24 октября - день рождения Виктора Кочеткова, 14 октября исполнилось 15 лет со дня смерти

Виктор Иванович Кочетков

Виктор Иванович Кочетков родился 24 октября 1923 года в семье потомственных крестьян, в старинном селе Балахоновка, Самарской губернии.
В 1940 году вместо поступления в МГУ (Москва) начал работать учителем математики в своей школе. В 1941 году ушёл добровольцем на фронт. В 1942 году попал в окружение под Харьковом. Затем побег, штрафбат, После войны был реабилитирован, но как побывавший в плену, не смог поступить в МГУ.
Переехав в Кишинев, он закончил КГУ и ко времени окончания его уже стал известным поэтом.
В 1960 году переехал в Саратов, работал в журнале «Волга», затем переехал в Москву и работал в журнале «Наш современник» на различных должностях.
Был первым секретарём Союза писателей Москвы.
Занимался переводами, много ездил по стране, искал молодых авторов.
Автор более 12 книг стихотворений и переводов. Среди них: Тепло земли (1973); Крик ночной птицы (1981); Моё время (1980); Отзывается сердце (1975); Весть (1988); Былинка в поле (1995);Соколиная страна (1967); Осколок (1975) Прощание с Волгой (1997) и др.

Умер 14 октября 2001 в Москве.

ВЕСТЬ
«Поэзия – весть, - утверждает Овидий.
Судьбою приказано мне
Быть вестником тех корпусов и дивизий,
Что в Вечном сгорели огне.

Я – воин, которого шлют Фермопилы,
Чтоб знали во все времена,
Какою огромной ценою купила
Победу родная страна.

Грядущему весть я несу из былого
О тех, кто не может прийти.
Мне надо сказать их заветное слово,
Чтоб право на смерть обрести.

ПОТОМКИ ПОТОКА
Как жизнь посмеялась над нами жестоко
Удачи не будет, проси не проси.
Мы реки без устья, потомки потока,
Который когда-то шумел на Руси.

Когда-то могучей державы осколки,
Разметаны мы по унылой стране.
Не мужество властвует нами, а толки,
Пугливые толки о завтрашнем дне.

Мы ныне живём от подачки к подачке,
Мы ищем теперь у кого бы занять.
Не битвы ведём, а решаем задачки –
Как больший процент из рубля выгонять.

И Западный ветер и ветер Востока
Деды одолели, а мы слабаки.
Мы мёртвые русла – потомки потока,
Великой и славной славянской реки.

Зерно на исходе. Осталась полова.
Да жалкие сметки остались на дне.
Победы былого и славу былого –
Всё нынче спускают по сходной цене.

Нас немощь и старость согнули до срока.
Нам ранний снежок обсыпает виски.
Мы птицы без неба, потомки потока,
Который зыбучие съели пески.

ВОЗВРАЩЕНИЕ
Я иду молодой и тверёзый,
С непокрытой иду головой.
Пахнет берегом, пахнет берёзой,
Пахнет мокрой лесною травой.

Я дорожкой иду полевою,
Коноплянка токует во ржи.
И над белой моей головою
Потревоженно вьются стрижи.

И вечерняя хмарь над овсами
Всё густеет, дорогу темня.
И отец с молодыми усами
Из-за тына глядит на меня.

Я уже возле дома родного
На шешминском родном берегу.
С губ обветренных просится слово,
А сказать ничего не могу.

Вход досками закрыт кресторуко,
А из окон глядит темнота.
Ни единого слова, ни звука
Не могу протолкнуть изо рта.

* * *
В лесной стороне ленинградской,
На хуторе русском Стрелец,
В траншее – могиле солдатской,-
Навеки уснул мой отец.

Скрипучей январскою ночью
Сюда он с боями пришёл,
Плечистый сержант-пулемётчик,
А в мирные дни – мукомол.

Подкошенный снайперской пулей,
Он пал возле крайней избы…
В бессменном стоят карауле
У светлой ограды дубы.

Над отчей, родной стороною
Весна соловьями звучит,
И кажется: здесь, над землёю,
Отцовское сердце стучит.

* * *
Жаркий полдень. Пыльная дорога.
Сельский храм. Полуоткрыта дверь.
Целый век прожившему без Бога,
Что же мне сказать Ему теперь?

Много ль смысла в запоздалой вере?
Болью сердце стиснуло в груди.
Слышен голос тихий из-за двери:
– Заходи, раб Божий, заходи...

* * *
Белоголовый сип
Летит на свет заката
Над медленной рекой,
Над красною водой...
Вот здесь они лежат,
Ровесники-солдаты, –
За чёрствой и седой
Прибрежною грядой.

Под каменной плитой
Лежат они в посёлке
Средь стынущих берёз,
На глинистом краю.
А те, что их прожгли, –
Железные осколки –
Летят,
летят,
летят,
Летят сквозь жизнь мою.

ВНУК ПОЛИТРУКА
Приехал он ко мне издалека,
Малец, видать, решительный и хваткий
Внук друга моего – политрука,
Погибшего в бою под Ольховаткой.

Берёт быка он сразу за рога,
Летит он к цели яростным намётом:
- А правда, роту целую врага
Под Харьковом скосил он пулемётом?

Для паренька те давние года
Лишь пьедестал загадочному деду.
Он родилсЯ в тот самый год, когда
В тридцатый раз отметили Победу.

Он распаляет юные мечты,
Он всё плюсует к той победной дате,
Угадывая дедовы черты
Едва ль не в каждом бронзовом солдате.

Зачем ему подробности войны,
Суровый быт задымленной землянки,
Связного храп, ворчанье старшины,
Болотный запах сохнущей портянки.

Что для него какой-то третий взвод,
В гнилой трясине дрогнущий ночами.
Великое не в частностях живёт.
Бессмертное красно не мелочами.

Ты, реализм, сегодня помолчи,
На время я тебя лишаю слова.
Романтики высокие ключи
Пусть бьют из рощи каменой былого.

Пусть встанут вновь окопные друзья,
ИзвАяны из ярости и муки,
Такие, чтоб немели сыновья,
Такие, чтоб завидовали внуки.

ХЛЕБ ВОЙНЫ
Колючая выцветь морозного дня.
Январь сорок третьего года.
На «тридцатьчетвёрке», в разводах огня,
В Оскол привели мы свободу.

В стремительной сшибке отброшен был враг.
Утихло неистовство грома.
И старый, истыканный пулями флаг
Взметнулся над зданьем райкома.

Продрогшие пленные жались к стенам,
Проход очищая для танков.
И старая женщина вынесла нам
С поклоном ржаную буханку.

И всех нас, любви материнской полна,
Дрожащей рукой осеняла.
На чёрный свой хлеб вместо соли она
Счастливые слёзы роняла.

Бессонною памятью жив человек.
Былое — как минное поле.
Я хлеба того не наемся вовек
С кристаллами жгучими соли.

***
Что мне, солдату, осталось
После второй мировой?
Ночи траншейной усталость,
Холод зари фронтовой.

Памяти тесная полка –
Перебирай до утра.
Ноющий след от осколка
Возле второго ребра.

В мирной толпе разноликой
Рвущее вдруг тишину
Эхо последнего крика
Друга, что пал на Дону.

Тёмная даль перелеска.
Стаи пролётной шнурок.
Солнцем омытый до блеска
Отчего дома порог.

Отсветы волжской излуки,
Месяц над старой вербой…
Горькая мука разлуки
С тяжкой и честной судьбой.

ИЮЛЬ 41-ГО ГОДА
Нет, вовсе не из уст всеведа-мудреца,
Она из уст солдат, та истина, звучала:
«Чтоб знать, кто победит, не надо ждать конца,
Умеющий судить поймет и по началу».

Пылающий июль. Тридцатый день войны.
Все глубже, все наглей фашист вбивает клинья.
В раинах хуторок на берегу Десны,
Просторные дворы, пропахшие полынью.

Разрывы редких мин. Ружейная пальба.
Надсадный плач детей. Тоскливый рев скотины.
На сотни верст горят созревшие хлеба —
Ни горше, ни страшней не видел я картины.

Не утихает бой за лесом в стороне.
Густеет черный дым над поймою приречной.
И мечется фашист в бушующем огне,
На факел стал похож мешок его заплечный.

Закрыта жаркой мглой последняя изба,
И солнце в этой мгле едва-едва мигает.
На сотни верст горят созревшие хлеба —
Последний страх в себе Россия выжигает.

И плавятся в ночи, как свечи, тополя,
И слышен орлий крик над потрясенной далью.
От Буга до Десны пропитана земля
И кровью, и бедой, и горькой хлебной палью.

Вся впереди еще смертельная борьба —
Москва, и Сталинград, и Курск, и штурм Берлина
Но тот, кто видел их — горящие хлеба,—-
Тот понимал, что Русь вовек необорима.
_________
*Раины — тополя (укр.).

ХЛЕБ ВОЙНЫ
Колючая выцветь морозного дня.
Январь сорок третьего года.
На «тридцатьчетвёрке», в разводах огня,
В Оскол привели мы свободу.

В стремительной сшибке отброшен был враг.
Утихло неистовство грома.
И старый, истыканный пулями флаг
Взметнулся над зданьем райкома.

Продрогшие пленные жались к стенам,
Проход очищая для танков.
И старая женщина вынесла нам
С поклоном ржаную буханку.

И всех нас, любви материнской полна,
Дрожащей рукой осеняла.
На чёрный свой хлеб вместо соли она
Счастливые слёзы роняла.

Бессонною памятью жив человек.
Былое — как минное поле.
Я хлеба того не наемся вовек
С кристаллами жгучими соли.

ПРИ ПОСЕЩЕНИИ 
ВОИНСКОГО КЛАДБИЩА
Надгробий каменные стелы
Да трепет Вечного огня...
Душа от боли онемела,
О Родина, прости меня.

Прости меня, прости, Россия,
Что я не пал на той войне,
Хоть ветры Дона голосили
В январский полдень и по мне.

А я лежал на поле брани,
На рыхлом мартовском снегу,
От огнестрельной корчась раны,
Лицом к врагу, лицом к врагу.

Вблизи донской деревни Лиски
Я был поземкой заметен
И в убывающие списки
Был старшиною занесен.

На склоне берега покатом
Лежал, впадая в забытье,
И немец тыкал автоматом
В лицо обмерзлое мое.

Потом по лагерям мотался,
Судьбу горчайшую кляня.
Но уцелел, но жить остался.
О Родина, прости меня.

Прости меня, прости, Отчизна,
Что я сошел на полпути,
Что только кровью, а не жизнью
Я за победу заплатил.

И вот иду, при звуках мерных
Седую голову клоня,
Средь смертных, а не средь бессмертных...
О Родина, прости меня.

* * *
Лейтенант из тяжёлого плена бежит,
Распахнулись небесные своды.
Лес шумит. И звезда над поляной дрожит.
Эта воля – ещё не свобода.

Он смывает безликости долгой клеймо,
Погружаясь в осенние воды.
Он по-новому видит пространство само.
Эта воля – ещё не  свобода.

Он, как зверь, осторожно идёт по земле,
Обходя и посёлки и броды.
Он с опаскою ловит все звуки во мгле.
Эта воля – ещё не свобода.

Предстоит ему много ещё совершить,
Чтоб союз со свободою справить.
Ещё вспомнить себя. 
Ещё страх задушить.
Ещё душу на место поставить.

* * *
В белой роще птица откричала.
Белый сад забылся кратким сном…
Вот оно, судьбы моей начало,—
Низкий дом с калиной под окном.

Старый дом, сосновый пятистенок,
С тяжким скрипом ходких половиц,
С гулким мраком выстуженных сенок,
С тонким писком мышек-полевиц.

Я давно знаком здесь с каждой вещью.
Этой жизни я изведал вкус.
Дедовского посоха навершье
Приткнуто к дверному косяку.

Печь с высокой задоргой,
Полати.
Стол дубовый. Флоксы на окне.
О Христе и Понтии Пилате
Пять наклеек старых на стене.

Зеркальце, мигающее слепо,
Да печной заглушки медный круг.
И неистребимый запах хлеба.
Вечный запах материнских рук.

Тонкою провздёрнута струною,
Занавеска выцвела давно.
Горечью полынного, земною
Тянет в приоткрытое окно.

Отчий дом!
Никак не надышусь я
Этим горьким запахом земли.
Бури века, что прошли над Русью,
Выдуть этот запах не смогли.

ИСПОВЕДЬ СЫНА ЗЕМЛИ
После рассветное. Скрип дергача.
Шорох берёз над рекой беловодой.
Как и когда я расторг сгоряча
Это согласье с великой природой?

Где и когда я воскликнул: «не трусь!
Ты не пылинка, а гвоздь мирозданья»?
Словно Батый покорённую Русь,
Я обложил её тяжкою данью.

Добрым советом, что дал нам Плотин -
Не переписывать книгу природы, -
Я пренебрёг. Я настроил плотин,
Горы пустой понасыпал породы.

Я возомнил себя высшим творцом
В этом воздвигнутом вечностью храме.
Русское поле засеял свинцом,
Русское небо завесил дымами.

Долгим сомненьем себя не томил,
Горьким раздумьем себя не тревожил,
Всё непрямое упрямо спрямил,
Всё непокорное смело стреножил.

Вырубил тысячеверстья тайги,
Тысячекратно умножил ловитвы.
Ныне мы, смертные, с нею враги,
Без передыха ведущие битвы.

Сколько же надо мне было пройти
И обольщений, и бед многократных,
Чтобы победы свои занести
В Красную книгу потерь безвозвратных.

Чтобы вот здесь у весны на краю,
Наедине с вековой тишиною,
Думать горчайшую думу свою,
Мучиться вечной своею виною.

* * *
Когда закат последним блеском
Косынку высветит свою.
Пойду к знакомым перелескам
По запылённому жнивью.

И будет тучка плыть лениво,
И будут птицы петь зарю,
И я со степью молчаливой
Наедине поговорю.

И постою под звёздным небом
Средь остывающих полей.
И будет вечер пахнуть хлебом,
Как руки матери моей.

ТАЙМЫРСКИЙ ПЕЙЗАЖ
Звени, берёза-карлица,
Весёлый шелест сей.
Последней льдиной скалится
Весенний Енисей.

Давно ль торосы грохали
По кованой реке,
А нынче только крохали
Ныряют в тельнике.

И мгла ночей растаяла,
И снег, сойдя с вершин,
Шубейкой горностаевой
Лежит на дне лощин.

Все поймы – в птичьем лепете –
Зелёным мхом рябят.
И снова гуси-лебеди
Над тундрою трубят.

И вновь лишайник охрится –
Таймырская трава.
И только в роще хохлится
Полярная сова.

Цветут жарки на вылотах…
Идёт-поёт весна.
И сто озёр невыпитых
Просвечены до дна.

* * *
Средина таёжного лета,
Нет лучшей в Сибири поры.
До самого сердца прогреты
Июльской теплынью боры.

На гарях уже отблистало
Пунцовое пламя жарков,
И в зарослях красного тала
Туманы белей облаков.

Июнь, как мальчишка, метался,
Подвержен влияньям любым,
То жёлтым расцветить пытался,
То высветлить всё голубым.

То тешился цвелью болотной –
Мол, вот как могу, погляди…
Непрочные эти полотна
Давно посмывали дожди.

Торицей, саранкой, чабором
Уже не пестрят берега.
И каждую краску с разбором
Кладёт живописец-тайга.

Она ко всему присмотрелась.
И верит в призванье своё.
Пусть это ещё и не зрелость,
Но это начало её.

* * *
Дорога вьётся, стелется,
То узится, то ширится,
То в балке канителится,
То на просторы вырвется.

То под гору наклонится,
То в гору поднатужится,
То с полем познакомится,
То с рощею подружится.

Вовек бы не сходить с неё…
Иду дорогой пыльною,
А сверху снисходительно
Орёл мне машет крыльями.

Узнал тебя не скоро я,
Открыл тебя не сразу я.
Земля моя, с которою
Надолго песня связана.

С которой столько прожито.
Которой столько отдано…
А первую похожа ты,
Моя вторая родина.

На ту сторонку милую,
Заволжскую, заокскую,
Где под высокой ивою
Стоит изба отцовская.

…Шагаю степью ровною,
И дали открываются.
В одну любовь сыновнюю
Две родины сливаются.

***
Зоркий стрепет кружит над прибрежной осокою
Да тускнеет реки харалужная сталь.
Без единого облака небо высокое,
Без единого деревца дымная даль.

Только травы под ветром пронзающим клонятся
Да пугливый сурок навостряет свой ус.
Говорят, что прошла здесь монгольская конница,
Говорят, таботал тут хазарский улус.

Под сожженными солнцем седыми курганами,
Под тяжелой плитою степной целины
Евразийские орды со всеми каганами
И со всеми кагалами погребены.

Побряцали кичливо оружьем - и сгинули,
Растворились в великом молчанье земли.
Эти хмурые долы их напрочь отринули,
Как траву прошлогоднюю палом свели.

Лишь порой чернозем, перевернутый вспашкою,
Проблеснет средь сплетенной дернины тугой
То источенной ржою немецкою пряжкою,
То не тронутой тленом кипчакской серьгой.

 ***
О эти безгромные воды,
Тишайшие эти ручьи.
Ворчливая нежность природы - 
Гуденье пчелиной семьи.

Скатерка гречишного поля,
Гусей пролетающий клин.
И воля. Сарматская воля
Окутанных дымкой долин.

Испуганный шорох былинок,
Рассерженный клекот скопы.
Отечества скудный суглинок
Блестит на изломе тропы.

* * *
         Ф.Сухову
Героем нашим был не Дюруа, а Данко,
Мы Блока наизусть читали у костра.
Наш говорил комбат: - Из вас ещё «гражданка»
не выбита, как пыль из старого ковра.

Мы падали от пуль и поднимались в бой мы,
мы похлебали щей пустых из котелка.
Но так и не смогли нас, как патрон в обойму
вогнать в безликий строй пехотного полка.

Всё время нам с тобой чего-то не хватало
в привычных для военного азах.
то блеска в сапогах, то в голосе металла,
то выучки в восторженных глазах.

Давным-давно уже мы возвратились с фронта,
под вражеским огнём отползав по земле.
Уже который год весёлым топором ты
за домом строишь дом в саратовском селе.

Как будто мимо нас летят событий стаи,
где верх теперь берут говоруны.
Ни к левым не пришли,
          ни к правым не пристали,
окопной нашей юности верны.

Когда по всей стране идут на стенку стенка,
мы памятью спешим в солдатское вчера.
Нам нынче говорят: - Из вас ещё «военка»
не выбита, как пыль из старого ковра..

* * *
Несуетность старинных мастеров,
Умение до глуби добираться.
Их суд над жизнью был подчас суров,
Но в нём и тени не было злорадства.

Остерегаясь славить и пенять,
Не становясь в пророческую позу,
Они стремились к главному – понять
Обычности изменчивую прозу.

Взыскательного рыцарства черты
Есть в слоге их, чурающемся спешки.
Безоблачность их мудрой доброты
Прорезывают молнии насмешки.

Завет неторопливости храня,
Живя в миру, а не в сановном свете,
Они пренебрегали злобой дня,
Чтоб властвовать над злобою столетий.

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную