ХОРОШО!

А, правда, люди у нас стали жить лучше. В каждой семье по две машины. Приедешь чуть позже обычного  во двор своей родной девятиэтажки — негде припарковаться! Раньше что? Даже несчастный «Запорожец» на ночь под вольным небом не оставляли, берегли. А сейчас — сколько машин ночует во дворе! Да каких! Любо-дорого рассмотреть.

А утром, когда вся эта красота проснётся и ринется на городские дороги, к слову сказать, хорошо подлатанные и местами заасфальтированные, тут не зевай, если ты пешеход. Хотя, в общем, и здесь дела обстоят прилично: переходов наделали, зебр нарисовали. Правда, ребята на красивых машинах — лихие, им на ограничитель скорости — плюнуть и растереть, так что не ко времени зазевавшихся пешеходов и указатель не спасёт. Вот хорошо ещё придумали: в некоторых местах лежачих полицейских примостили — для очень уж крутых автолюбителей. Так что иди и не бойся!

Вообще, сейчас всё лучше стало. Когда это было видано, чтоб с утра по телевизору рассказывали, какой продукт хороший, а в который гадость подмешена и разные там Е-вредные добавки! Или то, что на замороженной рыбе больше льда, чем сама рыба весит. Или кожаные куртки, которые вам втюхивают, совсем не той фирмы, что на этикеточке написано. То есть ясно дают понять простым гражданам: хочешь — бери, а не хочешь — как хочешь!

Даже рассказывают, куда пойти пожаловаться! Только ты, уважаемый читатель, лучше туда не ходи, если дорожишь своими кровными нервами.

Интересно живём, грех обижаться. Все знают, что в ЖКХ жульничают, а ничего сделать нельзя. И платят послушные граждане и за себя, и «за того парня», и за якобы горячую воду, и за газ для общественных нужд, и за воздух вокруг теплотрасс…

 А пенсии считают вообще, как Бог на душу положит! Потому что в расчётах сами начислители давно запутались. Им хотя бы найти, куда пенсионный фонд испарился…

Может любезный читатель в этом месте плюнет и сердито отвернётся, решив, что это какая-то зловредная и злопыхательная статейка, форменное искажение всей нашей прекрасной действительности. Ведь, что ни говори, а полки от товаров прогибаются, в каждом доме полная чаша всякой всячины, и даже для кошечек и собачек придумали изысканную еду и парикмахерские салоны.

Но пусть он не спешит расстраиваться и отворачиваться. Автор напротив подчёркивает, что сейчас стало значительно лучше, чем в далёком и плохо организованном прошлом. А всё это безобразие он описывает просто так, «для разбега» перед историей, правдивой и оптимистичной, которая как раз и подтвердит, что всё в нашем мире изменилось в лучшую сторону.

Эта история, может, и не для всех интересная и мало поучительная, а в силу неискушённости автора не содержит колоритных описаний и «душераздевающих»  страстей, но всё же на определённые мысли склоняет терпеливого читателя.

Итак, в некотором небольшом городишке, в жактовском секторе, в одном доме, построенном ещё в начале прошлого века, жили-проживали несколько семей разнородных по составу, по возрасту и по основному виду деятельности.

Тут надо сделать небольшое отступление и пояснить молодым людям, которые, возможно, отродясь не слыхивали, что это за таинственный и древний «жактовский сектор» и как его воспринимать.

А воспринимать, как отошедшее в историю, но окончательно не забытое явление, когда в младые годы советской власти  бывшие барские дома дробились на отдельные, поначалу дармовые, квартиры, и в них  вселялись семьи бедняков, военнослужащих  и оставшаяся от старого режима прислуга. После нескольких указов сверху, которые скучно перечислять, такая форма собственности преобразовалась в жилищно-арендные кооперативные товарищества, а дома стали прозываться жактовскими.

Это были милые добротные квартирки, с отдельными входами, с централизованным отоплением, с водопроводом и часто с небольшим участком земли рядышком. И только туалет был общий на общем же дворе, который, надо сказать, содержался силами жильцов в приятном и уютном порядке. Все хозяева знали друг о друге всё или почти всё и мирно сосуществовали из поколения в поколение.

Чтобы не погрешить против истины, можно припомнить, что время от времени кое-кто из соседей схлёстывался между собой из-за каких-то пустяков. Как, например, глуховатая бабка Степановна из четвёртой квартиры чуть было не написала заявление в милицию на Никитку Коробова. Она всем жаловалась, что сосед остро её не любит и придумывает ей какие-нибудь козни. Никитка, конечно, стучал ей в стенку и кричал, чтоб она приглушила телевизор, иначе он не может воспользоваться своим правом по Конституции получить покой после ночной смены. Но достоверно и то, что никаких злобных замыслов Коробов не имел против глухой соседки. Однако Степановна, когда вдруг увидела на своей крыше кирпич, сразу решила, что это — мстительное дело скандального Никитки. Не было кирпича — и вдруг есть! Значит, кто-то его туда забросил.  Из-за этого треснул один лист шифера прямо у зонтика от дождя над входом. Бабка ругалась на чём свет стоит и грозилась, что такое хулиганство так просто соседу с рук не сойдёт. Так бы, может, и случилось, если б не пришёл племянник Степановны и, вникнув в суть конфликта, смеялся до коликов в животе. Оказывается, это он, ликвидируя течь у тётки на потолке, положил на крышу  кусок шифера, с отколотым углом, а чтобы лист не снесло ветром, придавил его кирпичом. Потом все рассказывали этот случай, как местный анекдот.

 А вообще соседи жили в доброжелательстве и миролюбии. Всем двором провожали подросших сыновей в армию, устраивали счастливые свадьбы, а кто помрёт — дружно хоронили.

В нашем описательстве будем делать упор на две семьи, которые жили через стенку, и выходы у них были на одно крыльцо. В первой из квартир удобно расположился токарь Алексей Поликарпович Дубинин с женой Зинаидой Марковной и двумя дочерьми, в другой — интеллигентная немолодая Зоя Климовна Чацкая со своим малолетним сынком Константином. Время, к которому относится начало повествования,  было, что ни на есть, самое застойное — конец семидесятых.

Зоя Климовна работала преподавателем географии и учила ребятишек в городской школе. Она была невысокого роста, на голове носила немодную «гульку» и одевалась в строгие серые или синие платья.

На окошках у неё висели тонкие тюлевые занавески, и со двора виднелись на подоконниках герань с красными бутончиками и другие занятные  цветы. В большей из двух комнат у Чацких в углу стояло полированное пианино немецкой фирмы «Ed.Seiler», купленное ещё до войны самой Зоечке, рядом — телевизор «Рекорд». Посредине зала — круглый стол, покрытый бархатной скатертью с бахромой. Вокруг стола в чётком порядке размещались четыре венских стула.  У противоположной от пианино стены солидно возвышался диван, обтянутый коричневым дерматином и со слегка продавленным сидением посредине. А у окна сверкал парадной посудой быкастый буфет.

В спальне главное место занимала никелированная кровать с горкой подушек под ажурной накидкой. Там же стояли двухтумбовый письменный стол, на котором Зоя Климовна писала свои школьные планы, рядом этажерка с книгами, а в углу у двери большой шифоньер. На нём висело  зеркало, которое местами потемнело от времени. На столе блестел циферблатом круглый будильник, он громко «чеканил» свой ход.  Вся обстановка, кроме телевизора, казалась перетянутой из сталинских времён.

У соседей через стенку было всё проще и современней. Гарнитур тёмной полировки, софа, два мягких кресла, торшер и палас. У девчонок в комнате тоже симпатично и по моде.

Дубинина работала на швейной фабрике и была активисткой от профсоюза. Она любила декольтированные платья и ежегодно делала химическую завивку.

В доме Зинаида Марковна тоже всем заправляла. Это она организовывала отмечание праздников, сборы на детские новогодние подарки и помощь на похороны. Однажды ей пришлось взять на себя снаряжение в последний путь скончавшегося от инфаркта мужа Зои Климовны — инженера Василия Фёдоровича Чацкого, так как  соседка была совершенно подавлена и недееспособна. Костику тогда исполнилось всего десять лет.

Зиночка старалась, как могла, поддержать Зою Климовну в её нежданной беде, и, хотя была на пятнадцать лет моложе соседки, женщины потом примерно сдружились и оживлённо общались по хозяйственным и житейским вопросам.

Костик рос вундеркиндом, как и положено сыну пожилых образованных родителей. Он играючи осваивал иностранные языки, талантливо музицировал, и все знакомые хором пророчили ему блистательное будущее.

В семье Дубининых тоже подрастали прелестные дочурки, и Зинаида Марковна даже держала в уме тайную мысль, что, может быть, когда-то Костик женится на её младшей Таточке, и приятно фантазировала по этому поводу.

Но жизнь сказала: «Держи карман шире!» Вскоре Алексею Поликарповичу дали квартиру в новом спальном районе, и семья Дубининых с радостью переехала и «расширилась», так как новое жильё было несколько больше прежнего  и содержало все положенные удобства.

Сначала подруги часто перезванивались и даже обменивались визитами.

А Таточка… Ох, Таточка! На втором курсе медицинского техникума она спуталась с сыном рыночной торговки, «запаслась» к зиме ребёнком, и её в срочном порядке пришлось отдать замуж. Костик же окончил очень, как оказалось, нужный институт и уехал работать за границу.

А в стране новые хозяева жизни всё что-то перекраивали  и перестраивали, чем и до сих пор не устают заниматься.

Зинаиду Марковну смыло первой же волной сокращений и, чтоб не пойти прямым курсом на дно, она устроилась в частную хлебопекарню помощником пекаря. Приходилось вставать в четыре утра, таскать тяжёлые кастрюли с опарой, но это ещё ничего. Другим было гораздо  хуже. Например, дочке Таточке: без работы, без пособия, с маленьким Тимурчиком на руках, впору идти на панель, если б не мать с отцом. 

— А как же муж, торговкин сын? — спросит досужий читатель.

Да подался куда-то в поисках лучшей доли и сбежал насовсем. А чиновники, чтоб алименты с него стребовать, не могли найти его или только делали вид, что искали…

 Время такое наступило, неразборчивое. Где уж там старых соседей вспоминать, когда б самим выбраться…

Эх, дорогой читатель, как ни начинаешь петь «за здравие», а неизменно «на упокой»  сбиваешься! Но это всё невзначай да ненароком. А так, конечно, жизнь неуклонно, хоть и хромая на обе ноги, карабкалась в гору и всем на удивление, наконец,  устаканилась и снова стала для серёдки общества заманчивой и привлекательной.

Вот и герои нашей истории, тягучей, как тянучка, спустя двадцать лет всё-таки встретились и ещё при таких потрясающих обстоятельствах!

Как-то зацепила Зинаиду Марковну соблазнительная реклама. Будто бы открылся новый супермаркет и скидки там небывалые!

Собралась она и поехала. А район-то как раз вблизи её старенького жакта.

Тут-то Зинаида Марковна и вспомнила о давней подруге: «Как там Зоя Климовна? Ей, поди, уж девяносто! Жива ли?»

«Зайду, проведаю, — не выдержала она. — Может, кого из старых соседей встречу. Новости узнаю. Про Константина расспрошу. Женился ли?»

Купила гостинцев в новом магазине и по колдобинам, бывшим когда-то асфальтированным тротуаром, добрела до знакомого дома. Перекошенная калитка, как и сорок лет назад, закрывалась на крючок изнутри. Зинаида Марковна дотянулась рукой до запора, откинула крючок и вошла.

Кряхтя и охая, (сама уж не молодка) еле взобралась на давно некрашеное крыльцо, звякнула в дверь. Выглянул молодой человек. Незваная гостья с пристрастием оглядела его: не внук ли Климовны?

— Чацкие? — удивился парень. — Должно быть, на карете уехали.

— На какой карете! — обиделась Марковна. Она мечтала попить у бывшей соседки  чайку, «покалякать» о том - о сём.

Во двор вышла немолодая женщина с тазом выстиранного белья. Через двор, как и полвека назад, тянулась бельевая верёвка.

— Галя! Ты? — узнала вдруг Марковна и, торопясь, спустилась по ступенькам.

— Зинаида Марковна! Какими судьбами?!

— Да вот, к подруге зашла, — погрустнела гостья. — А она, видно…

— Жива! Жива Климовна! Только… сынок её в богадельню сдал. А квартиру продал.

— Что? Костя… Не может быть!

Галя вздохнула.

— Вот так в жизни бывает… Как она ждала его! Как просила не уезжать…

Да что ж мы стоим! Пойдём ко мне. Я вот сейчас только бельё развешу…

Когда они прошли в её маленькую комнатку, Галя сказала:

— Я теперь одна. У Толи другая семья…

Дубинина покачала головой. Честно сказать, она почти не помнила этого Толю. Её беспокоила судьба Зои Чацкой.

Когда хозяйка разлила по чашкам чай, Марковна, подкладывая в тарелку прикупленные в супермаркете ватрушки,  снова спросила о Климовне, как же так вышло, что родному сыну не нужна стала? Уж она его любила… уж как тряслась за ним… Вот тебе и Костик — мамин хвостик!

—То-то и оно! Костя же в Австралии живёт. Семья у него там. Говорят, он  хотел мать туда взять. А она — ни в какую! Вот он её в Дом престарелых и определил. Одна-то она жить не могла. Ей уход нужен.

Зинаида Марковна вспомнила казённый дом на окраине города, обшарпанный и захолустный, где доживали свой век одинокие, больные  старики и старухи, и ужаснулась. Кто не боялся там кончить?..

Будто читая её мысли, Галя встрепенулась:

—Да там сейчас хорошо! Палаты — что барские апартаменты! Чисто, уютно. Кормят, как на убой! Развлекают! Медперсонал внимательный, специально обученный. Бабки и деды там такие активные!..  Женятся даже!

—Да ну!

—Точно! Давай в воскресенье в гости к  Климовне сходим.  Может, и мы себе дедков присмотрим! — засмеялась Галя, и всё её сдобное тело заплясало как ягодное желе на центрифуге.

Вот, и в самом деле, есть от чего радоваться! Пусть будут спокойны  и счастливы наши сыновья на милой чужбине! Всё у нас хорошо. А будет ещё лучше!

ВРАЖДА

Баба Клава сквозь тюлевую занавеску всматривалась в противоположную сторону улицы, где работала в палисаднике проворная чернобровая женщина. Рядом, опершись на штакетник, стоял сын Клавдии Сергей и пытался завести с соседкой беседу.

Вишни под окном лишь слегка приукрасились гофрированными зелененькими веерками и не застили обзор на  «наблюдательном пункте».

— Гляди, гляди, — сказала баба Клава Ваське, побочному отпрыску дородного «сибиряка». — Опять Серёга возле Галки ошивается.

— Мы-ыр! — лениво ответил Васька, не меняя вальяжной позы на тёплом подоконнике. Это означало: «Природу не обманешь…»

Васька был слабым звеном в кованом Клавдиевом характере.

— А может, пускай?.. Авось, остепенится, — озвучила свои раздумья Клавдия, стараясь заглушить всколыхнувшийся под ложечкой холодок.

Васька заурчал, как включённый агрегат, подставляя заушье узловатым хозяйкиным пальцам, блаженно принимая привычную ласку.

…Когда Светка, жена Серёги, выгнала его, он вернулся к матери. А куда ж ещё? В отчий дом, хотя отца уже пять лет в живых не было.

Клавдия сначала закудахтала:

— Да куда ж теперь? Да как же это…

А потом угомонилась. Серёга рукастый, любую работу по дому сделает, даром, что к водочке неустойчив. «Что ей, этой Светке, надо было? — Сердилась в душе мать. — Да и пьёт он не больше других!» Так ей казалось. Пока не стала жить бок о бок с озлобившимся, скорым на едкую грубость сыном.

А озлобиться было от чего. На заводы, куда ни ткнётся, приёма нет. В порту тоже работы не нашлось, кроме самой тяжёлой, куда Серёга из-за расхлябавшегося здоровья идти не хотел: в сорок два года он уже мучился ревматизмом.

Зато дружков-приятелей объявилось… Лезут и лезут, не отвадишь! И все беспутные, редко кто из них женат да к делу приспособлен. То в аварии разбился, то в бизнесе прогорел, то по пьяни за ворота выставили. С утра начинают гужеваться: где бы опохмелиться.

— Когда работу найдёшь? Ты бы на биржу пошёл, Серёжа, — подступала мать.

— На биржу! Заклевала! Пока гражданства не будет, ничего там не обломится! — Бесился Серёга, швыряя ложку в миску с недоеденным супом. — Готовить разучилась!.. Варишь бурду какую-то! Мяса уже две недели не нюхали!

— А ты деньги-то на мясо давал?

Сергей хлопал дверью, выходил на крыльцо курить. Докурив, скукоживался и уже с неловкой ухмылкой клянчил:

— Мам, дай червонец…

Клавдия знала, что пропьёт, поджимала губы, молчала.

— Ну, дай, говорю. С первой получки верну.

— Когда она будет, получка-то твоя? — ворчала мать и лезла в потайное место за червонцем.

… Перед армией Серёжка заегозил жениться.

Само по себе — дурость, а когда узнали с отцом, что в невесту примечтал он себе ладненькую и дзыгавую, с будто углём нарисованными бровями Галку Козыреву, Клавдия себе решила: только через мой труп.

Мать Галкину, горделивую Полину, — на дух не переносила. Растила та дочку одна, держалась среди «уличных» независимо. Раньше она работала в банке кассиром, да по какой-то причине ушла и устроилась кладовщицей на склад.

Галка была сверстницей Сергея, а в тот год заневестилась, расцвела. Медицинский техникум оканчивала.

Решительно, без колебаний разладила тогда Клавдия свадьбу молодым. С лихой горячностью отправила сына к двоюродной сестре на Украину. Там он выучился на судомеханика, отслужил. После ходил в дальние плавания на красивых «многоэтажных» судах.

Приедет, бывало, в отпуск. Статный, с чёрными кудрями, красивый. Идёт мимо дома Козыревых, поглядывает, не покажется ли Галина. Да она уж замуж выскочила, жила в другом конце города, сына родила.

Через четыре года и Серёга пару нашёл — белобрысую тоненькую Светку.

— Больно дробненькая, — сокрушалась баба Клава в кругу соседок, когда Сергей привёз жену знакомить. — Как рожать-то будет?

Ничего. Родила. Теперь уж Иришке шестнадцать лет.

…Баба Клава увидела, что сын повернул к дому, отпрянула от занавески.

Он вошёл, непривычно весёлый и, вроде, не сильно навеселе.

— Что поесть, мать?

Рослый, немного грузный уже, присел на табурет. Клавдия засуетилась, выставляя из холодильника снедь, наливая в тарелку свежий наваристый борщ.

Три недели назад Сергей устроился каменщиком на стройку к какому-то коммерсанту. Кое-что хозяин ему уже заплатил, и эта лишняя копейка сразу сказалась на бюджете: баба Клава прикупила мяса, сметанки и немного ранних овощей. Благо, и куры на подворье побойчей нестись стали.

— А ты-то что? Садись, мам, со мной поешь, — великодушно предложил Сергей, с загадочным нетерпением поглядывая на мать.

Клавдия, дивясь в душе, присела. Давно не видела сына таким. Ел с аппетитом, «постреливая» насмешливым, с хитринкой взглядом.

— Мне сегодня ещё шабашку предложили, — сказал, наконец, отодвигая пустую посуду. — Выгодное дело намечается.

— Вот и добро, сынок. Вот и добро.

Сергей достал сигареты, но выходить не спешил.

— Сейчас Галину Козыреву видел, — как бы, между прочим, бросил он.

Клавдия напряглась.

— Надо ж… Досталось ей. Только мать похоронила, а через два месяца муж погиб.

Баба Клава знала, что Полина, намаявшись перед смертью какой-то затяжной иссушающей хворью, с полгода назад преставилась. Слух донёс и то, что Галина внезапно овдовела, отчего и вернулась с сыном в родной дом. Но с Сергеем об этом разговор не заходил, а сама мать его не заводила.

— Что ж  с ним стряслось, не сказывала? — просто так, из любопытства спросила Клавдия.

— Сказывала… Под поезд, что ли, попал…

— Пьяный, небось!

— Да чё,  пьяный! Чуть что — пьяный, — ни с того, ни с сего рассердился Серёга и встал. — Я ж не о том!.. Галку жалко. Бьётся  одна… Сын, лоботряс, говорит, не сладишь.

Клавдия угрюмо молчала.

— А! — Сергей в сердцах махнул и вышел.

Разговора не получилось. Странное чувство овладело матерью: и досада на себя, что не захотела понять переживания сына, и облегчение, смешанное со страхом сглазить наметившийся успех Сергея, и неотвязное, её собственное упрямство, и давняя обида…

Обида и жгучая неутихающая ревность, болезненная неразрешённая подозрительность.

Не смогла она тогда уличить мужа своего, теперь покойного, что Галка — его дочь. Хотя доказательства, казалось бы, налицо. Точнее, на лице у соседской дочки: те же, что у Андрея, шальные зелёные глаза с густыми щёточками ресниц, те же смоляные, почти сросшиеся на переносице, брови. То, что захаживал Андрей к одинокой Полине, Клавдия знала точно. Да он особо и не скрывал. «Поля — соседка моя, вместе росли, первая любовь…»

Когда Клаву муж привёз с фронта (там и познакомились) в родительский дом, она вскоре заметила, что как-то уж очень рьяно жалеет Андрей молодую златокудрую солдатку, что живёт напротив. От соседей она знала, что Полине, якобы, пришло в начале войны известие, что пропал её Николай без вести.

«Без вести» или не «без вести», а только зачем хвостом крутить, чужих мужиков сманивать? То Яков к ней наведывался, то Тарас однорукий, что в конце переулка жил, то Динкин муж, таксист, уж не припомнить, как звали.

Ишь ты, весёлая! Ишь ты, бедовая! Самогоночка у неё всегда есть!

Андрея Клавдия зорко блюла. У неё не побалуешь!

Да и была промеж них любовь, фронтовая, отчаянная. После всех испытаний, что выпали на их долю, после того, как смертельно раненого вытащила она мужа буквально с того света, верила Клавдия, что эта любовь их, как бандероль, сургучом запаянная, всегда будет в сохранности. Да, видно, просчиталась.

В тот год зима надоедливо затянулась. Уж март на исходе, а она всё лютует. Андрей тогда часто на работе в «литейке» пропадал. Дескать, конец квартала, план горит. А тут свекровь слегла. Стонет, кричит:

— Ох, Клавка, всё нутро горит! Помру… Беги к Зыхарке. Може она пособит.

А Зыхарка — бабка, то ли знахарка, то ли ворожея. К ней со всей округи  больных везли. И жила она улицей ниже, как раз в огородах у Полины.

Клава — ноги в боты, платок пуховый на голову — выскочила на улицу.

Смеркается, морозец пробирает, позёмка метёт. Обежала по переулку на соседнюю улицу, стучит к бабке Зыхарке в окошко. Ставни закрыты, что в домишке — не видать, никто не отзывается. Клавдия дёрнула калитку — не заперто. Она — во двор, на крылечко вбежала, снова стучит, уже в дверь.

Вдруг слышит, с соседского двора смешок женский, эдакий игривый, и мужской басок:

— Да постой ты, Поля!

Клавдия обмерла: Андрей!.. Или нет?

Снова смешок.

— Ну, Поль… Поль… Дай руки погрею. Гляди, ледяные…

Точно, Андрей!

Приподнялась Клавдия на цыпочки, глядит через забор, а в Полинкином дворе два силуэта: мужской и женский. Тискаются, целуются.

Хотела Клавдия закричать, что есть мочи, завыть, может быть, но такая слабость вдруг навалилась, что вцепилась она обеими руками в перила  крыльца, чтоб не упасть.

А тут дверь открылась, и Зыхарка её в дом впустила. Глянула на гостью — перепугалась:

— Что, что с тобой, детка?

На Клавдии лица нет, саму трясёт не хуже, чем свекровь…

В ту ночь, до самого рассвета, вели они с Андреем невыносимо тяжёлый разговор: о жизни, из которой ушли куда-то радости, о потухшей любви, что даже детей им Бог не даёт, о паскудной этой Полине, которая всегда красивая и весёлая, и много ещё о чём, мутном и прогорклом, наслоившемся, оказывается, за последние года, как копоть, на походном  чугунке их бытия.

Клава плакала.

Утром Андрей собрался и, не завтракая, ушёл на работу. Она не знала, вернётся ли он к ней…

Как-то прибежал Серёга со своей стройки и — прямо в чулан. Шарит там, шарит.

— Ты чего это? — Не выдержала баба Клава.

— Надо… У Галки дверь заклинило. Попросила открыть, — он взял что-то из отцовского инструмента и убежал.

Клавдия вздохнула, почти виновато посмотрела на сидевшего у ног Ваську.

— Нравится она ему, нравится. Всегда нравилась. Что тут поделаешь?

Васька с готовностью встал и, утробно урча, подобострастно потёрся об её ногу.

Всё чаще задерживался  Серёга у одинокой соседки. То калитку у Галки подправит, то грядки вскопает. Даже разбитый шифер на крыше заменил.

Пить перестал.

Матери ли не радоваться?

Да и, кажись, Галина — женщина степенная, скромная, не то, что её мать в молодости.

И свадьба та давняя не состоялась только из-за враждебности Клавдии к Полине, а не потому, что их дети — брат и сестра по отцу. Ведь не забыла она, помнила, что Сергей ей не родной…

Как раз в тот день, накануне которого произошёл у Клавдии с Андреем разлад, детский сад, где она работала поварихой, гудел, как улей.

С ребёнком из ясельной группы случилась беда: мать полугодовалого Серёжки нашли убитой на каком-то пустыре. Отец, как таковой, не существовал вовсе, молодая женщина растила малыша одна. Никого из близких разыскать не удалось, и ребёнка просто некому было забрать из сада.

Клавдия не собиралась тогда усыновлять мальчика. Просто пожалела. Взяла на ночь домой.

Было ли то наитие свыше или её отчаянная уловка удержать мужа, только вечером, когда Андрей пришёл за вещами, чтоб перебраться к Полине, Клавдия встретила его с большеглазым да круглощёким Серёжкой на руках…

Сергей закончил ремонт старинных часов, осторожно подвёл стрелки, сверяясь со своими наручными, и повесил реликвию на прежнее место на стене.

— Ну что, хозяйка, принимай работу, — крикнул весело, даже задорно.

Галина появилась в дверях, вытирая руки о передник, заулыбалась.

— Какой ты молодец, Серёжа. Вот спасибо. Это ещё бабушкины часы. Они уж лет тридцать не шли, если не больше!

— И звонить будут, вот посмотришь! — самодовольно просиял Серёга.

— Ну, просто маг-волшебник!

Галина подошла ближе, шутливо коснулась его уже кое-где с проседью, но ещё густых кудрей. Сергей перехватил её руку, посерьёзнел.

— Галя!..

Она не дала ему сказать, потащила на кухню.

— Идём! У меня уже вареники остывают. Садись. Сейчас я тебя кормить буду… Ты такой хороший, Серёжа. Так мне помогаешь…— Она тоже присела на табурет. — Не знаю, что бы я без тебя делала.

— Помнишь… давно..., — заговорил Сергей, отводя взгляд. — Мы хотели с тобой пожениться.

Галина коротко, как-то неестественно засмеялась:

— Молодые были. Глупые… Тебе сметаны положить?

— Да сядь! Не голодный я.

Сергей не мог понять, почему Галка уводит разговор в сторону. Вот уже три месяца захаживает он к давней зазнобе, усердствует по хозяйству, всячески даёт ей понять, как она люба ему, а Галка не то, что к себе не подпускает, а даже заговаривать об этом не даёт. Вроде, вольные они оба…

— Моя бывшая мне уже развод дала, — отбросив все недомолвки, сказал он,  напирая на слово «развод». — Давай сходиться, Галя. Не молодые мы теперь… А душа всё одно есть. И тянется моя душа к тебе, хоть бей.

Галина нахмурилась:

— Выбрось из головы. В одну речку дважды не войдёшь.

— Ты что, из-за матери моей? Так я не салага уже. Мне её совет не нужен.

— Мать тут ни при чём. Я не хочу. Не обижайся, Серёжа. Скоро ты меня вообще видеть не будешь. Я дом продаю.

— Этот дом? Зачем? А сама?..

— Куплю квартиру для сына.

— А сама?

— Меня друг моего мужа к себе зовёт. У него год назад жена умерла… Мы много лет дружили… все вместе. Хороший человек.

— А я, значит, не хороший, — Сергей почти грубо притянул Галину к себе. — Ты нужна мне, Галка. Я тебя никому не отдам. Слышишь?! — Он распалялся всё сильней, обхватив её своими ручищами, как тисками, жадно ловил ртом её губы.

Галина вырывалась, отворачивалась.

— Да пусти, же, медведь. Не могу я тебе быть женой!.. Больно же, дурак!

— Не отказывайся, Галчонок. У нас всё ладненько будет, — он задыхался от борьбы и возбуждения. — Какая ты крепенькая, гибкая, — Сергей пытался расстегнуть на ней блузку.

—А-а! Чёрт кудлатый, не смей! Пусти, говорю! Дай, скажу! Ты брат мне, дубина! — Ей, наконец, удалось оттолкнуть его. — Андрей Осипович и мне отец.

В соседней комнате раздался какой-то натужный звук и отремонтированные часы мерно и басовито начали отбивать шесть ударов.

— Что уставился? Понял теперь, балда?!

— Мой отец? Галя… ты бредишь?

Галина сердито хмурилась, нервно толкала пуговицу на место в петлю.

Сергей с новой настойчивостью схватил её за руку:

— Зачем врёшь?

— Не вру. Сама не знала. Мама перед смертью рассказала.

Сергей вспомнил, что пацаны когда-то трепались, вроде мать Галку нагуляла. Да это разве важно было тогда  для него?

Он исподлобья посмотрел на Галину, упёрся в её открытый строгий взгляд зелёных, с чёрной оторочкой глаз. Поразительное сходство с отцом. Как он раньше не замечал?..

— Не хотела говорить… Так вот…

Новость тяжело ворочалась у Сергея в мозгу. «Не может быть… Батя… Или может?.. Значит, потому мать не хотела их свадьбы…»

Будто прочитав его мысли, Галина сказала:

— Твоя мать не знает. Не говори… Не надо ей…

Сергей потёр ладонью лицо.

— Ладно, пойду. Мне надо переварить… — Он повернулся и, с трудом сориентировавшись на дверь, вышел.

В тот же день Серёга напился до свинячьего непотребства.

И понеслось!..

Что ни день — куролесил всё безудержней. С работы наладили без разговоров.

Баба Клава не могла взять в толк, что причиной. Одна догадка была  у неё: Галина отказала. Но почему? Мать втайне уже смирилась. Раз любовь эта на пользу бестолковому сыну её, что ж… Пусть сходятся. Нечто лучше бобылём и пропойцей?

И на тебе!

На досужие Клавдиевы расспросы Серёга твердил одно:

— Отстань!

Снова подступила нужда в деньгах.

Сергей стал злее, агрессивнее прежнего. Заработков у него почти не было. А «горькая» — каждый день. Уже не просил он у матери на выпивку — требовал, угрожал.

Баба Клава не молчала. Ругалась, увещевала. Хотела даже сходить к Галине, поговорить. Да опомнилась. Упёрлось что-то в организме, не преодолеть. Вражине этой кланяться! Яблоко от яблони…

Ещё сильнее возненавидела это «поганое племя», билась со своей бедой в одиночку.

Однажды Сергей с дружками толкались под магазином. Выпили, но мало. Денег больше не было.

Базарили о политике.

Ругали новые порядки. Спорили о старых.

Напротив затормозила маршрутка. Из неё вышла Галина с двумя тяжёлыми сумками.

Сергей на секунду растерялся. Он не видел её со дня того проклятого объяснения. То есть, враки. Мельком видел несколько раз, но не подходил. Умышленно избегал. Размежевались в нём разум и душа. Тянуло его к ней по-прежнему, и в толк не взять, отчего всё так нелепо сложилось. Откуда, из какого былья продралась, вылезла эта дурацкая тайна, туды её в качель!..

Галина бросила неодобрительный взгляд на их компанию и быстро пошла по переулку.

—Твоя, — поддал его в бок конопатый Антон. — Ишь… краля!

— Заткнись! — рыкнул на него Серёга и, презрев подковырки  приятелей, двинулся за Галкой.

— Постой, сестричка! — окликнул он с насмешкой, догоняя. — Давай помогу сумки нести.

Галина остановилась.

— Опять пьёшь?

На него не подействовал её укор, на него вообще уже ничего не могло подействовать.

— Тебе-то что?

Он почти с неприязнью задержал на ней мутный взгляд, отобрал сумки, понёс.

Молчали.

У Серёги вертелось на языке язвительное: «Что ж ты, говорила, замуж выходишь?»

Вот и дом её.

— Спасибо, Серёжа.

— Да, ладно… Не за что, — Он уже повернул назад и вдруг взглянул на неё просветлённо, будто его осенило, будто вспомнил нечто очень важное:

— А что, Галчонок! Займи мне пятьдесят рублей. Что тебе стоит? По-родственному.

Смотрел нагло, вызывающе, думал, прогонит.

Но Галка открыла кошелёк и молча протянула полсотки.

Может грустное, а может презрительное, мелькнуло что-то в её кошачьих глазах, Серёга от нежданной радости не заметил.

Он почти рысью рванул обратно к магазину.

К вечеру он притащился домой, пьяный в дрезину.

Баба Клава исподволь, с опаской наблюдала за ним.

За минувший год она до тонкостей изучила повадки сына.

По тому, как гремел тазом в сенцах, как люто матерился, как сжимал и разжимал кулаки, как стремглав выскочил на улицу Васька, чуяла: не к добру.

Началось с того, что Серёга врубил магнитофон и включил во всех комнатах свет.

— Сидишь в темноте, как кротиха! — обозлённо крикнул на материн немой вопрос. Прошёл в её спальню, громыхнул дверью.

Баба Клава не двинулась.

Она слышала, как, ругаясь, Сергей шарил в комоде, выдвигал ящики шифоньера. Жалобно скрипели под ним половицы.

«Деньги ищет», — поняла Клавдия.

Вышел. Стал перед ней на нетвёрдых ногах.

— Что, заныкала уже пенсию? Только сегодня принесли, у тебя уже хрен найдёшь!

— Ложись спать.

— Дай денег.

— Не дури.  Хватит тебе…

— Дай, говорю! — Сергей хрястнул кулаком по столу, за которым сидела баба Клава. Она с испугу вскочила, прянула в сторону. Но Сергей перехватил её, резко повернул к себе.

— Деньги! — орал он. — Дай — и я уйду!

— Куда? Зачем тебе деньги?

—Что ты меня прессуешь?! Старая жаба! Жизни от тебя нет! Мне нужны деньги! Слышишь ты, дура! Мне нужна женщина!! Что пялишься? Может, ты под меня ляжешь?!

На какой-то миг эти гнусные слова смяли её, оглушили.  От циничной грубости нашло затмение, и она, тщедушная, недорослая,  с небывалой яростью ударила сына по лицу. В злых щёлках её глаз пронзительно вскинулась обида, побелевшие губы неестественно кривились…

От неожиданности Серёга почти протрезвел.

— Ладно... — тяжело прохрипел он. — Считай, не слышала.

 Кренясь на бок, преодолел расстояние до койки и упал мордой в постель.

Клавдия отчаялась, смирила гордыню, написала письмо внучке Иришке:

«Что ж вы отца совсем забыли? Пропадает он. Ладно, меня, старуху, в могилу сведёт, так и сам сгинет. Напиши, Ирочка, папке. Может, одумается».

Ответ пришёл быстро. Писала сама Светлана.

«Я вышла замуж. У Ирочки тоже скоро свадьба. Ничем мы вам не сможем помочь. Сергей сам виноват. Так что не тревожьте дочку, она очень впечатлительная».

Вот и весь сказ. Кому вздорный неладный мужик нужен? Только для матери он неразумное, неудалое дитя. Как не гневится на него, как не сокрушается о нём, а где-то в глубине души ищет ему, неприкаянному, оправдание…

Как-то в конце октября ковыляет Клавдия домой с базара, тащит свой скудный харч в кошёлке.

Глядь, у ворот Козыревых грузовик стоит, какие-то люди пожитки носят.

Клавдия остановилась.

— Что там?.. — спрашивает у уличных ротозеев.

— Новые хозяева. Галка дом продала.

Вот так-то. Съехала, значит…

Распалась цепочка давней вражды, никогда больше не увидит Клавдия сторожкий взгляд молодой соседки, соболиных сдвинутых Андреевых бровей. Ничто не напомнит ей о воровской Полининой любви, о муках собственнических, что терзали её, даже когда ушёл Андрей навсегда, не доверив жене свою тайну. Знал-то он точно, что Галка его дочь, помогал Полине украдкой растить девчонку. Примечала всё Клавдия, но не могла принять, грешная, и простить.

Иногда наступало затишье. Сергею попадалась какая-никакая работёнка. Дня два-три он держался.

В такие моменты баба Клава старалась образумить сына.

— Гляди, как хорошо. И во дворе порядок навёл. И деньжат приработал, — радовалась она каждому рублю. — Закодируйся, Серёжа. Заживём разумно. Женщину себе найдёшь. Ты у меня такой видный парень!

Сергей расслаблялся, шмыгал носом, соглашался.

— Пойду, мать, пойду. Сам вижу…  ты уж меня прости, хама. Золотая ты  у меня, мамка…

Но проходил вечер, другой и Серёга опять срывался.

Пил, стервенел, дико мучился от похмелья, снова пил, непреодолимо ввинчиваясь в воронку порочного круга.

Бывало, притащат его дружки, бесчувственного, как полено, бросят на пороге: радуйтесь!

А когда — глядишь, ползёт к воротам на четвереньках, ноги не держат.

Жутко видеть это зрелище, не приведи, Господь, кому!..

Раньше баба Клава соседей стыдилась, а потом свыклась. Ничего в душе не осталось: ни стыда, ни жалости, ни надежды. Всё перегорело. Сцепив зубы, несла свой крест.

…В начале января Сергея не стало.

В тот морозный вечер Клавдии как-то тревожно было. Нездоровилось. Давление подпирало.

Вышла со двора ставни закрыть, глянула по улице туда-сюда, вдаль, не видать Сергея. Загулял где-то. Опять на бровях приползёт.

Зябко. Не простыл бы.

Она вернулась в дом, «подшаманила» котёл, чтоб теплее в дальней спальне было. Включила телевизор, прилегла на диван и не заметила, как задремала.

Проснулась внезапно, будто кто окликнул. Глядь — половина первого ночи. А Сергея-то нет до сих пор!

Накинула платок, шубейку — и на улицу.

Тихо, будто от мороза всё оцепенело. В чёрной бездне равнодушно застыли колкие звёздочки, да прислушивается к земному безмолвию бледное, плоское ухо луны.

— Серёга! — с подспудным нарастающим страхом закричала баба Клава. — Э-эй!

Залаяла соседская собака.

Клавдия побежала в ту сторону, откуда обычно дотягивал на «автопилоте» её непутёвый сын.

Возле лавочки через три дома она увидела бесформенное тело.

Сколько он лежал здесь?!

Баба Клава бросилась к нему, заголосила, затрясла Сергея за сникшие плечи. Тот невнятно замычал в ответ.

Слава Богу, жив!

Попыталась поднять. Куда там!

Позвать! Кого? В окнах темно.

Игната. Он крепкий мужик и добрый.

— Сейчас, сынок, сейчас. Только через дорогу…

Она стучала, обезумевшая, в окна, в ворота.

— Помогите! Это я, соседка ваша, Михаловна!..

Он умер в больнице от пневмонии. Все усилия спасти были напрасны.

…На старый Новый год баба Клава на рынке неожиданно встретила Галину. Она бы её не узнала, если бы Козырева сама не затронула бывшую соседку:

— Здравствуйте, тётя Клава! С праздником вас! Как вы поживаете?

Оживлённая, моложавая, радостная.

— Вы что, не узнаёте? Я — Галя Козырева. Как там Сергей? Привет ему…

— Сегодня девять дней... — баба Клава не договорила, голова её затряслась, и она пошла прочь.

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: