Владимир ЯРАНЦЕВ, зав. отделом критики журнала "Сибирские огни" (г. Новосибирск)
ОБЗОР ЖУРНАЛА «СИБИРСКИЕ ОГНИ» (2007 – 2009 гг.)

Литературная ситуация в журнале «Сибирские огни» (далее – СО) в главном сходна с общелитературной. Характеризуется она постепенным отходом от «лагерного» принципа деления на «патриотов» и «либералов», ярко выраженного публицистизма, следования «чистому» реализму, что можно было видеть в СО в конце 90-х – начале 2000-х. Однако уже в этот период наметилась тенденция к переходу от произведений, ангажированных общественно-политической тематикой, наподобие повестей А. Черноусова и Р. Нотмана , к произведениям с акцентом на общечеловеческие ценности, сменой контекста с узкосоциального на общекультурный. Настоящим откровением в этом смысле прозвучали романы В. Ломова 2000-2002 гг., где социальная активность героя романа, его реалистическое бытие оспаривалось аргументами в пользу самоценной личности, ищущей себя как в социуме, так и в универсуме. Не случайно названия произведений Ломова являются оксюморонами: «Мурлов, или Преодоление отсутствия», «Сердце бройлера», «Солнце слепых».

В то же время СО, будучи в художественной части (проза, поэзия), своего рода, «попутчиками» лит. процесса в целом, никогда не отказывались от базисных установок на «почвенность», «государственничество», «реализм». Однако в первой половине 2000-х эти тезисы иногда доводились до крайностей, как в исторических романах о Великой Смуте В. Куклина , где, при всех художественных достоинствах и строгом документализме, очевиден схематизм., сведение смысла событий к заговору темных сил. В основном же публицистизм «коммуно-патриотического» толка имел место в полагающейся ей рубрике «Публицистика», главным образом, в статьях В. Зеленского . Возможно, именно это позволило С. Чупринину дать подобное определение всему журналу: «Печатаются по преимуществу произведения сибирских писателей коммуно-патриотической ориентации». Это было написано в 2003 году и повторено в 2007-м (С. Чупринин. Русская литература сегодня. Большой путеводитель), когда оснований к такой однобокой формуле стало еще меньше. Очевидно, Чупринину и другим, судящим о СО достаточно поверхностно, трудно отойти от привычных ярлыков времен перестроечных противостояний и лит. битв. Тогда как необходимо учитывать и сибирскую специфику публикаций журнала, в том числе и прозы, наиболее явно выраженной в романах В. Дворцова, А. Родионова, Б. Климычева.

В. Дворцов в своем творчестве укрупняет проблему противоборства добра и зла до архетипичных, извечных, исконных, сакральных сил. Все решает осознание своей «почвенной» и «кровной» принадлежности. За религиозно-православным, итоговым толкованием блужданий героя романа с характерным названием «Окаяние» (№№ 7-8, 2004) стоит тяжкий опыт обретения своей сибирской, евразийской, по сути, родины, где степень сакральности, узаконенной шаманскими камланиями, выше несибирской – Сибирь ведь, к счастью, не столь «цивилизованна». А. Родионов , как автор романа «Князь-раб» (№№ 7-8, 2006) избирает не миф и символ, а документ, исторический факт, становящийся реальностью не исторического, а жизненного процесса. В этом симбиозе истории и жизни трудно определить полюса: сибирский губернатор князь Гагарин – вор, государев раб, сепаратист или образ-тип сибиряка, потенциально богатого и в тоже время лишь жителя колонии, питающей империю Петра I ? Выход из антиномии – в жизни и бытии простолюдина-рудознатца Степана, его боголюбии и нестяжательстве, верности земле, семье, традиции. Б. Климычев в своих романах опирается на биографию родного Томска, а в поздних – на свою собственную. От этого они не теряют в значимости: в многочисленных персонажах, зачастую эпизодических, автор подчеркивает их исключительное жизнелюбие, сочетание смекалки и чудинки, наивности и разбойности. Та же оксюморонность, отмеченная у вышеназванных писателей, проявляется здесь в сосуществовании почти первобытного материализма нищей жизни героев и светлых романтических порывов. Этим отличается и роман «Поцелуй Даздрапермы» (№№ 7-9, 2007) о жизни одного лит. кружка в Томске и «роман в рассказах» «Треугольное письмо» (№№ 10-11, 2009), уже откровенно автобиографический. Тем не менее, солнечный, ренессансный талант писателя преображает этот «материал» в захватывающее повествование, где каждый, даже мелкий человек, есть «личность необычайная».

В. Казаков в своем романе «Тень Гоблина» (№№ 2-3, 2008), наоборот, пишет о людях «больших», всероссийски известных, узнаваемых, даже за псевдонимами, показывая, как легко «большой» человек может стать «маленьким», Башмачкиным элиты, если власть находится в руках «гоблинов», обладающих искусством запутывать ситуацию до абсурда, чтобы удобней ей управлять. Так что не Плавский на выборах победил, а «монстр слопал» его врагов. Тот же механизм смешения добра и зла, работающий уже сам по себе, независимо от «гоблина» Армоцкого, приводит к высшей власти Пужина, «князя-раба» Системы. Новизна такого «административного» реализма во взгляде на систему изнутри, глазами одного из фигурантов процесса. Эффект при этом получается не меньшим, чем взгляд извне: личность Плавского, несоразмерного Системе, только объемнее, а реализм не менее гротескней, чем в романах А. Проханова.

Тенденция, несущая конструкция этих разных по содержанию и жанрам романов уже определялась нами как оксюморонность / амбивалентность существования героя, власти, целой страны. Наиболее очевидна она в Сибири и сибирской литературе, где «европейское», русское издавна сосуществовало с «азиатским» в разных состояниях – смешении, симбиозе, сплаве. Герой сибирской литературы к этому состоянию уже, как будто, адаптировался. В то же время он не прекращает поисков цельности, самоидентификации. Наиболее эмоциональным вариантом таких поисков выхода из хаоса жизни, мировоззрения, многословия являются романы Н. Шипилова «Псаломщик» (№ 1, 2007) и «Мы – из дурдома» (№ 1, 2008). Автору тут ведом и приемлем только один исход – русско-православный, народно-демократический, трагикомический, вплоть до юродства («русский дурак», говорящий на суржике», согласно автору). Но заканчивающийся молитвой, храмом, монастырем. Однако стихия «безбашенности» -- потока мыслей, чувств, цитат, лирически, а не сюжетно организованных, явно затрудняет восприятие. Такая проза, нуждающаяся в узде формы – характерный признак подлинно сибирской поэзии, откуда, собственно, Шипилов и вышел.

Такой «уздой» для писателя являются «малые» формы повести и рассказа. Здесь у СО немало интересных авторов, владеющих как искусством повествования, так и его художественным оформлением. Особо выделяются те, кто обладает своим почерком, благодаря постоянному авторству в журнале. Это Л. Нетребо и Э. Русаков. Л. Нетребо достаточно гибок тематически, сюжетно и стилистически. В повести «Банище» (№ 5, 2007) ему удалось завязать в проблемный узел темы революционного и религиозного спасения народа в советское и постсоветское время. Баня – перестроенный монастырь – удачный образ-символ, оксюморон, соединяющий чистое и нечистое, очищающее и оскверненное. Но сгоревшая баня – уже банище, т. е. «нечистое место», где, по поверьям, «ничего нельзя строить» -- образ новой эпохи конца истории, зияния, провала. «Вариации на тему» (№ 10, 2008) – повесть-триптих, построенная на жизненном материале, на малых и больших трагедиях нынешних людей, озабоченных не большими социальными проблемами, а локальными победами, оборачивающиеся поражениями (например, спаситель Гавроша оказывается маньяком). Э. Русаков обладает талантом лирически-акварельного жизнеписания, когда самые трагические темы – болезнь, смерть, кладбище – освещаются каким-то мягким задушевным светом добра и человеколюбия, по сути, христианского. Такова повесть «Смотри, какой закат» (№ 1, 2007) о романтичном пожилом журналисте, глядящем на суету бытовых, политических и прочих корыстных выгод с высоты заката – символ не высокомерия и надмирности, а какой-то небесной мудрости («Надо выдержать свой срок»). Эта же тема почти ангельского смирения присутствует в «Светлых аллеях» (№ 2, 2008) – повести-притче о буквально воскресшем из могилы негодяе благодаря подвижнической любви верующей женщины. В то же время здесь соблюдена та мера реалистического повествования, благодаря которой можно поверить в эту удивительную историю. Эта грань романтического и реалистического – условие, верное и для современной прозы, все дальше уходящей от крайностей постмодернизма.

Тем не менее в последнее время концепция СО, опирающаяся на доверие слову, выверенному как мастерством и талантом писателя, так и реалиями современности, позволяет подобные крайности. Так, в прозе 2008 года читателя СО, привыкшего к добротной, почти очерковой прозе журнала конца 90-х или артистической, яркой, культурно насыщенной, но целомудренной начала 2000-х, может шокировать роман В. Баранова «Теория бессмертия» (№№ 11-12). Только тот, кого заинтересует связь постельных сцен с убийством в подъезде, авторскими сентенциями о диалектике жизни и смерти и, наконец, инопланетянами, рискует дочитать до конца этот экспериментальный роман. Сразу два автора – Д. Гезо и О. Зоберн посвятили свои повести православным священникам, балансирующим на грани между грехом и святостью. Причем у О. Зоберна в повести «В стиле дифферент» (№ 3) баланс явно не в пользу святости, и после первых страниц, где на «кафедре духовной критики» монастыря батюшки и послушники пьют пиво, слабонервный читатель может закрыть повесть. А продвинутый – вспомнить «Современный патерик» М. Кучерской.

Действительно, стоило только сбросить вериги концепции образцового реализма советских времен, публиковавшегося еще в начале 2000-х, как в художественную ткань прорвался откровенный натурализм. В этом смысле СО – также в контексте эпохи, рядом с набирающим силу «неореализмом» последователей Э. Лимонова З. Прилепина, М. Елизарова, Г. Садулаева, А. Козловой и т. д. В 2008-м таким учеником «неореалистов» в СО можно назвать Ю. Манова с повестью «Он топтали мари БАМа» (№ 6) об ужасах армейской «дедовщины», но и о том, что сохранить в себе человека невозможно без доли нечеловеческого. Авторы СО тем не менее все чаще пишут о тех условиях, тех местах, где человеческое в себе уже трудно сохранить. Это и бомжеское прозябание на мусорном полигоне, как в рассказах А. Грановского (№ 9), и аморальная коммерция на «точечных застройках», как в одноименном рассказе Н. Николаенко (№ 8), и одичание в таежной глубинке, как в мини-рассказах Н. Коняева (№ 11).

Самые «классические» из этих мест – тюрьма и война – темы для реалистических СО не чужие. Велик соблазн дать «реализм» военных или зэковских (не всегда в тюрьме) будней, зная, что сам «материал» скажет все за себя. Трудней показать несвободу изнутри, чем извне, поднять человека-изгоя над ситуацией. Об этом написал блестящий рассказ «Следуй за мной» (№ 5) О. Беломестных . Безродный, бездомный почти юный преступник бежит из тюрьмы, но вскоре возвращается. Он понимает, что «свобода… в искренней речи к себе», «молитве к вольному небу», пусть и в тюремных стенах. А не в бегстве, бессмысленном по цели, по сути, по сюжету. Философией осмысленного до гармонии со всем миром состояния насыщен следующий рассказ писателя «Другой» (№ 9, 2009) о сбежавшем из города бывшем офицере. На берегу горного озера издавна томившая его мысль о «равновеликости» его «я» и мира достигает нирванических высот: «Закончится библейская история, отшумит Армагеддон… рассыплются камни, поблекнет солнце», а сам он останется, утончившись до «беспокойного духа».

Без Бога, храма, святости, являющихся в пиковые моменты рефлексий и медитаций, не могут обойтись герои Беломестных. Откровения, явления, знамения свыше все чаще посещают персонажей произведений СО. Под маской иронии и абсурда, как у Гезо и Зоберна, лирической грусти, как у Русакова, или экзальтации, как у Шипилова. Встречается и патетика как проявление уязвленного разрухой страны национального чувства. У М. Анохина в повести «Возьми и неси» (№ 4, 2009) это происходит на фоне мифической истории о колдунье-оборотне, оснастившей свое жилище калиткой с перевернутым крестом – знак сатанизма и поругания церкви. Герой водворяет калитку в церковь, уподобляя свой путь до храма Христовой крестной муке. Все заканчивается очистительными слезами.

И страшен мир без Бога. Проза 2009 года как никогда щедра на жесткие, порой брутальные произведения, герои которых, кажется, абсолютно забыли о всем хорошем, светлом, трезвом. Таковы персонажи рассказов Е. Крюковой , особенно «Чек и Дарья» (№ 6). Они знали, на что шли, попав в группу скинхедов, а по сути, в замкнутый круг ада: водка-секс-насилие, что так знакомо по прозе З. Прилепина и некоторых «неореалистов». Тем не менее, печатая такую «нацбольскую» прозу, СО нарушают табу целомудренного «критического реализма». Хотя Крюкова, а также П. Басов с повестью «Мечтатель» (№ 1) о пьяно-наркотическом беспределе в детском лагере, и оставляют просветы: Чек, при всей своей изуродованности жизнью, не может мириться с теми, кто продает детей «на запчасти», а героя-мечтателя Басова спасает любовь, не терпящая грязи.

Подобная брутально-сентиментальная проза, использующая принцип «из грязи в князи», давно уже практикуется в общероссийском, преимущественно столичном лит. процессе. Участие в нем СО можно назвать актом вхождения журнала в мейнстрим, чтобы бдительные критики вновь не обвинили его в «коммуно-патриотизме». Наличие в СО такой жесткой прозы можно объяснить и своеобразным экспериментом по симбиозу разнородных, разностильных и т. д. произведений. Ведь Крюкова и Басов опубликованы в одной когорте с «русскими» рассказами П. Дедова (№ 2, 2008), «байкальскими» К. Балкова (№ 5), «эвенкийской» повестью В. Эйснера «Не уходи, Солоного!» (№ 8) и «грузинскими» рассказами Г. Сванидзе (№ 10). Не говоря уже о зеркально противоположном «скинхедовской» прозе романе Р. Нотмана «Полукровки» (№ 9, пытающегося интеллигентно, по-советски, идеологическими дискуссиями, оценить события недавнего прошлого, или о романе В. Страдымова «Казачий крест» (№№ 5-6, 2008), столь же честно, но на документальной основе оценивающем деятельность сибирского первопроходца 17 века В. Атласова.

Это новое, привнесенное в СО в основном несибирскими авторами, которых в 2009 году явно прибавилось, в целом все-таки не меняет лица журнала, разнообразя его общую картину. В основной массе проза СО остается типично «сибогневской», с преобладанием «содержания» над «формой», «жизненного материала» над вымыслом. Даже в фантастической повести Д. Огмы «Сны кариатиды» (№ 3), где есть весьма живое описание «вороньей слободки» в мистическом доме на Петроградской стороне. Проза же с ярко выраженной «очерково»-этнографической основой остается чертой чисто сибирской литературы. И потому читатель, отвергнувший Крюкову и Басова, может прочесть немногословные, но отмеченные гордым чувством принадлежности к званию военного и шахтера рассказы А. Костюнина (№ 5) и Н. Ничика (№ 7), к своему городу – томича О. Лапшина (№ 12) и новосибирца В. Иван i ва (№ 11). Некоторые мини-рассказы последнего автора можно назвать стихами в прозе, и это тоже продолжает традицию СО, где печатались такие поэты в прозе, как И. Лавров, В. Коньяков, а также А. Якубовский , чей посмертный роман «Страстная седьмица» опубликован в № 3, 2007 г ., являя своего рода образец реализма, отрицающего стандарты.

 

Без поэзии, лиризма, поэтически выверенного слова и слога не может быть хорошей прозы. А СО невозможно представить без поэтического отдела, традиционно сильного в журнале, где печатались П. Васильев и С. Марков, Е. Стюарт и В. Казанцев, А. Кухно и А. Плитченко, И. Фоняков и А. Преловский. Последний поэт, природно сибирский, переводчик с языков многих сибирских народов, успел еще напечататься в СО в 2006 году. В основном же состав поэтов – авторов СО, сложившийся в последнее десятилетие, остается неизменным. Это В. Берязев, О. Клишин, А. Соколов, Т. Четверикова, С. Михайлов, В. Ярцев, Н. Игнатенко, Н. Ахпашева и др.. До недавнего времени также – А. Кобенков, М. Вишняков, В. Башунов. Одним, как В. Берязеву, А. Соколову, М. Вишнякову, ближе эпический стиль, широта евразийского (Берязев, Вишняков) или урбанистического (Соколов, Четверикова) охвата мира, другим по душе «тихая» (Ярцев) или «громкая» (А. Нечаев) лирика. Третьи (Кобенков, Михайлов) промежуточны по роду своего поэтического дара.

Названные поэты печатают свои подборки почти ежегодно, подтверждая свое «направление». Так, реалисту В. Берязеву необходим внешний мир, движение, смена его «картинки» для своих вдохновений, внятных и мирянину, и Богу: «Есть еще у Господа приюты / И стихи у ангела в горсти» (№ 5, 2008). Но эти «приюты» и «стихи», как бы далеки ни были странствия духа и тела автора, должны быть только русскими, что подтверждается зачастую риторическими финалами стихов и их подборок. Метареалист А. Кобенков , к сожалению, больше не может печатать в СО своих новых подборок. Напоследок поэт подарил журналу стихи, отмеченные усталой мудростью человека, убедившегося во вторичности то ли мира, то ли творчества. Как будто недописанные, стихи эти получают особое обаяние, многомерность, будто нечаянную. Это следствие и высокого мастерства, и тонкого чувства поэзии, которая должна быть «и жизни не смешнее, / и чтобы – из нее, и в то же время – над» (№ 3, 2008).

Вообще, мастеров строки в СО и духовидцев в СО с годами прибавляется. Уже несколько лет подряд в журнале публикуются такие мэтры, как Б. Кенжеев, А. Ивантер, С. Кекова, Е. Елагина, А. Радашкевич. Не являясь сибиряками, они указывают своим столичным присутствием в СО на равновеликость, родственность мировоззрений, на то, что сибирский поэт – это еще и поэт, которому мало Сибири. Время описательного реализма ушло, поэтическое слово рвется в универсум, мифология перестала быть архаикой. Как никогда актуален синтез, пусть еще и на стадии эклектики. Такой новой, сибирско-вселенской эпичностью отличаются стихи А. Соколова , готового в одной длинной, «гомеровской» строке объединить Сибирь с античностью, средневековьем и т. д.: «Октябрь – Навуходоносор. Жжет птичий Иерусалим», «Лето и зима несовместимы, / Словно Дионис и Аполлон» (№ 6, 2008). Здесь и плач по оскверненной и разрушенной «микроцефалами» культуре, и местами почти публицистика. Антипод Соколова А. Нечаев предельно, порой, экстремистски краток, циничен в своих постмодернистских провокациях. Тем не менее, и ему страшно: «От мертвых нет спасенья. / Они везде, везде. / Строчат стихотворенья, / в кафе жуют печенья / и лаются в суде» (№ 2, 2008). Его единомышленница А. Пынзару идет еще дальше, обходясь без заглавных букв, знаков препинания, «лишней» образности, оголяя стих ради открытости миру реальному и мифическому (№ 5, 2008). Д. Румянцев открыт прошлому, где только и может вершиться подлинная жизнь, где можно встретить «Эдипа – без богов», подслушать «воронежские» мысли Мандельштама, увидеть, как «Кафка спит с открытыми глазами» и т.д. (№ 11, 2009). Возможно, такому нашествию культуры СО обязаны петербуржцам, широко представленным в журнале. Один из самых талантливых – В. Ямпольский , в противоход модному еще недавно поэтическому умничанью и сыпанью цитатами, прост и в мыслях и в словах: «Нет ли лишнего билетика / поглазеть на Страшный суд?» и рядом: «Дай взглянуть хотя бы издали / на апостолов Твоих» (№ 7, 2009).

И все же подлинно простонародному краю – Сибири, даже в культурных своих рефлексиях и медитациях трудно быть сдержанной. Ее поэты склоняются, скорее, к Босху, чем к Рафаэлю, как С. Круглов : «И мы / утлые заплаканные израненные перекошенные -- за Тобою / культями цепляемся…» (№ 10, 2009). В этой рыдающей ипостаси современной поэзии, в том числе и в СО, первенствуют женщины. Свои ответные эмоции на искажения мира не сдерживает В. Измайлова : «Все та же аура, тот же цвет, мое расколотое корыто! / Все та же кривда и беспросветность, все тот же пыточный арсенал» (№ 8, 2008). Е. Безрукова , эмоций хоть и не скрывает, но старается успокоить-убаюкать душевную горечь, гармонизировать ее со всеми прочими: «Лишь паучок снует у потолка, / Мы часть его пейзажа, ну и что же?» (№ 7, 2008). Исконно сибирские женщины, представители древних сибирских народов, знают, что все уравновешивает миф, который сам есть поэзия. В СО такие традиционные авторы, как и прежде уравновешивают чересчур урбанизированных, как Пынзару, или чисто европейских, как А. Радашкевич . От стихов шориянки Т. Тудегешевой веет спасительной, оздоровляющей сибирской древностью: «Я – дочь, я – ветвь Абинского народа, / Наш род Аба, и нет древнее рода». И хоть род этот уже угас, поэтесса знает, что «во мне спят века» (№ 2, 2008). Другая шориянка Л. Арбачакова идет по пути древневосточных малых форм, в которых совмещается мудрость недосказанности с мудростью «малого», но цепкого образа, и все это – с историей счастливой любви: «»Снежинки бабочками / Осыпали меня. / Не остудить им / Жара души пылающей» (№ 10, 2008).

Неувядаемой, по-настоящему реалистичной и по-настоящему поэтичной, сколько и традиционной для СО остается поэзия «деревенская». И даже, несмотря на распад деревенской цивилизации, поток талантов не иссякает. Это и И. Сурнина , глядящая на мир глазами своей Ярины в «наговорном сарафане», топящей «кормилицу-печку», берущей воду в «престарелом колодце», несущей «талые звезды в ведерке» (№ 2, 2008). Это и В. Брюховецкий , слагающий негромкие гимны своему родному краю, «где есть река Алей», где у костра «сто легенд толпятся за спиною» и «где я влюбился в это горе / И родиной своей назвал» (№ 4, 2008). Это и поэт из алтайской глубинки Н. Михеев , ветеран войны, инвалид, начавший писать едва ли не в 80 лет, но чтобы уже запечатлеть этот простой, но чудесный мир навечно – и «юный месяц на цыпочках», и «на костерке поющий чайник», и «иволги грустную песню», и дроздов, воробья, свои костыли и т. д. (№ 5, 2008).

Вообще, поэзия в СО 2008 года кажется интереснее ярче, разнообразнее СО-2009 . Безусловно, фаворитом, выражающим дух нынешнего журнала в его стремлении к сложной простоте или простой сложности является С. Кекова , недавняя любимица столичных «толстых» журналов, но оставшаяся по-хорошему провинциальной. Ее стихи ненавязчиво, но тотально пронизаны духом какой-то точной, но нехолодной, а ложащейся на душу образности. Они кажутся, будто и новыми, а в то же время и хорошо забытыми – старыми. А главное, вместе с ними, с помощью их хочется вновь и вновь глядеть на этот привычный мир, обозревать, осмысливать его: «Путник в греческом хитоне / в лес собрался по грибы, / на его видны ладони / иероглифы судьбы», «Осень приготовит нам коктейли: / солнце, ветер, листьев вороха. / Но уже сказал Владимир Вейдле: / Наступают сумерки стиха» (№ 12, 2009).

Но, судя, по поэтическому отделу СО, сумерки до этих сумерек еще далеко. Поэзия все же не плод праздного ума, не фокусничанье и не свалка цитат от Гомера до Бродского. Она жива подлинностью чувства, невозможного без подлинного, не искусственного мира. Наверное, это и называется скучным словом «реализм». Который продолжает, несмотря ни на что, питать литературу и ее авангард – поэзию.

 

Но есть и такой род литературы, который без живой, видимой глазом жизни, невозможен. Это публицистика. И отдел этот в СО, может быть, самый интересный, богатый на разнообразные, порой, неожиданные материалы. Особенно много сюрпризов преподносят историки: раскрепощенные от навязываемых советской идеологией схем, они предлагают свои варианты известных событий. Так, С. Шрамко , разоблачая официальную «ложь» об Октябрьской революции, доказывает, что руководил восстанием 25 октября А. Иоффе, малоизвестный сподвижник Л. Троцкого (№ 11, 2007). Документальные подтверждения этому при желании обнаружить можно, чему и посвятил свое исследование новосибирский журналист. Другой маленькой сенсацией СО стала статья Н. Новгородова «Сибирский поход А. Македонского» (№ 12, 2008). Нужно быть немало искушенным в древней истории и немалым сибирским патриотом, чтобы разбить стереотип: «Не был Александр в Индии», он шел на север Сибири по Оби (Инду) или Енисею (Гангу) и добрался до Таймыра – Прародины, давшей «протонароды» от хеттеев до германцев и славян. Эта особенность отечественной публицистики – чем больше эрудиции, тем оригинальней выводы – в Сибири подпитывается и всплеском небывалого со времен «областничеста» сибирского патриотизма. Вот и В. Зеленский , апологет того самого «коммуно-патриотизма», свой посмертный труд «Великий радетель Сибири» №№ 1-3, 2008) посвятил Н. Ядринцеву, автору исследования «Сибирь как колония». И хоть автор статьи в основном пересказывает уже в советское время известные источники, пафос его очевиден: «Гордое слово сибиряк сохраняет свою самоценность и в ХХ I веке». Такой «гордый сибиряк», как новосибирец Ю. Чернов , не потерпит разорения «олигархическими компаниями» сибирских месторождений, пусть и таких скромных, как Верх-Тарка (№ 6, 2008). Не будет он молчать, как барнаулец А. Кирилин , когда Шукшинские праздники на родине классика из «полезных и весьма показательных уроков» превращаются в «песни и пляски да выступления киноактеров» (№ 7, 2009). Этому же автору принадлежит беспощадно-честная хроника жизни алтайской «убывающей деревни» с цифрами, фактами, встречами с теми, кто пытается в этих условиях наладить сельское хозяйство. И поводы для оптимизма есть, пока остаются еще на селе люди «удивительной внутренней мощи» (№№ 11-12, 2009, № 1, 2010).

Настоящий сибиряк должен знать и о своей истории. Особенно щедр на публикации о бывшей сибирской столице тоболяк В. Софронов . Жителями Тобольска, пусть и на короткое время, были неистовый, вступавший в споры и перепалки с тоболяками» протопоп Аввакум, и знаменитый авантюрист 18 века В. Мирович, едва не поставивший на царство Ивана VI , и причастный к этой темной истории «посадский» Иван Зубарев (№ 1, 2009). Не менее интересен и рассказ В. Софронова о знаменитом реформаторе М. Сперанском, вторым после Ермака открывателе Сибири, как он себя называл, заложившего основы сибирского управления и самосознания (№ 5, 2008). Дробление единой сибирской истории на «истории городские», одного сибирского города – очевидная ныне тенденция. Истории Новосибирска живым, бойким языком журналиста рассказывает А. Кретинин , сосредоточиваясь на парадоксах: захороненные под памятником героям революции колчаковцы, чехарда с переименованиями улиц, в зависимости от исторической «погоды»: имени Вегмана, имени Ежова, имени Байдукова и т.д. Не чужды СО и темы несибирские, публикуя почти академический труд тельавивца Ш. Занда о запутанной истории древней Хазарии (№№ 6-8). Вывод историка поучителен: стремление наделить еврейский народ «единым происхождением» вычеркивает из памяти «многочисленные случаи массового прозелитизма», т. е. принадлежность иудаизму вне четких национально-расовых и государственных границ. Вообще, вопросам веры и религии СО уделяет немало внимания, о чем можно судить по названиям статей: «Учитель Далай-Ламы» А. Ангархаева (№№ 11-12, 2007), «Образ Христа в художественном творчестве» Г. Фаста (№ 2, 2008), «Экзорцист русской души: христианское служение А. Солженицына» А. Дударева (№ 10, 2008), «Живые мощи и мертвые души православного атеизма» Ю. Кабанкова (№ 4, 2009).

 

Критика традиционно в России существует неотрывно от публицистики. Поэтому можно понять, что огромное эссе С. Золотцева о трех известных сибирских поэтах «Нас было много на челне…» (№№ 2-3, 2007) помещено в сопредельный с критикой отдел. Обильно цитируя блестящие стихи М. Вишнякова, А. Кобенкова, А. Казанцева, критик-публицист оперирует такими понятиями, как «вольность», «время созидания», «товарищество», «принадлежность державе»», «дерусификация», «почва» и т. д. Но главное, он понял, не скрывая восторга, что они «три настоящих поэта-сибиряка». После разрухи начала 90-х это было равносильно чуду воскрешения поэзии и литературы.

Собственно, именно этому – возвращению литературе во многом утерянного ею в постсоветское время звания, миссии, сути -- и посвящены публикации отдела «Критика / Литературоведение». Увы, к нынешней литературе, в том числе и премированной (надо понимать, лучшей) высокие слова и понятия мало применимы. Автор этого обзора, как редактор данного отдела, посвятил теме «перемены участи» современной словесностью немало статей и рецензий. В 2007-м, например, писал об увлечении мифом в ущерб реальности и нравственности в произведениях В. Пелевина, В. Аксенова, В. Маканина ( В. Яранцев , Знаменитые и неизвестные. № 11),. В 2008-м – о противоречивом творчестве З. Прилепина, неореализм которого не чужд «грехов» уходящего постмодернизма с его презрением к границам естественного, человеческого и нечеловеческого, аморального (№ 11). В 2009-м – о различных уклонах нынешнего литературоведения на примере Гоголя: то в патологию духа и тела (Б. Соколов), то масонскую мистику (М. Вайскопф), то в русо- украинофобию (Д. Быков) (№ 4). Попыткой разобраться в хитросплетениях современной прозы можно назвать статьи П. Моисеева , применяющего академические понятия «первичного» и «вторичного» стилей (Д. Лихачев) к «антикультурному» творчеству Гаррос-Евдокимова, Денежкиной, Шаргунова, «малых» реалистов Геласимова и Гришковца, «стихийного» мифолога А. Иванова (№ 1, 2007). Главный критерий здесь – наличие / отсутствие идеологичности -- вынуждает автора обратиться к возможности существования православной литературы, которое он допускает в творчестве Ю. Вознесенской (№ 6, 2009).

Спорный вопрос об идеологичности прозы побуждает критиков охотнее писать о «неидеологичной» современной поэзии. Особенно об И. Бродском, которому посвятили разнонаправленные, но одинаково въедливые статьи Е. Антипов и Р. Измайлов (№ 5, 2008). И если у Бродского можно отыскать и «генерацию умных фраз», и «библейский текст», как это делают авторы статей, то В. Прищепа отмечает в творчестве сибирского поэта А. Преловского «преобладающее значение… русского и национального фольклора», настолько, что вскоре поэт целиком уходит в переводы (№ 5, 2007). Анализ поэзии, пожалуй, больше других жанров нуждается в литературоведческом аппарате, который так трудно ныне применить к мутировавшей в сторону не-литературы прозе. Может быть, поэтому сейчас в лит. журналах все чаще критика уступает место литературоведению и архивным публикациям. Вот и в СО все больше появляется статей и материалов о писателях прошлого. От Мамина-Сибиряка и Леонова ( Л. Якимова , №№ 2, 10, 2007), Л. Толстого и Лермонтова ( М. Вахидова , № 2, 9-10, 2008), до В. Гроссмана и Шестова ( А. Макушинский , № 6, 2008), Заболоцкого ( Г. Коптева , № 10, 2007, № 7, 2009) и Астафьева ( Г. Шленская , № 6, 2008, № 5, 2009). Постоянны и архивные публикации: дореволюционные рассказы Вс. Иванова (№ 5, 2008), стихи эмигранта-сибиряка Д. Кобякова (№ 8, 2008), известного поэта «русского Харбина» А. Несмелова (№ 1, 2009), «колчаковская» публицистика Г. Вяткина (№ 1, 2009).

Тем не менее, главным остается творчество сибирских классиков 20-30-х гг. – П. Васильева ( З. Мерц , № 9, 2009), С. Маркова ( Л. Кашина , № 1, 2007), И. Ерошина ( Г. Шленская, № 8, 2009), Г. Вяткина (А. Зубарев , № 3, 2007), Г. Гребенщикова ( А. Родионов , № 3, 2009) и В. Зазубрина ( В. Яранцев , №№ 6-7, 11-12, 2009). Только постоянно оглядываясь на это бесценное наследие, можно блюсти в литературе подлинно присущее национальной русской культуре совпадение «Логоса (знания, идеи, духовные первоначала) и Слова», о чем пишет А. Большакова , анализируя творчество постоянного автора СО В. Казакова (№ 6, 2007). Этой задаче, по сути, и служат «Сибирские огни» всем своим содержанием, разделами и рубриками.

Вернуться на главную