– Мне стыдно, – горячо продолжала Бедная Лиза, – что Иван-дурак находится вместе с нами. Сколько можно?! До каких пор он будет позорить наши ряды?
– Выгнать! – крикнули с места.
– Тихо! – строго сказал Лысый конторский. – Что ты предлагаешь, Лиза?
– Пускай достанет справку, что он умный, – сказала Лиза.
Тут все одобрительно зашумели.
– Правильно!
– Пускай достанет! Или пускай убирается!..
В.М. Шукшин. До третьих петухов.

В XX веке у властей вошло в привычку поучать русского мужика с оглядкой на иноземных мудрецов, соблазнять его разными выдуманными социальными теориями, которые создавались умниками, оторванными от матери – земли. ВXXI веке привычка считать мужика за дурака продолжается, что чревато большой бедой. Василий Макарович Шукшин пророчески раскрыл эту духовную трагедию нашего времени в своей сказке – притче «До третьих петухов».

Писатель С.М. Мишнев – достойный продолжатель традиций В.М. Шукшина и В. И. Белова в русской литературе. Как и Белов, Мишнев родился в вологодской деревне. Он и сейчас живёт на своей родине в деревне Старый Двор Тарногского района. С 1969 года он работает на родной земле: начал трудовую деятельность трактористом, был механиком, инженером, экономистом, бригадиром, парторгом. Таким образом, писатель имеет собственный опыт многолетнего деревенского бытия. Мишнев – коренной вологодский крестьянин и одновременно – талантливый писатель и мудрый человек, которому веришь. Глубокое познание и осмысление крестьянской жизни на рубеже XXиXXI веков лежит в основе его повестей и рассказов, обладающих высокими художественными достоинствами и исторической значимостью. Его произведения – правдивый документ эпохи колхозной жизни и последующего в перестройку окончательного раскрестьянивания коренных жителей деревни.

На наш взгляд, писатель особенно глубоко прочувствовал и осмыслил в своём творчестве тему мудрости и безумия народной жизни последних десятилетий. Данная тема – одна из важных в истории русской литературы.

Понимание мудрости и безумия в русской культуре имеет свои национальные особенности. Отец Павел Флоренский в своё время отмечал: «Наши философы стремятся быть не столько у м н ы м и, как м у д р ы м и, не столько м ы с л и т е л я м и, как м у д р е ц а м и. Русский ли характер, исторические ли условия влияли тут – не берусь решать. Но несомненно, что философии «головной» у нас не повезло. Стародумовское[1]: «…ум, коли он только ум, – сущая безделица» – находит отклик, кажется, во всяком русском…» [20: 207]. Действительно, если обратиться к русскому фольклору и художественной литературе, начиная с древности, мы найдём многочисленные подтверждения мнению, согласно которому мудрость, то есть глубокое сердечное и душевное проникновения в суть явлений жизни, противопоставлена бездуховному бесплодному рассудку. Поэт Н.А. Клюев так проницательной образно раскрыл нравственную и религиозную особенность народной мудрости, в которой соединились земное и небесное:

Мужицкая душа, как кедр зелено-темный,
Причастье Божьих рос неутомимо пьет…

В фольклоре прямо и контрастно противопоставляются бесплодный ум и мудрость. Достаточно вспомнить Ивана-дурака – любимого героя русских народных сказок, который в конце концов оказывается мудрее всех умных героев, над ним ранее насмехавшихся.

В русской литературе XIX и XX веков тема мудрости и безумия в творчестве разных писателей разрабатывается в различном духовном и культурном ключе. К этой теме не ослабевает пристальное внимание литературоведов [1;6;9; 10; 17; 21; 22; 24 и др.]. К сожалению, в этих исследованиях, несмотря на хорошее знание данной литературной темы и интересные частные наблюдения, преобладает социально-политический подход и не учитывается в достаточной степени национальная специфика русской культуры. Нет оценки литературных сюжетов и героев с позиций православной этики, которая свойственна многим русским людям: для одних – как обязательное руководство к действию, а для других – как желанный, но уже недостижимый идеал. Согласно православному учению, безумие человека имеет два противоположных источника: гордыню и смирение перед Богом. Соответственно, существуют два вида безумцев: гордецы-безумцы («Мудрость мира сего есть безумие пред Богом» [1 Кор. 3: 19]) и смиренные праведные люди, принявшие на себя личину безумия или ложно признанные в обществе безумными, но мудрыеиз мудрых перед Богом («Блаженны нищие духом» [Мф. 5:3]). Для России был особенно характерен тип святости – юродивые Христа ради. Однако и в наше время среди обычных, вовсе не святых людей, это противопоставление является духовным законом, известным с библейских времён. Нередко открытых и честных людей злая молва считает безумными и смеётся над ними. Однако истинное безумие – это нарушение человеком духовных законов, которые ведут к греху и гибели души в нынешней и вечной жизни.

Степень безумия и мудрости имеет множество вариаций, что и нашло отражение в галерее образов русской литературы, неоднократно рассмотренных в литературоведении. Вместе с тем, отметим, что в классической русской литературе преобладают образы безумцев-гордецов и безумцев-блаженных, которые являются выходцами из сословия дворян (Чацкий в «Горе от ума» Грибоедова, Герман в «Пиковой даме», Мария в «Полтаве» Пушкина, художник в рассказе «Портрет» Гоголя, князь Мышкин в романе «Идиот» Достоевского и др.), чиновников (Попрыщин из «Записок сумасшедшего» Гоголя,главный герой в рассказе «Сон смешного человека» Достоевского), интеллигенции («Чёрный монах», «Палата номер шесть» Чехова, «Красный цветок» Гаршина). И совсем редко встречаются подобные персонажи – выходцы из крестьян, из простонародья. Среди них особенно известны образы юродивого Миколки в «Борисе Годунове» Пушкина, юродивого Гриши в трилогии Л.Н. Толстого «Детство. Отрочество. Юность», блаженных (но не святых) в творчестве Ф.М. Достоевского (например, в романах «Подросток», «Братья Карамазовы»). Из новейшей литературы отметим образ блаженного Лавруши, главного героя повести «Мать сыра земля» талантливого сибирского писателя Николая Олькова[18]. О художественных достоинствах его творчества мы ранее писали [25].Разным сословным статусам героев соответствуют и типы сюжетных конфликтов и философская проблематика данных произведений.

Василий Макарович Шукшин в своей сказке «До третьих петухов» глубоко раскрыл духовные основы мудрости и безумия народной жизни. Его сказка-притча, написанная ещё в 1974 году и первоначально названная автором «Ванька, смотри!», является той путеводной звездой, которая правдиво и мудро освещает события и нашего тревожного времени, призывает нас к духовной трезвости и бдительности. И особенно сейчас важно прислушаться к грозному призыву – предупреждению героя этой сказки – богатыря Ильи Муромца, а значит и самого писателя: «Ванька, смотри!»

* * *

Писатель Станислав Мишнев следует этому призыву – предостережению В.М. Шукшина. С художественной проницательностью он воссоздает в своих произведениях духовную брань в душах своих героев – крестьян, раскрывает их мудрость или безумие в трудных, нередко очень тяжёлых, ситуациях, которыми так насыщена жизнь русской деревни последнего столетия. Мишнев продолжает в своём творчестве традиции тех писателей, которые «особенно остро ощущали зло и грех, разлитый в мире, и в своём сознании не отделяли себя от этой порчи; в глубокой скорби они несли в себе чувство ответственности за общую греховность, как за свою личную, властно принуждаемые к этому своеобразным строением их личности» [20: 595].

У Мишнева есть произведения, в основе сюжета которых лежит конфликт между житейской или духовной мудростью крестьян и абстрактной законностью представителей власти, с позиций которой их поступки кажутся безумными и предосудительными. Отметим, что этот тип сюжета получил широкое распространение в русской литературе, начиная с эпохи коллективизации в 30-е годы XX века, в силу своей жизненной достоверности. Среди вологодских писателей первым обратился к нему В.И. Белов в повести «Привычное дело», проникнутой болью за родную землю, страданием за унижение человеческого достоинства крестьян-тружеников.

В рассказе Мишнева «За деревней Баской» [13]описана трагедия двух мужиков, вернувшихся с фронта в родную деревню, где свирепствует страшный голод, хотя «хлеба склады стояли полные, а хлеба не тронь! Каждый день бригадир с председателем колхоза проверку делали, мышиный след и тот на подозрение брали. Клеверные шишки ели, сосновую кору, очень вредную для желудков куглину[2] и прочий всякий сор, всё ели, что утроба принимала».

Автор подчёркивает в начале повествования, что его главные герои были друзьями и жили одинаково: «У колхозника Петра Обрядина детей шестеро. Окна их летнего пятистенка смотрят на восход солнца. У колхозника Семена Куприянова детишек семеро. Окна их летнего пятистенка тоже смотрят на восход солнца». Кажется, живи да радуйся. Однако в конце рассказа оба мужика погибают, правда, причины гибели у них разные, хотя источник один – безумные бесчеловечные законы, притесняющие крестьян и не считающие их за людей. На войне Пётр Обрядин попал в плен, а вернувшись оттуда, оказался в жестких руках НКВД, где его запугивают, обязуют быть осведомителем и доносить на своих односельчан, голодных и замученных тяжёлой работой. Мужик сломлен, презирает сам себя, однако свою унизительную роль исправно выполняет. Правда, все об этом в деревне знают, и ему остаётся только умолять односельчан:

- Ради Христа истянного не говорите при мне ничего такого, не делайте ничего такого, и частушек про партию не пойте. Не могу я, люди добрые, не сказать, не могу не доложить!

Раздвоение личности Петра Обрядина, его безумное состояние, когда он даже своей жены и детей стыдится и не садится с ними за один стол обедать, приводит к трагедии лично его и других, близких ему односельчан.Его друг Семён Куприянов, не имея разрешения на охоту, по заданию председателя и парторга убивает в лесу лося, чтобы разделить мясо среди голодающих семей в деревне. Пётр сообщает в район, приезжает милиция и увозит Семёна, который затем бесследно пропадает в тюрьме или в лагере. Никаких известий от него нет. Пётр, не выдержав гибели друга и позора, наложил на себя руки. Таким образом, оба крестьянина каждый по-своему сопротивлялись безумным законам: Семён сопротивлялся активно – вопреки запретам он хотел спасти односельчан от голода. А у Петра это сопротивление было пассивным, но ещё более трагическим. Следует обратить внимание на то, что автор назвал своих героев Сёмен и Пётр и таким образом сделал намёк на их неразрывное единство (ср.: в Евангелии апостол Симон Петр). Да, крестьянский мир един, в этом мудрость его жизни. С точки зрения районных властей и общепринятой в советском обществе норм оба колхозника вели себя как безумцы и преступники. Но безумны власти, которые в те времена раскалывали соборное единство русского народа, да и в наше время происходит всё то же, только изменились законы и нормы.

К счастью, среди деревенских людей встречаются начальствующие, которые ради благодати милосердия и любви стараются не исполнять безумных законов и спасти своих подопечных односельчан. Например, так мудро поступили в подобной ситуации персонажи рассказов В.И. Белова «Лесничий» [5] и С.П. Багрова «Хорёк» [3]. Духовные традиции, заложенные в русскую литературу начиная со «Слова о законе и благодати» митрополита Илариона, живут в лучших произведениях современной прозы.

Тема мудрости и безумия нашла отражение и в другом трагическом сюжете рассказов Станислава Мишнева. Лишенные собственности на землю и свободного труда на ней, колхозники постепенно под напором диких распоряжений сверху стали отчуждаться от родной земли. В послеперестроечную эпоху это отчуждение катастрофически нарастает. Подробно, с привлечением документов и статистики эти процессы рассмотрены, например, в статье В.Я. Кириллова «Отчуждение Родины» [Кириллов]. Писатель Мишнев создаёт образы отщепенцев, для которых отчуждение от родной земли и даже её предательство стали их добровольным безумным выбором. В рассказе «Снится мне деревня» [14] описана судьба одинокой старой колхозницы Анны Сергеевны, которую бросил единственный сын: «Двадцать четыре года назад сын Юрик не стал признавать за колхозом цены, точно сила людская происходит из одного сознания, подался в город. Сын с пеленок привык идти впереди других, тихий шаг сзади был для него позором. И двадцать четыре года мать ходит за пять километров на почту, ей постоянно хочется слышать родной голос».

Рушится дом брошенной матери, безлюдеет деревня: ««И много на селе появилось таких домов, таких хозяев печальных, как Анна Сергеевна. Куда подевалась сытость в желудке и семейное счастье в душе? Соберутся селяне ближе к магазину, одни речи, одни рассуждения: «А вот раньше…» – «До Бориски Ельцина или до Мишки комбайнера? Вот и говори конкретно, а то: раньше, раньше». Запоздало мелькает в головах здравая мысль: «Кабы не разъехались свои, уперлись лаптями, разве так бы жили?»

К трагической теме брошенной, забытой крестьянами родной земли обращаются и другие вологодские писатели, например, А.А. Цыганов в рассказах «Ночью месяц пёк» и «Ерпыль» [23]. О его творчестве мы ранее писали [26].

С. Мишнев показывает и другую форму отчуждения от родной земли – безумное стяжательство некоторых колхозников, воровство, расхищение нажитого колхозом богатства, которое многие не считают своим собственным добром. В рассказе «Тощий, он же жирный» [15] пожилой, опытный парторг предупреждает вновь прибывшего в деревню нового председателя колхоза: «Тебя сотни, тысячи раз обманут, а почему обманут? Не думаю, что ты глуп, просто обман есть одна из форм колхозного общежития».Автор приводит хорошо известную во многих деревнях «озорную, на самом деле горькую, страдальческую частушку»:

Всё колхозное не наше,
Милая товарочка.
Нынче нашего осталось
…., а дальше нецензурный текст.

Главный персонаж этого рассказа Иван Петрович Тощёв – один из расхитителей, ускоряющих конец колхозной жизни. Он хитёр и носит маску борца за справедливость: «Народ положительно убеждён, что Иван правдоискатель, но в тоже время знает, какого он закала, что готов отравить жизнь любому, хоть кладовщику, хоть лаборантке на ферме, не говоря о специалистах рангом повыше. В поисках правды готов разорить всю вселенную, но разорить без огня и дыма, вроде для потехи».По мере разорения колхоза в перестроечные годы Иван Тощёв становится всё богаче, так как присваивает колхозное имущество. И если раньше со школьных лет он имел прозвище Тощий, то теперь односельчане дали ему с насмешкой другую кличку – Жирный.

Но есть в рассказах С. Мишнева и совсем другие крестьянские типы – это наследники традиционной крестьянской мудрости, которая заключалась в трудолюбии, честности и верности родной земле. Так, в рассказе «Черторой» [12] писатель создаёт образ колхозника Михаила Дорофеевича Другова, который за своё упорство в трудолюбии и азарт труженика на земле получил от односельчан прозвище Черторой. Так же называли его деда, имевшего мельницу, которого раскулачили в тридцатые годы. В разговорном языке слово чёрт, употребляясь в экспрессивном переносном значении, обозначает человека, имеющего невероятное упорством в работе и обладающего большой силой. В составе сложных слов оно сохраняет свою экспрессию, например, в вологодских говорах: чертоломить‘много и тяжело работать’,чертоломина‘тяжелая работа’[СВГ, 12: 36]. В своём словаре родного тарногского говора С. Мишнев даёт такое определение словам чертоломить‘воротить чёрную, малооплачиваемую работу’, чертоломина‘тяжелая, малооплачиваемая работа’, черторой‘знаток мельничного дела’[ТГ: 321-322]. В тексте рассказа слово Черторой, ставшее прозвищем главного героя, приобрело иное значение –‘сильный человек, упорный в тяжёлой работе’. Все эти слова имеют отрицательную экспрессию и выражают неодобрение. Трудолюбивые рачительные крестьяне оказались ненужными как в эпоху «коллективизации», так и потом в эпоху «деколлективизации».

Горькую думу думает Михаил Другов, по прозвищу Черторой: «Дед в лаптях спал, ел походя, всё ему некогда было. Ломил, ломил – в кулаки угодил. Первый враг Меевки. Внук за колхоз грудью стоял, рвачам на горло наступал, пьяниц не жаловал – тоже враг. Жаль ему напрасно истраченных лет. Щемит сердце, а боль не душевная: ведь порвётся семейная нить!» Колхозники, утратившие природную крестьянскую хозяйственность и рачительность в труде, «считали Чертороя докой, голованом, много в нём такого, что всем кажется непонятным и странным. Бредит крепким колхозом – не юродивый вроде, в колхозной зыбке вырос, крепкий колхоз и обдерут крепко. Или пример деда ничему не научил?»

Когда в перестройку колхоз стал разрушаться, даже жена поедом ела Михаила: «Да уйди ты с этой работы! … Ну, неужели умом тебя Бог обнёс? Ровно слепой двадцать лет с народом воюешь. Не надо народу колхоз, гори он синим пламенем, неужели не дотюнькало?» Но не мог Черторой без работы жить, ушел он с должности инженера–механизатора и взялся навоз вывозить с запущенных ферм. Однако некуда ему было деться от картины гибели родной деревни: «Тяжело жить, если ты не можешь судить мир, силы такой не имеешь и прав тоже покинуть этот мир не имеешь… Наперекор миру пошёл – отринут миром станешь».

Во многих рассказах С. Мишнева показано безумие пьянства как ложного выхода из тяжёлой ситуации, неминуемо ведущий к гибели. Писатель страдает вместе со своими героями, которые не выдержали утраты работы, смысла жизни и запили. Такие персонажи встречаются почти во всех его рассказах. В рассказе «Управляющий Зобенькин» [12] описывается трагическая история жизни Тита Валентиновича, механизатора, рачительного управляющего лучшим отделением совхоза: «Хорошо жить, ощущая зуд жизни! Даже засыпая, он думал о чужом, совхозном». Затем началась перестройка и последующая разруха в хозяйстве и в душах жителей села: «Начал народ потихоньку сходить с ума. Тит Валентинович оттягивал надвигающуюся трагедию, как мог. Глухое раздражение медленно закипало в нём и клокотало в его широкой груди … Товарища бы Сталина сейчас…». Постепенно тоска по прошлой трудовой полноценной жизни превратилась в покорность судьбе, и запил Тит Валентинович по-чёрному, ушёл из семьи и превратился во всеми презираемого пьянчужку.

Наложили на себя руки спившиеся колхозники – персонажи из рассказов Мишнева «Золотые руки» и «Пусть я умру – не потускнеют дали» [12]. Автор показывает бесовскую суть пьянства: «…накатит некое безумие, вроде как нечистый дух плечо облюбует, усядется и давай в уши нашёптывать да уговаривать откушать водочки …». К сожалению, это типичная история для жизни вологодской деревни на рубеже веков.

Безумие завистливости, мстительности и мудрость бескорыстия, всепрощения и миролюбия с художественной убедительностью показаны Станиславом Мишневым в рассказах «Попутчики» [12] и «Этап на Песь-Берест» [16].Произведения Станислава Мишнева читать очень тяжело, несмотря на их художественные достоинства и талант писателя. В чём дело? Признаюсь: их чтение мучает душу образами греховности современного человека, которые созданы писателем, но всегда имеют реальные прототипы в жизни. Да, человек не может быть жив и не согрешить. Однако, как отмечал святитель Тихон Задонский, «согрешить – дело немощи, а пребывать в грехе – дело диавольское» [19: 238]. В современной культуре это состояние нашей природы, то есть пребывание в грехе, признаётся естественным и так или иначе оправдывается. Как писал сто лет назад священник Павел Флоренский, «новая культура есть хронический недуг восстания на Бога» [20: 548], и этот недуг всё более усугубляется. Люди революционной культуры особенно далеко отступают от Божьего замысла о них и творят беззакония во имя субъективного человеческого закона справедливости, забывая о Божий Воле и Божием Суде. Ещё дальше ушли от Бога современные либералы: они решили уничтожить само понятие греха. А ведь вседозволенность – это любимая уловка Сатаны.

Архимандрит Рафаил Карелин, современный духовный писатель, считает: «Грех – оккультное явление. Мистика греха заключается в его богоборчестве. Грех – это вызов Богу во имя своей мнимой свободы. Это желание досадить Богу, уничтожить образ Божий в душе. Грех безобразен и бессмыслен, но он привлекателен именно дерзким бесстыдством» [2: 36].

Рассмотрим рассказ Станислава Мишнева «Этап на Песь-Берест» [16]. Егосюжет отражает события гражданской междоусобицы, которая вспыхнула в России после Октябрьской революции 1917 года. Два крестьянина из одной местности пошли служить в НКВД, и теперь они вдвоём сопровождают колонну заключённых – арестованных священнослужителей, идущих по этапу в неизвестный пункт – Песь-Берест. Молодой крестьянин Гаврила Зареченский идёт впервые, настроен он благодушно, бедным арестантам зла не чинит, по-крестьянски заботится о лошадке, с удовольствием ведёт беседу со своим старшим сослуживцем – земляком Губиным, хотя тот пребывает совсем в другом настроении. Губин озлоблен, подозрителен, жесток к арестованным, циничен. Он ведет арестованных не впервые и уже знает, что жизнь людей на этапе находится в его полной воле. Кроме того, среди сопровождаемых священников у него есть личный враг, которого он жаждет убить, движимый местью и ложно понятой справедливостью, и, в конце концов, убивает по-зверски – топором.

Рассказ начинается с описания восхода солнца и утренней зари, которые для неравнодушного сердца кажутся вестниками Божий благодати:

«Над гарью, как над остывшей адовой сковородой, рождался день; неуловимый свет сражался с неуловимой тьмой: начали слезиться на востоке звезды, розоветь небосвод. Словно подпираемое золотистыми мечами, приподнялось над землей отблескивающее медью солнце и застряло в черных просветах обгорелых лесин; и всеми красками заиграла апрельская заря. Свет умыл протаявшие в сугробах выскири, будто расправил скрючившиеся за ночь корни-веревки, что добросовестный работник матери Вселенной. Без отдыха побежал по чаще леса, радостный и веселый».

Такое начало рассказа, далее изображающего мистическую бездну человеческой греховности, является сильным средством отчуждения от этого греха, потому что картина радостной и весёлой утренней зари является заветом того, что Бог есть, Его благодать изливается на русскую землю, которая в эпоху гражданской междоусобицы, по словам писателя, подобна гари, остывшей адовой сковороде. Ведь в это благодатное утро по русской земле гуляют каиновы внуки, из-за злобной зависти и жажды «справедливости» готовые на убийство своих братьев.

Главный герой рассказа Губин – один из них. На первый взгляд, кажется, что образ этого человека имеет только историческое значение. Да, в революционных событиях сто лет назад принимали участие не только самоотверженные борцы за народное счастье, которые не боялись пожертвовать собственной жизнью, но и активные «борцы» за свою личную удачу и шкурный интерес. Основной чертой таких «борцов» была страшная жестокость, порождённая удивительной трусостью, вечным жутким страхом перед честными и мужественными людьми. Это был мистический страх перед Истиной. Именно к такому типу людей и относился Губин. Он всю свою жизнь завидовал своему родственнику дьякону, страшился его духовной силы и чистоты. И к этому мистическому страху прибавилась ещё бесовская боязнь, что начальство узнает о том, что этот арестованный священнослужитель – его довольно близкий родственник. И тогда он лишится своей должности и хорошего заработка. Ничего нового! Губин повторил грех Каина.Вот это самое страшное! Завистники и злобные мстители множатся обычно в те исторические эпохи, в которых царит хаос и произвол, будь то революции и гражданские войны или анархия «перестроек». Станислав Мишнев в своём рассказе с художественной убедительностью, на языке образов, говорит нам об этом же.

Другой герой этого рассказа – крестьянин Гаврила – проходит через искушение отомстить Губину за преступление. Он избивает убийцу и в гневе собирается задушить его, но его самосуд останавливает старый священник, один из арестованных: «– Сынок, – тихо раздалось сзади, – Будь выше тирана. Господи, смилуйся над нашим воздыханием, допусти до Таинства примирения с Тобой». Слова старца-мученика остановили новое преступление и спасли Гаврилу от участи убийцы. Он лишь обезоружил Губина и лишил его власти над гонимыми по этапу людьми. Грех бессилен перед духовной силой старого священника, способного остановить другого человека, одержимого искушением мести.

Притча о мудрости миролюбия и безумии человеческой вражды и мстительности содержится также в рассказе С. Мишнева «Попутчики» [12], он глубоко символичен. С другой стороны, сюжет этого рассказа реалистичен до самых мелких подробностей быта северной деревни в 90-е годы. Композиция рассказа построена на контрасте характеров героев: миролюбца и блаженного в своей радостной жизни глухонемого мужика АфриканаКузьмовича и двух мстительных злобных мужиков Санко Манника и Коли Еврейчика. Если блаженного автор называет по имени и отчеству, то враждующих всю жизнь между собой мужиков– только уменьшительными именами и прозвищами, словно они так и не стали взрослыми людьми.

Глухонемой мужик не считает себя обиженным Богом и людьми и радуется жизни. Он не боится любой, даже самой грязной работы, у него добрая жена, которая о нём с любовью заботится и даже старается одеть его понаряднее. Писатель прямо указывает на причину его счастливой жизни: Африкан Кульмович– глухонемой не только в прямом значении, но и в переносном смысле: он глух к бесплодной людской суете и вражде, к политическим играм и новостям. Для него всего этого безумия не существует, он его отринул и стал духовно свободным: «А как вечером они усядутся с женой на крыльцо – любота! У жены глаза заблестят, смутится он от прихлынувшего счастья, она ему на плечо навалится, не может он сказать, как душа с новой весной встречается, потому нежно и долго будет гладить жену по голове. Не понимает он реформ и не хочет понимать, и газету с постановлениями да указами рвёт, не читая, и рвать будет, ибо он свободный мужик и плевать хотел на олигархов, демократов и цементирующий коррумпированный управленческий класс!» Таким образом, автор создаёт традиционный для православной культуры образ блаженного, который так полюбился когда-то русскому народу.

Писатель С. Мишнев в своих рассказах раскрывает безумие безбожия и мудрость веры в Бога. Это мировоззрение автора не воплотилось в особые сюжеты, но стало тем фоном, на котором происходит осмысление событий во всех его повествованиях. Рассказ «Черторой» [12] начинается с молитвы автора о своей родине – он цитирует строки из сказания о Борисе и Глебе: «Но, о блаженные страстотерпцы Христовы, не забывайте отечества, где прожили свою земную жизнь, никогда не оставляйте его». Обращение с молитвой к святым страстотерпцам, погибшим от злобы и интриг бесчестных людей, сеющих разобщение и разорение Русской земли, не случайно. Первые русские святые братья Борис и Глеб – это наши национальные символы терпения и верности Истине, без которых не устоять Руси.

Далее писатель, как древний летописец, повествует: «Точно не известно, от царя Петра или раньше, с Куликова поля наши деревни засватали небесных обитателей в свои защитники. Крестьяне деревни Чудской Посад Николу – угодника на божницу поставили. Ковыринцы часовней Илье-пророку от грома прикрылись. Боярскую Выставку архангел Михаил дозором обходить подрядился. В Смутное время на Шаламовом погосте кирпичную Василия Кесарийского церковь вознесли …». Под Божией защитой жизнь деревни была полноценной, семьи многодетными, а праздники весёлыми. Тогда и избы на совесть рубили. Историю постепенной гибели деревень писатель связывает с богоотступничеством её жителей. Он повествует: «После двадцатого года в защите святых начали сомневаться, кресты на кладбищах комсомольцы посшибали, колокола на церквях побили; после 30-го года запели хвалу новой жизни, зажили поскупее, с оглядкой. Ближе к 40-му ремешки на поясах затянули, пивко ещё варили; в войну на всю волость бабы голосили – не до пива было, после войны страну из руин поднимали, атомную бомбу делали – колхозников довели хуже скота всякого». Началось отчуждение крестьян-колхозников от земли, освящённой верой предков, что привело затем к обнищанию и одичанию. С болью в сердце С. Мишнев описывает картины кощунства и святотатства несчастных деревенских безбожников. В рассказе «Управляющий Зобенькин» [12] главный герой Тит Валентинович душой страдает от нравственного падения жителей родной деревни, от фальши, господствующей в их жизни. Как управляющему отделением совхоза, ему приходилось произносить речи у гроба умерших колхозников: «В такие душещипательные минуты к чему говорить о людских пороках, … надо говорить о человеколюбии, жизнеутверждающих истинах добра, взаимовыручки и прочее… Всё равно живые … будут помнить другое: там-то покойный напакостил, в другом месте вышиб стёкла в рамах, от трезвого слова доброго не слыхал никто …». Размышляя над всем этим, Тит Валентинович неожиданно вспомнил рассказ отца, который остался сиротой после раскулачивания семьи и гибели своего отца: «Отдали нам, малолеткам-безотцовщине, часовню под хлев. В часовне одна икона была, остальные растащил народ по домам. Брат Венька икону об угол хрясь!… Катим с верхов первое бревно, то бревно развернись да Веньке торцом по темечку – Венька как щи пролил. Мне бы над братом реветь, а я дощечки от иконы собираю да в голос рыдаю…». Однако из дальнейшего повествования следует, что это предостерегающее воспоминание о рассказе отца не спасло управляющего Зобенькина от собственного нравственного падения. Глядя на разрушение колхозного уклада и одичание односельчан в перестроечные годы, он запил от бессилия и безысходности. Из честного, трудолюбивого мужика превратился он в презренного пьянчужку, который, не боясь греха, ради получения выпивки совершает святотатство – делает попытку под видом священника «исповедовать и причастить» умирающую набожную старушку, но та из последних сил его отгоняет: «Ой ты, рожа несытая! …Анкаголик …».

Возрождение православной жизни в современной деревне только начинается и встречает на своём пути страшное отчуждение от веры отцов и укоренившиеся грехи деревенских жителей, с которыми молодой церкви бороться пока трудно. В рассказе «Золотые руки»[12] молодой священник отец Игнатий, ранее известный всем как односельчанин Андрюшка Черпаков, приехал на родину. Он полон сил – «ростом под матицу, в кости широк, голосина – через всё поле чуть», служит в армии, «поднимает воинский и патриотический дух солдат». На родине он решил совершить молебен по искоренению пьянства. На это благое дело собралось много людей, «пешком шли, на тракторах ехали целыми семьями» со всей округи, а после этого окрылённые духовно решили строить часовню в селе на народные деньги. Однако самые горемычные пьяницы не пришли на этот молебен. Тракторист Кронид Иванович Чудинов уже полностью пленён бесовскими голосами.Была у него слабая попытка освободиться от этого плена, когда он тайно пришёл домой к отцу Игнатию поговорить по душам, ожидая от него помощи. Но гордыня и бесовские голоса опять пленили его, и он пошел в лес и наложил на себя руки. К сожалению, это типичная история безумия…

Заключение

Тяжело читать рассказы С. Мишнева, но в них нет либерального презрение к русской судьбе, а есть ясный взгляд на то, как было и есть на самом деле. В предисловии к книге писателя «Вот так и живём» В.Н. Бараков, подчёркивая реалистичность повествования о современной деревне, обращается к нам, городским жителям: «Много-много лет мы говорим и пишет о вымирающей России, об опустошённой деревне, а знаем ли мы, как всё это на самом деле происходит, какие ужас и боль испытывает человек, у которого не сбережения – страну и жизнь отняли, а теперь ещё и умереть спокойно не дают…» [4: 4]. Станислав Мишнев пропустил эти ужас и боль через свою жизнь и своё сердце и создал произведения, читая которые начинаешь духовно трезветь.

Публицисты, сохранившие кровную связь с родной землёй, заслуженно обличают либералов и мошенников, порушивших Советский Союз, и обещают новый золотой век – проповедуют православный социализм. Они надеются: это социализм атеистический, богоборческий порушился, а православный социализм устоит. Но ведь слово-то это не наше – социализм, этим словом разрушали общинный строй русской деревни. И право – страшно, как всё обернётся для народа, который не смог без значительного урона, без утраты веры перенести позорное унижение нищетой, безбожием и несвободой, а теперь успел вкусить хмельного пойла вседозволенности под красивым иностранным словом «демократия». А ведь когда-то на Руси это слово (в наши дни ставшее оружием заграничных врагов и наших либералов) переводили на русский язык своим, славянским, словом – «соборность» (слово соборъ соответствовало греческому – δημоζ, которое звучит как демос и значит – народ) [ПЦСС: 627].

Слово «соборность» называло тот православный уклад, который века существовал в русской деревне и века тщетно подвергался разрушению. Ф.М. Достоевский пророчески писал более ста лет назад: «Обстоятельствами всей почти русской истории народ наш до того был предан разврату и до того был развращаем, соблазняем и постоянно мучим, что еще удивительно, как он дожил, сохранив человеческий образ, а не то что сохранив красоту его. Но он сохранил и красоту своего образа.<…> Судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно» воздыхает. А ведь не все же и в народе – мерзавцы, есть прямо святые, да еще какие: сами светят и всем нам путь освещают!» [8]. В.М. Шукшин, В.И. Белов, а затем и С. Мишнев в своём творчестве продолжают утверждать справедливость этих слов Достоевского.

Литература

1. Антощук Л.К. Концепция и поэтика безумия в русской литературе и культуре 20-30-х гг. XIX века. Автореферат диссертации канд. фил.наук. – Томск, 1996. – 18с.
2. Архимандрит Рафаил (Карелин). Мистическая сущность греха // Архимандрит Рафаил (Карелин). О вечном и преходящем. – М.: Полиграф АтельеПлюс, 2011. – 592 с. – С. 32-36.
3. Багров С.П. Портреты: рассказы. – М.: Современник, 1980. – 255 с.
4. Бараков В.Н. Проза разных лет Станислава Мишнева // Мишнев Станислав. Вот так и живём. – Вологда: Фест, 2008. – 208 с. С. 3-4.
5. Белов В.И. Иду домой. Рассказы. – Северо-Западное книжное издательство, 1973. – 192 с.
6. Бугаева Л.Д. Идея безумия и ее языковое воплощение в романе Ф. Сологуба «Мелкий бес». Автореферат диссертации канд. фил.наук. – Санкт-Петербург, 1995. – 18с.
7. Бутрина В. Ф. Юродивый Николка в трагедии А. С. Пушкина «Борис Годунов» и блаженный Тимофей по спискам и редакциям «Святогорской повести» (К вопросу о проблеме прототипа и правдоподобия художественного образа)// Псковская Пушкиниана. Псков. – № 25 – 2006. С. 118-126.https://it.pskgu.ru/projects/pgu/storage/PSKOV/ps25/ps_25_08.pdf
8. Достоевский Ф.М. О любви к народу // Достоевский Ф.М. Дневник писателя. Ежемесячное издание. 1876. Февраль. (http://az.lib.ru/d/dostoewskij_f_m/text_0480.shtml)

9. Зимина М.А. Дискурс безумия в исторической динамике русской литературы от романтизма к реализму. Автореферат диссертации канд. фил.наук. – Барнаул, 2007. – 21с.
10. Иоскевич О.А. На пути к «безумному» нарративу (безумие в русской прозе первой половины 19 века). – Гродно: ГрГУ им. Я. Купалы, 2009. – 165с.
11. Кириллов В.Я. Отчуждение Родины // «Берега» Литературно-художественный и общественно-политический журнал. – № 6 (24). – Калининград, 2017. – С. 8-18.
12. Мишнев Станислав. Вот так и живём. – Вологда: Фест, 2008. – 208 с.
13. Мишнев Станислав. За деревней Баской. Рассказ // сайт «Вологодский литератор»
14. Мишев Станислав. Снится мне деревня. Рассказ // сайт «Вологодский литератор» https://literator35.ru/2018/01/prose/stanislav-mishnev-snitsya-mne-derevnya-r/

15. Мишев Станислав. Тощий, он же жирный. Рассказ //сайт «Вологодский литератор»
16. Мишнев Станислав. Этап на Песь-Берест // Сайт «Вологодский литератор» https://literator35.ru/ (дата обращения 10.9. 2018).
17. Назиров Р. Г. Фабула о мудрости безумца в русской литературе // Назиров Р. Г. Русская классическая литература: сравнительно-исторический подход . исследования разных лет: сборник статей. – Уфа: РИО БашГу, 2005. – С.103-116. http://nevmenandr.net/scientia/nazirov-mudrost.php
18. Ольков Н.М. Мать сыра земля // Ольков Н.М. Соб. Соч. Том 5. – М.: Российский писатель», 2018. – С. 295-384.
19. Схиархимандрит Иоанн (Маслов). Симфония по творениям святителя Тихона Задонского. – М., 1996.
20. Флоренский П.А. Рассуждения на случай кончины отца Алексея Мечева // Священник Павел Флоренский. Сочинения в четырех томах. Том 2. – М.: «Мысль», 1994. – С. 591- 621.
21. Хазова М. А. Тема безумия в русской прозе XX века (1900 – 1970-е гг.). Автореферат диссертации канд. фил.наук.– Орёл, 2017.
22. Хубулава Г. Г. Тема безумия в русской литературе // Вестник СПбГУ. Сер. 6. 2014. Вып. 1. С. 61-70.
23. Цыганов А.А. Помяни моё слово: проза наших дней / Александр Цыганов; [ред. В.Н. Бараков] – Вологда: Полиграф-Периодика, 2018. – 374 с.
24. Яблоков Е.А. «Я – часть той силы…» (Этическая проблематика романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита»)// Русская литература. – 1988. – № 2. – С. 24.
25. Яцкевич Л.Г. По былинам нашего времени. О повести Николая Олькова «Мать сыра земля» // «Берега». Литературно-художественный и общественно-политический журнал Союза писателей России. – 2019–№ 2. Калининград. С. 158-163.
26. Яцкевич Л.Г. «Терпение – дом души». О трех рассказах А. А. Цыганова // Яцкевич Л.Г. Православное слово в творчестве вологодских писателей. Науч. ред. В.Н. Бараков. – Москва; Вологда: Инфра-Инженерия, 2019. – 388 с. С. 307-314.

Словари и их условные сокращения

Мишнев С.М. Тарногский говор: [словарь] / Станислав Мишнев. – Тарногский Городок; Вологда: Полиграф-Книга, 2013. – 344 с. – ТГ

Полный церковнославянский словарь / сост. Г. Дьяченко. –Москва: Посад, Издат. отдел Московской Патриархата, 1993. – 1120 с. – ПЦСС

Словарь вологодских говоров. Вып. 1–12 / под ред. Т.Г. Паникаровской и Л.Ю. Зориной. – Вологда: изд-во ВГПИ / ВГПУ, 1983-2007. – СВГ

[1] Стародум – положительный герой комедии Фонвизина «Недоросль».

[2]Куглина – обмолоченные головки льна. В войну исть-то было нечего, куглину и ту давали по ведру на человека. К-Г. Терех. [СВГ, 4: 10], льняная шелуха от семенных головок [ТГ: 142].

Вверх

Комментариев: