Михаил КИЛЬДЯШОВ, председатель Оренбургского отделения Союза писателей России

КРУГОВОРОТ ТЕПЛА

I.Дедушка Гена

На Востоке говорят: «Учитель приходит к тому, кто готов учиться». Не знаю, насколько мы, оренбургские школьники и студенты нулевых, стремились «впитывать знание», но встреча с Геннадием Федоровичем Хомутовым оказалась для каждого из нас судьбоносной.

Возделывая свой «Расцветающий сад» - литгруппу для юных авторов, только-только взявшихся за перо – Геннадий Федорович как никто другой знает, что хрупкую рассаду на первых порах поливают не из ведра, а из лейки, бережно взращивают каждый стебелек.

«Я никому не прибавляю таланта» - так говорит он каждому, но, как сказано у кого-то из классиков: «нельзя научить писать хорошо, но можно отучить писать плохо». А еще можно научить до фанатизма любить литературу, убедить в том, что не она становиться продолжением жизни, а жизнь вытекает из нее. Можно научить не просто жить, а дышать русским словом, когда оно оказывается для тебя такой же необходимостью, как вода и хлеб.

«Расцветающий сад» стал для нас местным Литературным институтом, факультетом одного преподавателя, где в атмосфере здорового соперничества и сотворчества каждый из нас обрел лучших друзей, где после общения с Геннадием Федоровичем у каждого появился не только «мой Пушкин», но и «мой Лермонтов», «мой Некрасов», «мой Есенин», живыми людьми пришли к нам Твардовский, Слуцкий, Глазков, Передреев и Рубцов. А на филологическом факультете педуниверситета студентов-литгрупповцев, видимо, по аналогии с «Донской ротой», стали называть «Хомутовской ротой».

Если среднее поколение оренбургских писателей – «сыновья» Геннадия Федоровича – называли его в духе сложных словесных сокращений эпохи «ГенФед», что напоминает звук передернутого затвора, то мы, «внуки», с чьей-то легкой руки, а точнее, языка меж собой зовем его «Дедушка Гена» - есть в этом что-то напевное, доброе, домашнее. И действительно, часто мы доверяли ему то, о чем не решались сказать родителям, просили совета в самых решающих жизненных моментах. Так, в эпоху экономистов, юристов и программистов он убеждал нас не предавать слово и поступать в Литературный и педагогический институты. Он изо всех сил отстаивал нас в битвах за прием в Союз писателей России. А еще мы любим шутить, что к двум извечным русским вопросам «что делать?» и «кто виноват?» дедушка Гена добавил третий «Ты пока не женился?».

Наверное, каждый из нас как руководство к действию, как творческое мерило пронесет с собой через всю жизнь мудрые слова Геннадия Федоровича: «Поэт – это тот, кто видит обратную сторону луны»; или «Поэт – это тот, кто помнит себя в детстве»; или «Под дулом пистолета что угодно сделаешь, только стихотворения не напишешь»; или «У русских есть всего лишь один недостаток – небрежное отношение к собственному таланту».

Мы привыкли к тому, что реки впадают в море, наш же дедушка Гена - бескрайний океан, отдающий свои воды – душевные и творческие силы бурлящим рекам и звенящим ручьям. Сам Геннадий Федорович определил литгруппу очень тепло и по-семейному: «Наше литературное объединение можно было бы сравнить с большой русской печью, у которой согреваются, запасаются теплом начинающие авторы». Вот так и раздает всем из своей творческой печи Геннадий Федорович хлебы ситные да румяные, а себе-то оставил совсем немного, но этого хватило на прекрасный цикл стихов «Голодное эхо» - цикл «живой, как жизнь».

II. Житейские былины

Ошибаются те, кто считают Геннадия Хомутова поэтом одной темы. Просто через эту одну, ключевую, тему войны, пульсирующую, как аорта, дышащую, как зияющая рана, он сумел выйти на все, что дорого русской душе: дом, семья, детство, природа, Родина. Сумел создать не картину, а точный, суровый рисунок народного мужества, явить во всей полноте философию русской жизни: «Земли нам мало. Нас повыше тянет, к облакам».

Читая стихи из цикла «Голодное эхо», осознаешь, что во время войны у нас не было тихого, «без-бойного» тыла, линия фронта не отвела укромных уголков – все оказалось сплошной битвой, пришлось отвоевывать каждую пядь земли, даже там, где не прошли танки и вражеская пехота: 

Не одна беда не позабыла!
Мимо нас не проторила троп!
Наши избы холодом знобило!
Репродуктор нас вгонял в озноб!

Миссией поколения детей войны стало написать и рассказать «свои житейские былины». Не «были», а именно «былины», потому что есть в этих рассказах что-то богатырское, мощь детского духа, стойкости которого ничего не сможет противопоставить даже самый лютый враг. Кажется, неведомый хирург установил в полевом госпитале особый аппарат, связующий фронт и тыл - и кровь бойцов пролилась через гусиные перья в озябших пальцах учеников:

Как будто перья мы макали
В траншейную слепую грязь
……………………………………
И строчки черные бежали,
И строчки красные текли

Война в первую очередь лишает хлеба и тепла. Наверное, нет ничего страшнее, когда голодают дети. Хлеб становится для них единственной драгоценностью, ценнее игрушек и обновок: «Мать обменяет сапоги на хлеб».

Перед хлебом благоговеют, как перед иконой, прежде чем съесть, его пытаются запомнить, им хотят налюбоваться:

На черный хлеб я погляжу,
Его рукой поглажу,
Потом в сторонку отложу
И отодвинусь даже.

И теперь мы чувствуем, что злое голодное эхо разнеслось на несколько поколений. Мы, внуки и правнуки, в мирное время не выкидываем хлебные крошки. Видимо, голод передался нам генетически – и мы уже никогда не сможем кидаться едой, как в дешевых западных комедиях. Мы едим за наголодавшихся, и потому только русские во всей полноте понимают слова молитвы: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь». И отсюда так остра тоска этого поколения по русскому хлебосолью, где «каждый цветок по горло в меду».

Голод лишил русские дома соломенных крыш, пошедших на корм измученным домашним животным, будто веками создававшийся русский космос стал продуваем всеми ветрами военного лихолетья: «мы подняли руку на крышу». И обнаженные балки крыши стали напоминать выпирающие ребра изможденных детских тел: «И душу сжимает внезапная жалость, Когда обнажаются ребра стропил».

Поколение наголодавшихся и нахолодавшихся будет потом всю жизнь искать источники тепла, собирать его в мире по крупицам, будь то материнские варежки:

А эта шерсть в осеннем октябре
Из ушка прялки вытекала нитью …
Мать помнила о лютом январе
И торопилась к этому событью.

или негасимый огонь деревенских печей:

Когда в душе моей огонь иссякнет – 
Пойду к народу и займу огня.

Русская душа мечтает о вечном двигателе добра, стремится создать круговорот тепла, которое, передаваясь от человека к человеку, никогда не иссякнет, не уйдет через черные дыры равнодушных сердец и не будет разбавлено холодными ветрами чужой стороны:

У солнца зимой не хватает тепла,
И мы кочегары, ему помогаем.

И после, казалось, бесконечной военной зимы вернется неизбывное тепло родной земли, будто дети продышат на ней ледяную корку и напишут новые житейские былины «О верности отчему дому, О радости новой весны».

 

 

Ольга МЯЛОВА, член Союза писателей России

ИСПЫТАНИЕ ХОМУТОВЫМ

Мне было 14 лет, когда я познакомилась с Великим и Ужасным (как о нем тогда говорили) Геннадием Федоровичем Хомутовым.

Я занималась в пресс-центре при городском Дворце творчества детей и молодежи. Тетрадки с моими стихами попали в руки руководителя литгруппы Хомутова – и вот я получаю от ГенФеда письмо с приглашением заниматься в литгруппе. Тогда кто-то из пресс-центра сказал:

- Оооо, ну держись! Там тебя раскритикуют в пух и прах, стишки свои забросишь! Страшный человек ГенФед.

Пришла. В первый день я страшно стеснялась перед всеми читать свои стихи, мне все время казалось, что они какие-то нелепо серьезные, с мрачной тематикой, резкостью, грубой формой. Ведь я всегда писала только для себя, мне и в голову не приходило, что их может прочесть кто-то другой, что они могут выйти за пределы школьной тетради. Тем более - что они могут быть прочитаны чужими людьми. В общем, когда очередь читать вслух дошла до меня, я прочитала стихотворение об экологической катастрофе «Мы — никогда!». Потом еще парочку каких-то.

И вдруг этот «страшный человек», вместо того, чтобы громить меня, сказал с восхищением:

- Встань, Оля! Ребята, посмотрите все на эту девчонку!

Я чуть не умерла от смущения, но мне было чертовски приятно, что вот это – то, что я хотела сказать – поняли.

Позднее «страшный человек» очень помог мне с публикацией стихов и рассказов, и помогает по сей день. И спасибо ему за это огромное.

Но все-таки, что это за человек, спросите меня?

Похожий на детектива Коломбо из одноименного сериала, со всей атрибутикой – плащом, шляпой, лукавым прищуром и ехидной, но, в сущности, доброй и всегда дельной шуткой наготове. С чемоданчиком, полным рукописей. С бесценным запасом мудрости, глобальной и житейской.

Такой вот он, безжалостный человек Хомутов. Главный враг пошлости, безвкусицы, агрессивной посредственности и «малахольности» в литературе. Если у вас в стихотворении проскакивает что-нибудь откровенно дурацкое вроде «На столе лапша зияла…», или словоблудие типа «Моллюск! Молюсь – пока боюсь!» или тухлое, бессмысленное эстетство – оооо, ну держитесь!

Но если они живые, хоть и неуклюжие, если в них есть искра - их автора обязательно оценят и подбодрят.

Наверное, не каждый подросток, взявшийся за перо, пройдет «испытание Хомутовым». Но оно рекомендовано, и в первую очередь - полным амбиций и жаждущих литературных экспериментов. Геннадий Фёдорович – учитель настолько же мудрый и добрый, насколько и строгий. Хороший вкус и бережное обращение со словом он прививает довольно жёстко, беспощадно отбраковывая словоблудие, безграмотность, вторичность… Слабые, с полными слёз глазами отсеются сразу. Те, что покрепче, – посмеются над собой и прислушаются.

Собственные стихи Геннадия Хомутова, восхищающие уже пятое поколение читателей, напрочь лишены плетения «словес до небес». Но они свежи, самобытны, искренни и по-настоящему талантливы. Считала и считаю, и еще тысячу раз повторю, что на такого поэта за критику обижаться – грех.

 

 

Иван ЕРПЫЛЁВ, член Союза писателей России

ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЮВЕЛИР

Неоспоримым достоинством Геннадия Федоровича Хомутова как многолетнего руководителя литературного объединения имени В.И. Даля является то, что ни один из литгрупповцев не стал жертвой его таланта.

При литературном ученичестве сложно не впасть в подражательство наставнику – явление это давно известно. Н. Гумилев полунасмешливо-полупрезрительно называл литературных дам, окружавших А. Ахматову, подахматовками – за невыносимое эпигонство.

Многие ученики поэта Ю.П. Кузнецова так всю жизнь и подражают стихотворной манере учителя.

Г.Ф. Хомутов – самобытный, интересный поэт, нашедший свою неповторимую поэтическую тему (военное и послевоенное время глазами школьника, студента, рабочего), и именно в силу уникальности этой тематики подражать Г.Ф. Хомутову невозможно. Да и атмосфера литобъединения – совсем не «гуруистская», не располагающая к подражанию стихам руководителя.

Другой особенностью литобъединения является его потрясающая открытость для всех литературных стилей и направлений. В литобъединении сосуществуют и уважительно относятся друг к другу поэты и прозаики с противоположными творческими установками – последователи тихой любовной лирики и жесткого гражданского стиха, приверженцев традиционных стихов и верлибров.

Для Г.Ф. Хомутова точкой отсчета является талант.

Помню, он часто говорил: «Напиши хоть модернистское стихотворение, но чтобы оно было интересным».

Задача литобъединения всегда заключалась в привитии литературного вкуса, классического литературного мировоззрения, а не в следовании творческим догмам или политико-общественным направлениям.

Поэтому все состоявшиеся писатели и поэты, вышедшие из литобъединения, не похожи друг на друга – литобъединение не подавляло собственный голос, а делало его крепче.

Г.Ф. Хомутова не только уважают, но и боятся потому, что он знает цену каждому оренбургскому (впрочем, и российскому тоже) литератору, он может всех «расставить по ранжиру» в зависимости от литературной ценности, а не от званий и лауреатств.

От него на скроешь фальшь, стилистические ошибки, недостаток умения – он снисходителен к начинающим авторам, но беспощаден к мэтрам, так не научившимся работать с текстом.

Г.Ф. Хомутов в критической статье «Глубина и ее видимость» справедливо отметил: «Основная беда в том, что почти у всех авторов нет поэтической родословной. Можно ли определить учителей-классиков у начинающих авторов? Вряд ли. Налицо, скорее, вся современная или названная очень точно – текущая литература. Отсюда и все проходные, как бы узаконенные темы, и небрежность, неряшливое отношение к форме, и отсутствие родовитости».

Верный диагноз – полдороги к выздоровлению. Поэтому у литгрупповцев со времени проходят, стираются творческие недостатки, исправляется, становится точнее, тоньше речь, обогащается словарный запас, вырабатывается свой стиль.

И при этом – каждый остается самим собой. Никогда я не слышал от Геннадия Федоровича совета – что именно следует написать. Уважающий самостоятельность своих учеников, самое большее, что он может сказать: «Здесь неточное слово. Ты хотела сказать так, но вышло по-другому. Подумай, как исправить».

Шлифуются стихи, всеми гранями блестит талант автора.

В том же, что графиту не бывать алмазом – не вина ювелира.