Василий Иванович Казанцев

Василий Иванович Казанцев родился 5 февраля 1935 года в д. Таскино Чаинского р-на Томской области в крестьянской семье, окончил Томский университет. Печатается с 1957 года. В 1962 в Томске вышел первый сборник стихов «В глазах моих небо», вслед за которым в Новосибирске (Западно-Сибирское книжное издательство) выходят другие: «Лирика» (1962), «Прикосновение» (1966), «Поляны света» (1968), «Равновесие» (1970), «Стихи» (1971). Затем книги его стихов издаются в основном в Москве: «Дочь» (1969), «Русло» (1969), «Прощание с первой любовью» (1971), «Талина» (1974), «Порыв» (1977), «Дар» (1978), «Выше радости, выше печали» (1980; составитель и автор предисл. В.Кожинов), «Свободный полет» (1983), «Рожь» (1983), «Прекрасное дитя» (1988), «Стихотворения» (1990) и другие. В 1963 году стал членом Союза писателей СССР. В 2000 году получил премию «Поэзия», а в 2001 году — премию имени Н. А. Заболоцкого.

 

В 2015 году известный русский поэт Василий Казанцев встретил свой юбилей.
Секретариат Союза писателей России и редакция "Российского писателя" сердечно поздравляют Василия Ивановича!
Желаем крепкого здоровья, радости, благополучия и вдохновения!

* * *
Я косой на рассвете бренчу.
Я косу на рассвете точу.
Я гоню по её острию
Сизоватого блеска струю.

Ветер свеж и поляна свежа.
И коса напевает, дрожа.
И остры, как сверканье росы,
Запах трав и звучанье косы.

Знойный полдень. Спустившись к ручью,
Я бруском по железу бренчу.
Раскалённая солнцем коса
Тонко-тонко звенит, как оса.

Всё сомлело, сгорело дотла.
Тонким паром роса изошла.
Но — свежее ещё и острей
Звон пронзает и пахнет пырей.

Тихий вечер склонился к плечу.
Я бруском еле-еле бренчу.
Разжимается вяло ладонь.
И в косе пропадает огонь.

Но — ещё неотступней, чем в зной,
Травы мёд источают густой!
И — звончей, чем в дневные часы,
Разливается пенье косы!
1967

ВЕЧЕР НА ПОКОСЕ
День темнеет, остывая
От жары и от труда.
Меркнет в озере густая,
Мыльно-мягкая вода,

Утка скрылась в отдаленье.
И мгновенье, тих и чист,
В высоте живёт отдельно
Гибких, тонких крыльев свист.
1968

* * *
Упало дерево в траву.
Я подошёл к его вершине.
Устало приподняв главу,
Оно ещё витало в сини.

Листва ещё не пала ниц.
А всё ещё была в паренье.
Несмятая — как оперенье
У только что убитых птиц.

Она ещё свежо дышала.
Жила. Высокая душа
У самых ног моих лежала,
Доступностью своей страша.
1968

* * *
На древнем человеческом погосте,
В могильной стоя глубине,
Беру я в руки человечьи кости.
Их в руки брать не страшно мне.

Бесцветные, идущие на убыль,
И гладкие, как будто из стекла.
И хрупкие и лёгкие, как уголь.
Из них и жизнь ушла — и смерть ушла.
1968

* * *
Как по деревне танки шли!
Как клацали, как грохотали
Плывущие поверх земли
Зазубренные глыбы стали.

Они не шли во весь опор —
Им узкий коридор был тесен.
Но как могуч был их напор,
Как непреклонен, как железен.

Ровняя жёсткие строи
В сгущающемся напряженье,
Шли не чужие, шли свои.
И не на битву — на ученье.

Избушки, сбившиеся в ряд
Пред медленным, железным рядом,
Пугливо сжались. Дрогнул взгляд
Под медленным железным взглядом.

К земле прирос. Ну что же вы,
Как виноватые, стоите,
Поднять не смея головы?
Кричите же «ура», кричите!
1967

* * *
Это никогда не надоест —
Листьев неумолчное плесканье,
Мреющих, бессмертных звёзд блистанье
Иль, как раньше говорили, звезд.

Это не наскучит никогда —
Плавная неправильность сугроба,
Ровная законченность плода.
По земле идущая дорога.
По песку бегущая вода.
1969

КАПЛЯ
Растянута, искривлена,
Взбухая, как будто бы зрея,
Зигзагом по крыше она
Сползает. Быстрее. Быстрее…

И вот, округлившись на вид
И путь свой по ходу спрямляя,
Уже не сползает — бежит.
И вот — добежала до края.

Но прежде чем вниз, как стрела,
Рвануться свободно и жадно,
На самом краю — замерла.
И медлит, и медлит нежданно…
1969

* * *
Как жизнь, скажите, в поезде идёт?
Кто спит, кто бодрствует. Кто ест, кто пьёт.

Одновременно стукают колёса.
Одновременно крестик-самолёт
Квадрат окна пересекает косо.
Одновременно радио поёт.

Игривый ветер распушает крону.
И девушка проходит по перрону.
Смотри, смотри — сейчас она пройдёт.

Кто ходит, кто сидит. Кто ест, кто пьёт.
В окне закат багряный догорает.
Одновременно радио играет.

И мысль томится. И душа страдает.
И быстрое пространство пролетает.
И время безвозвратное течёт.
1969

ПРОРОК
Когда божественный глагол,
Как гром внезапный, разразится,
И смертно потрясённый дол
Взликует и преобразится,

И свет произойдёт из тьмы
И возблестит, на землю рушась,
И, словно холодок зимы,
Проникнет внутрь священный ужас,

Возвысившийся над людьми,
В пьянящее соседство бога
Почти вступивший, не возьми
Ты на себя излишне много.

Ты не сочти из простоты
Мгновенного, гордыней болен,
Что волен слышать голос ты
И голоса не слышать волен.
1969

* * *
— И плащ, и посох в тягость мне…
Но горше, тягостней стократно —
Угль негасимый в глубине.
Он — жжёт… Возьми его обратно!

И он мне грудь мечом рассёк.
И прокатился гром в пустыне:
— Забудь свою печаль. Отныне
Ты — не пророк, но человек.

Стояло солнце высоко
В пустыне мёртвой, безглагольной.
И стало на душе — легко.
И стало — безгранично вольно…

Взмахнул крылами. И пропал.
Вихрь прошумел в могучем взмахе.
Хотел шагнуть я. И… упал.
Лежу — подкошенный — во прахе.

В груди — зияет след меча
Незаживающею раной.
Песок — светла и горяча —
Кровь красит струйкою багряной.
1970

* * *
Это чудо — я ещё живу.
Над водой, в зелёных клубах дыма,
Сквозь кусты, над ровным лугом — мимо
Ельника — не в мысли, наяву —
О высокий берег ударяя,
В отдалённой чаще замирая,
Приглушённым эхом перевит,
Через годы — голос мой летит…
1970

* * *
И с нетерпеньем, и устало,
Во все часы и дни свои
Томящееся сердце ждало,
Желало смертно — слов любви.

Прислушивалось, напрягалось.
К ним из последних сил своих
Рвалось. И каждый раз — пугалось,
Когда вдруг узнавало их.
1970

* * *
Летит над пашней чёрный ворон.
Мне щёку тенью обожгло.
Смотри, как широко простёр он
Своё тяжёлое крыло.

Летит он, грузный, издалёка,
Устало голову пригнув.
Взгляни, как жадно смотрит око,
Как хищно нависает клюв.

Летит он, старый, из былого,
Из выжженных густых лесов.
От трупов поля Куликова,
Оставленных в траве голов.

Из-за клубящегося дыма
Давно сгоревшего костра.
Озёр иссохших мимо. Мимо
Наполеонова шатра.

Над гулкой славою победной,
Над сетью древних, новых рек.
Над головой моею бедной
Издалека — в грядущий век.
1970

* * *
Солнца круг всё ниже, ниже
Бликом по болотной жиже,
По облупленному пню.
Тянутся былинки к свету.
Я давно бегу по следу.
Зверя быстрого гоню.

Взлобки, впадины, ложбины.
Вон он, за кустом рябины.
Оглянулся на меня.
Ногу тяжело волочит.
Смерть свою увидеть хочет
Он в лицо. Смерть — это я.

Частое стволов мельканье.
Прутьев гладких колыханье.
Влажный полумрак лесной.
Чьё-то тяжкое дыханье
Слышу за своей спиной.
1970

* * *
…И вновь захочется туда,
Где запах молодого сена
Стоит, как тихая вода.
И тает, тает постепенно.
И не растает никогда.
1970

ЗАСОХШЕЕ ДЕРЕВО
Ветер был, и стволов напряжённых гуденье.
И раскрылася высь. И предстало светло
В небе — древо ветвистое. Древо-виденье.
Полыхнуло, рассеялось, сердце прожгло.

И остались — взлетевшие оцепенело
Кисти рук, обожжённые до черноты.
Устремленное — до неподвижности — тело.
Заострённые страстью, как смертью, черты.
1970

* * *
Далёкая даль без предела.
Горячие ночи без сна.
— Мне мало бессонниц, — пропела. —
Мне жизнь — безраздельно — нужна.

Дороги высоки и круты.
Шагать. И всходить. И смелеть.
— Пожертвовал жизнь до минуты,
До капли. Пожертвуй мне — смерть!

Могилу с землёю сравняла
Трава. Пролетающих стай
Проносятся тени. — Мне мало
И смерти. Бессмертье отдай.
1970

В САМОЛЁТЕ
И здесь какой-то тоже есть уют.
Беседуют и спят. Едят и пьют.
Конечно, всё непрочно и нестойко.
И ненадежно всё. Но не настолько…

Тут всё дороже на пятак.
Минута в небе длится — чуть подольше.
Поташнивает в небе — чуть побольше.
Внизу поташнивает, но не так.
1970

* * *
Под тяжестью замолкнувшей пчелы,
Уткнувшейся в нетерпеливой дрожи,
Под жгущим острием иглы —
Затих цветок. Цветку — отрадно тоже.

Волна горячая прошла.
Сок всходит. Всё быстрей, упорней.
Откуда-то из глубины занывшего ствола.
Из комля самого. Из корня.
1970

* * *
Темнеет. Быть грозе.
Над лесом тучи встали.
Стремглав летит шоссе.
И сразу — в обе дали.

Сквозь свет, что сух и мглист, —
Зовуще длинным-длинным,
Пронзительным, как свист,
На нет сходящим клином…

Кусты. Канава. Щит.
Померкшая осина.
Дрожит шоссе. Трещит
Пространства парусина.
1970

БАЛЛАДА О ДЕТСТВЕ
Поляны светятся, дымясь.
Река со стоном пронеслась.
Растаял снег, просохла грязь.
Пора садить картошку.

Шумит трава. Палит жара.
Над ухом — пенье комара.
Бескрайний день. Пришла пора
Окучивать картошку.

Туманная встаёт заря.
Последнее тепло даря,
Настало ведро сентября —
Пора копать картошку.

Метель. Мороз за дверью зол.
Декабрь рассерженный пришёл.
Зима пришла. Садись за стол.
Мы будем есть картошку.
1970

* * *
До соседней деревни неблизко.
Чтобы вовремя к школе поспеть,
Вышли раньше. Искрится дорога.
Лес чернеется. Светит луна.

В зимнем поле безлюдно и голо.
Скрип шагов раздаётся, как гром.
В зимнем поле затишье и холод.
Мы по белой равнине идем.

Вот охапка зелёного сена —
Под раскатом упала с саней.
Вот блестит на дороге полено —
Кто-то с возом проехал по ней.

Мы бежим под луною. Ни слова.
Рты закутаны. Каждого мать
Обмотала нас шалью крест-накрест,
На спине завязала концы.

Мы бежим. Мы летим. Нас немного.
Предрассветная ночь холодна.
Лес чернеется. Блещет дорога.
В небе тонкая тает луна.
1971

* * *
Чем отплачу за этот день —
Травы дыханье земляное,
Коней сверканье смоляное,
Встающий стог, налитых всклень
Озёр застывших блеск на зное?
И это длинное, сквозное
В закатных красных далях — дзе-ень?..
1971

* * *
Вихрем с белой высоты —
В неизмятый, осиянный.
Мимо — белые кусты,
Травы белые. О ты,
Миг пугающий, желанный!

Миг, когда в сугроб — стрелой,
В белый, синим просквожённый!
И душистый снег сухой,
Лёгкий, солнечный, студёный,
Не успел ещё обжечь,
На щеке слезой растаять.
Только шорохом облечь.
Счастье близости оставить.
1971

ПРИРОДА
Разлом горы кровоточащ и свеж.
Цвета земли угрюмо-жгучи.
И, как подспудно зреющий мятеж,
Сгущаются на горизонте тучи.

Лес ропщет, ветр трубит, встаёт песок.
И, слыша близящуюся опасность,
Я забываю, что я царь и бог,
И к бунту чувствую причастность.
1971

* * *
Пустая даль мертва.
Дымится луч косой.
Как зверь, бежит трава.
Есть миг перед грозой…

Испуг. Предвестье бед.
Сырой, подземный хлад.
Вечерний, низкий свет.
Застывший, долгий взгляд.

Из близкой темноты
Ревущие стада.
Блестящие листы.
Зловещая вода.
1971

* * *
Округлость кроны, прямизна ствола.
Шуршанье листьев, хлопанье крыла.
Коряг причудливые силуэты.
Вдали виднеющиеся просветы.

Брести, пропасть, забыть когда и где.
Бездумно, молча — по кустам, яругам.
И, наклонившись невзначай к воде,
Вдруг человека увидать с испугом.
1971

* * *
Когда-то я любил…
Терзаясь скрытным нравом,
Я нёс свой юный пыл
Кустам, деревьям, травам.

Безмолвно я бродил.
Но был прекрасно понят.
Я всё давно забыл.
Они — доныне помнят!

Случайно окажусь
Средь них — сбегутся разом.
Слезами обольюсь,
Внимая их рассказам.
1971

* * *
Трудно спрятаться в лесу…
Встану там, где гуще крона,
Чаще прутья. Сквозь листву
Смотрит солнце с небосклона

С этой встану стороны,
За стволом, в тени глубокой.
Любопытная, с сосны
На меня глядит сорока.

В лог глухой спущусь — в места,
Где сплошная темнота,
Где лишь гниль да паутина…
Огляжусь — из-за куста
Красная глядит малина.
1971

* * *
К деревне через поле шла.
Услышала: «Война!» Устало-тяжела —
Остановилась.
За мгновенье —
Всех четырёх своих, как стужи дуновенье,
Смерть сыновей
Пережила.
1971

* * *
Густого зноя белый дым.
Колышется, клубится вяло.
Устало тело быть прямым.
Спокойным быть лицо устало.

Прошёл немного по земле,
Под светом тяжко-молчаливым —
Как будто в фотоателье
Помучился под объективом.

И вот, присев у тихих вод,
Он этот смутный, скользкий гнёт,
Лицо стянувший липкой массой,
Нетерпеливо-резко рвёт.
И щеку скомканную мнёт.
И глаз ладонью грубо трёт.
И рот коверкает гримасой.
1971

* * *
Потемневшее прясло. Ворота.
Пыльный путь. И неяркая высь.
Всё — по-старому. Лишь у заплота
Молодые кусты поднялись.

В негорячем, изменчивом свете
Смотрят, голову книзу клоня.
Молчаливо, с опаской. Как дети,
Что росли — без меня.
1972

* * *
Свернулся в трубку лист картошки.
Намокли узкие дорожки,
С боков сдавила их трава…
Полуистёршейся гармошки
Полузабытые слова.

Я помню, помню эти тропки.
В росе белёсой — тёмный след.
Июньской ночи шорох знобкий.
Прохладно брезжущий рассвет.

Неясный след манил во тьму.
Искрился плёс. И небо плыло.
И лес был мил. И поле мило.
Так почему же, почему
Так нескончаемо томило
В том возлетающем дыму?
1972

* * *
В том, как стелется по ветру рожь,
Как течёт, белизной отливая,
Ты, примолкший, ищи — и найдёшь,
Чем душа твоя грезит живая.

В том, как птица над полем кружит,
Как кричит — ты уловишь, немея,
Дрожь, которою сердце дрожит,
Слов святых своих выдать не смея.

Ветер вскинулся — трудно дохнуть.
Прах летит, лёгким облаком взвитый.
Белый день. Убегающий путь.
Голос тающий песни забытой.
1972

* * *
У ног журчит родник.
Колышется буграми.
К воде листок приник
Горячими губами.

Шумит густая рожь.
Скрипит журавль колодца.
Чем больше бережёшь —
Тем меньше остается.

На небе облака
Легки и белоглавы.
В поля иду, в луга,
В волнуемые травы.

И голос птичьих стай,
И ближний лес, и дали
«Отдай, — кричат, — отдай.
Навечно. Без печали».
1972

* * *
От стогов несёт теплом печным.
Солнце тускнет, греет вполнакала.
Холодком повеяло ночным.
Поспешай, пока роса не пала.

Выше, выше вилы возношу.
Маленькими, плоскими пластами
Обношу вершину — стог вершу.
Гуще тянет мятными листами.

…Разнимаю мокрую траву.
Вспугиваю поздних уток стаю.
По реке темнеющей плыву.
С лодки в воду руку опускаю.

Как огонь, рука моя горит.
Свой полёт тяжёлый продолжает.
Ни туман её не холодит.
Ни вода её не остужает.
1972

* * *
Виноват, что в полях синеватых,
Под лучами высоких светил
Слишком скоро прощал виноватых,
Слишком мягко, нестрого судил.

На других чересчур полагался…
И на первый не зарился ряд.
Ждал, надеялся… Слишком боялся
Виноватым прослыть — виноват.
1972

* * *
Нет, нет, не мыслил никогда родным,
Не называл желанною отрадой
Отлогий холм над полем травяным,
Безмолвьем обнесённый, как оградой.

Не припадал душой, не находил
В нём дом свой вечный. Как чужой — держался
Вдали. И если мимо проходил,
На остров тихий не смотреть старался.

Не умилялся, не благоговел.
Не слал привет берёз его сиянью.
Невидяще в ту сторону глядел.
Неслышаще внимал его молчанью.
1972

* * *
Заметить, что ель долговяза,
Увидеть, что клюковник мал,
Хватило б единого раза.
Зачем их сто раз наблюдал.

Расслышать, как яростна сила
Древесных пружинистых жил —
И дня бы с избытком хватило.
Зачем я полжизни убил?

Когда б не стеснительный, слабый
Шум хвои… В разлоге — ручья
Не шорох, не шёпот когда бы…
Да смелость. Да воля — моя.
1972

* * *
К земле устало приклонюсь.
Земля в лицо дохнёт блаженно.
Спиною к стогу прислонюсь.
Зашепчется над ухом сено.

И постепенно в даль, как в сон,
Плывут, уходят — вил бряцанье,
Колёсный скрип, уздечки звон,
Коня раскатистое ржанье.

Но — блещет луч. Глядит в упор
На выжженную рябь низины…
И ровная вода озёр,
И гладкая кора осины —

Горят, глазам спасенья нет.
Сухи беспомощные ветки…
Глаза закрою — красный свет,
Как уголь, светит мне сквозь веки.
1972

* * *
Слабый, тусклый свет зари.
Жар морозный — лют…
Тихо-тихо снегири
На заре поют.

Тихо так, как тонко-тих,
Мягко-шелковист
В зыбких струях ледяных
Длинной хвои свист.

Как, стирая ночи след,
Радостью горя,
Переходит в ясный свет —
Бледная заря.
1972

* * *
Играет тело от избытка силы.
Под поясок в снопы вонзаю вилы.
И на телегу вскидываю. Цоп
Ещё один тяжёлый, плотный сноп.

Румяные, лоснящиеся вздуто.
Душистые. Нетяжкий жар труда –
Мне люб. Но в сердце – близкая минута,
Тот праздник краткий, лёгкий вздох, когда –

Взнесётся воз, как стог. «Н-но!» — возчик вскрикнет,
Телега сдвинется, гуж сухо скрипнет,
Ткну вилы в землю, лягу под суслон,
Душа вкусит легчайший, ясный сон.

Лежу. Гляжу. Дуга реки полога.
День чист. День зелен. Облака легки.
«Но где же, где он?» В сердце не тревога —
А счастья промельк. Оклик. Тень тоски.
1972

* * *
Свет погашен. Глухо, тихо в лиственном краю.
Начинает комариха песню петь свою.

Тонким звуком сердце ранит, как иглой ведёт.
Длинно тянет, тянет, тянет, не передохнёт.

Тьма чернеет. Долгий, ровный, как издалека,
Слабый голос. Стон любовный? Смертная тоска?
1972

НОЧЬ
Прохладной сырости наплывы.
Внезапной свежести прилив.
Кусты. Как шёпот торопливый,
Прерывистый — листвы порыв.

Сквозь лёгких веток блеск дрожащий
Невидимое до конца
Воды мерцанье. Как горящий,
Меняющийся свет лица.

Невнятно-близкое дыханье
Кустов. Воздушна, молода,
Вода. Лицо. В лице — пыланье
Восторга, ужаса, стыда.
1972

* * *
Тебя и милой, и желанной
В душе своей назвать бы мог.
Когда б не этот взгляд туманный —
Заботы вечной холодок.

Черты твои меня — смущают.
Печальные черты твои
Неясное напоминают —
Что выше счастья и любви.
1973

* * *
Ужель это я, как к земле припадая,
Вдыхая — так близко! — сухую смолу
И ветки засохшие грудью сминая,
Карабкался вверх по литому стволу?

И вот оно — небо. Бесплотно и сине.
Прохладная ветвь шелковисто блестит.
Как радостно хвоя свистит на вершине!
Внизу она так — никогда не свистит.

И белое облако рядом кудрявится.
И мнится — не облако мимо плывёт,
А дерево валится, валится, валится…
Совсем наклонилось. Сейчас упадёт.

Чернеет далёкая лента дороги.
Замедленно, плавно вершина кружит.
Дрожат от усталости руки и ноги.
Бесстрашное детское сердце — дрожит.
1973

* * *
Степи, горы прошёл и дубравы.
И на землю упал тяжело.
Ну и что, что ни счастья, ни славы
Это странствие не принесло?

И бесплодной томимый заботой
День протёк?..
Оглушило, как гром,
Что-то между тоской и свободой,
Чернью вод — и ветвистым огнём.
1973

* * *
Вот здесь прошла беда.
Смотрю сквозь дымку лет.
Вот — тень её следа…
Ступаю в страшный след.

Беда меня ведёт.
Беда меня крепит.
Беда меня — гнетёт.
Беда меня — хранит.
1973

* * *
Подвернулась неловко рука
                под усталым, натруженным телом,
Грудь к земле прилегла. Сладко, сладко щека
Прикоснулась к земле… Налитым, занемелым
Воздух сделался вдруг, погустевший слегка.

О как тянет земля! Как невидимо-тайным движеньем,
Необъятная, льнёт, припадает сама…
Гаснет свет, обволакивает с наслажденьем
Безучастное тело блаженная тьма.

Дня не помня, последних не зная мгновений
И не слыша уже ничего,
Сном глубоким захлёстнуто, без сновидений —
Спит. Никто не пробудит его.
1973

* * *
Последний осколок заката
Бесследно погас на лету —
И тихо толпой виноватой
Деревья пошли в темноту.

И следом — притихшие травы,
И стог, и в кустах озерцо.
Куда вы, куда вы, куда вы?..
Мне холодом веет в лицо.
1974

* * *
Вздувшейся речки пыланье.
Первое утро с теплом.
Первый цветок на поляне.
Первый из облака гром.

В первом — в аллее соседней —
Влажном дыхании лип
Слышишь ли — вьюги последней
Сдавленный, гаснущий всхлип?

Нет — только вод полногласье!
Нет — только огненный свет!
Лишь — беспощадное счастье!
В радости — жалости нет!
1974

* * *
В шумящей жизни, в торопливой —
Ни в горький, ни в счастливый час
Своей души тенелюбивой
Не выставлял я напоказ.
Не обнажал её бесстыдно…

Но было бы до слёз обидно,
Когда б в летящих днях, средь дел,
Её, в тени неясно видной,
Так и никто не разглядел.
1974

* * *
Солнечно и росно.
В солнечном строю —
Солнечные сосны.
— Я тебя люблю!

И душа другая
Там, в другом краю,
Вскрикнет, отвечая:
— Я тебя люблю!

Озеро глухое.
Частые кусты.
Вспыхнувшая хвоя.
Мокрые листы.

Ветер. Глубь просвета.
На душу мою
Налетает лето.
Я тебя люблю.
1974

* * *
Трава вскипает слабым плеском.
Трясина, как квашня, пыхтит.
За отдалённым перелеском
Уютно трактор тарахтит.

В лесном оттаявшем краю
Иду по ветреному маю.
И студит голову мою
Смолистый ветер. И пою —
Легко, беззвучно. И свою
Жизнь тороплю — зачем, не знаю…
1974

* * *
Шумит, ветвями шевеля,
Рябина. Пышут жаром стены.
А приглядишься — лишь поля.
Да копны смётанного сена…

Привидится — что дом стоит.
Поблёскивают влажно стёкла.
На половице свет лежит.
Округлый. Плавящийся. Тёплый.

В окне листва. И тень от крыл —
Молниевидная,сквозная.
…И я тут жил. И вечен был.
И вечность протекла земная.
1974

* * *
С каждым годом трудней и трудней
Мне с родными встречаться местами.
С тишиною над гладью полей.
Холодком — над сырыми песками.

Им сулить — ничего не сулил.
Но всё чаще средь шума земного
Выплывает: оставил, забыл…
Не сдержал изначального слова.

Кличет в далях незлобивый край…
Пишет мать: «Ничего мне не надо.
Только ты иногда приезжай.
Повидать буду, старая, рада».

И от этого — сердцу больней.
И встают оправданья несмело.
Для единственной в мире моей
Ничего-ничего я не сделал.

Только встречи трудней каждый раз.
В душу пристальней смотрит пригорок.
Неужели последний мой час
На земле этой — будет мне горек?..
1974

* * *
Отцветает одно, зацветает другое…
Всё темней, всё округлее лес вдалеке.
Как легко в этом солнечном, блещущем
От травы исходящем живом холодке!

Здесь, где утренним облаком тает
Пышно к небу приподнятый луг,
Невозможное счастье витает —

Как забытого голоса звук,
Каждый миг на меня налетает,
Каждый миг — ускользает из рук.
1974

* * *
Тропа бежит через полянку.
На лес густое солнце льёт.
Подует ветер — наизнанку
Сырые листья повернёт.

И тотчас будто бы взметнётся,
Сорвавшись с места, деревцо.
И светом радости зальётся
Его туманное лицо.

Душе милее нет награды,
Чем этот свет, блеснувший вдруг.
А выше света и прохлады —
Залепетавших листьев звук!
1974

* * *
Пустая мысль, моя досада,
Слепого, цепкого огня
Ненасытимость — сколько ж надо
Тебе мытарить, грызть меня?

Как тает сумрак предрассветный,
Как сон бледнеет на заре —
Так ты отхлынешь незаметно.
И в переменчивой игре —

Другие мысли друг за другом —
Не остановишь, не сочтёшь —
Неутомимо круг за кругом
Помчат… Но ты — опять придёшь!

Минуту радости отравишь.
Мне сердце льдом окаменишь —
Расплавишь жженьем мозг. Заставишь
Не быть! Для смерти — вновь родишь.
1974

* * *
На всё, что кличет и взывает
И за собой вослед влечёт,
Всё чаще слуха не хватает.
Души и глаз недостаёт.

Случайное всё реже слово
Привьётся… Чем дышал и жил
От первых дней пути земного —
Всё больше отнимает сил.
1974

* * *
Надмирно, как на кручу круча,
Провально-далека, легка,
Высь поднялась — на тучу туча
И облака на облака.

И эти клубы белой пены,
Воздушный снег — за слоем слой —
Внезапно брызнувший, мгновенный
Разрезал дымный свет косой!

Он глубь небесную раздвинул —
Неудержимым ветром гроз
В лицо пахнул! Из жизни вынул,
В день сотворенья перенёс.
1974

* * *
В конце концов — и ты, и ты,
И ты, мудрец, пророк всезрящий, —
Вы все — из чёрной темноты,
Безгласной, тлеющей, чадящей.

Вы из одних и тех же рек.
И тех же нор и топей вязких,
И вас один и тот же век
Лелеял на дорогах тряских…

Но — трепетом душа полна.
Ей весть знакомая дана!..
Разящий свет, как глубь провала,
Бывали миги, и она
В себе со страхом открывала.
1974

* * *
Тяжёлый, бархатно-парной,
Изогнутый упруго,
Валится чёрный пласт — волной
Медлительною — с плуга.

Что в этой медленной волне —
Затянутом движенье?
Зимы — в недвижно-крепком сне
Застывшей — продолженье?

Боязнь расстаться до конца
С ласкающим покоем?
Неторопливая ленца
Под первым вешним зноем?

Иль — пред дрожащим, молодым,
В густом дыханье грома,
Спешащим ливнем семенным —
Блаженная истома?
1975

* * *
Низкой ветви замедленный взмах.
Узкий ствол в зеленеющем лоске.
Это солнца лучи в волосах?
Или палых хвоинок полоски?

Светоносного лета пора.
Отблеск ягод наполненно-спелых.
Это солнечных пятен игра?
Иль — сверкание плеч твоих белых?

Где-то в высях — качанье ветвей.
И стволы — зелены, величавы.
Сквозь сиянье улыбки твоей
Прорастают душистые травы.

И гудят полусонно шмели.
И восходит цветов колыханье.
Уст раскрытых пыланье? Земли —
Распростёршейся, близкой — дыханье.
1975

* * *
Взгляну на скачущий поток.
Взгляну на тлеющий песок.
На тёмный лес прибрежный —
Взгляну. А от тебя, цветок, —
Я отвернусь небрежно.

Воздушный, светом залитой,
Чуть изогнувший шею,
С бесценно-чистой красотой
Что делать мне твоею?..

Ты выше чувства и ума.
И пред тобой душа — нема,
Как перед смертной бездной.
И — отстраняется сама
От муки бесполезной.
1975

* * *
А теперь — поворачивай к Северу.
К низовым, нелюдимым местам.
К горизонту задымленно-серому.
Холодеющим мхам, тростникам.

Там по сжатому полю широкому
Мчится ветер, порывист и скор.
Там угрюмому бору высокому
Откликается пасмурный бор.

И река полосой леденеющей
Раздвигает густые леса.
И в воде её ровной, чернеющей —
То ль безропотность, то ли гроза.
1976

* * *
Дверь — настежь длинным сквозняком!..
Набито вздулись занавески.
Как выстрел, холод острый, резкий
Пронзил оторопевший дом.

Сверкнула высь, блеснули воды.
Плеснул огнём кремень дорог.
Простора, счастья и свободы
Ударил в сердце смертный ток.
1976

* * *
Над плотной насыпью привстав,
Напряжена, пряма, отлога, —
Как оглушительный состав,
Рванулась вдаль — и ввысь — дорога.

Тугой, натянутой струной
Приподнялась, затрепетала.
И тут же — всей своей длиной —
Бессильная, к земле припала.

Среди лугов, лесов, светясь,
Горит зовущей красотою —
Полуоборванная связь
С неотвратимой высотою!..
1976

САМОЛЁТ
Эту цепь сопряжений, сращений,
Где весомость и лёгкость слились,
Замышлял человеческий гений,
А творила — холодная высь.

Выступ скашивал ветер летящий.
Выгиб сглаживал вал звуковой.
Стать крепил — неотступный, блестящий
Обтекающий свет огневой.

В зыбких отсветах чудо-махины,
Уходящей в далёкий полёт,
Ясно виделся блеск стрекозиный,
Твёрдых крыльев орлиный размёт.

Всё плотней наливалось обличье
Высотой. Быстротой. Остротой…
И исчезло из облика птичье.
И дохнуло стихией иной.

Изогнулось крыло незнакомо.
Напряглось устремлённым углом.
Только дух высоты и подъёма.
Только длинное пламя и гром.

И, гонец беспредельной свободы,
Вот он мчится в прозрачном дыму.
Выше мира и выше природы.
И почти недоступный уму.

Исполинскому вторя размаху,
Оглушённо ревет вышина.
И восторга, подобного страху,
По земле пролетает волна.
1977

* * *
Не внемля строгому запрету,
Боясь в пути нарушить срок,
Во тьме, в земле, на ощупь — к свету
Идёт, идёт, идёт росток.

Дорогой тесной, незнакомой.
Сквозь сеть истлевшего листа.
Чрез слой запаханной соломы.
Сквозь тяжесть тяжкого пласта.

Пробьёт заслон последний — выйдет
Туда, где путь ветрам открыт.
И в предрассветной мгле увидит,
Что свет — внутри его горит.
1977

* * *
Машина мчит, мотор гудит,
Струятся тени по окошку.
В вагон вошедший инвалид
Растянет старую гармошку.

И резанёт по сердцу звук —
Как сталь по ране обнажённой.
И враз прихлынет давний луг.
Осенний, ветрено-студеный.

И, как тяжёлая волна,
Невыразимая для слова, —
Невыносимая война
Окатит холодом сурово.

Всплеснётся детства дальний год…
Из глубины его, тревожа,
Надежда первая блеснёт —
Что так с печалью горькой схожа.
1977

* * *
И гремит, и протяжно взвывает
Этот поезд в железной пыли.
Этот поезд — меня отрывает
От реки, от тропы, от земли.

И томит, оглушительно воя.
И уносит — вперёд и вперёд.
Что он видит вдали, пред собою,
Что так громко, так твердо идёт?

Там, за окнами, тёмное поле.
Там, во мраке, осин острова.
И затерянный ветер на воле.
И сухая под ветром трава.
1977

* * *
Где вдаль бежит дорогой старой
Река, где глохнет тракт в пыли, —
Лежат тяжёлые гектары
Лесной, единственной земли.

Их ряд застывший некороток.
Трудна, протяжна — ширина…
Они составлены из соток
Гороха, ржи, пшеницы, льна.

Курятся — в лето грозовое
Волной отлогой уходя.
Они составлены из зноя.
И крупно-резкого дождя.

Из волокнистой дымки серой.
Смолой овеянных полос.
Неотступившей, твёрдой веры.
Крутых — невырвавшихся — слёз.
1977

* * *
— Ты спустился с вершины блестящей.
Что увидел ты в царстве высот?
— Ничего — кроме стужи язвящей.
Только острую стужу и лёд.

Резкий ветер безжизненной пылью
Серебрит ледяное литьё…
А ещё — я увидел бессилье.
Я увидел бессилье своё.
1978

ГОРНЫЙ РУЧЕЙ
— Тебя не гонит вдаль никто —
Останови свой бег тревожный.
Уже и так ты сделал то,
Что сделать было невозможно.

Добился — память заслужил,
В бездонном времени опору.
— А что я сделал?
— Путь пробил
Сквозь твердокаменную гору.

— Но я — не этого хотел…
Бессонно, в радости и в горе,
Я только лишь — о море пел.
Я только песню пел о море.
1978

* * *
Через год, через два, через двадцать
Всё равно оглушённо поймёшь:
Никуда, никуда не деваться
От судьбы, занесённой, как нож.

Никуда — даже если заплатишь
Неотступным, сверлящим стыдом.
Даже если тот нож — перехватишь,
Вспять его обратишь остриём.

От блестящего, острого взгляда,
Наведённого в сердце тебе,
Никуда и деваться не надо.
Надо выйти навстречу судьбе.
1978

* * *
Горел рассвет полоской алой.
Вставал закат стеной огня…
Не смерть меня подстерегала.
Подстерегала — жизнь меня.

Тропой равнинной. Глубью. Высью.
Неистребимой тенью зла…
И я рискнул пред жизнью — жизнью.
И — отступила. Отошла.
1978

* * *
От далёкой дороги усталый,
Я впервые в Москве побывал…
Я Москвы — не увидел сначала.
Я увидел — огромный вокзал.

В неоглядно вознёсшемся зале,
В ярком свете, похожем на мглу,
Пили, ели. И пели. И спали.
На скамьях, на тюках, на полу.

Билась радость, томилась обида.
В беглом взгляде мелькала вина.
За спиной старика инвалида
Громовая стояла война…

Я на площадь широкую вышел —
Долгожданного счастья глотнул.
Я сначала Москвы — не расслышал.
Но расслышал — рокочущий гул.

Необъятно-глухой, разноликий.
Обдающий дыханьем густым.
Разнозначащий. Разноязыкий.
Над землею стоящий, как дым.

Бились скомканно звуки, срывались —
Резко дыбились. С разных сторон
Накатившись — скрестились, смешались
Вологодчина, Курщина, Дон.

Обнажив свои дали сквозные,
Все дороги свои и поля,
Вся огромная встала Россия.
Вся безмерная встала земля.

Осетинов и финнов — и сванов —
И туркменов — слились голоса.
Высь нагорий — ширь океанов.
Раскалённые льды — и леса.

И подрагивал купол тяжёлый.
И — как ветер тяжёлый — гудел.
И железный — из рупора — голос
Несгибаемо твердо гремел.
1978

* * *
Что прекрасно, а что безобразно,
Разберёт, не жалеючи сил,
Только — время. — Но время — пристрастно…
Разве ты — не во времени жил?

Разве времени вечного бремя
Ты не слышал, по жизни идя?
Разве сам ты — не вечное время,
Отгремевших времён судия?
1978

ДВА ДЕРЕВА
И размах. И простор. И свобода.
И дрожащей реки тетива…
Разве диво, что в глубь небосвода
Здесь воздушная взмыла листва?

Духоты и огня средоточье.
Истязанья и муки предел…
Разве диво, что камня жесточе
Здесь изогнутый ствол затвердел?

И сошлись в поединке кровавом —
Два чужих, незнакомых досель.
И скрестились — две доли, две славы.
Двух чужих, незнакомых земель.

— Уступи — я легко и летуче.
И рассветную свежесть даю.
— Отступи. Я черно и колюче.
И несметную силу таю.

— Покорись. Мне природа судила
Украшать зеленеющий дол.
— Преклонись! Я прошло сквозь горнила
Всех земле предназначенных зол.

— Но за мной вековая святыня —
Благодатное солнце моё…
— А за мной — мировая пустыня.
Что-то значит — зиянье её.
1979

* * *
На тяжкий твой венец терновый
Гляжу сквозь дымные года
Из края дальнего, другого,
В каком ты не был никогда.

На утолительное слово
Надежды, гордости, стыда
Гляжу из возраста другого —
В каком ты не жил никогда.

На труд суровый, свод свинцовый,
На подвиг горней высоты
Гляжу из времени другого —
В каком и в мыслях не был ты.

Другие в мир пришли печали.
И холод в мир пришёл другой.
И с каждым годом — дале, дале,
Древней и дале — голос твой.

И с грустной ясностью во взгляде —
Неизбежимо в каждом дне,
Неотвратимо в каждой пяди! —
Ты — путь подсказываешь мне.
1979

* * *
От речки далёкой, таёжной
Проложишь дорогу свою.
Сквозь редкий лесок придорожный
Увидишь Россию свою.

Плывущий простор бесконечный
Хлебов и пестреющих трав —
Сквозь ветер грохочущий встречный.
Сквозь встречный — прозрачный — состав.

И горы, и дымку степную.
И вставшую близко грозу…
Сквозь резкую, жарко-крутую —
Сверкнувшую крупно — слезу.
1979

* * *
— Пора счастливая была —
Когда всё смел и мог.
— Пора счастливая прошла,
Когда всё смел и мог.

— Зачем же ты не брал всего,
Когда всё смел и мог?
— Вполне хватало и того,
Что жил. И смел. И мог.
1979

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную