Вечер травы клонит долу,
дерева темнее стали.
Под завяз полны подолы -
белых тоже «наломали»!
По сапфировой эмали
ночь сусалит густо звёзды.
«Так-так-так-так, за-дре-ма-ли», -
шепчут конику колёса.
***
Маковка лета, а дождик верёвкой
мир исхлестал вкривь и вкось, окаянный.
Сад, скрежеща, измолол в кофемолке.
Только и радости, что на веранде
полымем жарким пылают герани.
Только одна лишь осталась отрада –
чай заварить на кипрее-душице…
Дождь, видно, вызнал про наши разлады…
Кажется, ломтик ещё мармелада
где-то белёвского в доме хранится.
В плед, что достался в наследство от мамы, -
помнишь? как в руки твои, закопаться…
Знаешь, а дождь – не такая уж драма.
Может, он мне нынче друг… самый, самый.
Друг настоящий, не ждущий оваций.
***
Как светлица, душа под завяз переполнена светом
заревых, босоногих, в белёных рубахах берёз.
Так ей хочется, всласть надышавшейся волей и летом,
показать и тебе этот вышитый шёлковой гладью покос.
Провести подсинённым, как тюли, шалфейным просёлком,
помолчать средь травы, расстрекоченной вдрызг, донельзя.
И руками всплеснуть: в жаворонковом небе высоком, -
ну, смотри же скорей! - Матерь Божья над Русью идёт на сносях.
За пропахшим укропом и чем ещё Бог только знает,
с земляничиной спелой и сеном в пшеничных кудрях,
за улыбчивым ветром отправиться в след, как по раю,
напролом в купырях и анисах, просветы и стёжки торя.
Будет солнце ронять на ходу золочёные спицы,
будут ласточки, вечер почуяв, всё ниже кружить,
запорошатся звёздным пшеном, поднебесные ситцы,
и слетятся жуки-светляки ворожить в придорожную сныть.
И зацвиркают песню извечную струи в подойник,
полной грудью вздохнёт, освежившись росою, земля,
и наденет на косу река свой туманный повойник,
и прольют лунный свет серебром на дома и дворы тополя.
***
Долиной бреду
вдоль цветущей полыни,
потом
вдоль хлебов переспелых.
На взгорье
в небесной своей палестине
колышатся в мареве,
синем-пресинем,
три купола церковки белой.
Сорву колосок,
разотру меж ладоней
и зёрна очищу от плевел.
Жую и смотрю:
на берёзовом склоне -
почудилось даже, что слышу, -
как кони,
зажмурившись,
хрумкают клевер.
Почую, душа встрепенулась
и шепчет:
«Смотри!
Насмотрись и запомни,
как плавно парит
над равниною кречет,
как весело плещутся дети на речке,
какой нынче звон
не-ве-со-мый.
Залитому солнцем
цветастому лету
в диковинку осени-зимы,
но время устанет,
ведь всё в мире тленно,
Не тленна лишь память,
что полнится светом,
с которым под силу
и крест непосильный».
|
