Глава 1.
Нулевой день войны

— Хочешь почитать Чехова?

Майор, увешанный оружием так, словно собирался воевать вечно, посмотрел на Артёма и выставил на остаток кирпичной стены книгу пьес «Три сестры».

— Самостоятельная, сама стоит, — не забыл похвалить автора за толщину написанного.

Отошёл на десяток шагов и с разворота, практически не целясь, выстрелил из пистолета в книжную мишень. Сёстры, безмятежно гулявшие по центру обложки в белоснежных платьях, кувыркнулись припудренными носиками в пыль. Майор-артиллерист, словно за шиворот, поднял их двумя пальчиками, пролистал пробитые страницы. Отвесил щелбан пуле, застрявшей посреди книги, словно это она оказалась виноватой в плохом скорочтении стрелка:

— Вот так становятся двоечниками: всего 18 страниц. Попробуешь?

Протянул пистолет Артёму, сидевшему зрителем в импровизированном летнем театре на снарядном ящике и пытавшемуся ловить головой тень от флага. Обтрёпанный ветрами, выгоревший на солнце, тот вяло плескался на флагштоке в таком же выгоревшем, бледно-синем небесном озере, наполненном по краям пеной облаков. Может, к ночи натянет на дождь? Народ ждёт с середины лета...

А по поводу оружия офицер явно шутил: кто доверит его незнакомому человеку, даже если это голодный безобидный пацан?

Но «Макаров» пусть и замедленно, с долей сомнения у хозяина, перекочевал к Артёму. Правда, артиллерист тут же выудил из-за ремня себе увесистого «Стечкина», по убойной силе и скорострельности способного трижды перестрелять «Макара», — оружию, как болезням, дают имена их прародителей. С улыбкой наставил его на поднявшегося с ящика Артёма: не вздумай баловать, не подводи меня. Скорее всего, где-то в мирной жизни у него остался сын, по которому майор скучал, и общение с задержанным около боевого охранения пареньком заглушало тоску по дому. Кто их знает, этих людей с оружием: скучая на войне по своим детям, легко убивают чужих...

— Мне бы жратвы бабуле раздобыть, — Артём кивнул на рюкзак, из которого при обыске выпотрошились нехитрые деревенские пожитки. А пистолет приятной тяжестью оттягивал руку, просился в дело. Если и впрямь попробовать выстрелить в артиллериста, успеет тот нажать курок в ответ?

Отгоняя соблазнительные мысли, Артём втянул носом сытные запахи от костра, огненными языками шлифовавшего дно висевшего на треноге казана.

— Жратва у «нациков», — майор кивнул на лесополосу, где на фоне пожухлой листвы болтался, даже не пытаясь отмыться в небесном озере, чёрный флаг с остроконечной свастикой. Батальон «Азов» — только они могли позволить себе демонстративно признаваться в любви к Гитлеру. — Им не западло грабить местных, а у нас казённый сухпай. Но голодным не оставим, — повторяя Артёма, втянул запах куриного бульона. Подмигнул, выдавая доверительным шёпотом военную тайну: — Всё, что отошло от дома на сто метров, считается диким и подлежит уничтожению. Огонь!

Пуля Артёма пролетела высоко над головами чеховских барышень, но те, напуганные первым выстрелом, сами от страха повторили предыдущий кувырок. Артём с сожалением вернул пистолет — не умею…

Майор по-детски улыбнулся своему превосходству, расправил плечи и, демонстрируя новые возможности, вытащил из чехла финку. Теперь уже тщательно нацелившись вытянутой рукой в щит из снарядного ящика, метнул в него нож. Остриё впилось в нарисованный углём круг, заставив бабочкой трепыхаться разноцветную инкрустированную рукоятку.

Опережая майора, Артём услужливо обошёл столик с разложенной на нём штабной картой, не без усилий вытащил из выщербленных досок нож. Повторяя какого-то героя из какого-то фильма, поцеловал лезвие: холодное оружие настоящим джигитом без нужды не вытаскивается, только для боя. Если его не случилось, то извинись перед сталью поцелуем и верни в ножны для следующего раза.

Артём принёс финку с уважением и к хозяину — рукояткой вперёд. Майор в ответную благодарность окликнул повара, пританцовывающего от жара у костра:

— Петро. Нам би з гостем трошки перекусити. I туесок збери, нiж багатi.

Военные легко переходили с русского на украинский и обратно, хотя именно из-за требования Киева говорить всем только по-украински и началась война на Донбассе.  Или язык всё же был ни при чём?

А суп оказался отменный. Артём не помнил даже в мирной жизни случая, чтобы бульон варился сразу из нескольких кур, а мясо к столу подавали не мелкими ощипками, а на отдельном подносе: бери сколько хочешь, хоть три ножки. Но он возьмёт две, чтобы потом, как будто в первый раз, взять ещё и кусочек белой грудки — мясо из ниточек, как говорила мама. Больше съест он — меньше останется врагу.

Объедались молча, до отвала на спинки плетёных кресел. Салфеток не было, но облизать пахнущие мясом пальцы — и компота не надо. Хотя он уже пощипывает за пятки пар, гоняя его, как по арене, по краям кружки.

Для полного счастья было бы здорово выцыганить пистолет. А что, раз пошло такое везение, то можно помечтать и о подобном. Это майор думает, будто перед ним мазила-малолетка. А на последних соревнованиях он, Артём Воевода, перестрелял по очкам даже командира блок-поста. Помог, конечно, крёстный, научив коптить спичкой слепящее глаз остриё мушку…

— Что, понравилась игрушка? — майор перехватил взгляд на кобуру, вытащил «Макарова». Погладил костяную рукоятку с частым рубчиком, предусмотренным от скольжения в потных ладонях стрелка. У оружия ничего нет случайного.

— У нас на улице у многих что-то имеется. А у меня только рогатка, — посетовал Артём на неустроенную жизнь без оружия во время войны. Даже намекнул доброму артиллеристу, как обойти закон: — Пацаны сбивают номера, чтобы никаких следов. Зато чужие не суются. Знают, что получат по мордасам.

— И это правильно, — неожиданно поддержал народную самооборону майор. — Само оружие, брат, ни в чём не виновато. За всё отвечает тот, кто стреляет из него.

Повертел «Макарова» и, не вернув в кобуру, оставил лежать на столе. Стоявшие рядом автомат и гранатомёт словно подтверждали слова Артёма: если на улицах сёл и городов неучтённого оружия выше крыши, то что говорить про боевые позиции на фронте.

— Как супец? — майор спросил о более главном и отвалился на спинку театрального кресла. Может, и впрямь на пути артиллерийского полка попался какой-то театр, и теперь командир, войдя в роль главного героя, мог позволить себе сытно развалиться пусть и перед единственным, но зрителем.

— Вкусно — ум отъешь. Первый раз за войну наелся, — почти не соврал Артём. Вычистил корочкой хлеба тарелку: — Где помыть?

— Ты у меня в гостях, — не разрешил артиллерист, доставая сигарету.

Артём суфлёром вытащил спички — крёстный дядя Степан ещё до войны начал собирать их коллекцию: коробочки с ноготок всего на пару спичек, короба на две тысячи штук. А треугольные упаковки Артём вообще впервые у него увидел. Как и круглые, словно из-под девичьей пудры. Имелась в коллекции даже стеклянная упаковка в виде банки. Спички на пластинах, отламывающиеся поштучно. Каминные спички в два пальца толщиной. Повторяющиеся образцы крёстный охотно дарил Артёму, что сейчас и пригодилось для демонстрации уважения пану майору, — поджечь сигарету горящей на любом ветру и даже под водой охотничьей спичкой. А в благодарность за обед можно поделиться с ним половиной коробка.

Майор охотно принял подарок, высыпал спички в сигаретную пачку. И, наконец, признался в понятном:

— Авось и моего сына кто-то покормит в случае чего.

Прикрыл глаза в воспоминании. Артём в освободившуюся минуту спокойно оглядел наблюдательный пункт со стереотрубой, выпученным удавом неподвижно осматривающей местность, столик с придавленной камешками картой. Пересчитал хоботы орудий с наброшенными на них кусками маскировочных сетей, штабеля снарядных ящиков. Поклонился открывшему глаза майору:

— Спасибо, пан командир, — обозвал его на новый лад. Офицер дёрнулся на неожиданное для себя обращение, но промолчал. Не поправил. Значит, привыкает. Начинает нравиться быть паном… — Мне пора. Пока доберусь до дома, и комендантский час наступит.

Кашевар уже наполнил супом трёхлитровую банку, обмотал её от случайных ударов солдатским вафельным полотенцем, помог уложить подарок в рюкзак. Незаметно для командира запихнул ещё что-то наверняка вкусное в пакете на дно сидра, подмигнул. И впрямь соскучились мужики по семьям…

Пан указал в сторону чёрного флага:

— Туда нос не совать. Отмороженные на всю голову. Если б не они, давно бы закончили эту канитель.

Это была уже политика, за которую на Украине карали тюрьмой, поэтому вернулся к отцовскому наставлению:

— И не вздумай бросать учёбу. Иначе уши надеру.

Прижал Артёма, поцеловал в макушку. Подтолкнул в рюкзак — иди, не расхолаживай воспоминаниями и не мешай нести боевое дежурство.

Некоторое время грустно глядел вслед. Потом поднял книгу, перелистал пробитых «Трёх сестёр». Просмотрел остановившую пулю страничку — как и чем смогла? Заглушая тоску по дому и сыну, попробовал читать. Действие постепенно увлекло, и майор, приказав повару сготовить чаю с вареньем, тоже «ушедшим» прямо в банках за сто метров от села, перенёс кресло под масксеть — и продувает, и не печёт голову. Тень от одноногого флага попробовала потянуться за ним, да только командиру стало не до него, зовущего в бой за чистоту украинского языка: увлечённый чтением русского писателя, превратился из вояки в добродушного мужичка, улыбающегося уголками губ.

Артём же, едва скрывшись за кустами, сделал крюк к лесополосе, идущей вдоль линии электропередач — к флагу чёрному. «Азовцы» веровали в свою неприкасаемость, постов не выставляли, и Артём от акации к акации, от клёна к клёну, от кустов маслины снова к клёнам подполз к лагерю боевиков. Затих, вслушиваясь в голоса. «Нацики», если поймают, за обеденный стол не пригласят, скорее поставят вместо мишени. Так что на случай задержания снова придётся прикинуться голодной овечкой, а банку с супом лучше выбросить. Он грибы собирает. Вон, стайка рядовок вылезла в ожидании дождика.

Сорвал несколько бледно-розовых шляпок, распахнул рюкзак. И обомлел: поверх банки, укутанной солдатским вафельным полотенцем, лежал пистолет. Майор? Всё же подарил?! А патроны? Оружие без них — кусок металла, которым лишь заколачивать гвозди.

Выдавил магазин из рукоятки. Золотоголовые братья-близнецы подпирались снизу тугой пружиной, готовые нырнуть в ствол, подставиться под боёк и, воспламенев, умчаться на простор. И неважно, кто окажется на пути — «Три сестры» Чехова, «Идиот» Достоевского, «Война и мир» Толстого или даже сами авторы. Пуле за счастье освободиться от мёртвой металлической хватки затвора, вырваться из темноты, запаха подгоревшей смазки, расправить плечи, вздохнуть вольно и умчать в простор. Что станется потом, после выстрела, — про то неведомо, ещё никто не возвращался из заствольной жизни обратно в магазин. Да и не для того они появились на свет, чтобы вечно жить взаперти! Много повидавшие в своей жизни солдаты утверждают, что лучше сгореть, чем сгнить…

Самому Артёму требовалось без грохота и спецэффектов возвращаться на свой блок-пост, доложить командованию о высмотренных боевых позициях на карте майора, скатертью-самобранкой расстелившейся на пути к мишени для метания ножей. Майор-артиллерист, конечно, добрый для жизни, но глупый для войны. Война — время закрытых ушей, глаз, рта, сердца и души.

Хотя шёл в этот район Артём не ради карты артиллеристов. Она случайна и второстепенна. Он ищет миномёты, и не все подряд, а конкретно «Васильки». Орудиям придумано множество красивых букетно-цветочных названий — «Гиацинты», «Тюльпаны», «Гвоздики», «Акации», а ему бы отыскать позиции самого простенького синего полевого «цветка». Потому что уже несколько месяцев из этого района каждое воскресенье ровно в 6 часов вечера, словно отбивая время вслед за курантами Спасской башни Московского Кремля, прилетают шесть «васильковых» мин.  В первое воскресенье мая одна из мин-курантов разорвалась у них в огороде, где мамка как раз поливала проклюнувшиеся на грядке огурцы…

Не стало мамки, засохли огурцы, прошло лето. Самого Артёма крёстный приписал сыном полка к ополченцам, а какой-то маньяк продолжает упорно, как по расписанию, извещать выстрелами о нулевом дне — воскресенье. Сегодня как раз оно. И потому Артём здесь. И скоро 6 часов вечера. И у него появляется возможность высмотреть, откуда и кто стреляет. Скорее всего, это нашёл себе забаву «Азов». Теперь осталось увидеть, где позиция. Никто никогда из разведчиков так близко не приближался к фашистскому батальону…

— Микола, напиши «С пер-рльшим вер-рлесня». Нехай життя повчить, а не р-рлоссийску мову, — выделился в вялом гомоне лагеря властный командный голос, спотыкающийся о букву «р».

Кто там и кого хочет поздравить с первым сентября? Чем поучить жизни взамен русского языка?

Артём выбрал клён потолще, допрыгнул до веток, полез наверх. Рискуя сорваться с прогнувшейся верхушки, раздвинул ветви с резными листочками. За ними увиделись искажённые маревом жаркого дня фигуры солдат. Однако стоило вглядеться, и распознался боец, сидящий с кисточкой перед минами-крылатками. Это они — подарок к первому сентября? Снаряды — вместо русского языка?

Командир окликнул несколько солдат, те взяли каждый по надписанной мине и направились к узкоколейке, тянувшейся от террикона. Шестеро! Оно! Пока всё сходится.

Обдирая живот о кору и сучья, Артём соскользнул вниз, выхватил припрятанный в траве вместе с банкой супа пистолет. С усилием сдвинул вниз флажок предохранителя, передёрнул затвор, загоняя старшего золотистого братца в ствол. Пока не представлялось, что делать дальше, следует ли вообще приближаться к «нацикам», не хуже майора-артиллериста увешанных оружием. Эти ведь стреляют не по книгам, а сразу по людям. По его мамке точно. 57 осколков насчитали в ней врачи! 57 из стандартных 400. Он изучил про «Василёк» всё!

Вид на узкоколейку перекрывала арка выщербленного каменного мостка, под которой протекал ручей. Проскочив его застоявшуюся вонючую прохладу, Артём сусликом высунул голову из ковыля, отыскивая «азовцев» с минами. Помог голос командира:

— Швыдка медична допомога.

Он не зря сравнил себя со скорой помощью: к ним со стороны террикона, разгоняемая двумя бойцами, по рельсам катила вагонетка. А на ней… на ней стоял миномёт. Короткоствольный «Василёк», распознанный по полёту мин крёстным дядей Степаном. Изучая осколки от мин, вымеряя для гарантии у воронок углы прилёта снарядов, убеждался всё больше и больше после каждого воскресного обстрела:

— Точно мой родной «Василёк». Два года наводчиком при нём состоял.

Сделал даже рисунок миномёта, припомнив практически все детали. И стрельба совпадала — от 800 метров до четырёх километров. Не только по прямой, но и с навесом, из-за террикона. И вот теперь Артёму стала понятна причина, по которой не могли засечь огневую позицию «часовщиков»: мини-бронепоезд! Стрельба каждый раз с нового места! И сегодня через каких-то полчаса мины с поздравлениями к новому учебному году полетят, возможно, в сторону его родной школы! Учителя, небось, как раз развешивают в классах карты и плакаты. Им стопудово помогают Зойка и Валя Почечуевы, Костик Алимов, Славик Непейвода… Может, кто-то уехал и в Россию от обстрелов, сто лет не навещал ребят. Беда, что с одним пистолетом миномёт штурмом не взять. И даже если каким-то образом взорвать «Василёк» или просто вывести его из строя, «нацики» легко прикатят новый.

Миномётчики буднично загрузили на платформу боеприпасы. Оседлали, как ишачка, со всех сторон вагонетку, покатили на ней вдоль электрических столбов. Выбирать огневую позицию? Бежать следом? Но высунуться из сусликового укрытия не даёт картавый командир оставшийся сидеть рядом с насыпью на деревянном чурбачке. Вытащил из нагрудного кармана мобильную рацию, глянул на часы. Артём торопливо сверил циферблат на своих: до стрельбы пятнадцать минут. Если ровно в 18 часов прозвучит по рации команда, то на топчане — точно он, убийца его мамки. И это лучше, чем взрывать миномёт. Оружие, как сказал майор, не виновато в войне, за всё отвечает тот, кто стреляет!

И даже не он, а тот, кто даёт команду на открытие огня!

Командир с картавым «р»!

Оглохнув от собственного слишком громкого дыхания, Артём стал подползать к картавому. До выстрелов — 7 минут. Часы у него «Командирские», с красной звёздочкой на тёмном фоне. Отцу подарил какой-то московский генерал. Батя гордился, что в Афганистане вытащил раненого командира взвода из-под огня. Тот остался жив, дослужился до генеральских погон, а батяня… Эх, папка, папка! Зачем тебе была нужна эта водка!

Миномётчик спокойно курит,  сбивая пепел постукиванием пальца по отставленной в сторону сигарете. На чёрной майке по спине надпись огромными буквами «АЗОВ». Заглавная «А» напоминает мишень для метания ножей у майора-артиллериста и аккурат под левой лопаткой, где сердце. У него, Артёма Воеводы, финки нет, но на последних соревнованиях и впрямь перестрелял  по очкам командира блок-поста, выбив две десятки из трёх. А сейчас у него в пистолете целая обойма близнецов.

Три минуты до стандартных шести выстрелов. Не война, а нервы и сплошная арифметика. Для первоклашек. Только вот школу сейчас разбомбят. Две минуты! А часы после смерти отца носила мама, Они ей нравились крупным циферблатом. Когда после взрыва Артём подбежал к ней, смотревшей прямо на солнце, то поначалу тормошил её, потом догадался приложить ухо к сердцу. Тиканье часов на оказавшейся рядом руке заглушило все остальные звуки…

Картавый поднял рацию, и Артём подставил под рукоятку пистолета вторую ладонь. Так меньше отдача, а это важно, если придётся стрелять повторно. А он будет. До последнего патрона. За мамку. В эту ненавистную букву «А», охотно лёгшую в прорезь прицела.

И тут совсем не вовремя на мушку опустилось солнце, девочкой на шаре забалансировав на её отполированном острие. Закоптить бы мушку, как научил крёстный, но поздно спохватился! Глаз заслезился, совсем некстати стал стекать по спине и со лба липкий пот. Выгораживают убийцу, спасают от мщения? И когда показалось, что ещё и время остановилось, «азовец», наконец, поднёс к губам рацию.

Он!

Больше не раздумывая и не сомневаясь, опережая картавый приказ на открытие огня и вылет мины-крылатки с белой школьной надписью, Артём нажал на курок.

Миномётчик, словно повторяя книгу Чехова, взмахнул руками-страницами и кувыркнулся с деревянной сидушки в железнодорожную гальку. Артём продолжал стрелять в неподвижное тело, пока пистолет желторотым птенцом не распахнул рот от недостатка пищи. Отбросив ставшее бесполезным оружие, Артём рванулся назад. По ручью. Под аркой. Вдоль линии электропередач. В лесополосу. У кленового наблюдательного пункта подхватил рюкзак. Полотенца, словно сползшие белые застиранные чулочки, оголили крутые коленки суповой банки и, теряя секунды, но забрал и гостинец. Задирая ноги в высокой траве, рванулся прочь от автоматных очередей, раздавшихся у железной дороги.

Глава 2.
Арестовать и выдворить в Россию

День окончательного окончания лета не радовал бойцов «Тэшки». Т-образный перекрёсток, у которого обустроился блок-пост ополченцев, просматривался на все три дороги, и ни на одной из них даже в бинокль не виделось ни своих, ни чужих.

Нет радости на войне, если не возвращается с задания разведка. К тому же ушедшая в тыл врага самовольно, без приказа. Да ещё в возрасте четырнадцати лет. Завтра школа, а он...

— Лично расстреляю, — ласково-ласково, безнадёжно-безнадёжно шептал грузный командир, прошаривая в бинокль четвёртую сторону — нейтральную полосу в триста метров, которой международные наблюдатели разъединили воюющие на Донбассе силы. Эдакая «серая зона», где словно пропало время.

Но именно туда и ускользнул под покровом утреннего тумана приписанный к блок-посту Артём Воевода. И вернуться может только с этой, вражьей стороны. Всё бы ничего, не впервой, но сегодня вместо традиционного шестичасового обстрела на той стороне слышна внутренняя суматошная автоматная стрельба. И это наверняка связано с Артёмом.

— Ничего, Василь Матвеич, ничего, — на правах одногодка назвал командира по имени-отчеству грызущий спичку Степан Самойлов. Дрын перегрызёшь, потому что  это он привёл крестника на блок-пост после смерти кумы Марии. Опекал всё лето, а перед самой школой, выходит, не усмотрел. — Он в лапти кого хочешь обует, — продолжал уговаривать скорее себя, чем начальника, в благополучном исходе дела. — Ты же знаешь, он и в мирной жизни ничего не боялся. Ни матери, ни ремня, ни крапивы, ни хворостины. Боец. Но по шее надаю.

Пока же отпихнул Шнурка, по собачьей настырности лезшего по ноге со дна траншеи, чтобы заглянуть в глаза и поинтересоваться, где пропал его хозяин.

О подзатыльниках Артёму мечтал и часовой, поверивший ему на слово и пропустивший через боевое охранение, а в итоге получивший от командира за ротозейство по первое число. А с каждым часом отсутствия разведчика — и по второе, и по третье…

Всем хотелось поторопить время, но через день в этом мире никто ещё не перепрыгнул. Это Шнурок может переспать сутки и спокойно после этого пойти по собачьим делам, не спросив ни час, ни день недели...

— Собирайся, — вдруг приказал командир Степану. Тот с готовностью перебрал в руках автомат: да, что-то надо делать. Собирать ударную группу... — Поедешь в Москву.

Самойлов недоумённо впился взглядом в «Матвея», поневоле вспомнив субординацию и позывной командира. Какая Москва? Она отсюда, из окопов «Тэшки» по своей недосягаемости могла соперничать хоть с Луной, хоть с Марсом.

Василий Матвеевич не стал интриговать:

— Помнишь, там в Генштабе Колькин товарищ служит? Я уже просил его пристроить Артёма в суворовское училище. Зацепка-то у него хорошая — родился в Москве.

— Турпоездка от шахты, катерок по Москве-реке... — вспомнил Степан то давнее, общее на троих время. Потому, собственно, и стал крёстным, что носился по столице вместе с Колькой Воеводой, ставшим раньше срока отцом, в поисках всего необходимого для роженицы и малыша. Как далеко ушло время! И Колька, дурак, ушёл сначала из семьи, потом из жизни. И войны не было, и Мария не имела таблички на кресте. Не было, собственно, и разницы, кто где родился и на каком языке говорил...

Новая вспышка стрельбы за «серой зоной» вернула к реальности:

— Но ведь сбежит, стервец, на первой остановке.

— А ты зачем? Передашь с рук в руки.

Строили планы и козни так, словно Артём сидел в столовой и ел кашу…

А он, путаясь в жёсткой траве, из последних сил бежал к террикону. Там в ямах-копанках, нарытых местными жителями в поисках металла, в обильных зарослях белой акации, которую чуть ли не с первого класса они высаживали для укрепления породы, в непролазной полыни можно спрятаться. Только вот огонь автоматов приближался слишком быстро. А если «нацики» пустят в погоню ещё бронетранспортёры… Это для артиллерии они как алюминиевые танки, но скорость-то по бездорожью непревзойдённая. Догонят…

Нога подвернулась, и он со всего размаха, не хуже расстрелянных чеховских сестёр вкупе с командиром миномётчиков, ткнулся носом в землю. Она щедро, словно Артём был скаковой лошадью и требовал подкормки, сунула ему в рот охапку ковыля. Отплёвываясь, порезав язык и губы острыми лезвиями стеблей, со страхом осознал, что далеко ему не убежать. Ни от БТР, ни от автоматчиков не улететь на ковре-самолёте, не скрыться в тайных подземных ходах. Даже утреннего тумана нет, не говоря уже о дымовой завесе…

Встрепенувшись от озарения, захлопал по карманам. Спичечный коробок оказался на месте! Счастье, что пожадничал и не подарил его весь в порыве благодарности майору-артиллеристу.

Широким охватом наклонил звенящие от солнечного накала, иссушённые стебли. Поднёс спичку к коричневым ковыльным метёлкам. Те охотно подсунулись под огонь, затрещали бенгальскими искрами, по-новогоднему щедро делясь пламенем с соседями. Ветерка вполне хватило для поддува, несколько огненных разгоревшихся языков даже бросились по-детски неистово обниматься с хозяином, и услышавшему треск подпалившихся бровей Артёму пришлось отмахиваться от всполохов, как от назойливых слепней. Зато изнывающей от жары степи приспело в радость хоть что-то изменить в опостылевшей от однообразия жизнь. И роли уже не играло, ливень обрушится сверху или пойдёт гулять по её просторам пожар.

Артём пробежал вперёд, поджигая всё новую и новую траву и придавая огню нужную линию и направление. Пожар оказался верховым, нижняя трава, ещё сохраняющая некоторую зелень и островки белёсой полыни, только дымила, но это как раз и было важнее всего. Террикон манил защитой, его срезанная верхушка подсказывала, что вокруг живут люди: пики уменьшают, чтобы не платить жителям за превышение экологических норм. Но там и надежда на спасение!

Однако беглец нашёл в себе силы отвернуть от горы и вновь податься к лесополосе. К самому её хвостику, где в редком ситечке деревьев его точно искать не станут. Полезут именно в заросли акации и в копанки, в гаражи, полынь и частный сектор. А он дождётся темноты и спокойно выйдет к своим. Вот Матвеич обрадуется добытым сведениям…

«Матвей» захлопнул наручники на запястьях Артёма, едва того с обгоревшими бровями, с красными от дыма и бессонницы глазами и распухшими от порезов губами привели в штаб после полуночи.

— Запереть! Не спускать глаз! — взревел вместо «ура» и обнимашек.

— Я супчика принёс. Бульончик, — растерянно пролепетал Артём, но подарок ещё больше разъярил командира.

— Какой к чёрту супчик! — грохнул он кулаком по столу. Неизвестно по какой взаимосвязи качнулась на проводе и замигала лампочка, заставив присутствующих замереть. Даже прыгавший рядом от счастья Шнурок плюхнулся на поджатый хвост. — Нервы в ошмётку и язву желудка ты всем нам принёс, а не бульончик!

— Товарищ командир…

— Я командир для тех, кто исполняет мои приказы, а не самовольничает! Под арест!

Артём сжал до боли губы. А вы, товарищи начальники, знаете, где он был, что видел и испытал! Его сто раз могли убить «нацики», а он сам отправил на тот свет воскресного картавого маньяка. Что же сами не сделали этого за всё лето? Ждали, когда он пойдёт в самоволку? Но теперь он точно ничего никому не расскажет. И про карту артиллериста тоже, потому что майор — нормальный мужик и предавать его западло, хоть он пан и враг. А утром, когда у «Матвея» кончатся психи, он уйдёт со Шнурком на другой блок-пост. Или перейдёт линию фронта и станет воевать один. Справится. И получше, чем под чьим-то присмотром…

Силы и мысли кончились, едва голова коснулась подушки, а Шнурок свернулся калачиком за спиной, прогревая её до живота. Не услышал и не почувствовал, как запанцирил по крыше долгожданный дождь, как сняли наручники и укрыли одеялом вместе со Шнурком. Мог, возможно, проспать целые сутки, но подъём на блок-посту — он общий и для арестантов.

Вошедший в землянку крёстный выпустил собаку, протянул Артёму миску с подогретым трофейным супом. Тот потянулся за ложкой, но в памяти всплыл холодный ночной приём и он демонстративно задвинулся в угол нар. Он не станет ничего есть, пока… пока… Даже если командир, по большому счёту, и прав, но арестовывать как жулика или предателя…

— Ешь давай, — не принял обидчивого выражения лица дядя Степан. — Дорога дальняя.

— Какая дорога?

— Асфальтовая. Едем в Москву. Спички покупать. Вон, осень наступила, для костров потребуются…

Прозвучи известие в другой день, можно было подпрыгнуть от радости до бревенчатого потолка. Но сейчас Москва таила подвох, и никакие спички ситуацию не спасали. Поэтому никуда он не поедет. К тому же надо посмотреть, не заменит ли кто картавого в следующее воскресенье. Вдруг найдётся новый желающий продолжить традицию? А кто знает, где и как это происходит? То-то. А он, если потребуется, готов вновь добраться до узкоколейки и уничтожить любого отдающего команду на стрельбу. А ещё научится метать ножи и тогда пусть попробуют взять его…

— Я не поеду, — сообщил крёстному Артём. Под арестом вечно держать не станут, в конце концов, подкоп сделает. А кто хочет, пусть едет хоть в Москву, хоть в Киев. Он же сам решит, чем заниматься.

Утвердиться в принятом решении не дал вошедший в землянку командир. Опережая вернувшегося Шнурка, присел на нары, обнял Артёма и дружески похлопал по спине. А вот это лишнее. Спину всю ночь грел и прикрывал Шнуром. Он не предаст…

Словно подтверждая грустные выводы, «Матвей» после ласки снова захлопнул наручники потерявшему бдительность Артёму. И подтолкнул к двери: пора!

Солнце, растолкав локтями ночные дождливые тучи, вывалилось в бездонный небесный провал на окопы, пулемётные гнёзда, ходы сообщения. Рискуя получить по лбу обитой войлоком дверью, попыталось даже заглянуть в землянку: я здесь, меня рано списывать со счетов. Ещё почти лето, ещё можно смотреть на мир с улыбкой.

Однако выстроенный перед землянкой личный состав «Тэшки» смотрел на Артёма с сожалением.

— Товарищи, — не давая подчинённым времени на разговоры, командир приобнял парня. Тот дёрнулся, освобождаясь от лживой командирской заботы, но «Матвей» пальцев не разжал. — Вспомним: сегодня первое сентября. Давайте поздравим Артёма с началом учебного года.

— А наручники при чём? — раздалось из строя. Ополчение — это не воинское подразделение, бойцы взяли в руки оружие по внутреннему убеждению, а не по призыву. И таким не прикрикнешь, чтобы отставили разговорчики в строю!

— Гав, — подтвердил недоумение с левого фланга и Шнурок.

— А это Артём сам попросил, — пальцы командира сжались на плече арестанта так, что тот присел от боли и согласно закивал. — Знает, что по своему характеру может сбежать даже от крёстного. Но при этом он умный парень и прекрасно понимает, как важно учиться. Война когда-то закончится, и Республике потребуются грамотные офицеры, способные защищать её, когда мы с вами уйдём на «дембель». Вот Артём Воевода и попробует поступить в суворовское училище. Пожелаем ему удачи и возвращения с офицерскими погонами.

Ополченцы захлопали, заставив взлететь с веток птиц и перемяться застывшими лапами собачку. На дороге, как по сигналу, завёлся «уазик», подошедший Степан Ильич показал командиру синюю папку: документы готовы. Сослуживцы выстроились в очередь обнять отъезжающего счастливчика, хотя и сжатого мёртвой хваткой командиром.

— Не обижайся, — впервые с вечера соучастно прошептал «Матвей» на ухо Артёму. Даже ослабил плечо. — Не подведи нас в России. Помни всегда: ты — боец Народной Республики! Пройди всё с достоинством. А мы… мы будем скучать за тобой.

За такие слова обнять бы Василия Матвеевича, но оковы не разжались, напоминая Артёму об его унизительном положении. Неужели нельзя было по-человечески всё решить? Конечно, он бы всё равно сбежал, но чтобы так, как шелудивого кота, изгонять с войны… Хорошо, вывозите, но на границе он всё равно помашет всем ручкой. Даже без документов из синей папочки. Мало ли домов и бумаг сгорело у людей во время обстрелов. Выпишут новые…

Ничего из происходящего не понимал лишь Шнурок, заискивающе заглядывающий в глаза каждому. Так и не выросший по размерам во взрослую собаку, пёс сердцем чувствовал тревогу хозяина. Перед посадкой в уазик прыгнул на грудь Артёма, принялся лизать лицо, заскулил. Командир с усилием оторвал дворняжку, прижал барабанившие воздух лапы. «Но ведь всё хорошо, всё в порядке»? — умоляли подтверждения собачьи глаза.

— Всё хорошо, — подтвердил «Матвей».

Шнурок не поверил, вырвался и помчал, истошно лая, за машиной. Не давая Артёму оглядываться, Степан Ильич привалил его к себе, закрывая уши.

— Ты жди, я вернусь, — прокричал прижатый к прикладу автомата Артём. Вырваться не получилось, он укусил волосатую руку крёстного, но тот перетерпел боль, не ослабил хватку. — Всё равно убегу, — пригрозил уже конвоиру.

Однако связи у «Матвея» оказались настолько высокие, что наручники крёстный не снял даже при пересечении границы. Пограничники что свои, что на российской стороне читали какую-то бумагу, улыбались и давали «зелёный коридор» конвойной парочке.

Ключик на «браслете» щёлкнул, разъединяя металлические кольца на запястьях, лишь когда уселись в автобус до Москвы. Прижатый к окну Артём уткнулся лбом в стекло, не реагируя ни на слова крёстного, ни на подсовываемые бутерброды. Хоть в тундру вывезите, хоть в пустыню, он вернётся домой. При малейшей возможности.

Она случилась только в Москве на автовокзале! Уверовав, что крестнику отныне деваться некуда, Степан Ильич в ожидании открытия метро припал к киоску, высматривая за стеклом диковинные коробки спичек. Прикинул непредвиденную растрату, внутренне согласился на неё и указал на коробок с тиснёной прессом этикеткой Кремля:

— Мне этот.

Клевавшая носом молоденькая продавщица попыталась дотянуться до товара через стеклянные полочки, порушила витринную выкладку товаров и обессиленно опустила руки:

— Может, вам зажигалку дать?

Степан Ильич, опьяненный мирной Москвой, с улыбкой замотал головой:

— Нееет, девушка. Не могу. Меня попросили поджечь Московский Кремль именно спичками, а вы мне подсовываете зажигалку. Давайте уж достанем.

Достала. Но не успел любитель огня нарадоваться добычей, как ему на плечи легли сразу две руки:

— Гражданин. Пройдёмте!

Дёрнувшийся из рук полицейских Степан Ильич ещё больше усугубил своё положение, и на глазах у Артёма уже ему в мгновение ока захлопнули на руках наручники. Это показалось смешно, потому что крёстный просто пошутил с поджогом, стражи порядка сейчас во всём разберутся и отпустят. Но как всё быстро меняется в этой жизни! Одно неудачное слово, и конвоир сам превращается в арестанта...

Что объяснял задержанный полицейским, как умолял быстрее отпустить его, потому что приехал не один, но долго держать не стали, выпустив с настоятельно вежливым напутствием подобным образом в Москве больше не шутить.

Артёма ни в зале ожидания, ни у киоска, ни на перроне не оказалось. Помочь мог только закон потеряшек: возвращаться на то место, где виделись последний раз. Киоскёрша, узрев идущего к ней возбуждённого «поджигателя Кремля», начала судорожно искать глазами стражей порядка и опускаться под прилавок. Можно и нужно было напугать бдительную девочку ещё чем-нибудь до смерти, но… но Москва не только слезам не верит, но и шуток не понимает. Полез в карман за оставшейся с дороги конфеткой, но и этот жест нёс для девочки угрозу, и она гильотиной опустила стекло в амбразуре окошка.

Заранее смущаясь всеобщего внимания, Степан Ильич огляделся и спросил громко, сразу ко всем на станции обращаясь:

— Люди, кто-нибудь видел пацана в синей ветровке? Брюки цвета хаки. С Донбасса, — зачем-то уточнил адрес.

На слово «Донбасс» пассажиры среагировали, но и это не помогло выйти на след исчезнувшего бойца Республики. Пацан сказал — пацан сделал, потому что Донбасс порожняк не гонит...

— Дурак, — прошептал Степан Ильич, и было непонятно, относилось это к крестнику или к нему самому.

Он откровенно не знал, что делать. Предупредить всех водителей о возможном пассажире? Или сначала добежать до метро, которое открывается через несколько минут? Но у Артёма нет денег и ехать ему некуда. Значит, будет прятаться и выжидать где-то рядом в кустах?

— А я думал, вы меня бросили, — раздалось за спиной, и Степан Ильич опустошённо прикрыл глаза. Нашёлся! Убить или обнять шутника?

Не оборачиваясь, чтобы не выдавать слёзы, повторил полицейского:

— Больше так в Москве не шути!

Народ на станции начал разбираться с вещами: метро готово было развезти гостей столицы в любом направлении. Посланцев Донбасса интересовал Генеральный штаб со станцией «Арбатская». Как будет здорово, если всё получится. Должно получиться, если идти по былям, то есть по правде жизни. Не с гулянок ведь приехали.

Здравствуй, Москва.

Глава 3.
Взвейтесь, соколы, орлами…

— Ну что, прощайся с Москвой!

Степан Ильич обнял Артёма. Тот, ещё вчера мечтавший улизнуть от него в любую мало-мальскую щель, вцепился в рукав: никуда он не хочет ехать. Ни в Тулу, ни в только что созданное там суворовское училище. И никакими алыми погонами его не заманишь в строй. Он готов просить прощение у всей «Тэшки», но вернуться домой и беспрекословно слушаться «Матвея».

— Пора, — поторопил кружившийся вокруг толстенький капитан, посланный начальством сопроводить нового суворовца до места учёбы. Наверняка не терпится вернуться обратно засветло...

Трудно сказать, что и как решали в Генштабе, какие доводы приводил в своём письме по спасению сироты-разгильдяя «Матвей», но все документы оказались оформленными за день. Да ещё выделили Артёму сопровождающего. Или опять надзирателя? Ему теперь вечно ходить под конвоем?

— Это не по блату, — успокаивал Степан Ильич, хотя Артём и не думал искать причины благосклонного к себе отношения. — По протекции ищут тёпленькие места, а ты у меня… Ух!

Капитан-колобок знал про «Ух!» всё.

— Суворовцы звёзды с неба не хватают, они их на плацу подковами куют.

Степан Ильич представил огромный строевой плац, по которому с утра до ночи маршируют пацаны, и сам поник. Может, и впрямь погорячился «Матвей», отправляя парня в суворовское? Закончил бы свои 10 классов в родной школе, а потом жизнь подскажет, в какую сторону шагать. А то как-то не по-родственному, не по-соседски получается...

— Всё придёт в норму, — продолжал отслеживать настроение спутников капитан. Похоже, не первого возил «ковать» звёзды. — Вот ты в любой момент можешь стать таким, как они, — указал Артёму на проходивших мимо ребят, — а они суворовцами — уже никогда. Зацени.

Заценил Самойлов. Чтобы не дать слабину, не дрогнуть и не забрать крестника обратно, вывентил руку из мальчишеской хватки. Оставшийся без опоры Артём опустил плечи. Всё! Ему теперь всё до лампочки, что постоянно гаснет в штабной землянке. Скорее всего, неплотно вкручена. Но попросил о единственном, глядя мимо крёстного:

— Покормите Шнурка. Он яичницу любит. Горячую. Чтоб обжигаться.

Отстранился от подавшегося к нему Степана Ильича: поздно. Если отреклись, если с глаз долой и из сердца вон, то и нет больше разведчика Артёма Воеводы. Делайте что хотите сами. Воюйте сами. А он...

Пошёл к вагону электрички. Не обернулся, даже когда крёстный сунул ему на ходу в карман своё московское счастье – коробок спичек с этикеткой Кремля. И когда постучал по окошку, оставляя на пыльном стекле отпечаток ладони, и даже когда побежал за поездом — не посмотрел. «Из сердца вон, из сердца вон, из сердца вон», — застучали с нарастающей скоростью колёса. Замелькала за стеклом долгая-долгая окраина Москвы, потом пригороды, лесополосы, валки соломы на золотистой стерне скошенных полей. Всё отрезало его от прежней жизни, от могилы мамки, «Тэшки», Республики. Разносившая чай проводница дважды протягивала ему стаканы, но он выставлял локоть, занимая всё пространство на столике, куда могли бы поставить угощение. «С глаз долой, с глаз долой, с глаз долой»…

Эта монотонность неожиданно сладко налегла на бессонную дорожную ночь, голодную суматоху Москвы. Артёму даже не пришлось сопротивляться — голова сама свалилась на грудь, плечо ткнулось в отпечатанную ладонь крёстного на оконном стекле.

Разбудила ладонь капитана:

— Прибыли.

Поспать дал до последнего — пассажиры практически все уже вышли. Из соседнего вагона выгружался какой-то гастролирующий оркестр, грохот от тележек носильщиков перекрыл остальные звуки, и капитан прокричал на ухо Артёму как равному:

— Всего семь нот, а грохоту!

К ним самим спешил майор в камуфляжной форме, и хотя колобок имел звание ниже, туляк отдал ему честь и представился. Старшинство определяют не звёздочки на погонах, а столичная прописка?

Пока протискивались к армейскому «уазику», затёртому подскочившими к поезду бодливыми такси, офицеры о чём-то переговорили, и в машине Артём оказался без московского сопровождающего. Тот лишь кивнул на прощание и покатил горошиной в машинном лабиринте обратно к поездам. Майор усердно кланялся ему вслед.

Подобное его внимание перенеслось и на Артёма: если привезли нового суворовца после 1 сентября, да ещё в сопровождении генштабиста, то воробышек не простой и на всякий случай лучше лишний раз выказать ему своё уважение.

— А не поехать ли нам сразу на стрельбище? У твоего взвода как раз полевой выход, — предложил Артёму. – Сразу в боевой обстановке и познакомишься со всеми. Идёт?

Какая боевая обстановка могла быть под боком у Москвы? «Пуф-паф» деревянными автоматами, как у них в школе до войны? Смешные люди. Побегали бы под пулями среди терриконов…

Стрельбище встретило опущенным шлагбаумом с дрожащей гирляндой капель от начавшего накрапывать дождика. Часовой, укрывая поданный ему путёвой лист от непогоды локтем, долго изучал подписи, потом растерянно пожал плечами:

— Пропуск на стрельбище — он вроде не такой, но дата сегодняшняя…

— По дате и работаем, — подбодрил майор и властно махнул  — открывай ворота. Путевой лист на выезд из автопарка и пропуск на стрельбище — документы и впрямь совершенно разные, но по-детски обрадовался, что удалось обмануть стражу. Важному же пассажиру подмигнул: — На обратном пути накажем за ротозейство. Вот только стрельбы что-то не слыхать. Боятся раскиснуть?

Опровергая сомнения, из-за наблюдательной вышки показался промокший насквозь строй. Впереди, стараясь не расползтись на мокрой глине, траурно нёс на согнутой руке кепку долговязый суворовец. За ним четверо таких же скользящих по дороге ребят удерживали на плечах носилки. Остатки взвода изображали похоронную процессию, бубнившую траурный марш.

Увидев командирский «уазик», колонна остановилась. На ходу надевая каску, к гостям подбежал щупленький капитан. Гвоздиком замер для доклада:

— Товарищ майор, третий взвод шестой роты проводит занятие по огневой подготовке.

— Это огневая подготовка? — майор рыком забил «гвоздик» в мокрую землю по самую каску.

— Это перерыв, товарищ майор, — каска в ожидании очередного удара молотобойца вжалась в плечи. — Кто-то во взводе закурил сигарету. Признаний не поступило. Производятся похороны окурка.

Майор кивнул Артёму — выходи.

— В таким случае я вам копача привёз на подмогу, — сообщил с радостной хитрецой для всех. Суворовцы исподлобья оглядели свеженького, холёного по сравнению с ними новичка. А командир вдруг перешёл на шёпот, заставляя подчинённых вслушиваться в каждую букву. Тихий голос командира — он зловещь для провинившихся: — Кто курил, я всё равно узнаю. Так что лучше сделать это сейчас и добровольно. Потому что перед вами замена: одного вывожу из строя, другого ставлю. — И без перехода взревел: — Поднять головы!

Но даже при такой команде суворовцы посмотреть на майора не осмелились — впились взглядами в новенького, за счёт которого они потеряют сейчас товарища. Вполне возможно, что могли пускать сигарету по кругу и тогда виноват каждый…

Артём кроме презрения ничего не увидел во взглядах сверстников, а долговязый, благо стоял дальше всех, даже сплюнул.

«Я никогда не буду с ними», — дал себе зарок Артём, сдерживаясь из последних сил, чтобы не опустить голову под множеством взглядов. У них своя жизнь, у него свои планы. Пусть презирают кого угодно, а он просто уедет воевать за свой Донбасс.

Майор покачивался с носков на пятки, и все понимали, что чем больше командир промокнет, тем яростнее последует наказание.

— Вице-сержант Чумаков.

— Я! — шагнул из строя долговязый. Похоже, звания и должности здесь выдавались в зависимости от роста.

— В армии за всё отвечает командир. Надоело носить лычки? Поможем снять. Суворовец Артём Воевода!

— Я, — подчиняясь общей субординации, выступил вперёд Артём. Хотя какой он суворовец...

— Ты один получаешься вне подозрения. Принимай командование. Завтра будет подписан приказ о назначении тебя заместителем командира взвода.

Майор играл в Короленко и Сухомлинского, вместе взятых, видя в суворовцах скорее всего современную Республику ШКИД. Только вот всё неприятие «шкидовцев» сошлось на непонятном новеньком. Артём чувствовал это кожей, покрывшейся пупырышками то ли от дождя, то ли от недружелюбных взглядов будущих однокашников. Неужели майор не знает, что в стае нельзя кого-то одного делать сизым голубем? Или он просто хочет продемонстрировать свою всесильность и лояльность ему, как важному новичку?

— Последний раз требую: кто брал в руки сигарету — шаг вперёд. Будете упорствовать — последует отчисление!

Ещё ничего не осознавая до конца, Артём бездумно сделал шаг вперёд. Брезгуете им, господа кадеты? Так он не то что командовать, а вообще не намерен с вами быть. Курите хоть гусиный помёт, как они у себя в посёлке, выкручивайтесь, как хотите, а он...

Артём сделал и второй шаг, но не на место долговязого, как предписывал приказ командира, а к носилкам. Снял с их деревянного мокрого настила сиротливый, мокрый не хуже носильщиков окурок. Оберегая от расползания, мягко взял губами. Спичечный подарок крёстного с Московским Кремлём как нельзя кстати лежал в кармане. Повторяя поджиг донецкой степи, защищая огонёк от непогоды, Артём поднёс его оранжевый горб к сигарете. Спасая хозяина от наказания, огонь без особого рвения лизнул мокрые бока окурка и, не готовый предавать или становиться причиной нового наказания, свернулся, захирел на своей деревянной ножке.

Не приняв жертвы, Артём чиркнул новой спичкой, и уже та, не желая повторять судьбы выброшенной в грязь предшественницы, огненными щипцами обхватила с двух сторон бумагу. Та задымила, и разогревая табак, Артём втянул в себя горький дым. 

Он не видел растерянного взгляда майора, ещё более недоумённых взоров третьего взвода шестой роты во главе с блестящей от дождя каской капитана. Втягивал и втягивал в себя дым — но при этом легонько, чтобы не закашляться и не выдать, что не переносит запаха сигарет с времён, когда приходил домой с сигаретой в зубах пьяный отец. Тогда, опасаясь попасть под его горячую руку, Артём забивался под кровать. Темнота, теснота, боязнь мышей и тараканов заставляли сжиматься до размеров стучавшего сердца, но бушевавший, прокуренный отец был опаснее. Плакала и кричала мама…

А здесь разве страх? Наоборот, чувство облегчения, что его отправят обратно домой. На законном основании. А эти московские и тульские щёголи с алыми погонами пусть упьются своим презрением. У него, Артёма Воеводы, под обстрелами осталась могила мамы. И голодный Шнурок…

Окурок обжёг губы. Всё же закашлявшись, Артём растёр остатки табака пальцами и только после этого поднял голову. Суворовцы напряжённо ждали реакции майора. Если её не последует, то вылезший из машины однокурсник — воистину блатной, из семейства инвалидов: одна рука здесь, вторая в Москве. То, что он отбрил офицера-воспитателя — это круто, но вперёдсмотрящим негласно определён уже Чума. Вице-сержант Чумаков.

— Капитан Фаллер, после занятий ко мне в кабинет вместе с… этим, — майор постарался сделать грозным своё растерянное выражение на лице. Но то, что не назвал имени провинившегося, не лишил вслед за Чумаковым погон, подтверждало: в вожаки предложен новичок. Только ведь такое по приказу не случается, они сами силой и решительностью выходят вперёд в некую трудную минуту...

Новенький, конечно, как раз и вышел, приняв на себя гнев командира, только вот делать это за спиной наверняка влиятельного папеньки — это не независимость, а наглость. Которая и их, стоящих в строю под дождём, втаптывает в полигонную грязь. Ты попробуй из равной мокрой шеренги выйти, а не из тёплого «уазика»!

Так думалось и представлялось взводу. Потому выходка Воеводы не восхитила ребят, а вызвала ещё большее неприятие.

Но все ждали окончательного решения майора — казнить или миловать? Артём понимал, что вместо покровителя нажил себе кровного врага, который не забудет и не простит своей растерянности перед подчинёнными. Лучшим вариантом для всех встанет то, если прямо сейчас ротный отправит его пешком до Москвы. В какой она стороне? Он готов идти…

— К бою! — неожиданно скомандовал майор.

Уникальная армейская команда, отменяющая все предыдущие. Делающая ничтожным пустую браваду, никчемным — стремление обойти на вираже командира. «К бою!» — значит, просто падай там, где застал приказ. В этот миг ты лишь мишень для врага. А задача солдата — выжить и победить противника.

Взвод пятнистой каракатицей плюхнулся в лужу. Следом растянулся на земле и Артём. Как учил «Матвей», дважды перекатился, покидая место, где тебя мог видеть враг. Замер, мысленно усмехнувшись своей машинальной готовности исполнять приказы. Только вот суворовцы выставили перед собой автоматы, а ему стрелять по противнику из пальца? Накануне сам смеялся над игрой малолеток в войнушку…

— На рубеж наблюдательной вышки, ползком, вперёд!

Над головами раздались пусть и холостые, но выстрелы: капитан Фаллер поливал автоматным огнём над теми, кто не особо тщательно утюжил пластилиновую глину на дороге, мял мокрую траву на обочине или пытался огибать лужи.

Артём полз за всеми, понимая, что делает это в прямом и переносном смысле в противоположную от Москвы сторону.

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: