|
ЖИЗНЬ ВСЕГДА ПРАВА
Подальше от царя, поближе к Богу
Веду свою нешумную дорогу,
Причиною тому совсем не страх,
Поскольку Божий суд гораздо строже,
Его ты ощущаешь не на коже –
Покуда жив и обратившись в прах.
Есть мера высоты и пониманья
Того, что все корыстные взиманья –
Почета, славы, денег, наконец, –
Всего лишь усложняют жизнь поэта;
Поскольку впереди таится Лета,
То преходящ прижизненный венец.
Провинция моя, медвежий угол, –
Казалось бы, идущая на убыль, –
Ты прирастаешь в даль и глубину;
Простых людей деяния простые
Здесь не сулят им горы золотые,
Здесь тешат не гордыню, а вину.
…Подальше от царя, поближе к Богу –
Единственному Вышнему порогу,
Который открывается глазам.
Смиренно постигаю то, что свято.
Царь всё равно достанет, если надо,
А к Небесам ступаешь только сам.
* * *
Без труда, наверное, поймет,
Кто имеет в этом деле опыт, –
Если не засахарился мед,
Значит, был он с хитрецою добыт.
Подмешали что-то для того,
Чтобы не лишить себя навара, –
Сколько мною куплено всего
Было непотребного товара.
Так что, правил принятых держись
И приобретай не где попало.
…Если «не засахарилась» жизнь,–
Здесь досужих рассуждений мало.
Оттого тоскливо на душе,
И вдвойне, от горького признанья, –
Что, пожалуй, ничего уже
Не исправишь после осознанья.
Ничего… Хоть каешься в грехах,
Да просрочил пору изобилья.
…И цветы опали на лугах,
И сносились крылья до бессилья.
* * *
В своих деяниях несносных
Век прошлый преуспел вполне.
…Наперсточники девяностых
Припомнились внезапно мне.
У рынков, около вокзалов,
В столичной толкотне сплошной,
Они – в количествах немалых –
Дурачили народ честной.
А чудаков азартом било,
С надеждою сюда влекло…
Веселенькое время было,
Да, в общем-то, и не ушло.
Хоть мы теперь не столь наивны,
Понять достаточно дано,
И всё ж страдающих невинно
Вокруг по-прежнему полно.
Сегодняшним дельцам вольнее, –
Прогресса признаки видны, –
Возможности куда крупнее,
Уже в масштабах всей страны.
Как разгадать вполне серьезных,
Ученых, властных, деловых?
…Наперсточники девяностых –
Смешные типы лет былых.
От них лишь память и осталась, –
Давнишний промысел убог, –
Я с теми поиграл бы малость,
А с этими – избави Бог.
* * *
Вспоминаются полночи лунные
На заволжском июньском лугу,
Наши встречи горячие юные
Я полвека в душе берегу.
И сегодня еще не потеряно
То, что было в той чуткой дали, –
Не построили чудного терема,
Но шалашик свой уберегли.
В жизни разные выдались полосы,
Но прогоним печальное прочь.
…Это не седина, просто волосы
Лунным светом окрасила ночь.
* * *
Не лучшими, другими –
За души и умы, –
Любите нас такими,
Какими стали мы:
Безбожными, пустыми,
Утратившими свет,
С делами не святыми
На плахе наших лет.
Перед кромешной новью,
Уже в аду почти,
Попробуйте любовью
Потерянных спасти;
Хоть что-то в нас увидеть
От Вышнего следа…
Ну а возненавидеть
Успеете всегда.
* * *
…Выплыв на лодке, повсюду достану шестом…
Николай Рубцов
Выцвел некогда пойменный луг,
Хоть и не было засухи долгой,
Предсказанье рубцовское вдруг
Обернулось мелеющей Волгой.
И откуда такое пришло,
И с какою недоброю целью?..
Задевает за камни весло,
Глубь речная становится мелью.
Мы, конечно, виновные, в том,
Да раскаянья слишком убоги.
Пред каким же предстанем судом
И в земные иль прочие сроки?..
Вспоминается детство, рассвет,
Над водою встающее солнце…
Сколько прожито весен и лет,
Жизнь уже застывает на донце.
Только вера осталась пока,
Что природа воистину чутка, –
Оставайся рекою река,
Не мелейте ни мысли, ни чувства.
И пускай по прошествии лет
В той дали, где уютно и вольно,
Успокоится грустный поэт –
Он в миру настрадался довольно.
* * *
К земле уже почти склонило чашу,
Где смерть железной тяжестью легла
И ангелов заботливую стражу
Своей рукой холодной отмела.
И не было надежды малой боле, –
В тот страшный час бессильно-одинок,
Ты даже обратиться к Божьей воле,
Коль и хотел бы, да едва ли мог.
Но в миг, когда судьба твоя решала
Жестокий выбор, отвернув глаза,
На чашу ту, где жизнь еще дрожала,
Упала материнская слеза.
НОВЫЙ ВЕК
Всё переменилось, изменилось,
Погляжу встревожено вокруг:
Точно впал в тяжелую немилость,
Будто лишним оказался вдруг.
О каких задуматься промашках,
Сложностях тупого бытия,
Если, точно бабочка в ромашках,
Всё кружится в прошлом жизнь моя.
Видно, я, как многие, остался
Там, где очень многое постиг,
Где рождался – в главном утверждался
Средь родных, друзей, любимых книг.
В луговом просторе, деревянном,
Созданном природою тепле,
В мире – нынче для других туманном
Или вовсе тонущем во мгле.
Этим и живу в простой надежде
И своем пристрастии простом, –
Словно пес, что сторожит, как прежде,
Брошенный хозяевами дом.
* * *
В блаженной тишине и на ветру крутом,
На рельсовых путях и на речных извивах,
Что жизнь всегда права, – я принимал с трудом,
Поскольку был горяч и одержим в порывах.
Но времени закон и возраста налет
Давили неспроста и строгостью пытали,
Всё чаще по усам стекал, как в сказке, мед,
Хмельные дозы в рот уже не попадали.
Я тер побитый лоб, ладони бинтовал,
И где бы мог найти – подсчитывал потери,
И чаще размышлял, и реже бунтовал,
Не впрыгивал в окно, войти старался в двери.
Любимых и друзей всё больше сберегал
И не впадал уже в дешевые интрижки,
С обиды не зверел, от злости не алкал
И с полки доставал возвышенные книжки.
Теперь, на склоне лет, на грустном рубеже
Отброшены сполна давнишние сомненья…
Что жизнь всегда права, испытано уже,
А смерти не нужны и вовсе наши мненья.
|
В РОДНЫХ МЕСТАХ
Здесь мне природа – мать не по названию,
А всё по-матерински отдает,
И вовсе не к признанью, а к познанию
Тебя зовет, отчетливо зовет.
Ручей дрожит… А может, это музыка
Рождается на клавишах камней,
И вовсе не бессилие, а мужество
В деревьях – на ветрах осенних дней.
И не бурьян бесформенный обочины
Заполонил, а сход великих трав…
И посреди своей негромкой отчины
Я оживаю, к прошлому припав.
И каждый шаг – весомая прибавочка,
И, весело взлетая над лужком,
Здесь ничего не собирает бабочка,
А попросту целуется с цветком.
АНГЕЛ
Прости, мой ангел, более всего,
Конечно, я перед тобой виновен,
Что часто от пригляда твоего
Сбегал
и век мой слишком был неровен.
То в дикую, разгульную возню,
То в дрязги отвратительных разборок…
За это сам себя теперь виню,
Когда уже не тридцать и не сорок.
И шаг неверный трудноисправим,
И слово, что унижено прилюдно…
Прости меня – перед лицом твоим,
Пресветлым ликом,
оправдаться трудно.
Да и зачем, коль бросят на весы
И грешное, и доброе, и злое,
И воздадут небесные отцы
За всё, ничто не спрячешь под полою.
Летел когда-то сквозь огонь и дым,
Сам в силе
быть за жизнь свою в ответе,
Ну а теперь, наверно, лишь твоим
Я крылышком храним еще свете.
* * *
Ворон-птица, тяжелая слава твоя
По столетьям прошла
скорби вестником черным,
Вечным призраком вечного забытья
По мощеным дорогам и долам неторным.
Но за что уготовил проклятье тебе,
Не ответит и тот, кто чернил твою душу, –
Не повинен ты в страшной,
жестокой гульбе,
Сам своею судьбой пригвожден и придушен.
Да, питаешься смрадным посевом смертей,
Только отроду сам ты убийцею не был, –
Что поделать, когда по истории всей
Сплошь могилы стоят высотою до неба.
Мог бы выпасть другому
твой мрачный удел,
И его бы судили за долю такую.
Может, раньше ты плакал, потом очерствел,
Бесконечно вбирая жестокость людскую?
По просторам земным всюду пепел и кровь
Да пожаров зловеще чадящие свечи,
Но тебе доставались во веки веков
Лишь объедки
с кровавых пиров человечьих.
* * *
Наши смутные дни, наши ветром взметенные годы –
И поныне живые отметки пути моего, –
Всё останется в письмах скупых, точно сводка погоды,
Разве что перечтешь, но уже не вернешь ничего.
Эти слезы сквозь пальцы на раннем перроне похмельном,
Эти крики о том, что понятно лишь только двоим,
Будут грустно пылиться в каком-нибудь свертке отдельном
Иль коробке, завязанной старым шнурком обувным.
Но в году неизвестном, наверно, совсем не случайно,
Разбираясь в бумагах, – разбросанном прошлом своем,
Я внезапно достану знакомую необычайно
Эту стопочку света, не тронутую забытьем.
И зажмурю глаза, точно встав перед буквой закона,
Что нарушу сейчас, наплевав на отчаянный страх,
И ударит в лицо просмоленная вечность перрона,
И соленая влага проступит опять на губах.
* * *
К исходу жизненного срока
Осмысленность свое берет, –
Рассчитана твоя дорога
Лишь на годок-другой вперед.
Скупое время не придавит,
Поскольку всё ты пережил,
Но что-то важное подправит,
Чего не смог, не так решил.
На кромке уходящей жизни
Вступает скорбь в свои права,
Становятся привычны тризны
И поминальные слова.
Еще живешь в делах реальных,
Что настигают без конца,
Но тень от залов ритуальных
Уже не выведешь с лица.
* * *
По-своему – любя, иль не любя, –
Придумайте меня, каким хотите,
Я сам весь век придумывал себя
И представал так часто в разном виде.
Копаясь рьяно в собственной душе,
Порою неприемлемо всеядной,
То в пьяном проявлялся кураже,
То в трезвости, почти невероятной.
В работу уходил, как в небеса,
В безделье погружался, как в трясину,
И, словно мальчик, верил в чудеса,
И ни во что не веря, горбил спину.
Придумывал себя на год, на миг –
Довольно было для того затравки, –
А может быть, искал тот черновик,
В котором сделать мог еще поправки.
* * *
Много слишком утратил, но что-то еще берегу,
Протяженностью лет, словно ветром осенним застужен…
Раньше боль приходила, – что я перед прошлым в долгу,
Нынче новая, – вдруг настоящему буду не нужен?
Есть ли выход, – наверно, да только его не найду.
Может, жить, не впадая в тревожную тьму размышлений,
Даже если сегодня порой нахожусь, как в бреду,
Так случалось уже – вдоволь выпало преодолений.
На могилку родителей к Новому году схожу,
Им под снегом тепло… Впрочем, где их приют – я не знаю.
Чем смогу поделиться, что близким своим расскажу, –
Им досталась эпоха и вера досталась иная.
Мне былое простит, это, в общем, теперь не вопрос,
Настоящее тоже на горло не ляжет петлею,
Но понять бы, что ждет перед белой стеною берез
И подальше, подальше… где сходится небо с землею.
* * *
Сколь в собственном довольстве ни кружись,
Едва ли всё, как думаешь, уладишь:
Не хочешь болью заплатить за жизнь –
Ты за нее бесплодием заплатишь.
Боль – не случайность, в ней заключена
Та проба – сбылся или же не сбылся,
Пускай порою нисходил до дна,
Да всё-таки ко дну не прилепился.
В себе стократ грехи перемолов,
Дневные свары и ночные ломки,
Испробовав «надежность» всех углов,
Лоб не разбил, хоть и не стлал соломки.
Порадуйся, что по чужой вине,
А может, и своей не сгинул где-то.
И даже если заплатил вдвойне,
Не вздумай сдачу требовать за это.
* * *
Не всё еще, но испытал
Достаточно, по крайней мере,
И по задворкам поплутал,
И побыл на своей премьере.
Омыл и водкой, и слезой
Провалы бед, побед ступени,
И перед бабушкой с косой
Стоял… И падал на колени.
Воспитывал учеников
И яростно, и осторожно,
Да только результат каков –
Понять пока довольно сложно.
Отдать хотел, что получил,
Но чувствую, клонясь к итогу:
Жить никого не научил, –
И хорошо, и слава богу.
* * *
Тонут мертвые листья в осенней грязи,
Увяданье и грусть по родимому краю…
Вот и я, как скиталец, брожу по Руси
Да в котомку остатки любви собираю.
Мимо дачных домишек пройду к пустырю,
Запах преющих трав с каждым шагом острее…
Сам я тлею всё чаще, всё реже горю,
Только странно, что в тлении таю быстрее.
А любовь – не грибной и не клюквенный сбор,
Что в котомке – не взвесишь, не смеришь стаканом…
Всё труднее, бессмысленней с осенью спор,
И не скрыть ничего предзакатным туманом.
* * *
Успеть…
Как подгоняет это слово!
Да если бы спешил один лишь ты,
Но вот и лето пролетает снова
Грустнеют придорожные цветы.
Успеть…
Стерпеть надзор недомоганья,
Уныние холодное стереть,
Не обращать на многое вниманья,
Но главное – в чем жизнь твоя – узреть.
Успеть…
Пока разгульной Музы пленник,
Ты на взаимность не утратил прав,
Пока еще сиреневый репейник –
Цветет и не хватает за рукав. |
Сергей Адольфович Хомутов родился 26 августа 1950 года в волжском городе Рыбинске Ярославской области. В Рыбинске будущий поэт окончил школу и техникум. В 1984 году Сергей Хомутов был участником VIII Всесоюзного совещания молодых писателей. В 1987-м он был принят в Союз писателей СССР и в этом же году окончил заочно Литературный институт. Работал на предприятиях Рыбинска, в многотиражной, районной и областных газетах, был главным редактором журнала «Русь», сейчас – директор издательства «Рыбинское подворье».