 Впервые это имя я услышал в Рязани в январе 1973 года. Причём услышал на улице, из разговора случайных прохожих. Через пару дней в областной газете «Приокская правда» появились строки соболезнования в связи с безвременной кончиной известного поэта и журналиста Евгения Викторовича Осипова (1932–1973).
Вскоре мне выпало прочитать вышедшую за семь лет до этого в издательстве «Московский рабочий» книгу «У истоков великих рек». Там в числе других рязанских авторов был представлен подборкой сатирических стихов и Евгений Осипов. Узнал я, что ранее он в местном издательстве выпустил сборники «Зуб мудрости» (1958) и «Молочный козёл» (1962), где была отдана солидная дань басенному жанру. Узнал я и то, что в своё время восемью (!) провинциальными театрами была принята к постановке пьеса Е. Осипова «Карьера Ботинкина» (в газетной публикации «Карьера аристократа», 1953). Поэт из Рязани удостоился похвал советских классиков Константина Симонова и Сергея Михалкова.
Владимир Филатов, литературный собрат Осипова, как-то за беседой прочитал мне его стихи о 33-летии. Они были написаны Евгением незадолго до отъезда из Рязани, куда он вернулся лишь за неполный год до своего вечного ухода:
На горластой пирушке
я нынче за старшего,
красный угол
пожалован мне неспроста:
я сегодня ровесник
писателя Гаршина,
даже, если хотите,
однолеток Иисуса Христа.
В осиповской подборке, размещённой в книге «У истоков великих рек», меня восхитило отнюдь не сатирическое стихотворение «Гамлет»:
Сейчас заговорит великий классик.
Разверзнется бездонный океан.
Сынишка мой,
дотошный пятиклассник,
Заворожённо смотрит на экран.
. . . . . . . . . . . . . .
Беспомощно покорна королева.
Не отомщён погубленный отец.
И в Англию уходит каравелла,
Где Гамлета печальный ждёт конец.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Я соглашаюсь, Гамлетова драма
Ясна: заел средневековый быт.
А вообще-то
В пятом классе рано
Решать проблему «Быть или не быть?»
Заключительную строфу стихотворения я порою повторял наизусть, даже и не предполагая тогда, в свои юношеские лета, что произведение это в какой-то степени не только о самом авторе, но и о большинстве рязанских пиитов, выдержавших или не выдержавших выпавшие в дальнейшем на долю почти каждого из нас испытания замалчиванием, предательством, одиночеством.
Возле имени самого Евгения Осипова была полоса если не замалчивания, то вежливого, почтительного молчания. Произведения безвременно ушедшего земляка не перепечатывались, так что на долгие годы подборка из книги «У истоков великих рек» была для меня почти единственным фактом литературного существования этого поэта. Авторские его издания уже и днём с огнём невозможно было сыскать, а всё остальное (коллективные сборники «Родная Рязань», «Художественная самодеятельность», первые выпуски альманаха «Литературная Рязань») выходило ещё в годы моего раннего детства. К тому же многие произведения Осипова, занимавшегося журналистской работой и прожившего почти восемь лет в различных регионах, были опубликованы за пределами нашей области: в Мурманске, Курске, Перми и даже белорусском Гродно. ;
Но надо признать, что тогда об этом молчании я особо и не тужил. По горло хватало своих личных стихотворческих забот и приключений да общения с тогдашними мэтрами рязанской словесности.
В начале 80-х годов наш замечательный литературовед Игорь Гаврилов напечатал в областной «молодёжке» ряд материалов, посвящённых писателям-землякам. Нашлось в этом славном ряду и место для Евгения Осипова. А спустя десятилетие друг поэта профессор Владимир Руделёв в статье «Восхождение басни» дал на страницах «Приокской газеты» исключительную оценку редкому дару рязанского продолжателя «крылатого наследия Крылова».
Эти две значительные публикации заново утвердили имя Осипова в литературе есенинской земли. Статьи о Евгении Викторовиче появились в справочных изданиях, были напечатаны его стихи в антологиях «Край Рязанский», «Книга любви», хрестоматии «Литература Рязанского края», альманахе «Литературная Рязань».
Таинственно возникшая из почти небытия рукопись подготовленной Осиповым за несколько месяцев до его скоропостижного ухода книги «Стеклянный дождь» словно бы действительно дожидалась своего дня, чтобы получить высшую степень читательского и профессионального признания:
Ещё зима в полуправах,
Ещё не время выть метели.
Порхает в парке стайка птах.
Так вот что!
Это – свиристели.
Вертя косичкой озорной,
Срывают ягоды-кислинки,
У всех – по нотке по одной,
У каждой – в клюве – по кислинке.
. . . . . . . . . . . . . . . .
И ни в какую не уснёшь
На зыбкой, суетной постели…
Стеклянный дождь.
Стеклянный дождь.
Хрустальный посвист свиристелей.
Выход в 2003 году в рязанском издательстве «Пресса» однотомника избранных произведений Евгения Викторовича Осипова с двойным (!) названием «Я жил, как и положено поэту» («Я сегодня ровесник…») возвратил нам то ностальгически чистое время «начала семидесятых», когда нынешним седовласым стихотворцам ещё предстояло разгадывать «тайны глубин» отечественной поэзии, когда мы только-только пробовали жить по тогда совершенно не известному нам осиповскому завету:
Мне лучше знать,
на что я время трачу,
Какой иду дорогой – мне видней.
У каждого из нас своя удача
И собственное мнение о ней.
А то, что прочитанные лишь спустя треть века после их создания строки Евгения Осипова были, по сути, девизом юности нашего поколения, и есть ещё одна из тайн творческой судьбы этого большого поэта.
24 февраля 2022 года ему бы исполнилось девяносто…
ПАМЯТИ ЕВГЕНИЯ ОСИПОВА
Услышал о тебе в твой день последний:
про смерть твою под старый Новый год.
Вот так и ты ушёл, сорокалетний,
и навсегда сокрылся от невзгод.
И ты не дожил до своей победы,
не встретил зов рассветный соловья.
Не все мы у Отечества – поэты,
но все мы у природы – сыновья.
То время помню, как своё начало.
И не забыть, как вещая метель
над кладбищем Солотчинским кричала
и мёртвую качала колыбель…
|
|
Евгений ОСИПОВ (1932–1973)
ГАМЛЕТ
Сейчас заговорит великий классик.
Разверзнется бездонный океан.
Сынишка мой,
дотошный пятиклассник,
Заворожённо смотрит на экран.
– Ого – доспехи, рыцари, рапиры!..
И, как не очень важные грехи,
Великодушно сын простит Шекспиру
Его слепяще белые стихи.
И ту головоломность выражений,
Которой поражает датский принц.
Сын жаждет схваток,
Яростных сражений,
Ждёт действия
от действующих лиц!
А Гамлет только тем и озабочен:
Быть иль не быть? Спешить иль подождать?..
И торжествует ненавистный отчим
И обнимает ветреную мать.
Беспомощно покорна королева.
Не отомщён погубленный отец.
И в Англию уходит каравелла,
Где Гамлета печальный ждёт конец.
Но вот
когда последней нотой в гамме,
Звеня, сверкнул отравленный клинок,
Вздохнул мой сын:
– Зря торопился Гамлет,
Ведь он совсем-совсем был одинок!
Я соглашаюсь, Гамлетова драма
Ясна: заел средневековый быт.
А вообще-то
В пятом классе рано
Решать проблему «Быть или не быть?»
ТРИДЦАТЬ ТРИ
На горластой пирушке
я нынче за старшего,
красный угол
пожалован мне неспроста:
я сегодня ровесник
писателя Гаршина,
даже, если хотите,
однолеток Иисуса Христа.
О, божественный возраст!
Я хмелен сегодня,
по одной половице
едва ли пройду.
Выступаю, как бог,
пью, как дурень господний,
за своё вознесенье
на тридцать четвёртом году.
Вознесусь я!
И женщина
с пенным именем Инна
будет плакать, по-бабьи
некрасиво и зло.
Я любил её,
как Христос не любил Магдалину,
и тревожит былое,
хоть обильным быльём поросло.
Вознесусь.
Не беда,
коль в разгаре веселья
роковую, последнюю
поднести мне рискнут.
И тогда вечеринка
обернётся вдруг тайной вечерей,
и меня сновидения
затиранят, замучат,
распнут!
«Да святится имя моё…
Да исполнится чудо…
Да простятся грехи
несущему тяжкий свой крест…»
Где же ты –
подходи
и целуй меня, пьяный Иуда,
чтобы я протрезвел
и воистину завтра воскрес!
БОГИНЯ
Во глубине полуночного сквера
Я шёпот нежный невзначай ловлю:
– Мой ангел Верочка!
Моя богиня Вера,
Не знаешь ты,
как я тебя люблю!!!
Влюблённые, я вам мешать не буду.
Творись, молитва,
свято, горячо
Земному, непридуманному чуду!
Как третий лишний, я здесь ни при чём.
И, движимый порывами благими,
Я удалиться посчитал за честь.
Явилась миру новая богиня,
И вот он, первый верующий, здесь!
Пусть бог Любви
Воздаст им полной мерой,
И пусть не сомневается вовек
В богоподобность некой юной Веры
Поверивший однажды человек.
АИСТ В ПОЛЁТЕ
Плавно,
не напрягаясь,
медленно,
как во сне,
плыл по-над Неманом аист
в утренней голубизне.
Плыл он надменно и гордо
над ослеплённой зарёй
древней твердыней Гродно –
Замковою горой.
Плыл неизвестно откуда
и непонятно куда…
Ширококрылое чудо,
символ,
легенда,
мечта.
Слышал я, гость Беларуси
(сердце поверить велит)
аист, по-здешнему бусел,
счастье в полёте сулит.
Стало быть, выпал мне случай
справиться с делом любым.
Вновь я, чертовски везучий,
всеми ценим и любим,
горестей
не замечаю,
радостей –
невпроворот.
Аист не подкачает,
бусел не подведёт!
К вечности прикасаюсь
трепетною строкой…
Тает над Неманом аист.
Тянет журавль над Окой.
|
СТЕКЛЯННЫЙ ДОЖДЬ
Живёшь, вот так себе живёшь,
Терпя транзисторное пенье…
И вдруг идёшь, и слышишь:
Дождь,
Стеклянный дождь
Над зимней Пермью.
Но где же он? Откуда он
Звучит томительно и сладко,
Хрустальный, тихий перезвон –
Ведь нет «существенных осадков».
Ещё зима в полуправах,
Ещё не время выть метели.
Порхает в парке стайка птах.
Так вот что!
Это – свиристели.
Вертя косичкой озорной,
Срывают ягоды-кислинки,
У всех – по нотке по одной,
У каждой – в клюве – по кислинке.
Слетясь на даровой обед
И подкрепляясь на досуге,
О том,
чего на свете нет,
поют уральские пичуги:
«Дожди стеклянные нужны
Для сохраненья тишины.
Чтоб тишина была светла,
Льём дождь из чистого стекла.
Не заедай свой птичий век:
Побойся шума, человек,
Его ущерб невозместим,
Ты слышишь,
Что мы свиристим?..»
Прости-прощай, стеклянный дождь!
Я завтра,
пассажир транзитный,
Войду в купе и кинет в дрожь
Хмельных попутчиков транзистор…
Готово! Модный визг уже
И здесь нашёл любовь большую.
Шум в голове,
шумит в душе,
В глазах – и то темно от шума!
И ни в какую не уснёшь
На зыбкой, суетной постели…
Стеклянный дождь.
Стеклянный дождь.
Хрустальный посвист свиристелей.
***
Я жил, как и положено поэту:
Не лез в чины, не ставил в грош уют,
И старые друзья меня за это
Заглазно неудачником зовут.
Мне лучше знать,
на что я время трачу,
Какой иду дорогой – мне видней.
У каждого из нас своя удача
И собственное мнение о ней.
А что до счастья – счастье привалило.
Погибельно красивая жена
Меня скоропостижно полюбила
И кризисную страсть пережила.
Над нами вековые сосны пели.
Пастух будил солотчинский рассвет.
Сынишка спал в спокойной колыбели…
Шестнадцать лет прошло.
Шестнадцать лет!
Капризная,
безжалостная,
злая,
Зачем тебя обязан помнить я,
Сгоревшая любовь,
жена былая,
Жестокая бессонница моя?!
Что ж, молодись,
наплюй на кривотолки,
Очередного мужа заводи…
По улице Пожалостина только,
Прошу тебя,
не надо,
не ходи.
Пусть кумушки-соседки точат лясы,
Судачат вкривь и вкось наперебой –
Я сроду бабьих сплетен не боялся,
Пойми:
мне страшно встретиться с тобой.
Ведь ты опять призывно ножкой топнешь,
Ты рада будешь
мне напомнить всласть,
Что настоящий неудачник тот лишь,
Которому любовь не удалась.
СОВЕСТЬ
Она, как боль, прихлынет в одночасье –
Высокой Правды скромная сестра.
Свиданье с нею
Не приносит счастья,
Размолвка с нею
Не сулит добра.
Всегда пряма, она не строит козней,
Не тронет зря,
Но судный час пробьёт –
Она придёт,
И нет страшнее казни,
Которую она изобретёт.
Не задарить её, не откреститься,
Не приказать ей грубо: «Замолчи!»
Она – повсюду. От неё не скрыться
Ни в море,
ни в тумане,
ни в ночи.
Ниспровергая, прославляя, ссорясь,
Прощая, ненавидя и любя,
Всегда и всюду будь таким
Чтоб совесть,
Живя в тебе,
Не мучила тебя.
ПОСЛЕДНЕЕ
Под неотступным мужним взглядом
Мертвеют губы Натали.
Необходимый Даль. Он рядом.
Врачи. Да что они могли?..
На краткий миг унять страданье.
Нет, нет, больному не во зло
Простительное врачеванье,
Нехитрое лейбремесло.
Приопустить. Поднять подушки.
В очах темнеет. Пот ручьём.
Ах, Александр Сергеич Пушкин,
О чём ты, сокол наш, о чём?
Не о себе в тот миг угрюмый,
Не о смертельной целине –
Поэт обыкновенно думал,
О, будь я проклят, о жене!
Наташа. Профиль мягок, плавен,
Какая боль. Какая боль!
Какая мука! Лёд и пламень.
Как дальше? Что она? Доколь?
По книжным полкам выше, выше!
Владимир, где твоя рука?
Свеча трещит. Иль это слышен
Скрип одинокого сверчка.
Что может быть нескладней доли!
Никита, что там со свечой?
Как одинок, однако, в доме
Жилец нечаянный – сверчок.
Конец. Часы остановили.
Друзья. Сверчок. Свеча. Жена.
И в целом мире,
В целом мире
Ненадобная тишина.
Публикацию подготовили Владимир ХОМЯКОВ и Сергей ПАНФЁРОВ
|
