Екатерина КАРГОПОЛЬЦЕВА (Кострома)
|
Посвящается о. Димитрию Дементьеву Почти всем молодым людям, находящимся на пороге взрослой жизни, не чужды романтические порывы; многое из того, что изобразит себе юный разум, по большей части является эфемерным… Но среди одухотворённых романтиков находятся и такие, чьи благие помыслы и убеждения претворяются в жизнь.
Село Чудное В один из июльских вечеров милая девушка Оля Ясногор, выпускница педагогического института, самозабвенно мечтала о бескорыстном служении делу просвещения. В её красивой головке, сменяя друг друга в определённой последовательности, возникали идеальные образы школьного учителя и его учеников. В сентябре, как она говорила всем своим знакомым, не иронизируя, а из чувства искреннего пристрастия к обожаемому предмету, ей предстояло войти в педагогическое русло учителем словесности. Не по иронии судьбы, а по личному желанию Ольги местом её предстоящего подвига на поприще народного образования должна была стать школа в небольшом сельце Чудное Вознесенского района N-ской области. Село это стояло на реке и выглядело типичным для среднерусской полосы. Возможно, горожане неповторимой красоты в нём не замечали… Но деревенские видели её даже в малом: в неказистом цветении лип, в разнотравье полей, в спокойствии вод речной излуки… Люди, прожившие здесь десятилетия, срослись духовно и порой своей блаженной простотой, броской деревенской особостью приводили городских в замешательство, ибо красноречивое своеволие сельчанина исходит из глубокой житейской мудрости, которую редко кому удаётся оспорить… По установленной годами традиции культурным центром на селе была школа, духовным – храм Рождества Пресвятой Богородицы, настоятелем которого являлся отец Димитрий Артемьев, человек, наделённый редким умом и даром красноречия, что не могло не сблизить его с директором школы – Александром Сергеевичем Пускиным. Да, да... Не Пушкиным, а Пускиным. Если бы не прихоть отца директора назвать сына Александром, его фамилия звучала бы совсем обычно, не вызывая комичной ассоциации с великим поэтом. Пускин в свои тридцать два года был холост, на все уверения отца Димитрия о том, что пора бы подумать о делах семейных, отвечал меланхолично, не выказывая явного интереса к данному вопросу. Проживая в одиночестве год за годом, он постепенно врос в казённый быт школы, самоотверженно переносил трудности и в силу возраста всё-таки надеялся на светлое будущее... Ещё одним не менее важным центром в повседневной жизни села был медпункт с работавшими в нём фельдшером Олегом Олеговичем Безруковым и хорошенькой медсестрой Аллочкой Беловой. Олег Олегович обладал богатырским телосложением и громовым голосом, который наводил ужас на всех праздно шатающихся и уклоняющихся от учения и добросовестного труда, за что получил весьма яркое прозвище «Олег Калекыч». При всей своей уникальной фактурности сорокалетний Безруков имел один недостаток – тугоухость, о чём, конечно же, все прекрасно знали, а некоторые любители юмора даже смело обращались к нему по прозванию, заглядывая при этом в светлые очи ни о чём не подозревавшего медицинского работника… Аллочка Белова была тоже девушкой с характером, надо сказать, под стать своему начальнику. При первой встрече она всегда производила неизгладимое впечатление: ангелоподобная внешность мало кого оставляла равнодушным... Но Аллочка – как на работе, так и в быту – была строга к себе и, соответственно, к окружающим, что зачастую меняло к ней благостное расположение. Однако не уважать её было нельзя: свои обязанности она выполняла безукоризненно, и к тому же терпеливо, насколько это позволяла ситуация, относилась к чудачествам местных жителей. Белова, несмотря на свой тридцатилетний возраст, не имела ни мужа, ни детей, но владела небольшой комнатой в общежитии, чего, в принципе, ей было вполне достаточно для тихой размеренной жизни. Именно в этом общежитии в конце лета 2005 года должна была поселиться и двадцатитрёхлетняя Ольга Ясногор.
Двадцать второго августа в восемь часов утра она выехала на рейсовом автобусе из областного центра по направлению к Вознесенску. Прибыв в Вознесенск к полудню, вышла на автостанции и стала ждать служебную машину Николая Ивановича Шарова, главы администрации Чудновского сельского поселения. После двадцати минут ожидания она увидела подъезжающий к условленному месту автомобиль. Приветственный церемониал оказался не совсем таким, каким его себе воображала романтичная девушка, но зато полностью соответствовал атмосферности сельской жизни… Забирая из рук молоденькой учительницы большущий чемодан, Шаров искренно подивился его лёгкости: – Девушка, по невесомости вашей поклажи можно предположить, что вы собираетесь щеголять по школьным коридорам исключительно в шифоне… – Ещё лето, и до холодов долго. Я успею привезти тёплые вещи, – не очень уверенно парировала Оля. – Ну что ж… Будем надеяться, что поездка в отчий дом за тёплыми вещами не окажется дорогой в один конец! Шуткую! Николай Иванович Шаров, как вы уже догадались… – Ольга Семёновна Ясногор, – безэмоционально представилась Оля, протянув для рукопожатия руку. – Новый учитель! Знаю. Не повезло вам с отчеством: нет, так сказать, благозвучия… «Ольга Петровна» звучало бы гораздо лучше. Прошу садиться! На такое неожиданное умозаключение Оля – обычно находчивая – ничем не смогла ответить; она послушно села на заднее сиденье автомобиля и после нескольких минут молчания, смущаясь от собственной просьбы, произнесла: – Николай Иванович, вы не могли бы меня подвезти не к школе, а к общежитию? Хочется привести себя в порядок и настроиться на разговор с директором. Да и просто, если честно, некоторое время отдохнуть… Шаров, выразительно глянув на Оленьку через плечо, по-хозяйски выдал: – Оленька… Можно я вас так буду называть? Я ведь старше как-никак. – Да, конечно. – Отдохнуть вам с дороги не удастся, поскольку через час я собираю у себя совещание, на котором обязательно должен присутствовать и Александр Сергеевич. А часа так через два ему самому не до вас будет, он тоже человек занятой. Поэтому, пока есть время, без лишних слов едем к школе. Всё остальное после… Понятно? – Понятно… – вымолвила Оленька, но Шаров ответа её не слышал, так как уже переключился на обдумывание какой-то насущной проблемы. От Вознесенска до Чудного оказалось не более десяти километров, доехали быстро. Высадив Ольгу напротив школы, председатель напутственно пожелал ей в разговоре с директором твёрдости духа! И не преминул сказать, чтобы та напомнила ему о предстоящем совещании. Будучи от природы человеком обязательным, Оленька пообещала исполнить просьбу главы и решительно направилась к школьным дверям, где на полном ходу столкнулась с высоким молодым человеком. – Здравствуйте! Судя по чемодану, вы Ольга Семёновна! – громко произнёс тот. – А без чемодана я была бы, очевидно, Ольгой Петровной… Здравствуйте! Да, я Ольга Семёновна. Буду рада, если вы проводите меня к директору! – отчеканила Оленька, всматриваясь в лицо незнакомца. – Конечно! Конечно! Пойдёмте, – молодой человек выхватил из рук Ольги чемодан. – Прошу – прямо по коридору. Они молча вошли в кабинет. Жестом Оленьке было предложено сесть в небольшое кресло у окна. Открыв толстую подшивку номеров областной газеты, её провожатый погрузился в поиски чего-то, что являло в текущий момент первостепенную важность. Найдя нужную информацию, стал тут же сосредоточенно переписывать её в блокнот. Прошло минут пять. Он всё писал… Желая напомнить о себе, Оля выразительно вздохнула. Но он, увы, не придал этому значение. Через минут десять ей стало казаться, что о ней забыли. Она громко переставила чемодан, но действия это не возымело. Рассматривая от нечего делать убранство кабинета, Оля заметила на тумбе рядом с собой пинпонговый шарик и, предпринимая очередную попытку обратить на себя внимание, легонько толкнула его. Шарик звонко упал и стал дробно выстукивать «клат-клот-клэт»; разогнавшись, остановился у стола и замер – на лице мужчины не дрогнул ни один мускул. А Ольга Семёновна, потеряв терпение, выпалила: – Прошу вас, позовите директора! – Но, Ольга Семёновна, я – директор. Меня зовут Александр Сергеевич Пускин. И нам с вами придётся работать вместе ровно столько, сколько пожелаете вы сами. Оля смотрела на директора не отрывая глаз, и во взгляде её читалось потешное девичье недоумение: человек, сидящий напротив, – этот напыщенный молодой брюнет – её будущий начальник. – Директор?! – не веря своим ушам, пролепетала Оленька. – Да. Вот уже пять лет как… Вас что-то смущает? – он кинул на неё равнодушный взгляд. Оленька молча покачала головой. – Мне тридцать два. В этом возрасте уже можно директорствовать, – сказал Пускин, продолжая писать. – Я не сомневаюсь в ваших способностях, Александр Сергеевич, – на щеках молодой учительницы появился лёгкий румянец, и она с досадой поняла, что краснеет. Директор поднял голову, пристально посмотрел на Оленьку и, заметив её волнение, лукаво улыбнулся. «Кто же вы, милая Оленька? – пронеслось у него в голове. – Простушкой вас не назовёшь…». – Вы первый раз в Чудном? – Пускин отстранил от себя газетную подшивку. – Да… – У нас красиво: лес рядом, река, тишина… Стихи можно писать! – он повернулся к окну, и его взгляд потерялся на линии горизонта. – Вам наверняка здесь понравится… – Я надеюсь, Александр Сергеевич, – Оленька посмотрела на часы. – Как мне известно, вы сами пожелали работать в нашей школе… – Это так. – Романтический порыв или осознанный выбор? – Осознанный выбор, – ответила Оленька, метнув в сторону директора тяжёлый взгляд. Пускин поймал его, и несколько мгновений их глаза находились в состоянии холодной дуэли. – Практику вы проходили в городской школе? – Да, – ответила Оленька, догадываясь, к чему ведёт Александр Сергеевич. – Сельская школа отличается от городской, Ольга Семёновна… – Александр Сергеевич, я вас не понимаю. Вы пытаетесь отговорить меня?.. – Что вы, Ольга Семёновна! Не в моих интересах это… Просто удивляет ваше желание работать в деревне. Вы молодая, красивая… Надолго ли к нам? – он подошёл к ней в ожидании ответа. Внезапно обнаружившаяся строгость в его голосе не смутила Оленьку. – А это будет зависеть от подобных вопросов, – беззастенчиво ответила она. Александр Сергеевич, моментально угадав её мысли, отвернулся и, увидев на полу теннисный шарик, поднял его и медленно положил на место. – Ольга Семёновна, у каждого из нас имеются свои мотивы пребывания в этом… замечательном месте, – он вдруг замолчал и, расслабив галстук, продолжил: – Вы вот наверняка приехали сюда спасать деревенских детей от темноты безграмотности и намерены героически посвятить себя благородному делу воспитания. Не так ли? Услышав в голосе директора иронию, Оленька решила ему ответить в том же духе: – Думаю, любой учитель считает должным посвятить себя благородному делу воспитания… – И вы, соответственно, тоже… – Пускин скрестил руки на груди. – И я тоже. «Девчонка… Совсем девчонка», – подумалось вдруг Александру Сергеевичу. Он спешно накинул пиджак: – Ну что ж! Вы не скрываете своих идиллических устремлений и это похвально. Собеседование окончено. Вы приняты! А сейчас, извините, мне нужно идти – совещание у главы. Предлагаю продолжить нашу увлекательную беседу завтра в десять. – Ах да! Глава… – растерялась Оленька. – Меня просил Николай Иванович… напомнить вам… Совсем забыла… – А я думал, вы торопились устроиться на работу, – простодушно улыбнувшись, сказал Александр Сергеевич и посмотрел на Оленькину поклажу. – Извините. – Ничего… О совещании я помню. Отойдя от Оленьки, директор стал суетливо искать на столе какие-то бумаги, найдя их, кинул взгляд на свою подопечную и, нахмурив брови, произнёс: – Ольга Семёновна, предлагаю вам отправиться в общежитие и отдохнуть. Людмила Ильинична, наш завхоз, вас проводит. Людмила Ильинична?! Людмила Ильинична!!! Тотчас в кабинет вошла женщина лет шестидесяти, невысокого роста, ничем внешне непримечательная. Увидев Оленьку, она кивнула ей и, не отрывая от неё изучающего взгляда, неторопно произнесла в сторону директора: – Александр Сергеевич, я слышу… – Людмила Ильинична, дорогая, я убегаю к Николаю Ивановичу. Пожалуйста, проводите Ольгу Семёновну до общежития… Тут же переключив своё сознание на волну предстоящего совещания, Пускин озабоченно посмотрел в сторону шкафа с аккуратно поставленными папками; вытянув одну из них, ловким движением открыл её на нужном месте, утвердился в какой-то своей мысли и поспешно удалился. – Ну что, Ольга Семёновна, пойдём что ли? – пробубнила Людмила Ильинична, взяв Оленьку под локоток. Она позволяла себе обращаться ко всем знакомым и незнакомым людям на «ты», впрочем, в отношении некоторых лиц, глубоко уважаемых ею, это правило не действовало. В сей небольшой круг избранных входили: глава поселения, директор школы и священник. Общежитие, в котором, со слов Людмилы Ильиничны, Оля Ясногор должна была обрести второй дом, находилось по соседству со школой, за берёзовой аллеей. «Не так уж и плохо», – подумала Оленька, увидев одноэтажное белокаменное здание с большими окнами. – Вот мы и пришли! Заходи, не стесняйся, как говорится, – смешно оттарабанила Ильинична. – Комната у тебя хорошая, в два окна. Смотри-ка… – и с этими словами распахнула первую дверь направо. Взору молодой учительницы предстала большая светлая комната, окна которой выходили аккурат на парадное крыльцо школы и кабинет директора. Вся необходимая мебель в комнате имелась: стол, два стула, кровать и высокий – под потолок – шифоньер, который неизвестно с каких времён был её бессменным постояльцем; рядом со столом находилась деревянная этажерка, являвшаяся, по-видимому, ровесницей шифоньера… – Нравится? – спросила Людмила Ильинична, очевидно, ожидая от Оленьки только положительный ответ. – Нравится, – несколько сконфуженно ответила та. – Я тебе шторки повесила. С голыми окнами-то плохо… – Спасибо, Людмила Ильинична. А герань тоже вы принесли? – Нет, герань от Галины Александровны Стоцкой осталась, она тоже русский преподавала. В июне вышла на пенсию и уехала к сестре в город, поближе к цивилизации… Слушай, а ведь она все книги свои оставила; я их вот тут, в шифоньер складировала. На этажерке СтЕндаль… Это я принесла, мне ни к чему. Ольга Семёновна, услышав произнесённое «СтЕндаль», еле подавила желание рассмеяться в полный голос. Но стараясь быть внимательной к деловому тону завхоза, учтиво произнесла: – Спасибо, Людмила Ильинична, СтендАль – это роскошь! Через мгновение была распахнута средняя дверь трёхстворчатого гиганта, и Ольга увидела аккуратно сложенные стопки книг: художественная литература, методика, словари – практически всё, что необходимо учителю-словеснику. – Пользуйся, Оля Семёновна! Кроме тебя, всё равно никому не нужно… И в школе у нас библиотека неплохая, поимей в виду! – Завтра загляну обязательно, – ответила Оля, увлечённо перебирая книги. – Я предупрежу директора… – Зачем же?! – Так он заведует библиотечным фондом… И книги сам под запись выдаёт. – Это что же получается: понадобится мне книга, а выдать её мне сможет только Александр Сергеевич? – Да, если он будет на месте, в школе. Если его не будет, я выдам, – Ильинична глянула на потолок и с досадой заметила в нескольких местах тенёта. – Не переживай, разберёмся. Ну, всё, обустраивайся помаленьку, я позже загляну, может, понадобится тебе чего… Хорошо? – Хорошо, Людмила Ильинична. Как только за спиной сердобольного завхоза захлопнулась дверь, Оленька, поставив около шифоньера свой невесомый чемодан, села на кровать и отрешённо уставилась в стену. В её уставшей от сумбурного дня голове крутилась лишь одна фраза: «Смогу ли?..».
Вечером, как и обещала, пришла Людмила Ильинична. Принесла необходимую посуду и – чему Оленька сильно удивилась – ватное одеяло. Похоже, появление на селе молоденькой учительницы, девочки-горожанки, вызвало в сердце добродушной женщины непреодолимое желание опекать сие странное, слабенькое на вид создание. Оленька поняла это… И сопротивляться благородному порыву завхоза не стала. Директор Следующий день начался для Ольги Семёновны в пять часов утра, и причиной тому, как ни странно, стало отнюдь не беспокойство о грядущей встрече с директором, а прекраснодушие поющего под окнами соловья. Он без устали творил свою долгую песню и чувственно забывался в ней. И это было чудо – негаданное – удивительное в своём явлении, поскольку соловьи в августе не поют... В полудрёме Оленька провела около часа, потом, как будто растворившись в пространстве и времени, не думая о предстоящем, заснула спокойным крепким сном. И проснулась ровно в девять… Без пятнадцати десять она уже стояла перед кабинетом директора и думала о превратностях судьбы. В её голове никак не укладывалось, что Александр Сергеевич оказался не тем... Вернее, не таким, каким она себе его представляла. Готовясь к их первой встрече, она ожидала увидеть приземистого тучного человека с небольшой лысиной; мастодонта, который отпахал на поприще образования примерно лет сорок. Встретить же молодого и стройного Пускина в её планы, мягко говоря, не входило… Всё бы ничего, но опыта общения с противоположным полом у Оленьки было маловато, а опыта работы вообще не было. И в свои двадцать три года она больше походила на ученицу, нежели на классную даму… Тягостные девические размышления были прерваны приближающимися шагами Александра Сергеевича, и через мгновение он предстал перед её ясными, широко распахнутыми очами. – Доброе утро, Ольга Семёновна! – произнёс Александр Сергеевич, нарочито громко проговаривая каждое слово. – Доброе… – пролепетала смутившаяся от неожиданного пассажа Оленька. – Вы не опоздали, это радует, – заметил директор, придав своей речи деловой тон. – Так у нас и не свидание, – сказала вдруг осмелевшая Оленька, тут же поразившись своей внезапной глупости. – Извините. Впечатлённый директор одарил свою подопечную долгим взглядом исподлобья. После неловкой паузы разговор был продолжен в несколько другом духе… – Ольга Семёновна, я рад, что вы приняли решение начать свою педагогическую деятельность именно в нашей школе! У нас небольшой, но сплочённый коллектив единомышленников, – отчеканил казённым тоном Пускин. – Уверен, мы найдём общий язык и будем плодотворно работать… Вам придётся взять на себя преподавание русского языка и литературы с пятого по девятый классы. Не пугайтесь, в каждом классе сидит десять-пятнадцать учеников, и, думаю, особых проблем с дисциплиной не будет. С девятым классом, конечно, придётся посложнее… Но… всему своё время! Давайте-ка я покажу вам ваш кабинет, он на втором этаже. Пускин, мастерски уйдя от разговора о девятиклассниках, тоном заботливого начальника предложил незамедлительно перейти в кабинет русского языка и рассмотреть все его достоинства. – Ольга Семёновна, уверен, что кабинет вам понравится, прошлый год мы в нём сделали ремонт... – и директор с гордостью поведал обо всех случившихся преобразованиях, желая, очевидно, произвести на молодую учительницу впечатление. Впрочем, Оленька, мечтая об учительстве, вдохновлялась совсем иной картиной: ей представлялось, что вести свои уроки она будет в классе со старыми партами и шкафами, оставшимися в наследство от великой советской эпохи… Неповторимый дух этого давно ушедшего времени должен был непременно присутствовать во всём: в неказистой мебели, в белых круглых плафонах на потолке, в ветхих оконных рамах, в книгах с износившимися корочками и, конечно же, в особом запахе минувшего. Слушая директора, Оленька поняла, что мечта её отчасти лишилась романтического оттенка… – Александр Сергеевич, можете ли вы мне показать ещё и библиотеку? Хочется посмотреть на ваше книжное богатство. – Да, конечно, Ольга Семёновна. Библиотечный фонд у нас неплохой, вы, думаю, сможете найти всё, что вас интересует. За исключением, конечно, периодики. На это, к сожалению, у школы средств нет … – А вот и ваше место дислокации! – торжественно объявил директор, подойдя к высокой двери учебной аудитории. Кабинет русского языка и литературы был в своём роде образчиком. Переступив его порог, Оленька отметила, что всё необходимое – на первый взгляд – имелось, особенно понравилась ей новая доска тёмно-зелёного цвета с шершавым покрытием. Десятки солнечных зайчиков, пробивавшихся сквозь ещё зелёную листву берёз, своевольно прыгали по стенам, наполняя пространство ликующей радостью. – Мне нравится, – сказала Оленька восторженно оглядывая кабинет. – Замечательно, – Пускин взял со стола указку и повесил её на крючок под доской. – Теперь в библиотеку? – Да. – Ольга Семёновна, вам наверняка Людмила Ильинична уже доложила, что я помимо директорских исполняю ещё и библиотекарские обязанности… Временно, конечно. Но кто знает, на сколько… Думается, пока кто-нибудь не пожелает занять весьма и весьма почётную должность хранителя этого книжного царства, – последнее предложение Пускин произнёс наигранно деловым тоном, смешливо глянув на Оленьку. – Александр Сергеевич, да будут ваши владения незыблемы! – хитро посмотрела на него Оленька. – Книжной моли не пристало летать так высоко… – Я вас понял. Обещайте же мне в свою очередь не портить книг… – Клянусь! – Ну что ж, давайте мы вас запишем… Оформив Оленьке абонемент, Пускин сердечно поздравил её, не преминув завершить торжественный момент крепким рукопожатием. – А теперь о серьёзном. Ольга Семёновна, в пятницу состоится районная педагогическая конференция, на которой вам как молодому специалисту необходимо присутствовать. Часть программы традиционно будет посвящена начинающим учителям, поэтому ехать обязательно. Делегация от Чудного будет небольшой – я, Раиса Васильевна, это наш завуч, и вы; поедем на машине Шарова. – Двадцатое число… – Верно. В это время под окнами школы послышался громоподобный голос, его обладатель, явно зная толк в декламации художественных текстов, самозабвенно читал великого классика: В глуши, во мраке заточенья Последний стих был произнесён особенно выразительно, с многозначительными паузами и неподдельной горечью на устах. – Вот ведь труба иерихонская! – медленно выговорил Пускин, страдальчески закатывая глаза. Через некоторое время на пороге библиотеки появилась внушительная фигура Олега Олеговича Безрукова. – Здравствуйте! – подняв обе руки в торжественном приветствии, он в три гигантских шага оказался рядом с Пускиным. – Здравствуйте, дорогой Александр Сергеевич! Проходя мимо, не мог не навестить вас, ибо знаю, что пребываете в трудах денно и нощно. А посему предлагаю немного отдохнуть, провести несколько минут в приятном общении, так сказать... – Здравствуйте, Олег Олегыч! Войдя сюда, вы не могли не заметить, что я уже нахожусь в весьма приятном обществе… Знакомьтесь – Ольга Семёновна Ясногор, наш новый учитель русского языка и литературы. – Фельдшер Безруков! – по-военному браво выкрикнул Олег Олегович, глядя на улыбающуюся Оленьку. – Всегда к вашим услугам! – Спасибо, Олег Олегович, но я очень надеюсь, что к вашим услугам прибегнуть мне всё-таки не придётся, – промолвила та, смущаясь. – Не зарекайтесь, Оленька! Миновать наш фельдшерский пункт ещё никому из ныне здравствующих в Чудном не удавалось... – Вот ведь язык!.. – резко бросил в лицо Безрукову Пускин. – Александр Сергеевич, – начал живописать фельдшер, разведя руки, – кто знает, на какой козьей тропинке Ольга Семёновна может случайно подвернуть свою хорошенькую ножку?! – Олег Олегыч! Ольга Семёновна ещё юна и… – Александр Сергеевич чуть было не сказал «наивна», но добавил еле слышно: – и годится вам чуть ли не в дочки. Закройте тему… Безруков не очень расслышал, но суть понял. – Ах, Александр Сергеевич! Душа требует света… – Олег Олегович артистично сложил руки на груди. – Так сходите к отцу Димитрию, он вашу уставшую душу направит на путь истины… – буркнул в ответ Пускин. – Что? – не расслышал Безруков. – Ничего. – Когда мы, наконец, возобновим заседания нашего литературного клуба? – поэтически прогнусавил Безруков. – Олег Олегыч, если соберёте всех причастных, можем начать с октября. – Отлично, Александр Сергеевич! Вопросов больше не имею. Оленька, будем рады видеть вас в нашем литературном обществе… – глаза фельдшера сияли, он с необыкновенным азартом вдруг принялся ей рассказывать об их поэтических вечерах, долгих литературных спорах; потом, картинно встав у окна, со сладким томлением в голосе читал свои стихи. Кланялся… И снова читал… Безруков играл. Пускин, отлично знавший Олега Олеговича как человека неординарного, на его театральные выкрутасы внимания не обращал. Но Ольга Семёновна... Эта осторожная девочка-женщина могла оценить сие представление по-своему… Александр Сергеевич смутился от этой мысли и за спиной молоденькой учительницы стал жестами объяснять не в меру раздухарившемуся фельдшеру, что моноспектакль пора заканчивать. Оленька же, спокойно наблюдая за происходящим, оставалась подчёркнуто вежливой. – Олег Олегович, я обязательно приду, – церемонно ответила она, глядя на весёлого чудака. – Благодарю вас за приглашение. – Непременно приходите, Оленька. Не пожалеете, – при этих словах он звонко хлопнул в ладоши, да так, что Ольга Семёновна вздрогнула; многозначительно подмигнул Пускину и, изобразив невероятную занятость, буквально выпрыгнул из библиотеки. После ухода Безрукова в пространстве образовался вакуум… И только спустя минуту Александр Сергеевич сказал: – Ольга Семёновна, а ведь он действительно талантлив! Сумасброд, конечно… Но это ему можно простить только за то, что он талантлив и талантлив по-настоящему. Не бойтесь его. Пошуметь любит, но дурного не сделает. – Александр Сергеевич, а вы, значит, тоже пишете? – Оленька поглядела на него с интересом. – Пишу, если это можно назвать писательством… Работаю над краеведческой книгой. Когда закончу, не знаю. – Давно пишете? – Четыре года примерно. Материала много, нужно обрабатывать… Но времени, Ольга Семёновна, на это практически нет! А вы? – Что я? – Вы ведь наверняка тоже перо пробовали… Не может такого быть, чтобы словесник не писал, тем более в вашем романтическом возрасте! Думаю, вы непременно пишете стихи. К нам, в глушь еловую, может приехать только человек одухотворённый… Ну и смею предположить, что писать вы должны неплохо, на филфаке учились всё-таки. – Вы правы. Стихослагаю… Но вот уж не думала, что мы с вами сегодня будем говорить о творческих пристрастиях. – Почему бы и нет? – Нужно ли? – еле слышно пролепетала Оленька, посмотрев на пыльные стеллажи книг. – Безусловно. Нам работать вместе. И, быть может, долго… Пускин ни в коей мере не хотел показаться навязчивым, но остановиться уже не мог: – С удовольствием бы послушал ваши стихи, Ольга Семёновна. – Александр Сергеевич, моё поэтическое слово молчаливо, оно не рассчитано на слушателя. Не знаю, понимаете ли вы меня? А если честно, я просто не умею читать своё… Другого автора – пожалуйста! – Понимаю, конечно… – Так что Олег Олегович не просто талантливый поэт, а поэт уникальный… Он звучит! – О, это верно. Здесь я с вами соглашусь. Безруков один такой!.. Наверное. Романтический тон разговора был неожиданным образом прерван грубой фразой, донёсшейся с первого этажа, по которой оба – и Александр Сергеевич, и Оленька – догадались: пришёл глава… – Едрит твою! Где все-то? Рабочий день, называется! Никого в поле зрения! – при этих словах он взял железный багор с пожарного щита и несколько раз требовательно ударил им по батарее. Александр Сергеевич, услышав «позывной», с сознанием дела достал из бокового кармана своего пиджака гаечный ключ и не замедлил ответить Шарову… После приёма связи Пускин и Оленька, не сговариваясь, почти синхронно, развернулись по направлению к двери и молниеносно покинули место пребывания. Услышав моментальный ответ на свой призыв, Николай Иванович сменил гнев на милость и при скором появлении директора и семенящей за ним молоденькой учительницы произнёс: – Здрасьте вам! Я краску привёз… половую. – Здравствуйте, Николай Иванович! Очень рады. А мы вас давно ждём! – бодро ответствовал директор. – Ещё бы!!! На носу начало учебного года, а у вас две рекреации не крашены. – Справимся, Николай Иванович! – Куда ж вы денетесь, мои хорошие… – строго сказал председатель и, не попрощавшись, вышел на улицу. – До свидания, – по-галочьи крикнула ему вслед растерявшаяся Оленька. – Ну что, Ольга Семёновна, поздравляю вас с первым партийным заданием! Государству требуется ваша помощь в покраске рекреаций, и вы как высокоморальный человек должны осознать всю значимость возлагаемых на вас надежд. – Вас поняла, Александр Сергеевич… К работе на благо родины готова! – подхватив шутливый тон, звонко выпалила Оленька. – Прекрасно! Тогда нам срочно надо найти Людмилу Ильиничну… – Зачем? – Она выдаст вам боевой халат и боевые перчатки. – Я так понимаю, красить мы будем до победного? – Правильно понимаете. Отступать некуда… – Когда начнём? – Лучше спросить: во сколько? Выступаем через полтора часа, в тринадцать ноль-ноль, так что у вас есть время перекусить… При этих словах совершенно непредсказуемо из учительской выглянуло улыбающееся лицо завхоза; что-то усердно пережёвывая, Людмила Ильинична неторопливо произнесла: – Есть колбаса, хлеб и два яйца. Чай будете? Скромно отобедав, команда единомышленников из трёх лиц приняла решение приступить к покраске полов незамедлительно. Проникнувшись идеей личного подвига ради человечества (да хотя бы ради малой его части), Оленька самоотверженно взялась за дело… Завхоз и директор, наблюдавшие за её рвением с нескрываемым любопытством, задавались одним и тем же вопросом: надолго ли хватит этой молоденькой учительнице её героического запала? К пяти вечера неутомимая троица закончила покраску обеих рекреаций, что не могло не сказаться благоприятным образом на настроении директора, и потому двум усталым гертрудам за проявленное усердие было пожаловано по полдня отдыха. – Завтра, дорогие мои, спите до обеда, – произнёс директор, глядя на свою бледную молодую коллегу. – Ослушаться не смею… – еле улыбнувшись, ответила Оленька. Добравшись до своей комнаты, она в смертельной усталости бросилась на кровать и почти мгновенно уснула.
Своим чередом… Пробуждение было молниеносным! Около восьми утра Оленька почувствовала острую боль от укуса в пятку… Через мгновение с кровати кубарем полетела серая кошка, нарушив дикими воплями благословенную тишину утра. – А ну брысь, дикая! – закричала ещё толком не проснувшаяся Оленька. Кошка, оправившись от пинка, обескураженно уставилась на свою обидчицу. Очевидно, к такому обращению она не привыкла … – Ты чего кусаешься? А? Кошка безмолвствовала, боясь отвести от Оленьки испуганный взгляд. Но тут из-за двери раздался меланхоличный женский голос: – Соля, Соленька… Кскскс... Соленька, ты где? Услышав призывный голос хозяйки, кошка метнулась к двери и, толкнув её лбом, спокойно вышла… Голос за дверью продолжал: – Соленька, зачем ты напугала Ольгу Семёновну? Ты понимаешь, что кусаться – это не хорошо? Ольга Семёновна, доброе утро! – Очень доброе утро вам! – бросила в ответ Оленька. – Идёмте пить чай, чайник уже вскипел… Спать Оленьке хотелось невыносимо, но есть она хотела ещё больше, поэтому с ответом ждать себя не заставила: – Буду премного благодарна вам за две чашки чая, поскольку со вчерашнего дня ничего не ела. – Приходите. Накинув наспех халатик, она выскочила из своей комнаты. Быстро миновав коридор, появилась в просторной кухне, там за круглым столом пила чай Аллочка Белова. – Не стесняйтесь, Ольга Семёновна, присаживайтесь. Чай я вам уже налила – угощайтесь. Меня зовут Алла. Надеюсь, мы с вами станем добрыми соседками… – мило улыбаясь, щебетала Аллочка. – Думаю, Алла, так и будет… Можете меня тоже звать по имени. – Хорошо. Оля, вам тут утречком, совсем раненько, Людмила Ильинична дары огородные притащила, надо будет их распихать по шкафам, коробкам… И тут только Оленька заметила гору из овощей под столом у окна: капуста, кабачки, морковь, лук, огурцы, помидоры и огромный пучок зелени. – Уму непостижимо! Да можно ли это съесть, тут целая гора! – почти выкрикнула Оленька. – Знать надо нашу Ильиничну… Женщина она жалостливая, добрая. Ты только никогда не отказывайся, когда она чего предложит… Обидишь, – Аллочка, как само собой разумеется, перешла с Олей на «ты». – Я ей очень благодарна, Алла. Действительно! Я ведь, признаться, вчера о еде даже не позаботилась. Да и некогда было… – Не бойся, у нас не пропадёшь, с голоду помереть не дадут! – Ооо… Поняла уже. – Напугала тебя сегодня моя мадам? – Кто? – Да Солька, кто ж ещё! – А! Ну да, неожиданно как-то было… – Оля почесала укушенную пятку о ножку стола. – Надо тебе щеколду на дверь прибить. – Надо. – Скажи Ильиничне сегодня, не забудь только. Оленька, уписывая за обе щёки овсяное печенье, вдруг спросила: – Алла, а почему Солька? Какое странное кошачье имя… – Солярка потому что. – Солярка? – расхохоталась Оленька. – Почему?! – Котёнком у мужиков на лесоучастке жила, те с ней больно-то не церемонились. Кошка и кошка – зачем ей имя? Да как-то раз эта шустрая свалилась у них в ведро с соляркой, так после этого они её и стали кликать Солькой, Соляркой то бишь. – А как она у вас оказалась? – искренно любопытствовала Оленька. – Просто. Понравилась она мне, забрала её у мужиков и всё. Пожалела… Аллочка с нежной осторожностью взяла кошку на руки. – И сколько она у тебя уже? – незаметно перешла на «ты» и Оленька. – Два года, наверно... Ладно, Оля, мне уже бежать пора! Олег Олегович опозданий не любит… – Строгий он? – спросила Ольга Семёновна, дожёвывая то ли четвёртый, то ли пятый овсяный пряник. – Строгий… и потешный. Тот ещё балагур! А вот разбуди его ночью да спроси чего по медицинской части – отчеканит только так. Во какой! – Вчера он в школу приходил... – Стихи читал? – Аллочка умильно посмотрела на Сольку и ласково тронула её влажный нос. – Да. Дар у него! Несомненный… А читает так, как будто на сцене московского театра стоит. – Что есть, то есть… Знаешь, почему народу у нас полно всегда? Не потому что болящих много, а потому что стихи его любят слушать. Бабки, так те летом по целым дням у медпункта сидят. Окна открыты – хорошо слышно… Вот к кому тропа народная не зарастёт! – Алла в чувствах взмахнула рукой и кошка, испугавшись, спрыгнула с её колен. – Да когда же он стихи-то успевает читать посетителям? – с полным ртом промычала Оленька. – А когда у тех душа готова приять… – тихо проговорила Алла и, в три глотка допив оставшийся чай, поднялась из-за стола, по-дружески бросив: «С меня ужин за знакомство…». Кинувшись в коридор, она взвизгнула от неожиданного появления Шарова: – Доброе утро, Николай Иванович! – Опаздываете на работу, Алла Васильевна… Нехорошо! – Так вы и сами ещё не на работе… – едко заметила Алла. – Цыц мне тут! Моя работа везде. Сегодня с вас начинаю. Посмотреть хочу, как обустроился молодой учитель, – Николай Иванович уставился на Оленьку, пытающуюся быстро прожевать толстый кусок копчёной колбасы. – Ну так я побежала… – Алла оправила блузочку и бросила взгляд на юбку. – А чё стоишь? Ускорения просишь? Так я по центру тяжести так поддам, мимолётом достигнешь пункта назначения! – Мимолётно… – Ты ещё здесь?! – грозно посмотрел на неё Шаров, сдвинув густые брови. – Нет, я уже провожу кварцевание… – торопливо ответила Аллочка. – Молодец!!! Тут же забыв про Аллочку и войдя в состояние милого благодушия, Шаров обратился к молодой учительнице: – Дорогая… Ольга Петровна! – Ольга Семёновна, – робко поправила Оленька. – Ах да, извините! Конечно же, Ольга Семёновна… Так вот, я в курсе вашего вчерашнего подвига… Удивлён, впечатлён и чрезвычайно обрадован. Нечасто бледнолицые (так называл Шаров всех горожан) отличаются рвением к работе. – Ну, я ещё не лучший представитель… – иронично заметила Оленька. – Я продолжу… – сказал Николай Иванович, повысив тон; выдержал небольшую паузу и торжественно произнёс: – Честно признаться, от вас – хрупкой и нежной на вид – я совсем не ожидал такой боевой решительности и искренней самоотверженности! Поэтому, уважаемая Ольга Семёновна, за проявленный энтузиазм и героическую работоспособность, вы награждаетесь литровой банкой топлёного сала и двухлитровой банкой молока с личного подворья его величия! – Величества… – Да какая разница! Забирай и ставь скорее в холодильник. Жарища с утра несусветная, вот тебе и август, едрит твою! – при этих словах он бережно поставил тряпичную сумку на стол и вынул из неё содержимое… – Спасибо! Спасибо, Николай Иванович! Очень неожиданно и вместе с тем приятно… Только я не знаю, как готовить на сале... Николай Иванович, услышав сие, не мигая уставился на Оленьку, хотел было назвать её дурой, но вовремя одумался и ответил: – Оленька, Людмила Ильинична научит! Вы, главное, кушайте, высыпайтесь… И настраивайтесь на учебный год. Шалопаи наши – редкие дуболомы, но исключения всё же есть… В работу втянетесь потихоньку, к детям привыкнете. Только, как бы трудно ни было, Ольга Семёновна, нас не бросайте… Вы здесь действительно нужны! Возникнут проблемы какие, всегда поможем, а потому никогда не стесняйтесь – говорите. Я человек простой, меня бояться не надо, – Шаров, довольный своей речью, погладил усы. – Николай Иванович, всё будет хорошо… – Ваша уверенность радует, Ольга Петровна! До свидания, – сказал Николай Иванович, громко кашлянул в кулак и вышел из кухни. «Чудак-человек», – подумала Оленька и посмотрела на кухонные часы. Десять утра… После завтрака ей снова захотелось спать. Она быстро помыла посуду и направилась в свою комнату; скинув лёгкие тапочки, бухнулась на кровать, перебрала в голове всё произошедшее за утро и забылась лёгким сном. Ровно через час Оля проснулась, оглядела своё пристанище свежим взглядом и подумала, что, в принципе, жить можно везде… Заметно отдохнув, она ощутила ясную радость, и оттого вторая половина дня прошла в приятных хлопотах. Находясь в школе, Ольга Семёновна подмечала каждую малость, и всё ей казалось интересным. Вернувшись домой, Оленька – вдохновлённая и мечтательная – широко распахнула окно, и в её комнату ворвался тёплый ветер, нещадно скручивая занавески и беспокоя листы открытой книги. Она села на подоконник и в счастливой отрешённости думала о прошедшем дне. И вдруг… в её необжитую обитель влетела бабочка. Маленькое беспечное совершенство… И через час с небольшим в крохотный блокнот, величиной с ладошку, было записано неоконченное стихотворение:
Влетела бабочка в окно.
Апломб… Наступило утро следующего дня… «Всё так, как и должно быть!» – сказала сама себе Оленька, глядя на своё отражение в настенном круглом зеркале. Перекинув на грудь длинные каштановые волосы, пробежалась пальчиками по пуговкам на платье и с удовлетворением заключила, что хороша… Накинув сумочку на плечо, она уверенно шагнула в коридорную темноту, которая буквально через мгновение разразилась звоном разбитого стекла. – Оленька, – послышался вздыхающий голос за стеной, – когда выходишь из своей комнаты, включай свет в коридоре, выключатель справа от тебя. Включив свет, Ольга Семёновна увидела на полу целое бедствие: разбитую стеклянную банку, залитый водой пол и рассыпавшийся букет ромашек. – Небось, Вася Пустоцветов веник ромашковый приволок? – Очевидно… – промямлила Оленька, разглядывая крупные ромашки. – Про щеколду не забудь Ильиничне напомнить, – назидательно произнесла Аллочка, – а то горя хапнешь! – Не забуду. Как уж тут… А кто это – Вася Пустоцветов? – Коля Нечаев. – В смысле? – Прозвище такое у Коли Нечаева – Вася Пустоцветов. Лет ему примерно – сорок… На голову немного слабоват… Не видела, по улицам всё на мотоцикле гоняет в больших зелёных очках? Как черепаха из мультика… Ума-то природа не дала, а сердце любви просит. Вот он и подкатывает то к одной, то к другой со своими ромашками. Благо они всё лето цветут, – раскатисто рассмеялась Алла, выйдя в коридор. – И что мне делать? – Тряпку бери да убирай. – Нет, я про Васю, то есть Колю… – Я и говорю, щеколду прибить надо, – хихикнула Аллочка. – А если он каждый день приходить станет? – Станет, конечно. А ты на двери напиши крупными буквами «На приём допускаются только те, кто имеет в аттестате пятёрку по русскому языку». Он за чистую монету примет и отвяжется… У него вместо аттестата – справка. – Мысль, конечно, интересная… – призадумалась Оленька. После того как была завершена уборка, Оленька бодрой походкой направилась в школу. Подходя к ней, она увидела Людмилу Ильиничну, которая самозабвенно полола заросшую сорняками клумбу. – Доброе утро, Людмила Ильинична! – по-пионерски крикнула Оленька. – Доброе, дорогая! – уставшим голосом протянула та. – Как ваше самочувствие? – Ничего… Помаленьку. – Скажите, Александр Сергеевич у себя? – спросила Оленька, уверенная в том, что всезнающий завхоз непременно на вопрос этот ответит. – Да, у себя, – Ильинична оценивающе посмотрела на Оленьку и, углядев в её облике неладное, выговорила: – Волосы заплети… К мужику ведь идёшь. – Я к директору иду… – А он что? Не мужик? – Я об этом не думала… – покраснев до состояния спелой помидорины, промямлила Оля. – А вот подумай. Холостой… На волосы-то глянет, так и разговора у вас не получится. – Это ещё почему? – Потому что холостой… – протянула, окая, Людмила Ильинична. Как бы ни было обидно услышать Оленьке от коллеги это замечание, косу она всё-таки заплела… Войдя в школу, она почувствовала резкий запах дешёвого одеколона. Тяжёлый аромат его был настолько сильным, что ей захотелось побыстрее покинуть фойе, дабы избавиться от неприятного ощущения. Направившись к кабинету директора, она услышала чьи-то быстро приближающиеся шаги. И не успела повернуться, как кто-то сильно дёрнул её за косу… – Привет, новенькая! Меня Вася зовут. А тебя? – оттарабанил хулиган, продемонстрировав свою неповторимую улыбку. – Очевидно, Пустоцветов? – с еле сдерживаемой яростью процедила Оленька, медленно поворачиваясь к обидчику. – Нет, Ольга Семёновна. Это – Василий Терпигорев. Ученик девятого класса… – сказал директор, ставший невольным свидетелем комичной сцены. – Человек он неплохой, конечно, только не в меру активный… Итак, здравствуйте! – Здравствуйте, Александр Сергеевич! – деловито выговорила Оленька, затем, в упор посмотрев на растерявшегося озорника, произнесла: – Очень рада знакомству, Василий! – Василий, это ваш новый учитель русского языка и литературы, прошу вести себя скромнее и далее не выказывать подобной прыти, – сказал директор. Осознав весь ужас произошедшего, Василий Терпигорев без единого слова рванулся с места и выбежал из школы. – Ну что, Ольга Семёновна, вот вы и познакомились с одним из ярчайших представителей нового поколения Чудного… – с усмешкой, не глядя на Оленьку, сказал Александр Сергеевич. – Хороший мальчишка… – совершенно серьёзно произнесла она. – Как вы так сразу можете судить о человеке? Вы же видели его минуты две. И потом… Этот курьёз… – Александр Сергеевич, юности свойственна горячность… Он не знал, что я учительница. – Ах да. Однако последствия этого неудобного случая могут быть самыми неожиданными. – Поживём – увидим. Ничего дурного точно не случится, – ответила Оленька. – Ольга Семёновна, вы очень молодо выглядите. И, простите за прямоту, хороши собой. Я говорю это не для того, чтобы сделать вам комплимент, хотя и это тоже, – неудобно как-то получается, не могу собраться с мыслями – в общем, старшеклассники могут воспылать к вам чувствами. Будьте, пожалуйста, предельно осторожны по отношению к ним… В этом возрасте любовь сильна и безоглядна. – И всё-таки спасибо за комплимент! – натянуто улыбнулась Оленька. – Извините, я бываю косноязычен. По русскому у меня, кстати, четыре… – Ну, значит, на приём ко мне вы не попадёте… – Не понял? – Так… Ничего. Неудачная шутка. – Ольга Семёновна, может, вы и знаток великого русского… Могучего… Но шутки у вас действительно какие-то странные, – строго проговорил Пускин. – Александр Сергеевич, я не хотела вас обидеть. Всё на самом деле просто и до анекдотичности смешно… И тут Ольга Семёновна вкратце поведала директору о том, что с ней произошло двадцать минут назад. Александр Сергеевич, следует сказать, оценил находчивость Аллочки и холодно заметил, что пятёрка по русскому языку однозначно была у отца Димитрия. На что Оленька ответила готовностью его принять, коли он сам того пожелает. – Я непременно ему передам, – как-то сухо, с показным равнодушием, сказал Александр Сергеевич. – Буду рада познакомиться… – И да, Ольга Семёновна. Не носите косу… Она вам, безусловно, идёт, но вы не выглядите учителем. Забирайте волосы в высокую причёску, так вы будете больше походить на классную даму, – произнёс Пускин в запальчивости, глядя на бледнеющее лицо Оленьки. – Я поняла вас, – упавшим голосом произнесла она, не смея взглянуть на своего начальника. – Рад. – Можно идти? – вдруг резко ответила Оленька, подняв голову. – Идите. Я вас не держу… В кабинете она была до позднего вечера. У учителя перед началом учебного года много забот, у учителя начинающего их ещё больше… Выйдя из школы, Ольга Семёновна, несмотря на приятную усталость, всё ещё думала об утреннем недоразумении. Гордый разум простил мальчишескую оплошность, но не смирился с мужской претенциозностью. Переступив порог общежития, Оля не без удовольствия почувствовала аромат жарившейся картошки: «Ах, да! Алла обещала ужин». Оленька скинула туфли, спешно переодела платье и вошла в кухню. После минуты молчания, пристально посмотрев на Аллу, она вдруг спросила: – Ножницы есть? – Какие? – Да обыкновенные, чтобы острые только. – Для чего тебе? – Подстричь меня надо. По плечи… Сможешь? – Что за блажь? Зачем такие волосищи резать, объясни, пожалуйста? – Чтобы на учительницу похожа была, а не на школьницу… Надо так, понимашь? – Ну, для начала тебе надо зад здоровенный отрастить. Вот такой! – Алла эмоционально раскинула руки, показав размеры предполагаемой части тела. – Стопроцентная училка с виду будешь. И вот ещё! Не забудь на свои волосёнки бигуди наматывать. – Алла, ножницы неси, – Оленька в своей идее фикс была непреклонна. – Да как скажешь! Мне-то что… При этих словах она, издав многозначительный стон-выдох, направилась в свою комнату и через минуту вышла с ножницами, которыми предстояло отсечь Оленьке её девичье богатство – косу до пояса. – Не передумала? – Нет. Режь! – Хорошо. Жалеть ведь будешь… – Не буду. Режь! И на пол стали падать лёгкие струи каштановых волос. Алла прекрасно понимала, что случившийся апломб в Оленькином поведении – это не что иное, как противостояние… Но чему? Кому? Зачем? – Всё. Ну… Оля, да ты помолодела! – захохотала Аллочка. – Тут дело спасут только бигуди! Не иначе… – А без них никак? – умоляюще глянула на неё Оленька. – Нет, однозначно бигуди. – Хорошо. Но у меня их нет… – У меня есть! Ночь поспишь в них, на утро шевелюра будет – во! Самая настоящая учительская. – Неси! Нельзя сказать, что Ольга Семёновна была девушкой глупой, всё, что она делала, было чётко обдуманным… И сейчас она полностью отдавала отчёт своим действиям, хотя со стороны всё это казалось необъяснимо странным. Но такова молодость в её пробах и ошибках.
Ещё одно трудное утро В шесть часов утра Ольга Семёновна проснулась от странных звуков, доносившихся из шифоньера. Писк и громкое кошачье мурчание говорили о том, что в глубине деревянного гиганта ночью окотилась Солярка. Оля спрыгнула с кровати, распахнула дверцы шифоньера и увидела новоиспечённую мамашу с тремя котятами дымчатого окраса. – Ну, ты, дорогая, даёшь! Что ж мне делать-то с тобой, Соля? – полушёпотом проговорила Оленька. Кошка умильно посмотрела на Оленьку и зажмурила глаза. – А я тебе говорила, щеколду делай! – донёсся через стену сонный голос Аллочки. – Доброе утро! – ответила Оленька, не ожидая подобного замечания. – Доброе утро начнётся через два часа. Ложись и не броди – половицы скрипят. – Извини… Оленька кинула взгляд на кошачье семейство, улыбнулась и сказала: – Беру над вами шефство! Будет ради кого домой спешить. Радостная от этой мысли, она снова упала на кровать и провела ещё час в томительном полусне. Ровно в семь Аллочка врубила на полную мощь радио, отчего все обитатели соседней комнаты в ужасе встрепенулись. Не ожидавшая такого звукового пассажа Оленька кинулась в коридор, но вспомнив вчерашние ромашки, предусмотрительно щёлкнула выключателем. Цветов не было… – Ты с ума сошла, Алла! – закричала не своим голосом Оленька. Алла, захохотав, выключила радио. – Я спрашиваю, ты с ума сошла? Хороша побудка! – Смотри… – Алла схватила Оленьку за руку и потянула к окну. – Видишь, Васю Пустоцветова спугнула. Опять тебе охапку ромашек притаранил. Услышал радио и свалил… Романтики, как говорится, не вышло. – Методы у тебя, Алла, конечно, интересные, но бьют без промаха. Признать стоит… – А то! – Ну что, чайку? – Давай! – Как ночь на бигудях? Уши не отдавила себе? – шутила Аллочка, всё ещё посмеиваясь. – Есть немного… – Ничего, тут привычка нужна. Освоишься. – Нет… – тоскливо улыбнулась Оленька. – Я же так, только сегодня… Потом не буду. – Зря… Одуван у тебя сегодня будет неплохой, – закатилась заливистым смехом Аллочка. После завтрака Оленька направилась в свою комнату и перед зеркалом избавилась от бигудей: «Что ж! Очень даже неплохо! Училка… Вылитая!». Выйдя на улицу, Ольга Семёновна ощутила лёгкое дыхание августовской свежести. Она закрыла глаза и почувствовала, как несмелый ветер, играя её короткой чёлкой, то пропадает, то возвращается вновь, принося еле уловимый аромат цветения георгинов. «Райская благодать…» – подумала Оленька. И ей вдруг захотелось встать посреди дорожки, запрокинуть лицо навстречу предосеннему теплу, раскинуть руки и, как в детстве, зажмурившись улыбнуться и глубоко вдохнуть эту невинную радость солнечного утра. Но душевное блаженство было недолгим… До Олиных ушей донёсся истеричный возглас Людмилы Ильиничны: – Это ж кто тебя так, милая? – Сама, – тихо, с достоинством, не открывая глаз, произнесла Оленька. – Зачем хоть??? – причитала Ильинична. – А чтобы мужики не заглядывались да мальчишки не влюблялись! Понятно? Теперь похожа на учительницу? – Не очень, если честно. Оленька несколько раз тряхнула головой, и тугие кудри сбились на лоб. – Ладно, Людмила Ильинична, успокойтесь. Отрастут… В фойе школы у расписания Оленька увидела Александра Сергеевича, который, вскользь посмотрев на свою подчинённую, сделал вид, что не заметил коренных изменений в её облике. Церемонно поздоровавшись, они разошлись, удаляясь друг от друга почти чеканным шагом. Однако, не дожидаясь пока Оленька скроется из виду, директор вдруг задорно крикнул: «Ольга Семёновна, вы очаровательны в любом образе…». Ольга Семёновна, остановившись, глянула на директора через плечо, но ничего ему не ответила. «С характером…» – подумал тот и вошёл в свой кабинет. Оленька же, поднявшись к себе, минут десять бездумно смотрела в окно, а потом начала перебирать содержимое трёх небольших сервантов. За этим занятием её спустя часа два и застала Людмила Ильинична. – Оля, ты чай будешь? – Вам компания нужна? Скучно? – приняв равнодушный вид, проговорила Оленька. – Ты что, обиделась на меня? – С чего это вы взяли? – А я как будто не вижу! Вся колючая… Хоть не подходи. – Людмила Ильинична, а как надо? – вскинулась Оля. – Оленька, я простая женщина и язык у меня… тоже простой, – начала вдруг оправдываться Людмила Ильинична. – Не обижайся ты на меня, пожалуйста! Никогда не обижайся. Ладно? Может, чего и не так скажу… – Людмила Ильинична, я взрослый человек! Я не жалею о своём приезде в Чудное, но понимаете, мне кажется, что в меня не верят. Я действительно желаю здесь работать. Да! Желаю. И не смотрите на меня так… – Как так? – Стеклянно… – Оленька глядела на Ильиничну в упор. – Опыта жизненного у меня ещё мало, но ведь с чего-то надо начинать. Вы так не считаете? – Да, надо… – Наверняка вы все тут сошлись в едином мнении, что я городская девчонка, не понимающая реальности. Этакий домашний цветочек с идиллическими воззрениями… – Было дело… – Ильинична отвела глаза. – А сейчас что же думаете? – Трудная ты. Неплохая, но трудная. – За откровенность благодарю... – Не запутайся, Оленька. Жизнь проще, чем мы её себе представляем. С возрастом ты это поймёшь! – Вы, кажется, звали меня на чай… – Ольге Семёновне вдруг стало стыдно за слова, которые она метнула в лицо этой пожилой женщины, ничего обидного, по большому счёту, не сказавшей. – Голова на плечах у тебя есть, Оля. Но! Финты-то не выкидывай, это смешно, – строгим тоном выговорила Ильинична. – Оладьи будете? – решила уйти от неприятного разговора Оленька. – Буду. – Вот и замечательно… – С виду-то ты мала совсем кажешься. Лет восемнадцать, самое большое… – Ох, Людмила Ильинична! Что же, мне морщины себе нарисовать теперь? – Зачем? – улыбнулась женщина. – Просто будь мягче. Словами быстрыми не кидайся… Слово-то, как известно, вылетит, выстрелит, потом и не поймаешь его. Ага? – Постараюсь… – ответила Оленька. – Вот и ладно. Через минут пять они уже мирно пили чай в учительской и беседовали о грядущих событиях школьной жизни. Одна была полна деловитой прагматичности, а другая исполнена наивной романтики… Спустя четверть часа Оленька в благостном расположении духа направилась в свой кабинет. Возвращаться к неотложным делам почему-то не хотелось… И она пошла медленно, считая половицы, – как в детстве. Путь от учительской до кабинета составил ровно сорок половиц, лестница, конечно, была не в счёт. Зайдя в кабинет, она застыла как вкопанная: на учительском столе, поверх раскрытой книги «Пушкин» лежала горсть разноцветных леденцов. Не логически – интуитивно – она как будто бы догадалась о незваном госте и, улыбнувшись, закрыла лицо руками. Бог знает, сколько бы она витала в девичьих грёзах… Но раздался стук в дверь и дурман рассеялся мгновенно, оставив на лице молодой учительницы лёгкий след загадочной неожиданности. В кабинет вошёл директор. Заметив необычайную перемену в лице Оленьки, он не преминул заметить: – Ольга Семёновна, вы хорошеете день ото дня! – Разве? Это может быть опасно, Александр Сергеевич… – Не думаю… – Не вы ли так убедительно совсем недавно пытались мне объяснить, что внешний вид молодой учительницы не должен вызывать у взрослеющих юнцов чувств определённого свойства? – Оленька лукаво посмотрела в глаза Пускину. – А вы, оказывается, злопамятны… – Нисколько. Я простой и добрый человек. – Я заметил… Ну, думаю, за золотую молодёжь нашего двора беспокоиться нечего, внушение я, кому следовало, сделал. А за себя я спокоен. – Разве я несу вам какую-то угрозу? – невозмутимым тоном спросила Оленька. Пускин, чувствуя подкатывающую к лицу красноту, произнёс как можно спокойнее: – Пока нет. Но если вы и дальше будете активно показывать свой характер, между нами может возникнуть недопонимание. – Я думаю, этого не произойдёт. Угощайтесь! – Оленька взяла горсть леденцов и, играючи, стала их перебирать. – Представьте себе, захожу в кабинет, а на столе вот такое разноцветное чудо! – Спасибо. Не люблю леденцы, – отрезал Пускин. Оленька отвернулась к окну: – А мне вы показались сначала совсем другим… – Каким? – Лучше… Директор, никак не ожидая подобной смелости от Оленьки, оцепенел. Сам того не понимая, он в общении с ней делал промах за промахом. Виной тому, очевидно, был полузатворнический образ жизни и сложившаяся уже годами привычка делать своё профессиональное дело, не сталкиваясь с каким-либо сопротивлением в лице подчинённых. И сейчас Пускину стоило неимоверных усилий собрать свою мужскую волю в кулак и ответить этой молоденькой учительнице так, как подобает должностному лицу... – Ольга Семёновна, я зашёл, собственно, за тем, чтобы напомнить вам о поездке в Вознесенск. Прошу вас в хорошем настроении и добром здравии завтра в восемь утра подойти к зданию школы. На этом всё. Буду рад вас видеть! – Я вас поняла, Александр Сергеевич! Завтра в восемь у школы… – упавшим голосом произнесла Ольга Семёновна. – Не опаздывайте. Он вышел из кабинета, а Оленька непонимающе уставилась на горсть разноцветных леденцов.
Отец Димитрий Придя домой, Ольга Семёновна долго сидела за письменным столом, бесцельно глядя в окно… Усталости не было, но в девичьей душе – ещё совсем недавно преисполненной радости – появилась необъяснимая тревога. Прежняя непоколебимость, уверенность в себе сменилась тревожным сомнением. Около пяти часов вечера раздался стук в дверь. Оленька с недоумением открыла её и замерла: перед ней стоял иерей Димитрий Артемьев, настоятель храма Рождества Пресвятой Богородицы села Чудное. Тот самый отец Димитрий… – Здравствуйте, Ольга Семёновна. Я догадываюсь, что мой визит является для вас неожиданным… Простите, если я не вовремя… Обещаю, я ненадолго. Однако очень хочется с вами познакомиться. Оленька, смутившаяся от слов отца Димитрия, вспыхнула и еле вымолвила: «Здравствуйте…». Никогда ранее она не имела личной беседы со священником, потому не знала, как себя вести... Обычно словоохотливая, острая на язык, она сейчас молчала. Несколько секунд Отец Димитрий смотрел на Оленьку и ничего не говорил, его взгляд – прямой, проницательный и вместе с тем необыкновенно тёплый – был устремлён в глаза молодой учительницы. Умея разгадывать по лицам характеры людей, он удостоверился в своих предположениях… – Ольга Семёновна, я очень рад, что вы приехали в Чудное… Знаю, что вам сложно сейчас, вы ко всему привыкаете, – отец Димитрий говорил тихо, голос его был спокойным. – Пройдёт время, и вы обязательно поймёте, что приехали сюда не зря. Господь даёт нам испытания по силам, вы это знаете… – Я верю в это… – ответила Оленька. – Так и должно быть! Печаль только в душу свою не пускайте. «Сердце чисто созижди во мне, Боже…» – помните? Оленька не знала Пятидесятого псалма… Она помнила десятки стихотворений известных поэтов, могла зачитать наизусть отрывки из прозы, удивить цитатами из критических статей. Но ни одной молитвы, тем более псалма, она не знала. И оттого в разговоре со священником была скованной и мысленно виноватилась… – Отец Димитрий, я очень рада вам. Не обращайте внимание на мою растерянность… – Оленька, выдохнув последние два слова, робко подняла глаза на отца Димитрия. Ему было неловко видеть её смущение – по-детски светлое, с пугливой осторожностью в слове. – Ольга Семёновна, простите меня! Я должен был вас как-то предупредить о своём приходе. Теперь вот вы волнуетесь… – Нет… Нет, не думайте так. Всё хорошо. – Ольга Семёновна, я хочу вам кое-что сказать. – Я слушаю... – Александр Сергеевич вам, вероятно, может показаться жёстким… Но, как всякий добропорядочный человек, он всегда отзывается на деятельную, созидательную мысль. Будьте с ним искренни. Он обязательно поддержит. – Я поняла вас. – Знаю я его давно. Человек он волевой… Однако и сильным людям нужно чувствовать опору. Понимаете? – Да… – Я к тому, что… он ведь тоже обычный человек, но груз ответственности на нём больше, и это давит. Тяжело жить так – постоянно в напряжении, натянутой струной. Потому если вдруг скажет чего… Не обижайтесь. Оленька, потупив взгляд, в согласие покачала головой. – Вот и хорошо, – отец Димитрий оглядел убранство комнаты и сказал: – Дай, Бог, чтобы всё у вас, Ольга Семёновна, получилось! Сил вам душевных и физических… Буду за вас молиться. Оля посмотрела на него долгим открытым взглядом и сказала: – Знаете, батюшка, мне иногда кажется, что я наивна… Отец Димитрий улыбнулся и, глубоко вздохнув, ответил: – Ольга Семёновна, нет ничего худого в наивности. Наивность не значит глупость… – Но многие, увы, считают именно так. – Пока вы чисты в своих помыслах, глупой вас никто не назовёт. Не посмеют… А тех, кто обидел, прощайте, смысла в обиде нет. Обидчика нужно пожалеть. Он слаб духовно… Молитесь за этого человека, Господь ему и откроет истину… И о себе молитесь… – Сложно это, отец Димитрий, – за другого молиться, особенно если о нём и думать не хочется… – Да, поначалу сложно будет, а потом, когда благость молитвы увидите, за чудо происходящее считать станете. Оленька молчала. – Знаете, приходя каждый день в храм, я вижу разных людей: одни в ропоте пеняют на то, что в их жизни слишком много проблем, тоскуют из-за этого, просят у Бога помощи. И не ведают, что всё свалившееся на них – есть путь к искуплению их грехов… От них не требуется самоотверженности через мученичество, им нужно выдержать то малое, что они называют тяжестью повседневности. Они на самом деле очень далеки от духовной жизни, а потому бесконечно несчастны. Другие, пройдя свой круг испытаний, начинают прозревать, понимать благость так называемых тягот; они не ропщут, а благодарят Господа за открытую им истину, за приобретённую в страданиях силу духа. Они находят радость и утешение в самом простом, они научаются любви… Я ни в коем случае не читаю вам проповедь, но вы должны осознавать, что подвиг ради ближнего – это труд, и труд душевный прежде всего. В терпении наша сила… Это и есть преодоление. – Всё это так… – Оленька слушала Отца Димитрия, и ей казалось, что он видит её насквозь. – Ольга Семёновна, Оленька, все мы разные; но вы и я – мы особенно – должны верить в лучшее. Иначе как? Скажете, я тоже наивен? – Отец Димитрий, извините. Я, наверно, кажусь вам странной… Хочу говорить, а голос не слушается. Признаться, со мной такое редко случается. – Всё нормально, Ольга Семёновна. Смятение ваше понятно и объяснимо… Вы только не стесняйтесь меня, пожалуйста. Оленька улыбнулась. Впервые за последнее время ей стало спокойно. Человек, который стоял в двух шагах от неё, не поучал, не требовал, не критиковал… Он просто верил ей, и этого было достаточно. – Какая я плохая хозяйка! – всполошилась вдруг Оленька. – Я ведь вам даже чай не предложила. Хотите чаю, отец Димитрий! У нас конфеты вкусные есть… – Нет, спасибо, Ольга Семёновна! Не беспокойтесь. Мне пора идти… Отдыхайте... – он улыбнулся и, помолчав немного, добавил: – Приходите на воскресную службу. Сколько сможете, побудьте в храме. Вам легче станет… Смятение уйдёт. – Хорошо, отец Димитрий. Приду… Поговорила с вами, будто водицы чистой напилась. Крест ношу, а вот видите, маловерием страдаю. Духовная зрелость приходит с годами, наверно. – Духовная зрелость – очень серьёзное понятие, Ольга Семёновна. Многие священники достигают духовной зрелости только к концу жизни, а уж что говорить о мирянах… Благословив Оленьку, отец Димитрий ушёл. А она, находясь под особым впечатлением от этого простого чистого человека, весь оставшийся вечер пребывала в тихой радости.
Всё меняется… Пятница, двадцатое августа. В восемь часов утра Оленька подошла к школе. У самого её крыльца стоял служебный автомобиль главы, но Николая Ивановича рядом не было, не было почему-то и Александра Сергеевича. По доносившимся из кабинета директора голосам стало понятно, что оба они заняты чрезвычайно важным разговором… «Ну что ж, подождём», – подумала Оленька и с интересом стала всматриваться в многообразие цветущих астр, гладиолусов и георгинов, коих по воле Людмилы Ильиничны здесь было бесчисленное множество. В преддверии сентября солнце придавало этому буйству красок особый, торжественный вид… Мечтательной девушке, глядя на это имперское великолепие, можно было легко заплутать в своих романтических грёзах. Через некоторое время на пороге школы показался Шаров, он мельком посмотрел на Ольгу Семёновну, буркнул приветствие и сел в машину. Поскольку ни директора, ни завуча пока не было, Оленька не рискнула присоединиться к Николаю Ивановичу, безошибочно угадав его настроение… Закончив свои дела, вышел из школы Александр Сергеевич – на хмуром лице имелся отпечаток трудного разговора с главой. Однако эта сосредоточенность, напряжённость мысли слетели, будто от дуновения ветра, когда взгляд его обратился в сторону Оленьки. Сам того не осознавая, он замер на месте и несколько мгновений изучал её лицо и нежно-голубое платье, подчёркивающее грациозность лёгкого тела... Она была совсем другой, не такой, как вчера; её глаза ответствовали успокоенностью и тишиной… Он привычно ждал вызова, но вместо девической горделивости – заносчивости – была первая негаданная нежность открывающейся молодой женщины. – Доброе утро, Ольга Семёновна! – ломким голосом произнёс Александр Сергеевич, подойдя к Оленьке. – Надеюсь, это действительно так, Александр Сергеевич… Доброе утро. Александр Сергеевич молчал, молчал и глядел на Оленьку так, как будто видел её впервые, глядел, не замечая своей прямоты, не понимая того, что откровенность его взгляда может смутить и испугать. И хуже того, показаться дерзостью... – Александр Сергеевич, сколько времени будет длиться конференция? – спросила Оленька, решившись прервать затянувшееся молчание. – Полтора часа… думаю… – Значит, к двенадцати мы вернёмся… – Да. Наверняка… В это время к машине подлетела запыхавшаяся Раиса Васильевна, виновато улыбаясь Николаю Ивановичу, она крикнула бойким голосом «Здравствуйте!», чем привела в чувство директора. Александр Сергеевич, деловито засуетившись, сказал, что нужно торопиться, так как к девяти ему надо обязательно быть в управлении образования, отдать какие-то важные бумаги. – Давно пора! – пробасил Шаров. – Влюбляться после будете! Пускин готов был провалиться сквозь землю. В отсутствие Оленьки он бы нашёл, что ответить на резкость Шарова, но сейчас он не мог связать и двух слов: в голове всё смешалось. Он почувствовал себя впечатлительным юнцом, не владеющим эмоциями, понял всю комичность ситуации и смутился от своих мыслей ещё больше. По дороге от Чудного до Вознесенска никто не проронил ни слова: Николай Иванович размышлял о предстоящем разговоре с главой района, Александр Сергеевич находился в душевном смятении, Оленька думала о предстоящем мероприятии, а Раиса Васильевна молча мучилась от одной единственной мысли: выключила ли она перед уходом утюг. Доехали быстро. Шаров, не церемонясь со своими подопечными, предложил всем организованно выйти у Дома культуры, в котором ровно в десять часов утра должна была начаться Августовская педагогическая конференция. До начала мероприятия был час, и потому Александр Сергеевич посоветовал своим очаровательным коллегам прогуляться по городскому парку или нагрянуть в уже открывшиеся магазины, а сам, памятуя о неотложном деле, направился в управление… Раиса Васильевна, не теряя времени, решила совершить рейд по торговым точкам, а Оленька устремилась в сторону парка, влекомая его сонной тишиной и прохладой. Она вошла под его сень так, как входят под своды старого замка – озираясь, рисуя в воображении невероятную историю места. Парк был когда-то частью дворянской резиденции… Его старые липовые и берёзовые аллеи, скрывая редких прохожих, соединялись и расходились причудливыми лабиринтами. Сквозь тёмно-зелёную кущу, которую уже кое-где коснулось дыхание осени, падали на землю жёлтые лучи, высвечивая бесформенными пятнами небольшие островки на тропинках и дорожках. Иногда солнечный луч выхватывал часть статуи и белый мрамор, на миг появляясь из зелёного плена, тут же в нём исчезал опять. Казалось, даже ветер был сродни этому былому великолепию, не утратившему, впрочем, своего очарования и по сей день… Сколько здесь прозвучало слов о любви, сколько невыразимой тоски отдано этим почти вековым деревьям… Не замечая долгих взглядов улыбающихся прохожих, не ведая времени, Оленька бродила по сплетениям дорожек и, поймав особый поэтический ритм, шептала народившиеся накануне строчки... Стихотворение в это утро, безусловно, приняло бы законченный вид, кабы не требовательный оклик Раисы Васильевны, сгубивший весь лирический настрой. Летящий медным звоном позывной сигнал вернул Ольгу Семёновну в действительность: – Оленька Семёновна, дружочек, я еле вас нашла! Нужно в срочном порядке бежать на регистрацию участников. Вас давно ищут! Вам же выходить на сцену… Забыли, милая? – взволнованно тараторила Раиса Васильевна. – Нет, не забыла. Но к чему такая спешка? У нас ещё двадцать минут… – Дорогая вы моя! А вы подумали об организаторах, ведущих конференции, наконец? Им же нужно обязательно знать, присутствуют ли в зале те, кто должен выступать. И потом, вам – молодым – следует объяснить, как, когда и где нужно появиться на сцене, чтобы было комильфо. – Раиса Васильевна, вот ради комильфо я безотлагательно готова следовать за вами! Ведите меня! Через несколько минут Оленька была посвящена в тайны готовящейся церемонии торжественного приёма молодых учителей в ряды педагогических работников. Всех их, начинающих свой нелёгкий путь на ниве просвещения, посадили во втором ряду; по сценарию в определённый момент они, чинно шествуя друг за другом, должны были подняться на праздничную сцену, где их аплодисментами и цветами поприветствуют старшие коллеги. Как это обычно и бывает, программа конференции затянулась: выступающие взяв волю, проникновенно и убедительно вещали о передовых идеях политики государства в области образования, не без гордости делились педагогическим и управленческим опытом, подкрепляя его внушающими уважение статистическими данными и примерами. И всё это перемежалось бодрыми выступлениями юных певцов и танцоров, на которых сидящее в зрительном зале педагогическое сообщество смотрело умилительно, порой даже с восхищением… И вот наступила традиционная уже для августовских конференций церемония представления молодых учителей; под торжественные звуки фанфар на сцену стали подниматься вчерашние студенты педагогических вузов. Ведущие конференции по очереди называли их имена, кратко рассказывали о предстоящей педагогической стезе каждого. Желали радости в работе, непреходящего вдохновения и, самое главное, любви учеников… После чего руководителям школ было предложено поздравить своих подопечных с началом профессиональной деятельности. Зал оживился: со всех его концов в волнительной суете – с цветами – спешили к сцене директора, среди которых был и Александр Сергеевич. Он подошёл к Оленьке и молча, в какой-то необъяснимой скованности вручил ей букет белых роз. Машинально, не задумываясь, она проговорила короткое «спасибо» и растерянно уставилась на белое облако в руках. Пускин, поймав этот её ошеломлённый взгляд, улыбнулся и, резко развернувшись, совсем по-юношески, метнулся со сцены, никого не замечая в этой своей счастливо-наивной радости. Всю обратную дорогу от Вознесенска до Чудного снова ехали в молчании. Оленька не могла вымолвить и слова, её прежняя словоохотливость сменилась робостью, внутренней сосредоточенностью... На лице её была растерянность, и в то же время оно как будто светилось предощущением счастья. Впрочем, предощущение счастья и есть счастье… Александр Сергеевич молчал, убеждённый в том, что Оленька – барышня далеко не глупая – без труда распознала в его плохо контролируемых эмоциях зарождающуюся симпатию. Скажи ему кто-нибудь ещё вчера, что он сегодня будет глядеть с восторгом на эту заносчивую девчонку и радоваться её открытому взгляду, любому её случайному слову, обращённому к нему, – он, конечно бы, не поверил. В первом часу дня машина председателя лихо влетела на школьный дворик, и её пассажиры незамедлительно покинули салон, приняв громкие наставления Шарова. Пускин, пропустив мимо ушей этот словесный поток, обратился к своим коллегам: чинно поблагодарил их за участие в конференции и сказал, что они могут быть свободны – трудовой день закончен… Дома Оленька обнаружила, что поставить розы было некуда. Перерыв шкафы на кухне, она нашла литровую банку, которая, увы, не годилась для большого букета цветов. В растерянности она присела за круглый стол и стала задумчиво смотреть на белые лепестки бутонов… В таком прекрасно-отрешённом виде её и застал Александр Сергеевич. Он вошёл в общежитие, держа в руках большую хрустальную вазу. – Я подумал, что вам пригодится… – сказал он, осторожно поставив вазу на стол. – Спасибо, Александр Сергеевич! Я как раз занималась поиском того, во что можно было бы поставить этот красивый букет. – Правда? – Что? – Что букет красивый? – Да, очень. – Я рад… Пускин смотрел на Оленьку, не отрываясь. И не осознавал, что взгляд его может смутить… Или и того хуже – напугать. Но, как правило, человек, который ощущает прилив сердечной нежности, мало беспокоится о том, что думают о нём окружающие… Он просто не в состоянии здраво оценить ситуацию, поскольку в его глазах – объект восхищения. Оленька сидела за столом, освещённая косыми лучами дневного солнца, и белые розы дополняли её чистую красоту особым трогательным свечением. – Александр Сергеевич, спасибо… – За что? – За цветы… – А… – Выпьете чаю? – Нет, я пойду. Спасибо, Ольга Семёновна. И сделав над собой усилие, Пускин вышел из общежития, забыв попрощаться с Оленькой. Она же, не придав этому значения, поставила цветы в вазу, налила Солярке в миску молока и пошла в свою комнату. Часа два она лежала на кровати с книгой, но не прочитала и пяти страниц. Желания читать не было, хотелось думать о городском парке, о розах… Александр Сергеевич был сегодня особенно внимателен к ней, и ей это понравилось. «Может, он не такой уж и зануда, – думала Оленька. – Одинокий просто». В голове было тесно всем этим нахлынувшим образам и новым чувствам. Душа требовала отдохновения… Простора… И Оленька решила прогуляться, благо свободного времени у неё было хоть отбавляй!
Митревна Она вышла из общежития. Школьный дворик был пуст. Оленька поглядела по сторонам, решая, куда пойти... «А не всё ли равно! Куда ни глянь – нигде не была, ничего не знаю», – подумала она. И направилась было к школьным воротам, но тут же услышала за спиной: – Милушка, а ты чья будешь-то? Оленька оглянулась и увидела за школьным забором тучную старушку, сидевшую на табурете у старого дома. – Я? – Чья, говорю, будешь, девонька? Лаптевых? Не признаю никак… Маринка, что ли? – Нет, вы ошиблись! Я учительница. В Чудное приехала недавно. Меня зовут Ясногор Ольга Семёновна, – Оленька, поняв, что перед ней человек в возрасте, старалась громко, отчетливо произносить каждое слово. – Штё сколько? Лет мне сколько? Так, милушка, восемьдесят три уже. Пора в рай. – Скажите, как вас зовут? Может, вам помочь чем-нибудь? – Так, Маринушка, сколько хоть вас осталось-то сейчас при матери? – Я Оля! – Ты и Толя? А Маруся где? Оленька начала беспокоиться… – Как вы себя чувствуете? – А сейчас Ильинична придёт, так она меня в баню-то и уведёт. Ишь как я складно, да? – Поняла. Всё поняла. Людмилу Ильиничну ждёте? – Да, Мариночка, восемьдесят три ведь мне уже. – Ещё поживёте! – Грыжа болит. С пол-литровую банку выросла… – женщина погладила живот, поохала и продолжила: – Надо было операцию делать вовремя, так всё ж не до того, не до того! Работали… – Тяжело вам… – Я ведь, милушка, всю войну девчонкой на строительстве железной дороги работала, шпалы укладывали. Шестнадцать годков всего было! Как начала сызмальства воротить, так и до пензии быком пахатным прошагала… Всю жись мучусь. Оленька глядела на старушку и не могла позволить себе окончить этот, казалось бы, ни к чему не ведущий разговор. Она стояла и смотрела на уставшую, больную женщину и ей было жалко её искренне, по-настоящему. – Медаль у меня есть, труженик тыла я, – продолжала та. – Школьники каждое девятое мая приходят поздравлять меня. Цветы и конфеты дарят… – Молодцы! А в огороде помогают? – Да, Мариночка, война – беда большая; детства, считай, у меня совсем не было. Да и в девках нужду знала, от неё и замуж пошла. Вдвоём-то проще жить. Хочешь, я тебе хвотографии покажу завтра? Приходи утром. Вечером сегодня не могу, жду Ильиничну, она меня вымыть должна в баньке. Потом я спать буду. – Приду. Обязательно приду. Тут будто из ниоткуда появилась Людмила Ильинична и громким голосом оттарабанила: – Александра Дмитриевна, к помывочной процедуре готовы? – Ну, Ильинична, командуй направо! – обрадовалась её приходу бойкая старушка. – Поехали что ли? – И то верно, чего пешком-то идтить… И Александра Дмитриевна, еле встав с табурета, используя его как средство опоры, направилась в сопровождении Ильиничны к бане: – Эх, хорош конь, тока с норовом! В этот момент раздался громовой бас Безрукова, который, проходя мимо школьного дворика, не преминул в него заглянуть. – Митревна! Доброго здоровьица! Александра Дмитриевна, развернувшись к Безрукову, бойко его поприветствовала: – Салют, молодчик! Спирт есть? – Что? – Спирт, говорю, есть? – А тебе для какой надобности? – А синяк на мягком месте мазать. – Так у тебя все места мягкие, Митревна! – Принеси, милой. Я настоечку на травках сделаю, буду от давленьица принимать. – От давленьица тебе тренажер велосипедный купить надо, педали начнёшь крутить – мягкость твоя рыхлотелая пропадёт, меньше с коня падать будешь. – Для лисапеда ноги нужны, а у меня не ноги, а тюльки. – Митревна, спирту не дам. А то помрёшь от своего леченьица и мне статистику попортишь. – Всё равно помирать. Так чего теперь? – Ильинична, веником там её отходи, чтобы думать забыла про свои настойки. – Ильинична, не слушай его. Иди давай, куда шёл! – взбунтовалась баба Шура. – С лёгким паром! – пробасил Олег Олегович в сторону весёлой старушки и направился к Оленьке. – Милая Оленька, здравствуйте! Как ваше самочувствие? – Здравствуйте, Олег Олегович! Всё хорошо. – Вот и замечательно. Хотите стихотворение? И Безруков, наслаждаясь звуком собственного голоса, не торопясь прочёл «Я помню чудное мгновенье…». – Безруков, отставить! – громко скомандовал Пускин, выходя на школьное крыльцо. – Это почему ещё? – не оборачиваясь на Пускина, пробасил Безруков. – А потому что знаю я вашу манеру: то будет не стихотворение Пушкина, а жалкий экспромт фривольного содержания. Пускин подошёл к ним и выразительно уставился на Безрукова. – Тем более, что я его уже слышал… Пожалейте слух Ольги Семёновны. – Ах, Александр Сергеевич! Александр Сергеевич! Нет в вас искры… – смешливо-претенциозным тоном заметил Олег Олегович. – Зато вы искрите так, что окружающие пылают от стыда. И не забывайте, вы находитесь на территории школы. – Так никого же нет… – А мы? – Вы свои… – И что? Это повод для словоблудия? – Стихотворчества… – В данном конкретном случае – это словоблудие. – Ладно. Всё. Я понял. – Замечательно! И уж коли, милостивый государь, вы нас посетили, я сообщаю вам о том, что заседание литературной гостиной можно будет провести на второй неделе октября. – Буду! Непременно буду, уважаемый Александр Сергеевич Пускин! Ольга Семёновна очень жду ваших стихов… – Безруков подошёл к Оленьке, трепетно посмотрел ей в лицо и поцеловал её хорошенькую ручку. Оленька была повержена. Она не знала, как себя вести… – Балагур, – с ехидством бросил Пускин. – В третьем поколении, заметьте… – гортанным голосом, нараспев, произнёс Безруков. – До свидания, Олег Олегович! – До свидания, Александр Сергеевич! Оленька, моё почтение… Безруков, не оглядываясь, пошёл к воротам, на ходу сорвал с клумбы самый крупный георгин, остановился и, громко вдыхая его аромат, на потеху случайным зрителям продекламировал: Приветствую тебя, пустынный уголок, Когда Олег Олегович покинул школьный дворик, Пускин и Ольга Семёновна остались одни. Несколько секунд длилось неловкое молчание, ни Оленька, ни Александр Сергеевич не находили слов для продолжения беседы. Неловкость момента тяготила… Первым заговорил Пускин: – Да вы меня, помнится, уже предупреждали по поводу его своеобразности… – Вы придёте на литературный вечер? – Пускин посмотрел на неё, совсем не надеясь на положительный ответ. – Приду. – Вы серьёзно? – Абсолютно. Мне действительно интересно послушать его стихи. Он буян, хохмач, как вы точно выразились – балагур, но он пишет замечательно. Вчера мне рассказали, как его голос собирает у медпункта многочисленных слушателей. Это правда? – Есть такое. Громкоговоритель ещё тот… И директор поведал Оленьке пару-тройку потешных историй, связанных с сельским фельдшером. Оленька, слушая их, громко смеялась, а Пускин, ловя её открытый взгляд, дивился той перемене, которая произошла в их общении. «Она же ещё совсем девочка… И даже смеётся не по-женски – по-девичьи, вольно», – ловил себя на мысли Александр Сергеевич. Он смотрел на неё и сам себе не верил: как он мог так ошибиться в своём первом впечатлении о ней? Как не распознал за этой её напускной заносчивостью одержимую романтическими идеями душу? Минут пятнадцать длился их оживлённый разговор… За это время Митревна при содействии Людмилы Ильиничны благополучно вымылась в баньке и, распаренная, с охами и ахами, выкатилась на своём «коне» насладиться мягкой прохладой августовского вечера. Заметив Оленьку, она напомнила ей: – Маринушка, так штё я тебя завтра жду, поможешь мне оставшиеся рядки картошки выкопать. Оленька, никак не ожидавшая подобного поворота, немного растерялась… Но, весело взглянув на Александра Сергеевича, бодро ответила бабе Шуре: – Буду Александра Дмитриевна! Завтра утром приду, часов в восемь… – Вот и хорошо, – ответила ей Митревна, как будто слова Оленьки она расслышала явственно, чем, надо сказать, смутила всех присутствовавших свидетелей этого диалога. Пребывая в благостном расположении духа, Митревна вдруг спросила у Ильиничны: – Матушка, а где учительница-то новая ваша? Выглядываю-выглядываю два дни, никак не увижу. Людмила Ильинична выразительно вздохнула и, нагнувшись к Митревне, выкрикнула: – Так вот Ольга Семёновна у забора стоит, гляди! – Ты штё, Ильинична, – взбунтовалась баба Шура, – это же Маринка Лаптева. Я её сразу признала. Мы уж с ней около часа про матку её говорили. Ильинична, понимавшая всю абсурдность ситуации, просто молча покачала головой.
Картошка Субботнее утро было пасмурным. Оленьке не хотелось вставать… Но вспомнив о том, что ей предстояло копать картошку в огороде у бабы Шуры, она, как сомнамбула, сползла с кровати и пошла на кухню. Умылась, попыталась сделать зарядку, поставила кастрюльку с яйцами на плиту и ушла в комнату. Голова отказывалась возвращаться в действительность, и уже через пять минут Ольга Семёновна снова спала здоровым молодым сном… Но не прошло и получаса, как она проснулась от резкого запаха гари и странных звуков, похожих на громкие шлепки. – Яйца! – с криком бросилась Оленька на кухню и увидела умопомрачительную картину: из кастрюли на пол выпрыгивали – с коричневыми подпалинами – яйца, распространяя жуткий запах гари. – Газ выключай, дурёха! – влетела в кухню Аллочка. Мы упустим из повествования сцену, в которой Алла выступила в качестве строгого наставника Оленьки, ибо не все речевые обороты – в эмоциональном ключе – можно поместить в художественное произведение. Завтракать пришлось огурцами. «Ничего, – утешала себя Оленька, – огурцы тоже еда. Приду – картошки сварю». Надев джинсы и рубаху, Ольга Семёновна вышла на улицу. К удивлению, Митревна уже терпеливо ждала её, восседая на своём «росинанте». – Доброго утречка, Маринушка! – ласково промямлила она и озадаченно уставилась на обувь своей помощницы. – Александра Дмитриевна, я готова приступить к работе… – громко отчеканила Оленька. – С какого края начинать? – Да не кричи хоть так? Слышу я. Оленька, немало удивившись, смогла лишь вымолвить: – Но… Вчера… – Вчера я без аппарата была. Сегодня уши на месте. – Теперь я поняла, Александра Дмитриевна… – Вот и хорошо, Маринушка! Я позавчера покопала три рядочка, и силов у меня не осталось. Подсоби, дорогая. И Митревна с толком, с расстановкой представила Оленьке весь фронт работы: и всего-то две грядочки… – К вечеру управимся, милушка! Тока обувка у тебя неподходявая, кеды-то свои измазаешь и выкинешь потом – не отстирать ведь будет… Поди-ка в ограду, у меня там калоши есть, надень-ка. Оленька прислушалась к словам Митревны: кеды действительно было жалко. Однако калоши оказались очень велики, на три размера точно, и создавали неудобство при ходьбе. Но! Делать было нечего. – Маринушка, ты не лопату, вилы возьми – легче копать будет. – Хорошо, Александра Дмитриевна! И Оленька терпеливо, под обстоятельные советы бабы Шуры, принялась за дело… – Здравствуйте, Ольга Семёновна! Здравствуйте, Александра Дмитриевна! – в добром расположении духа приветствовал трудовую артель Александр Сергеевич, бодро шагая к ним навстречу. – Доброе, Александр Сергеевич… – удивлённо проговорила Оленька, совсем не ожидая его увидеть на картофельной плантации. – Я не мог вас бросить в столь серьёзном деле, Ольга Семёновна. Позвольте разделить вашу учесть? – Александр Сергеевич, признаться, я с радостью занимаюсь этим делом, можно даже сказать, оно сродни отдохновению… Но если вы тоже желаете получить положительные эмоции от светлого труда, я не буду против! Тут Митревна будто прозрела и обратилась с недоумением к Оленьке: – Так ты, штё, девонька, не Маринка? Чего тут Пускин говорит?.. – Да, Александра Дмитриевна, я не Марина... Меня зовут Ольга Семёновна Ясногор, я учительница. Та самая молодая учительница… При этих словах баба Шура накинулась на Александра Сергеевича: – А вы штё? Не могли мне сразу сказать? Я-то Оленьку Мариночкой величаю, а она, милая, и не скажет мне, старой, ничего, – баба Шура нервно начала перевязывать под подбородком платок. – Мы пытались, Александра Дмитриевна. Честно… Но вы вчера внимать нам не хотели, то есть не могли, так как слухового аппарата при вас не было, – осторожно заметил Пускин. – Ой, лешай… – Ладно, работаем! – скомандовал директор. И три часа к ряду Ольга Семёновна и Александр Сергеевич занимались богоугодным делом: копали картошку для страждущей рабы Божьей Александры, которая, стоит заметить, всё это время отличалась необыкновенной кротостью нрава… К двенадцати с картошкой покончили… Митревна, радостная, кудахтала около своих помощников, предлагая им отобедать. – Ну, стахановцы, айда в дом, супцу вам наварила, щичек! Картошку-то, думаю, под вечерок соберём. Куды нам торопиться-то… Да, Сергеич? Ты никуда не торопишься? Александр Сергеевич, поняв, что совесть ему не позволяет ответить не иначе как «Нет, не тороплюсь», так и ответил: – Нет, Александра Дмитриевна, я никуда не тороплюсь… – Ну, и хорошо. Тогда мешочков-то не забудь у Ильиничны взять. Соберём когда картошечку-то, так ты мне её, милый сын, в подполье снесёшь. Да? – Снесу, – согласился Александр Сергеевич, задумчиво посматривая на часы. – Привет, Шурики! – громоподобный голос Безрукова прервал идиллический момент. – А он пришёл из ниоткуда, идя привычно в никуда… Какими судьбами? – меланхолично спросил Пускин Безрукова. – Утренний обход. А у вас тут, я смотрю, семейный подряд, Александр Сергеевич, – сказал, натянуто улыбнувшись, Олег Олегович. – Доброго здоровьица, Ольга Семёновна! – Раз обход, тогда и обходи стороной, – буркнул Пускин. – Чего? – пробасил Безруков. – Ничего. – Пускин, вы сегодня ну прямо сами на себя не похожи! Что с вами? Али на сердце тоска какая? Вы аж с лица схуднули… Ольга Семёновна, дорогая, вы не знаете, что с ним? – Отстань, окаянный! – вмешалась Митревна. – Покормить мужика надо, с утра лопата в руках… – Да он здоров, как бык, Митревна! Он ещё десятку пробежит… А у тебя что на обед, кстати? – Щи. – Митревна, ну ты даёшь! – Что такое?! – Мечтаю со вчерашнего вечера о щах, Митревна! – Да ты что! – Ага. – Ну так давай заходи. На всех хватит… – Ну спасибо, Митревна! – Олежка! – Что? – Полешко! – Чего? – Охапку дров, говорю, принеси в дом. – А… – Ага. У тебя спина поширше Сашкиной будет, мешки с картошкой перетаскаешь мне в подвал сегодня. Хорошо? – Ишь ты… Командирша! – А тебе помочь што ли трудно старушке? Не раз ещё на щечки-то явишься… – Да я и не возражаю, – Безруков почесал затылок и лениво потянулся. – Ну и хорошо. Оленька, милушка, женихи-то у тебя какие, а! Выбирай – смотри зорче! Оленька, потупив глаза, ответила: – Пойду я, Александра Дмитриевна. Рада, что вам помогла хоть чем-то… – Оленька, а хфотографии-то? – А я к вам позже загляну. – Ладно, иди. Умаялась, смотрю. Сергеич, проводи хоть Олюшку. – Александр Сергеевич, не надо. Здесь ведь два шага… – почти скороговоркой выпалила Оленька. – Нет, Ольга Семёновна, если быть точными, то шагов двадцать. – А если моими шагами мерить, – прошепелявила Митревна, – то все пятьдесят. – Ну, вот видите… Расстояние серьёзное, – рассмеялся Пускин. – Да, попробуй-ка с двумя вёдрами картошки дотащись! – мудрствовала Митревна. – С какими такими вёдрами? – непонимающе уставилась на неё Оленька. – А с теми, что сейчас тебе Сергеич наберёт. Да, светик наш дорогой?! Александре Дмитриевне трудно было отказать, Оленьке же в данный момент отказать было вообще невозможно, и Александр Сергеевич с приятным чувством покорности согласился. – Вот и хорошо, Санюшка. Олежка, пойдём щи хлебать! Александр Сергеевич, как и подобает мужчине, проводил Оленьку до общежития и доставил ценный груз на место. Ольга Семёновна начала было приглашать своего провожатого к столу, угощать чаем, но Пускин, памятуя о том, что Митревна звала его на щи, витиевато стал намекать Оленьке о неотложных делах. И, конечно же, пользуясь случаем, предложил ей вечернюю прогулку в окрестностях школы с увлекательным экскурсионным сопровождением… Оленька по простоте душевной согласилась.
Понятнее некуда… Пускин вернулся домой примерно через час после того, как они с Оленькой расстались на крыльце общежития. Всё это время он как неприкаянный бродил под холодным дождём, исходя мучительной мыслью о собственной ничтожности. Куда бы он ни бросил взгляд, везде было её лицо: бледное и растерянное... Дома, в прихожей, он долго сидел на полу, не имея желания снять мокрую одежду… В голове его стучало, носилось, отдавалось эхом невыносимое «Что делать?». Неизвестно, сколько бы длился его внутренний уничижительный монолог, если бы не завалившийся – как всегда негаданно – Безруков. – О! Чего это мы тут загораем? – трубным голосом проревел Олег Олегыч. – Уйди, – с безразличием промычал Пускин. – Э-э-э, дорогой! Да на тебе лица нет… Что стряслось? – Безруков присел на корточки и махнул Пускину по уху. – Скидовай своё трехомудье. Заболеть хочешь? – Хочу. – Не дури, а! Снимай одежду, говорю! Пускин медленно поднялся, достал из шифоньера чистое бельё и нехотя переоделся. – Думаю, тебе, Саня, сейчас профилактика не помешает! Примем, так сказать, неспецифические превентивные меры в отношении острых респираторных инфэкций… Что пить будем: чай с водкой или коньяк с лимоном? – деловым тоном спросил Безруков. – Плюмаж… – На него денег нет. Обойдёмся коньяком! – Не хочу я, – Пускин закинул сырую одежду на кухонную верёвку и с равнодушием посмотрел на озадаченного фельдшера. – Сань, что стряслось-то? – недоумевал Олег Олегыч. – Ничего. – Ха! Как же?.. Ты не умеешь врать, Саня. На твоём честном лике, прям на лбу, всё всегда написано крупными буквами… – Безруков впился глазами в Пускина. – Влюбился что ли? – Прекрати! – раздражённо бросил тот. – Точно влюбился… В кого хоть? Ай да! В кого ж ещё-то? В Оленьку, конечно… Ух, она змея подколодная, нашего Сашку замучила… – Ну не надо, я тебя прошу! – Пускин раздражался. – Сань, кроме шуток… Неужели врезался? Александр Сергеевич отвёл глаза. – Твою ж мать! Да ну? Она же девочка ещё, Санёк! Пускин молчал. – Между вами разница лет восемь… Это же пропасть, Саня! Что ты с ней делать-то будешь, а? Вы же из разных миров! – А кто сказал, что будет что-то? – Пускин с потухшим взглядом приблизился к окну. Безруков по-актёрски приложил руки к груди: – Так она тебе отказала? – Не успела… В общем, ничего не понятно! Я идиот. Идиотище! – Что ты сделал?! – Ничего. Безруков подошёл вплотную к Пускину и ткнул ему пальцем в лоб: – Ну, тогда ты действительно идиот… – Я её напугал, похоже. Начал объясняться, но не вовремя… Не получилось у меня… – Саня, хочешь начистоту? – Безруков поставил стул на середину кухни и сел на него, картинно положив ногу на ногу. – Валяй, – Пускин принял безразличный вид. – Только слепой не увидит, что она тебе нравится. – Спасибо! Что ещё можешь сказать? – Тебя много, Сань. Тебя реально много… Сколько она здесь? Две недели с небольшим. А ты ей проходу не даёшь. Это какая-то осада! – Безруков потрясал в воздухе своими огромными ручищами. – Мне её жаль бедную! Так нельзя, Саня. Нельзя! Пускин с тоской в глазах уставился на Безрукова, а тот, войдя в роль наставника, методично продолжал: – Ты не даёшь ей права выбора… Точнее сказать, ты не даёшь ей возможность проявить себя… – Как это? – А вот так, дружище! Там, где заканчивается Пускин-мужик, начинается Пускин-директор, которому нельзя отказать. И получается, что Оленька, как бы это сейчас грубо ни звучало, становится твоей заложницей. Понимаешь? – Допустим, – Пускин отвернулся. – Отпусти ситуацию. Утихомирься! Предоставь Оленьке право самой действовать, тогда ты точно поймёшь, нравишься ты ей или нет. – Как это?! – А ты совсем дурак?! – Хорошо. Я отойду… – Ну, хотя бы на какое-то время, Сань. Не надо навязываться… Чем меньше женщину мы любим… – Не всегда это срабатывает. Уж ты-то знаешь! – Пускин ехидно похлопал Олега Олегыча по плечу. – Да почти всегда. А теперь скажи, всё так серьёзно? – Безруков пристально поглядел на Пускина. – Похоже… – Что? Не слышу. – Да! – Не верю. Любовь за три дня не случается… Это дурь! Возьми себя в руки, ты же мужик, а не юнец сопливый! – Олег Олегыч был безжалостен. – Хочешь, я твою любовь вылечу? – Это как? – Давай в город съездим на денька два? А? – и он лукаво подмигнул. – Отстань! – не выдержал Пускин, всё внутри его кипело. – Ох ты! Да тут действительно дело дрянь… – Я не знаю, как так получилось… Сам не ожидал. – Не знает он! – Безруков шутя ударил Пускина в грудь. – Естественная физиологическая потребность… – Я тебе не про физиологию, а про душу говорю, – выкрикнул Александр Сергеевич. – Тише! Не нервничай. В твоём случае томление духа от томления тела – прямая связь, между прочим. По Фрейду… – Ты циник… – Реалист, скорее, – Безруков почесал затылок и задумался. Пускин, бледнея от волнения, бросил: – У тебя везде и всюду физиология… – Рискни опровергнуть! – Может, ты и прав в чём-то. – А то! Есть женщина – нет проблемы… Со мной ты тут, брат, надорвёшься спорить. – При чём тут это?! Женщин полно… И я не урод, как видишь. – Да понял я уже, Сань, – Безруков взъерошил волосы Пускина и печально на него посмотрел. – Совсем ты как телок, возьми за верёвочку и следом пойдёшь. Бе-е-е! – Не бе, а му! – Я ж говорю, телок! – Тьфу ты, – и Пускин впервые за день рассмеялся. – Знаешь, по ходу, у меня соперник есть. – Не, Сань. Оленька, конечно, ничего, но не моё… Я люблю плотненьких, шоб, знаешь ли, с формами! – Так я не про тебя… – А про кого? – дурашливо выпалил Безруков. – Про Васю Терпигорева. – Да ну! Бред… Он же ребёнок… Же-ре-бё-нок! – засмеялся Безруков. – Этот чудик может дров наломать. Похоже, влюблён. Таскается за Оленькой следом, куда она, туда и он… И тут-то ей маета! – Беда с вами! Всем любОВ подавай! – Что делать-то? – Знаю, что: приходите завтра на пару! Тебе бром выпишу, ему – пурген. Вся экспрессия пройдёт! – Веселишься? – Пускин в недовольстве отвернулся. – Так плакать, что ли? Я, между прочим, в гости к тебе пришёл. – Да вижу. – А не пора ли нам подкрепиться? – и с этими словами Олег Олегыч, комично изображая Вини Пуха, проковылял к холодильнику. – О, да тут только лампочка, но зато какая яркая! А чего ты ешь-то? – Котлеты столовские. – У, беда бедишна, – поджав губы, проговорил Безруков. – Пойду я тогда. Надо тебя действительно женить! А щи Оля умеет варить? – Не знаю! Я ничего о ней почти не знаю! Отстань уже! – Ну вот, а жениться собрался… – Кто жениться собрался? – искренно изумился Пускин. – Ты. – С чего вдруг? – Я так думаю, после сегодняшнего тебе на ней всё-таки жениться придётся, – Безруков многозначительно поиграл глазами. – Так ничего ж ещё не было… – А кто, за руки держась, по полю бегал? Пускин оторопел: – А ты откуда знаешь? – Вся деревня уже знает, – Безруков отрезал толстый ломоть чёрного хлеба и посыпал его крупной солью. – И что? – А то, что человеку твоего статуса такое не положено. Коли вдвоём на задворках ходите да за ручки держитесь, не боясь никого, значит, отношения у вас. А поскольку человек ты серьёзный, то и отношения, выходит, серьёзные. Вот! Свадьба не за горами, получается. – Безруков с нескрываемым удовольствием жевал. – Однааако… – подивился Пускин. – Забавная у тебя логика… – Это не моя логика, – с жадностью глотая куски, бубнил трубным голосом Олег Олегыч, – это логика Митревны. – Опа! А она-то тут при чём? – Здрасьте! – перебил его Безруков. – А кто на крыльце целовался? Всё она видела. Окна-то выходят на общежитие. – Безруков, шёл бы ты уже, а! – взорвался Пускин. – Хорошо. Дай ещё ломоть. Бумбалетовой снесу. А то скулит бедолага… Не жалко тебе её совсем, животину хилую? – Да хоть всю буханку забери! Уйди только. Покоя хочу… Покоя! – Покоя он хочет! Женись. И все проблемы твои уйдут, страдальщик. Чего тянуть-то?
Безруков ушёл… Александр Сергеевич долго стоял у окна, бессмысленно всматриваясь в серое пространство дождя. Упорные, хлёсткие нити прошивали желтеющую листву и вспенивали добела бесформенные лужи; осень – напористая и неоглядная – вступала в свои права.
Тем временем… Утро воскресенья тоже было дождливым. Проснувшись рано, Оленька около часа слушала, как по окну монотонно стучали крупные капли. Иногда с порывом ветра на стекло обрушивался целый поток. Дом остывал… Низкое мрачное небо изливалось невыносимой тоской… Увидев, что хозяйка не спит, Солярка осторожно покинула сонных котят и прыгнула на кровать. «Доброе утро вам! – улыбнулась Оленька. – Предлагаю, многоуважаемая мамаша, ещё немного поспать». Зажмурив глаза, кошка благодушно мяукнула и свернулась в ногах. Дождь прекратился в девять. Через занавески пробивался слабый луч солнечного света, он то появлялся, прыгая по стене бледным пятном, то исчезал, оставляя комнату в тягучем сумраке. Ольга Семёновна вспомнила о том, что произошло... Вечером, после тяжёлого болезненного сна, пребывая в молчаливой меланхолии, она вдруг ощутила необъяснимый страх… Он не был рождён предощущением беды, он являл собой другое – пугающий восторг большого чувства, осознание которого мучительно. Испуг от прямолинейности Александра Сергеевича прошёл, и девичье воображение в тумане грёз уже рисовало иное… – Оля! – раздалось вдруг за дверью. – Да? – Похоже, Вася Пустоцветов не оставил-таки своих мыслей. – Доброе утро и вам! – сказала еле слышно Оленька, накинула халатик и вышла из комнаты. Алла, скидывая полусапожки, держала в руках пятилитровое ведро свежесрезанных подосиновиков. Ольга, глянув на них, покачала головой: – Это не Вася… – Пускин, что ли? – удивилась Аллочка. – Да. – Оль, так он что, под дождём их собирал? Гляди, судя по срезам, так… – Получается так, – в душе Ольги Семёновны полыхнуло пламя стыда, ей хотелось рыдать от осознания своей женской слепоты… – Ну, дорогая… Похоже, всё серьёзно, – Алла поставила ведро и сурово поглядела на свою сожительницу. Оленька закрыла лицо руками… – Да ты что? Что с тобой? – Аллочка вцепилась в её плечи и, испугавшись своей мысли, перешла на шёпот: – Он обидел тебя? Да?.. Оля молча покачала головой и резко убрала руки от лица, в её печальных глазах стояли слёзы. – Я! Я его обидела! – Истерить не надо… Рассказывай, – учительским тоном приказала Аллочка. – Я ему нравлюсь… – Ну это и удаву понятно. Дальше? – Вчера он признался... В любви признался. А я убежала… Испугалась, – Оленька по-детски хлюпнула носом. – Понимаешь, со мной ведь никогда такого не было! Вся её тоненькая фигурка, сгорбившаяся от первой сердечной горечи, вызывала жалость… – Ну ты и дурёха! – Алла по-матерински обняла её. – Девчонка ты ещё совсем, Оля! Мужики, не всегда стоя на одном колене, признаются в своих чувствах… По-разному бывает… Оленька отстранилась от Аллочки и, прикрыв глаза, с надрывом сказала: – Мне кажется, люблю я его… – Вот те на! Дело принимает непредвиденный оборот! И когда ты, синица, влюбиться-то успела? – Сама не знаю… Не знаю, веришь ли? Не знаю!!! – Да… – протянула Аллочка. – Так оно и бывает. – Алла, боюсь я его... Страх! Посмотрит на меня, так сразу вот тут, – Оленька показала на солнечное сплетение, – как будто уголёк закрутится, запечёт, – она вдруг тяжело выдохнула и замолчала. – А приехала - деловущая… – Аллочка, смеясь, ущипнула Олю за щёку. – Куда твоя смелость подевалась, воительница? – Никуда не подевалась. Школа, ученики – это одно, а он… – Он? – …Другое. – Ох, милушка… Толку в тебе маловато ещё, – покачала головой Аллочка. – Пускин человек непростой… Понимаешь? Тут либо всё, либо ничего. Он ведь не мальчик – мужчина! Да ещё и директор! Ему шуры-муры по закоулкам водить нельзя. Если он сказал о любви, то, значит, так оно и есть. Хвостом не крути и человеку голову не морочь. Народ про вас уже невесть что складывает, а вы ещё, ангелочки, за руки даже не держались… – Держались, – Оленька вспыхнула и, стесняясь, отвернулась. – Да неужто! – и Аллочка захохотала в полный голос. Сердце Оленьки захолонуло. Ей, только ещё открывающей тайны взаимного притяжения мужчины и женщины, было сложно… Многое она по своей душевной чистоте не понимала. И Алла видела это. – Завидую я тебе, Олька! Чистой завистью… Каждое слово, прикосновение – всё сейчас остро воспринимать будешь, во всём гореть будешь, грезить будешь! – немного помолчала, глянула на Олю тусклыми глазами и добавила: – А я вот живу вроде, да только впустую. – Не надо. Зачем ты так! Ты вон какая – все головы сворачивают, когда идёшь… – А толку что? В душе нет ничего, выжгли душу-то! – Алла горько засмеялась. – Ты красивая, – и Оленька осторожно коснулась её плеча. – Ты тоже ничего… – почувствовав это лёгкое прикосновение, сказала Аллочка. – Только красота, Оленька, – страшное испытание! Не всякий выдержит. – Спорить не буду. Но мужчины любят красивых… – Ооооо, милая… Кто-то из древних сказал удивительно точно: «К красоте любимой женщины привыкаешь так же, как и к её уродству». Дело не в красоте, знаешь ли... Алла замолчала. В этой тяжеловесной паузе угадывалась непреходящая внутренняя тоска. Что скрывало её одинокое сердце? О чём томилось? Кто и когда в пылу злословья изувечил его? Домыслов по этому поводу среди односельчан ходило много, думала и Оленька об этом. Но Аллочка Белова, умея разговорить любого, душу свою раскрывать не спешила. Очевидно, не единожды споткнувшись о лукавство…
Тактика Две недели Пускин старательно демонстрировал Ольге Семёновне своё показное безразличие: на совещаниях в её сторону не смотрел, на переменах к ней в кабинет не заходил… Понимая причину всего происходящего, Оленька несколько раз пыталась завести с Александром Сергеевичем разговор. Но Пускин был неприступен: в ответ она всегда получала равнодушный взгляд и явно надуманные оговорки типа «спешу – дела». Разительные изменения в поведении директора не могли не броситься и в глаза коллегам. В школьных кулуарах начались пересуды… Не имея возможности объясниться с Пускиным, Оленька сникла… Неизбывная тягость в душе от сложившейся ситуации привела к тому, что за несколько дней жизнерадостная девушка Оля Ясногор превратилась в тень. Ни остроты Васи Терпигорева, ни шутки Аллочки не могли вызвать в ней хоть какую-то реакцию… Она допоздна задерживалась на работе в надежде на то, что при выходе из школы «случайно» может столкнуться с директором, и уж тогда ему точно придётся выслушать её. Зайти же к нему в кабинет и выложить всё начистоту она не могла – попросту не хватало духа… Но как бы долго Оленька ни находилась в школе, она всегда уходила раньше Пускина. Придя домой, она, не зажигая свет, садилась за стол и подолгу всматривалась в жёлтое окно напротив, в котором за складками штор угадывался силуэт Александра Сергеевича. В один из этих мятежных дней в её маленький блокнотик аккуратным мелким почерком наконец было вписано готовое стихотворение… *** Шестнадцатого сентября директор задержался в школе до полуночи. Погрузившись в работу с головой, он как мог справлялся со своей сердечной тоской… Но мысли то и дело возвращали его к Оленьке. Ему казалось, что метода Безрукова не даст предполагаемого результата: Ольга Семёновна не делала никаких значительных шагов навстречу… Не потеряет ли он её вообще, отдалившись? Не отпугнёт ли своей напускной холодностью? Чем дольше Пускин находился в этом странном состоянии бессмысленного одиночества, тем сильнее ощущал непреодолимое желание видеть свою дорогую мучительницу. «А не послать ли Олега к чёрту!» – отчаянно подумал он, выходя из школы, и посмотрел на заветное окно общежития. В тёмном оконном проёме виднелась тонкая полоска света. И предположив, что Ольга Семёновна уже спит, тихо прошептал: «Спокойной ночи, хорошая девочка Оля…». Сентябрь – пора любви… Не май, не три жарких месяца лета, именно сентябрь – тихая, ясная благодать! Радость для души и услада глазу… Везде и во всём торжество… Отяжелевшая зелень лесов окроплена жёлтой медью, сады исходят сладко-терпким ароматом спелых яблок. Днём ещё тепло, а вечерами… Вечерами на перекрёстках холодных ветров, под непостижимо звёздным небом хочется любви – зрелой, согревающей, томительно-сладкой… И как бы ни стремился человек жить по разуму, любящее сердце его всегда будет повинно в череде досадных происшествий, вызванных нелепыми случайностями и ошибками. Но какая любовь без пыла и волнений, предчувствий и метаний! Придя домой, Александр Сергеевич сразу лёг спать, но до трёх часов ночи промаялся, ворочаясь с одного бока на другой. Разумеется, утром он проснулся совершенно разбитый. Этой ночью Оленька тоже спала плохо, что не могло не сказаться на её настроении. Однако рабочий день у обоих прошёл вполне нормально, без каких-либо эксцессов. Если не считать того, что Василий Терпигорев, отчаянно пытавшийся завоевать внимание молодой учительницы, на большой перемене несколько раз порывался выпрыгнуть со второго этажа. Но поскольку сие злодеяние не свершилось, можно считать, что этот день прошёл всё-таки благополучно. Чувствуя усталость, Ольга Семёновна решила не оставаться на работе до вечера, а пойти домой и лечь спать. Задуманное было осуществлено: три часа кряду Оленька спала, не подавая признаков жизни. В начале седьмого она проснулась и как сомнамбула побрела на кухню, выпив чашку крепкого чая, почувствовала себя значительно лучше… С работы вернулась Аллочка. Впорхнув на кухню, она весело зачирикала. В своей неизменной манере забросала Оленьку вопросами и, не дожидаясь на них ответов, стала спешно вещать о том, что сегодня с ней приключилось, кто ей встретился по дороге и почему очень важно иметь знакомого стоматолога. Обрушившийся на Оленьку поток умозаключений, не имеющих причинно-следственных связей, вызвал в ней эмоциональный бунт. – Алла! Алла… Хватит. Тишины хочу. Аллочка в недоумении уставилась на Олю: – Что с тобой, дорогая? Тебе не интересно то, что я рассказываю? – при этих словах она взяла большое яблоко, повертела его и с хрустом надкусила. – Я так понимаю, настроение у нас опять упадническое? Угадаю… Снова всю ночь думала думы разные. Не спала. – Да, спала плохо. – Так может, стоит уже с Пускиным поговорить? Надоело созерцать твоё вялое состояние, ОфЭлия! – Не так всё просто. – Почему? Пускин в космос улетел? – Нет. – Тогда ничего другое не может помешать тебе объясниться с ним. Желания у тебя маловато, по-моему. Либо просто трусишь… – Алла, он избегает меня. Только я решу с ним заговорить, как он обязательно найдёт причину, чтобы этот разговор не состоялся. – Всё понятно, – резюмировала Аллочка. – Мужское самолюбие тешит… Ну, раз не хочет услышать, пусть увидит! – Не поняла… – Оленька насторожилась, шкодный взгляд Аллочки обещал какую-то провокацию. – Лестницу видишь? – Эту? – Оля со страхом показала на старую деревянную лестницу, приставленную к дровнику. – Вижу. – Сейчас ты по ней полезешь на крышу. – Зачем? – Кошка у тебя утром залезла на дровник и провалилась в дыру на крыше, теперь её, бедную, некому, кроме тебя, вытащить. Понимаешь? – Не понимаю. Кошка в комнате… С котятами… – Ой, милая! Нет в тебе бабьей хитрости. Ну, ничего дело наживное, как говорится. – Поясни. – Надо быть дурочкой, чтобы не понимать, что Пускин, как бы он сейчас ни демонстрировал своё равнодушие, сечёт твой каждый шаг. Стоит тебе залезть на эту страшную старую лестницу, ведущую на крышу, которая вот-вот должна свалиться, как Александр Сергеевич собственной персоной явится пред твои ясные очи, и ты своими глазами увидишь его пламенную любовь, – Аллочка захохотала и, не переставая смеяться, добавила: – Речь его, без сомнения, будет эмоциональной, так что у тебя будет возможность перекинуться с ним парой фраз. – Вот это стратегия… – выпучила глаза Оленька. – Скорее тактика, – сказала Аллочка. – Снимай кофту. – А это ещё зачем? – А это для того, чтобы он стянул с себя куртку и заботливо тебя укутал. Нужен приятный тактильный контакт. – Алла… Может не надо? Это уже явно лишнее. – Ничего не лишнее. Снимай кофту, говорю. – Так на улице 8 градусов! Я замёрзну… Подумай! – Ну и отлично! Это придаст ускорение его действиям. Давай! Оленька, уверовав в этот хитроумный план Аллочки, повиновалась… Скинув кофту, вышла на улицу и бодрой походкой направилась к лестнице. Замыслу Аллы суждено было сбыться. Пускин в это самое время находился у себя в кабинете; покончив с бумажными делами, он устало глядел в окно. Увидев Оленьку, подошедшую к лестнице, Александр Сергеевич, как ошпаренный, подскочил на месте, громко выругался и вылетел из школы… Сердце его отбивало бешеный ритм. – Оля, слезай немедленно! – закричал он истошным голосом. – Упадёшь! Оленька, довольная тем, что Пускин заметил её, поднялась на четвёртую ступеньку и крикнула ему в ответ: – Не слезу! – Слезай, говорю! – Это почему ещё? – Упадёшь – мне отвечать! – Александр Сергеевич нервничал. – Что там тебе… вам… понадобилось?! – Кошка моя утром залезла на крышу и упала вот в эту дыру. Видите? А у неё ведь котята! Вдруг она лапы себе переломала? Оленька сделала вид, что собирается подняться ещё на ступеньку, Пускин в страхе схватился за лестницу, удерживая её от раскачивания. – Слезай-те! говорю! – А вы мне не командуйте, Александр Сергеевич! – Оленька улыбнулась в его гневные глаза. – Вам же вроде как всё равно… В школе меня не замечаете… А тут гляди! Забеспокоились. – Ольга Семёновна, мне не всё равно, – процедил директор. – В самом деле? – Да. Сломаете себе сдуру ногу, а мне за вас в суде отвечать. Оленька пыхнула и в эмоциональном порыве шагнула ещё на одну ступеньку. – Солярка! Соленька… Кс-кс-кс. Где ты, моя дорогая? – Оленька театрально издевалась над Александром Сергеевичем. – Да чёрт с вами! Спасайте своего кота! – директор резко развернулся и пошёл прочь. Оленька была обескуражена. Но тут же в её голове возникла шальная мысль… – Ааа! – закричала она. Александр Сергеевич испуганно бросился к лестнице. – Что? – Я боюсь слезать. – А я предупреждал! – Да, вы правы, Александр Сергеевич, мне действительно не надо было лезть на эту дурацкую лестницу, – проговорила Оленька явно в угоду директору. И тот, довольный тем, что непокорная истязательница признала свою вину, ласково произнёс: – Оленька, спускайтесь потихоньку, не бойтесь. Если что, я вас поймаю… Ольга Семёновна, изображая на своём лице страх, еле-еле спустилась с лестницы. – Как же холодно… – выдохнула она, робко глянув на Александра Сергеевича. Пускин, спохватившись, мигом снял с себя ветровку и укутал Оленьку. – Так на улице градусов пять… – он посмотрел на неё заботливо-испуганным взглядом. – Не хватало, чтобы вы ещё заболели. – А то, кто будет уроки вместо меня вести? Да, Александр Сергеевич? – Вы невыносимы! Пускин, обиженный этой фразой, рванулся от неё. – Саша! – она удержала его за руку. – Постой! Пускин медленно повернулся к Оленьке, не поверив тому, что услышал: – Как вы… меня назвали? – Саша, – тихо повторила Оленька. Сколько светлой радости было в его глазах, совершенно мальчишеской, по-наивному открытой! Такой, которая одновременно сжимает и разрывает сердце на части, выбивая почву из-под ног. …Она обратилась к нему по имени! Она наконец приблизилась, сделав этот долгожданный шаг – такой, казалось бы, простой и вместе с тем совершенно невероятный. – Саша… – она снова назвала его по имени. Пускин растёкся в блаженной улыбке. Но идиллическая сцена была прервана досадной неожиданностью: на крыльцо выкатилась разомлевшая Солярка… Пускин, увидев её, пришёл в негодование: – Кошка, значит, провалилась?! Что, Алла надоумила этот театр разыграть? Я о вас думал иначе, Оля… – Александр Сергеевич, бросил жгучий взгляд на Оленьку, отвернулся от неё и зашагал прочь. Ольга Семёновна, рыдая, кинулась в общежитие. Встретив на своём пути Аллочку, выпалила ей в сердцах всё, что о ней думала и с грозным видом удалилась в свою комнату. Но её товарка, видавшая и не такое, невозмутимо подошла к её двери и спокойно произнесла: «А я тебе не единожды говорила, чтобы ты щеколду поставила!.. Комнату закрывать надо». Оленька ничего ей не ответила.
Вскоре директор школы нагрянул домой к Николаю Ивановичу и стал настойчиво просить у него на несколько часов железного коня. Шаров деловито выслушал Пускина и с сознанием дела заметил: – Пускин, сколько лет этот сарай тебе не мешал, а сегодня вдруг, твою мать, захотелось его демонтировать! Чего тебе в задницу выстрелило? – Он представляет опасность, Николай Иванович. Недавно я предотвратил несчастный случай: Ольга Семёновна… – Пускин! Это твои проблемы. Моя баба у меня всегда под боком. Почему твоя хрен знает, где лазиет? – Эээ… – смущённо протянул Пускин, покраснев. – Она не моя. – Плохо. – В смысле? – Плохо, что ты не знаешь, зачем она по сараям лазиет! – Она за кошкой… – У! Бабьи сопли… Ладно, бери! Если хоть одна царапина будет – я тебе спину монтировкой выправлю! – Что вы, Николай Иванович, Ольга Семёновна больше… – При чём тут Ольга Семёновна?! Я про трактор говорю. Чтоб около одиннадцати пригнал на место! Понял? – Так точно! Разрешите идти? – выкрикнул Пускин, карикатурно вытянувшись в струнку. – Идите! – буркнул Шаров. «А ведь как пить дать женятся… – подумал Николай Иванович. – Круто она его в оборот взяла! Тихим сапом…». Около семи вечера со страшным скрежетом старый дровник рухнул на землю, ближе к одиннадцати от него не осталось и следа. Пускин собственноручно разобрал все доски, покидал их в телегу и увёз к школьной котельной.
Всё… Наутро Александр Сергеевич понял, что заболел… Болело всё: мышцы, горло, душа… За ночь он осмыслил то, что натворил, и совершенно убедился в своей неправоте. Совесть не давала покоя. Ко всему прочему пропал аппетит, и поднялась температура. Безруков посоветовал три дня провести дома – следовало подлечиться. Три дня! Три дня… Три дня Пускин мучился неотступными мыслями о своей ничтожности. За это время он успел похоронить будущее с Оленькой, разочароваться в жизни, выпить бутылку коньяка и съесть две банки кильки в томатном соусе. Оленька тоже находилась не в лучшем состоянии: она серьёзно страдала от вины перед Александром Сергеевичем. Будучи по природе своей человеком тонкой душевной организации, Ольга Семёновна не могла простить себе эту пошлую театральную постановку, которую так легко срежессировала Аллочка. О болезни директора Оленька не знала… Молодость – горячая пора, пора светлого благодушия и яростной злобы, чистой любви и бессмысленной ненависти, тонкого чувствования и безрассудства. Три дня смятений и душевных бурь прошли… Вновь наступили выходные. Оленька, памятуя о том, что обещала Митревне заглянуть в субботу, наварила с вечера варенья из яблок и утром направилась в гости. Та встретила её радушно, усадила за стол и повела серьёзный разговор о жизни, растолковывая подробным образом, чего и как Оленьке надо опасаться и почему очень важно уметь варить щи. Оленька слушала хозяйку, не перебивая, внимая каждому её слову, так, по крайней мере, казалось Александре Дмитриевне… Но голова молодой учительницы была занята совсем другим… И вдруг уютная воркотня Митревны прервалась: – Оля, Оля! Ты меня слышишь? – Да, конечно, Александра Дмитриевна, – встрепенулась Оленька. – А мне кажется, нет. О чём я тебе только штё говорила? Увы, Оленька не могла ответить… И ей стало стыдно. – Простите… Я задумалась о своём. – Любишь его? – Кого? – спросила, ужасно покраснев, Оленька. – Саньку, конешна. Кого ещё? – Александра Дмитриевна, я не могу сказать… – промямлила Оленька, встав из-за стола. – А хочешь, я тебе скажу? – Митревна по-деловому сложила руки в замок. – Мне кажется, Александра Дмитриевна, что об этом не стоит говорить… – Как это не стоит! Ты, значит, мужику голову морочишь. А я буду вот так просто сидеть? – Я не морочу… – Знаю я, как ты не морочишь. Санька сам не свой ходит! А ты подумала, штё он, вообще-то, директор! – при этих словах строгая старушка сурово глянула в глаза Ольге Семёновне. – Александра Дмитриевна… – Оленька попыталась прекратить разговор. – Баба Шура плохого не посоветует, Оленька. Вижу я, как он на тебя смотрит. Да и ты тоже глазки-то не отведёшь… Чаво кобенишься? Иль плох он по тебе? Оленька была раздавлена. Самое страшное, что ответить Митревне было нечем… Александр Сергеевич ей действительно был очень дорог. Но всё, что произошло за эти несколько дней, не укладывалось в голове, противоречило романтическому ходу событий, ставило под сомнение само существование доброжелательных отношений между ними. Что будет? Чего ожидать? – Оля, пироги вкусные? – вдруг резко сменила тему Митревна. – Вкусные, – ответила, качнув головой, Оленька. Голос её дрожал, а в глазах предательски заблестели слёзы. – Может, снесёшь одному хорошему человеку? Болеет он. – Конечно, Александра Дмитриевна, – спохватилась Оленька, радуясь тому, что наконец-то можно будет сбежать от прямого разговора... – На, милушка, – Митревна протянула ей маленькую корзинку с пирожками. Оленька засмеялась: – Красная Шапочка… – Адрес запоминай, Оля: улица Восточная, дом 10. Запомнила? – Запомнила, – качнула головой Оленька. – Ну, беги тогда с Богом, красавица. Вечерком загляни, я тебе туфли лаковые покажу. Понравятся, так отдам. Может, и наденешь когда… Великоваты, поди, но ты в носок-то ватки набьёшь немного, так и как раз будут. У меня ещё сарафан с рюлексам есть… Ольга Семёновна улыбнулась бабе Шуре и глубоко вздохнула… Она понимала, что мудрая старушка направила её к Александру Сергеевичу; что сейчас должен состояться тот самый разговор, которого она боялась. Дорогой Оленька подбирала слова, репетировала речь, забывала её, придумывала новую… На душе не было смятения. Вероятно, потому, что приближался исход, – она скажет то, что должна… Когда Оленька подошла к дому директора, навстречу ей выбежала Бумбалетова и весёлым волчком закружилась у её ног. – Ну что ты, чудушко! - Оля жалостливо посмотрела на худую собачонку. - Голодная? Держи пирожок. Александр Сергеевич, услышав звонкое тявканье Бумбалетовой, вышел на улицу и не поверил своим глазам: перед ним была она – Оленька, его милая Оленька. – Здравствуйте, Ольга Семёновна… Вы пришли… – Здравствуйте, Александр Сергеевич, – Оля стояла, боясь пошелохнуться. – Простите меня, Оля. Я был сам не свой, – он подошёл к ней и, виноватясь, тронул жаркой ладонью её холодную руку. Оленька протянула ему корзинку. Слова, которые она разучивала по дороге, вылетели из головы. Совершенно все… В горле от волнения стало сухо: – Это пирожки… – Спасибо. Сами пекли? – улыбнулся Пускин. – Нет, Александра Дмитриевна. – Жаль… Я подумал, вы... – Если хотите, я могу испечь блины? – засмеялась Оленька. – Хочу, – Александр Сергеевич посмотрел на неё с нескрываемым обожанием, без боязни, что этот взгляд будет кем-то перехвачен. – Вы больны? – Уже нет, – отмахнулся Пускин. – Но я очень хочу есть!
И ещё... 19 октября 2005 года в Чудновской школе был торжественно установлен бюст Александра Сергеевича Пушкина. |
|||||
Наш канал
|
|||||
|
|||||
| Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-" |
|||||
|
|
|||||
|
|
|||||
