Давно уже тому, в ранней юности, перелистывая томик стихов Константина Батюшкова, позевывая над «скучными» элегиями (такими они представлялись), вяло почитывая их - как-никак экзамены на носу! - более из обязанности, нежели из внутренней потребности, я вдруг поймал себя на странном ощущении. Сонливость моя стала улетучиваться, - словно тает, казалось, туманная дымка, коей так нежно повиты строфы элегического поэта. Что случилось, в чем дело? Такой «скучный» поэт, и вот тебе на – затянуло, схватило, и никак не отпускает! Я дочитал элегию до конца, - первую из элегий, узнанных не по обязанности, а по внутреннему побуждению (или – пробуждению?), - и перевернул страницу обратно. И снова перечитал - на одном дыхании! И лишь в третий раз разглядел название ее и дату: «Таврида». 1815 год. После этого стал перечитывать другие стихи, и случилось, выражаясь высокопарно, Чудо - они уже не клонили в сон, не казались скучными, их хотелось читать и перечитывать вновь и вновь. Такая медленная, тихая сила двигала ими, такой потаенный огонь крылся в зтих, казалось бы отстраненных и не имеющих к нашей жизни никакого отношения стихах, что я поневоле, дочитав стихи, обратился к вступительной статье и примечаниям. И тут меня ожидала «нечаянная радость» - в примечаниях к стихотворению «Таврида» были приведены слова А. С. Пушкина: «По чувству, по гармонии, по искусству стихосложения, по роскоши и небрежности воображения - лучшая элегия Батюшкова». Это была радость со-чувствования, со-переживания - с кем? - с самим Пушкиным! Чуть позже я узнал, что самым сильным стихотворением у Батюшкова он считал «Переход через Рейн», и это действительно могучая вещь. Но это вещь иного плана - героического, воинского. Батюшков совсем не однороден, у него есть и сатиры, и мадригалы, и послания. Он всю жизнь (до скорбного своего помрачения), словно бы метался между полюсами: сладостное, тихое счастье, уединение с любимой в пенатах, и - бранный огонь, воинская доблесть, ратоборство. Из стихов военного цикла самое известное у нас «Тень друга» («Я берег покидал туманный Альбиона...»). Батюшков и был таковым - воином, солдатом, участником боевых действий с одной стороны, и певцом нег, ланит и персей, соловьев и роз - с другой. После ухода с военной службы, он перешел в дипломатический корпус и, пока позволяло здоровье, осуществлял дипломатические миссии в разных странах, особенно в Италии, давно и нежно любимой им. Жизнь Константина Николаевича Батюшкова (1787- 1855) можно назвать одновременно счастливой, наполненной радостью общения с величайшими писателями его эпохи, среди которых были Пушкин и Жуковский (не говоря уже о том, что и лаской женской он был отнюдь не обделен), но и глубоко несчастной, трагической. Дело в том, что мать его была душевнобольной и болезнь ее по наследству передалась сыну. Его мучили страшные головные боли, угнетали кошмары и приступы черной меланхолии, от которых он пытался убежать то в Европу на воды, то к берегам желанной Тавриды. И начальство шло ему навстречу, и он убегал - но тщетно. Болезнь прогресировала, и с середины 20-х годов он уже был практически невменяем, что, впрочем, в минуты просветления отчетливо сознавал, говоря друзьям: «Для жизни я конченый человек». В течении тридцати с лишним лет он твердил лишь одну жутковатую фразу: «Сказка о сказке, рассказанной в сказке». Пушкин, после одного из посещений скорбного поэта, написал свои знаменитые, и тоже страшные стихи: «Не дай мне, Бог, сойти с ума. Но ведь были, были в жизни Батюшкова счастливые - да еще какие! - часы, даже годы, когда он создавал свои пленительные элегии, свои воинские стихи, полные горделивого звучания, огня и грома. Была любовь, были мечты, и было счастье в жизни этого нежнейшего из русских поэтов. Именно образ такого, почти неземного мечтателя запечатлел О.Э. Мандельштам в своих стихах: «Словно гуляка с волшебною тростью, Наше мученье и наше богатство, А «Таврида»… эта элегия так и осталась для меня с юношеских лет любимейшим, совершеннейшим творением Батюшкова. И не только потому, что, как говорится, «первая любовь не ржавеет». Но и потому, что всякий раз, перечитывая ее, я словно бы воспаряю над собой, над жизнью, над серым и скудным, порою прискорбным нашим бытием, и вместе с поэтом уношусь туда, куда так рвался он, рвался всю свою жизнь, и побывал там по-настоящему только в стихах. Вот в этих, бессмертных и необъяснимо пртягательных стихах: ТАВРИДА | |||
| |||