Валентина КОРОСТЕЛЁВА
Под сенью Переделкина
К 90-летию Р.Гамзатова

 


Гамзатов. Художник Хизри Асадулаев.

Именитые гости

Март 1992 года. Чуть ли не последняя поездка в Дом творчества после обрушения многого в нашей жизни. Но ещё жив дух общения между писателями - не связанный с делами, должностями, или какими-либо пристрастиями.

После завтрака выходили на улицу под тёплое, такое желанное, солнце. Кругом радостно чирикали воробьи, солнце переливалось на уцелевших сугробах, а стволы сосен, уже окунувшихся в повеселевшее небо, и вовсе напоминали о ласковом лете.

От старого корпуса к новому вела недлинная асфальтированная дорожка, на которой и произошло моё знакомство с Расулом Гамзатовым. Слово за слово, и где-то на второй – третий день мы уже договаривались о посиделках за самоваром, который по счастливой случайности оказался у нас с мужем в просторном номере нового корпуса. Естественно, посиделки требовали новых участников, и они быстро нашлись: Георгий Иванович Куницын, давно и хорошо знакомый Расулу Гамзатовичу, и Тамара Жирмунская, с которой мы были в числе первых участниц литературного клуба «Московитянка», что при ЦДЛ.

И вот мы встречаем именитых гостей. Ещё бы, от одного имени Гамзатова могла и голова закружиться в те поры; о Куницыне тогда ходили легенды, в коих виделось громадное к нему уважение всей мыслящей братии, и не только писателей; у Тамары Жирмунской уже было серьёзное имя в поэтической Москве, и до отъезда по семейным обстоятельствам в Германию она неизменно бывала на моих творческих вечерах с добрым, лаконичным и глубоким словом более опытного в литературе человека.

И вот мы за столом, разливаем по чуть-чуть немудрёное вино, включаем самовар. Слово за слово, и неуверенность первых минут исчезает, и понятно, благодаря кому. Расул Гамзатович закручивает разговор с присущим ему юмором и энергией, чувствуя себя свободно и уж точно среди своих. И где-то уже в середине вечера я очень пожалела, что нет под рукой блокнота, чтобы записывать его искромётные реплики и собственные афоризмы. Поскольку жизнь заставляла меня дружить с журналистикой, то и привычка записывать важное, а тем более остроумное, - была уже в крови. Испросив его разрешения, в следующий раз я уже была «вооружена», хотя и старалась брать ручку не очень заметно для гостей. Но Гамзатов время от времени всё-таки ввёртывал:

- Зачем записываешь обо мне? КГБ всё знает!

И тут же возвращался к насущному на тот момент:

- Горбачёв хотел проветрить страну, а устроил большой сквозняк, и теперь никто не может хотя бы прикрыть двери.

Конечно, какой же разговор среди писателей, если не касается литературы.

В том числе и графомании.

- Одни любят, но не пишут, другие пишут, но не любят, - откинувшись на спинку стула, резюмировал Расул Гамзатович. И, выдержав паузу, ставил точку: -

У нас писателей нет, одни классики.

К слову сказать, известно множество его афоризмов и эпиграмм, иногда дружеских, иногда колючих - в адрес тех, кто с ходу хотел попасть в эти самые классики. Особенно в родном Дагестане, - зная об успехах Гамзатова, надеясь на протекцию знаменитого горца. И две-три меткие строчки порой избавляли его от долгих «задушевных» бесед с претендентами на скорую славу. Тут пускались в ход и юмор, и ирония, - при всей его искренней доброте к человеку. Но поэзия - это святое:

...Я честно дремал под мотивчик унылый
Твоих сочинений, снотворный певец!
Когда же окончится лекция, милый?
Когда же начнется кино наконец?

Или «Юбилейное»:

Организуем юбилей поэту,
Ведь у него чины, награды, званья.
Одна беда: стихов приличных нету
Для юбилейного изданья.

А как обойти «Резолюцию на заявление в литфонд», в короткое время ставшую популярной в нашей среде:

Прошу из соответствующих смет
Подателю помочь деньгами снова.
И нам известно: он плохой поэт,
Но дети литератора плохого
Не знают, что в семье талантов нет,
И просят есть, как дети Льва Толстого.

О многом мы говорили в те несколько встреч. Гамзатову не надо было объяснять свою точку зрения, приводить примеры и доказательства. Одной-двумя фразами он добивался весомого результата. О Георгии Ивановиче Куницыне, известном философе и литературоведе, хитро взглянув на «героя», он сказал:

«Судьба дала ему всё, чтобы стать плохим человеком, но он этим не воспользовался». Памятуя о его известной песне про коня и дорогу, Гамзатова спросили: а сегодня кто виноват - конь или дорога? Он тут же отпарировал: «Всадники без головы». Напомню только, что фразы эти прозвучали на заре перестройки.

В эти же дни была ещё одна моя встреча – с Сильвой Капутикян. Ещё живя в Кирове, в годы литературного ученичества, где-то я прочитала стихотворение «Ушёл... Но знаю всей душою...» Впечатление было очень сильным. Я поняла, что поэзии подвластны самые сложные чувства, какие только могут быть вызваны любовью. Стихотворение не маленькое по размеру, а я люблю более короткие, и сама пишу такие, за редким исключением, но это буквально врезалось в память сразу и навсегда, так что и спустя несколько десятилетий я при случае не упускаю возможности донести его и до других.

Приведу его финал:

.... Когда домой вернёшься поздно,
Ты снова вспомнишь обо мне.
Я стану дымом папиросным,
Я стану звёздами в окне.
Через любые километры
До сердца сердцем дотянусь.
В окно влечу я нежным ветром,
Закроешь – бурею ворвусь.
Есть у любви своя отвага!
Влетев в твой дом, в твой мир, в твой быт,
Смешаю все твои бумаги,
Всю жизнь смешаю, может быть…

Не смеешь ты меня забыть!

И вот впервые вижу её наяву, и здороваюсь, и представляюсь, и благодарю за великолепные стихи, и решаюсь подарить «Литературную Россию» с только что вышедшей подборкой... - но понимаю, что она абсолютно в другом настроении, а точнее, состоянии. И, наверное, не только возраст (уже за семьдесят) был этому причиной. И её, как видно, не обошёл девятый вал игнорирования вчерашних классиков советской литературы...

Но постепенно общество приходит в себя, и, судя по всему, её любимая Армения не только не забыла свою прекрасную во всех отношениях дочь, но и отдаёт должное её таланту и мужеству претерпеть всё.

... Но быстро пролетели две переделкинские недели, ранним мартовским утром Гамзатов вышел, чтобы попрощаться со мной и мужем. На память о встречах он надписал и подарил недавно вышедшую книгу публицистики «Суди меня по кодексу любви». Естественно, и надпись оказалась не банальной: «Мой лозунг во время этой смуты: Да здравствует Валентина. Да здравствует Алексей. Да будет свет!»

 

«Суди меня по кодексу любви»

Уже в электричке я прочитала её первые страницы, параллельно вспоминая наши разговоры о «дне сегодняшнем и дне минувшем». И ещё раз убедилась: нет, Гамзатов отнюдь не относится к тем классикам, что вчера были обласканы прессой и властями, а ныне пребывают в «узаконенном» забвении. Честный, нелицеприятный взгляд на прошлое, в том числе и на себя, зоркое проникновение в проблемы, мужественное поведение в смутное и тревожное время - это то, что не позволяло и в те годы пройти мимо такой личности, не внимать его несуетливому, по-восточному мудрому суждению о мире и о нашем месте в нём. В отличие от тех крикунов, что были горазды судить всех и вся, Гамзатов суд времени начинал с самого себя:

... Не думал, что за всё расплата ждёт:
За суету, за глупые раздоры...
Сам виноват.
Как тяжек жизни гнёт...
Как высоки и благородны горы!

Да, многое минуло для советского классика. Кажется, не осталось званий и наград, коими не был бы отмечен Гамзатов. И за всё это надо было платить - громкими речами, пышными застольями литературных декад и многим другим, в том числе и золотом своей души. Но когда верноподданные почитатели отвернулись от него, когда сменилась власть и в Кремле, и в писательских органах, когда в седую его голову полетели разного рода камушки и камни, - он вышел в бурлящее море вместе со всеми и подставил свои плечи под общую ношу этих трудных дней. Согласитесь, такое не уважать нельзя.

В связи с этим вспоминается, как в пору карабахского противостояния между Арменией и Азербайджаном, когда дело дошло до резни, был организован круглый стол с видными деятелями искусства, который транслировала Москва. Я до сих пор помню, сколько тревоги и смятения было в голосе Гамзатова, в том числе и потому, что его единоверцы мусульмане проявили тогда неслыханную жестокость, в том числе по отношению к детям и женщинам. Кажется, всю силу своей любящей души он хотел направить на то, чтобы люди, а вместе с ними и государства, одумались, закрыли эти страшные страницы истории.

«Нет и не может быть оправдания убийству, какими бы мотивами... оно ни было вызвано. Эту мысль, мой друг, задолго до нас высказал великий гуманист Кастеллио: «Убить человека никогда не означает защитить учение, нет, это означает лишь одно - убить человека», - утверждает он в этой книге. Поэт здесь становится философом, не переставая, однако, оставаться творческой личностью.

«Мне и в голову не могло прийти, что могут найтись люди, способные считать себя смертельно оскорблёнными, если услышат добрые слова о другом народе. Это же абсурд!..»

«Не будь столь сухим, чтобы хрупнуть и сломаться, но и не будь столь мокрым, чтобы тебя выжимали, как тряпку».

«Литературное произведение, если в нём не видно автора, - всё-равно что конь, бегущий по дороге без всадника».

И, конечно же, снова удивляет и радует его юмор, способность сказать о важном афористично и с улыбкой. Вот ответ одному просителю автографа:

Способна быть безвольною рука ведь
И увенчать автографом стихи,
Но ты не заставляй меня лукавить,
Зачем приумножать мои грехи?

А это желательно вывесить чуть ли не в каждом втором нашем доме:

Пить можно всем,
Необходимо только
Знать: где и с кем,
За что, когда и сколько?

И вновь - серьёзный разговор о времени, о себе, о России. И уже сами стихи становятся поступком, стихи, которые невозможно читать без волнения:

Россия, больно мне, не скрою,
Бывает - уроженцу гор,
Когда чернит тебя порою
Разноплеменный оговор...
Хоть вознесла сама на кручи
Ты громовержцев молодых,
Но видят всей планеты тучи
Они на небесах твоих...

Нет, поэт не отвергает слепо все новое, незнакомое, - он лишь призывает не выплёскивать вместе с водой младенца, - то чистое и светлое, что было между народами нашей страны, в том числе и в самые тяжкие, военные, годы.

О том, что значила для Расула Гамзатовича поэзия, - уже понятно. Но не только стихи. К каждому слову даже в разговоре он относился фантастически ответственно. Вот почему брать у него интервью было, ей-богу, таким же фантастически трудным делом, потому что он по многу раз выверял любое слово, искал более точное, потом возвращался к первому варианту, - и так до тех пор, пока не был уверен в достигнутой цели.

Прошло без малого десять лет, и в сентябре 2003 года волею судьбы я участвую в юбилейном вечере легендарного дагестанца в библиотеке имени Ленина, который, как всегда, вдохновенно проводит Валентин Сорокин. Юбиляру 80 лет и, несмотря на понятный, уже не молодецкий, вид, глаза поэта так же внимательны и зорки. Конечно, все мы старались максимально выразить и уважение, и любовь к этому мощному художнику и человеку. И после торжественной части Расул Гамзатович сидел, как всегда, во главе стола, и удивительная магия мудрости и духовной силы исходила от него...

Спустя два месяца его не стало.

Известно, что волей и сердцем Расула Гамзатова положено начало празднику, который не в силах отменить никакая новая эпоха, никакие новые лидеры. Это День Белых журавлей, который обрёл статус Всероссийского Дня Памяти. И знаменитая песня «Журавли» стала символом этого события. На кавказской земле, в Гунибе, есть памятник - и песне этой, и тем, кому она посвящена, и замечательной традиции помнить и беречь наши общие святыни.

Всё это - доказательство того, что путь Гамзатова, сына немногочисленного аварского народа, хотя и был в своё время усыпан розами, - сродни рискованной каменистой горной дороге, которая требует от путника очень многого, невидимого простому глазу. Пережив не намного свой последний юбилей, Поэт оставил нам весомое духовное наследство, и не только в стихах. Вот ещё несколько заповедей, завещанных нам:

«В Дагестане говорят: «Если ты хочешь ослабить какое-нибудь государство, молись, чтобы там было больше начальников и чиновников!»

«Лучшим разрешением национального вопроса мы считаем не поднимать его. Но националистическая наркомания схожа с цепной реакцией. Я уже тревожусь о многоязычном Дагестане, не постигнет ли его это бедствие?» («Как в воду глядел», - говорим мы сегодня).

«Для многих перестройка стала профессией, а не делом жизни. Очередной строчкой характеристики для повышения по службе». (Осталось только слово «перестройка» заменить на сегодняшнее - «реформы»).

Не будем забывать, что благодаря переводам самого Гамзатова многие произведения наших классиков-поэтов стали доступны читателям в Дагестане. Что на его стихи писали песни такие замечательные композиторы, как Раймонд Паулс, Юрий Антонов, Александра Пахмутова, Мурад Кажлаев и другие. Что его творчество высоко ценили Ярослав Смеляков, Александр Фадеев, Самуил Маршак, Корней Чуковский, Михаил Светлов. И нам сам Бог велел делать это.

Поэтом не был я, когда с вершины
Твоё влюблённо имя прошептал.
И песнею с той памятной годины
Оно слывёт, уплыв за перевал.

Изречь немало, сделавшись поэтом,
Напевных слов мне было суждено,
Но не твоё ли имя в мире этом
Есть лучшее, что мной изречено?

 


Переделкино,1992г. - Р.Гамзатов, Г.Куницын, В.Коростелёва.
Эхо Переделкина

Встречи за самоваром оставили в душе такой тёплый и благодатный свет, что зимой того же 1992-го мы встретились на скромной переделкинской даче с Георгием Ивановичем Куницыным, чтобы от души пообщаться, заодно и

сделать с ним интервью или что-то вроде этого. И ум, и сердце подсказывали, что это уникальная личность, в чём мы убедились и на его юбилейном вечере в институте имени Гнесиных, где прозвучало много искренних благодарных слов.

- Почему надо сломать ноги, чтобы назваться настоящим человеком? — по обычаю своему негромко и афористично сказал ещё в те мартовские дни Расул Гамзатов, глядя вслед уходящему Георгию Куницыну. Только что мы снялись на память в преддверии отъезда из Переделкина, и Георгий Иванович направился неторопливо, чуть согнув плечи, будто стыдясь своей внушительной сибирской натуры, - к старому корпусу для новой работы...

Прошло двадцать лет, а память о русском критике и учёном Куницыне, наш неспешный разговор за чаем на холодной в ту пору даче - не тускнеют, как остаются по-прежнему зелёными переделкинские сосны. Даже если он и называл себя стариком, то это был могучий старик. Это он бросил вызов людям, посягнувшим на достоинство ветеранов - преподавателей Литинститута. И я добавлю — на тех, чьи лекции собирали сотни людей, чьи ученики знали, что такое истинный учитель, кто, вместе с именитыми писателями (бывшими студентами) составили славу и гордость этого заведения.
- Есть две важные вещи для человека: жизнь и совесть. Судьба порой требует от нас выбора. Я предпочел второе.

Острый ум, умение влиять на людей убеждением, разносторонние знания, богатейший опыт бывшего фронтовика и современного учёного - подняли Куницына не в столь давние времена к самым политическим небесам, в аппарат ЦК партии. Но как человек науки Куницын не мог не видеть противоречий между словом и делом у тех, кто вёл страну к «новым победам». Не мог не замечать и пропасть между экономикой и идеологией.

За критику Брежнева и Черненко, за работы в области философии и эстетики, ничего общего не имевших с научной схоластикой, за лекции, от которых отваживала конная милиция, - его трижды пытались исключить из партии. В семье, естественно, было мало радости от подобных перипетий в биографии непокорного учёного, но выбор был сделан, может быть, ещё там, на войне, молодым лейтенантом. И как тогда на карту ставилась жизнь, так и позже, когда двадцать лет Куницын был под колпаком цензуры, когда любой день в семье мог стать последним. На что остроумный Георгий Иванович реагировал примерно так: «Дальше Сибири не сошлют, а это моя родина». ( Иркутская область, деревня Куницыно) .

В тяжкие те времена многие, в том числе и чиновники от литературы, и вчерашние друзья-писатели предали «строптивого» критика и философа. Одни спрятались в кусты, другие верноподданно строчили доносы туда, на самый верх. Но были и другие. На прощальной нашей встрече в Переделкине Георгий Иванович вспомнил, что среди немногих других был и Расул Гамзатович, причем даже не скрывал этого. Коснувшись инцидента в Литинституте, мудрый горец заметил: «Ты поспешил... Что делать, время сейчас такое». На что Куницын горячо возразил:

« Тогда я отвергаю и само это время!»

В устах другого это могло бы показаться ненужным максимализмом. Но Куницын право на такой приговор выстрадал всей своей жизнью, и бросил перчатку торгашескому времени.
- Не держит нынешнее поколение удара, не держит - сокрушался Георгий Иванович, ещё теснее сдвигая густые широкие брови. - Да и студенты наши, писатели, - что-то не вижу я в них пока будущей литературы. Может, потому, что не слишком рвутся к знаниям? Думаю, это звено одной цепи: бездуховность большей части общества, писательские войны... Здесь культура, конечно, ни к чему.

Прошло двадцать лет, а что изменилось? Талантливых людей немало, а вот что дальше? На что тратится талант, чему и кому служит, почему его пути не сходятся с дорогой к мастерству? Обо всём этом Куницын думал уже тогда.

И нельзя не вспомнить, что это благодаря Георгию Ивановичу увидели свет фильмы, избежавшие почти неминуемых «чёрных» полок: Это и «Рублёв» Андрея Тарковского, и «Берегись автомобиля» Эльдара Рязанова, и «Крылья» Ларисы Шепитько, и «Председатель» Алексея Салтыкова и другие, составившие славу нашего кинематографа. Всем известна и его помощь таким, не совсем благонадёжным в глазах власти режиссёрам, как Юрий Любимов с его «Таганкой» и Олег Ефремов с «Современником». И это только часть его огромных заслуг перед нашей культурой.

У Куницына, что ни удивительно, была своя социально-экономическая программа, которая и сегодня не устарела. В основе её – принципы русской общины, где при общей земле труд, в отличие от колхозного, не обобществлен и сохраняется частная собственность на дом и подворье с участком. «В развитии России принцип этот не раз играл спасительную роль, - подчеркивал Георгий Иванович. - И, если бы мы сохранили его в тридцатые годы и после, да не отвернулись бы от церкви, — социализму бы не было альтернативы. – И добавил: - Хватит смотреть на Запад. Ещё ни разу он - ни в одной ситуации - не спасал нас ни прямо, ни косвенно».
И снова, потому что шёл своей дорогой, не вторил ни тем, ни этим, - не мог Георгий Иванович весомо публиковаться, делиться богатством интеллекта с теми, кто искренно нуждался в этом. И это во время, когда было разрешено и то, что не имело и минимума здравого смысла, и подобия нравственности. Результаты такой «гласности» нам ещё долго расхлёбывать. А ведь Георгий Иванович не звал к бунту, не подрывал высших авторитетов. Но писателю и учёному, докопавшемуся до своей концепции, необходимо было быть услышанным. А может, именно она, эта программа, была и есть - та самая, спасительная?

Вот с таким человеком с большой буквы познакомил нас тогда в Переделкине Расул Гамзатович. И впрямь: «Скажи, кто твой друг...»

Через четыре года Георгия Ивановича не стало.

Очерк о Куницыне я опубликовала, в том числе и в своей документальной книге «Не случайные встречи», но сами такие события, связанные с Переделкиным, – штучные во всей биографии человека, тем более писателя.

И, наконец, о Тамаре Жирмунской, что вынуждена была уехать с мужем в Германию, где в те годы медицина была не чета нашей. Однако без России не мыслит ни жизни, ни творчества. В эти годы вышли её книги «Библия и русская поэзия», «Ум ищет Божества» - большой и ценный для истории литературы труд. А весной этого года в Москве состоялась презентация её новой серьёзной работы «Нива жизни». Это документальные рассказы о тех, с кем связала поэтессу судьба в те годы, когда поэзия была необходима обществу, как воздух.

Здесь представлены имена Юрия Казакова (о котором, по большому счёту, нынче забыли), Маргариты Агашиной, Бориса Слуцкого, Ильи Эренбурга, Ольги Берггольц, Беллы Ахмадулиной, Арсения Тарковского и других писателей, уже вписавших свою достойную страницу в историю нашей культуры.

Литературный клуб «Московитянка» при ЦДЛ живёт и здравствует, руководит им поэтесса Полина Рожнова.

А мне остаётся закончить сей очерк стихотворением, продиктованным теми самыми днями в Переделкине, которое было в ту пору гораздо большим, чем только местом для работы, хотя и творческой.

В тот день, воссиявший из мрака
Почти к золотым куполам,
Блистали стихи Пастернака,
Созвучные колоколам.

Весну воспевала природа,
А снег уходить не спешил,
И полдня прохладные броды
Ласкали горячечность жил,

И были в тиши разговоры,
И было вино из Баку,
И не было буднего сора
На этом живом берегу.

И нынче, в раздумьях о разном,
Когда и вискам горячо,
Святой переделкинский праздник
Так светится в сердце ещё!

08.08.2013  

Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"
Комментариев:

Вернуться на главную