Многим известны слова поэта послевоенной поры Сергея Наровчатова: «Наше поколение не выдвинуло гениального поэта, но всё вместе оно стало таким».

... Да. Это было всё со мной,
я помню, было.
Тяжёлой пулей разрывной
меня подмыло.
Но на поверхности земной
я здесь упрямо.
Я только не хожу домой.
Прости мне, мама.
Нельзя с бессменного поста
мне отлучиться,
поручена мне высота
всей жизни мира.

Это строки из стихотворения «Обелиск», написанные спустя годы после лихих лет борьбы, - когда уже и сама жизнь, и страна начали постепенно, незаметно меняться, когда надо было искать другие точки опоры, чтобы уберечь отечество от новых испытаний. Но душа, но взгляд то и дело оборачивались туда, где были главные в жизни события, где были самые верные друзья и острейшая любовь к родной земле.

... Друзей увидеть,
                          в гостях побывать
и трудно
              и жадно
                           жить.
Работать — в кузницу,
                                   спать — в кровать.
Слова про любовь сложить.
В этом зареве ветровом
выбор был небольшой.
Но лучше прийти
                           с пустым рукавом,
чем с пустой душой.

Вот так большой поэт может в нескольких словах фактически выразить всё: и смысл жизни, и творческое кредо, и тот принцип поведения, что стал главным во всей судьбе. Последние две строки этого отрывка из стихотворения Михаила Луконина «Приду к тебе» - вообще стали крылатыми, я бы сказала, - золотыми в нашей поэзии. А первая книга его, «Сердцебиение», вышла в 1947году, куда вошли в основном его фронтовых стихи. За плечами был уже не только солидный боевой путь, но и учёба в Литературном институте, где важнейшими стали семинары Ильи Сельвинского. Владимира Луговского, Николая  Асеева.

Поэт Сергей Наровчатов вспоминал также: «...Впечатлительный до страстности, он первым выплеснул из сердца увиденное и пережитое в финских снегах. После долгого перерыва – со времён гражданской! Это оказались первые солдатские стихи о войне. На финском фронте побывали поэты старше и опытнее нас, но война их так не обожгла, как нас – двадцатилетних ребят, сразу попавших в её морозное пекло». Конечно же, ожоги эти давали о себе знать на протяжении всей жизни Михаила, сформировали его жёсткий характер, не поддающийся разным поветриям и тем более литературной моде.

Участник двух войн – Советско-финской и Великой Отечественной, на которую Луконин ушёл со студенческой скамьи в Литинституте, он не отступил ни на шаг от своих принципов и в третьей «войне», не всегда видной и слышной, - когда надо было пробиваться к своему читателю (а поколению поэтов-фронтовиков не сразу поверили, не сразу оценили по большому счёту и полюбили). Если Константина Симонова, Александра Твардовского, Михаила Исаковского судьба быстро подняла на самый верх признания, то Михаил Луконин, Семён Гудзенко, Александр Межиров, Михаил Дудин и другие какое-то время оставались в тени. И это несмотря на то, что каждый из них был по-своему неповторим и ценен: своим талантом, почерком, темпераментом. Прорвал эту незримую стену на Первом Всесоюзном совещании молодых писателей Сергей Наровчатов, с которым Луконина связывала крепкая фронтовая дружба. Он громко и решительно заявил о поэзии своих товарищей, о том, что они заслужили не только словом, но и судьбой, – внимание своего народа, с которым бок о бок воевали с фашистами. За святое право быть услышанными страной они встали в полный рост и победили: с ними стали считаться всерьёз, пошли новые книги, поездки по стране, общественная работа на ниве культуры .

Насколько сильна была память о войне, как выстраивала она умы и души спустя десятилетия, как не давала потерять веру в себя всему обществу, какие новые силы рождала уже в новых поколениях, - говорят не только весомые и зримые победы в восстановлении страны, но и строки поэтов, такие же необходимые для молодёжи, как примеры отцовских воинских подвигов.

... Спал Матросов.
Спал Гастелло в тишине.
На рыбалку Павлов шёл тропой недолгой.
В Сталинграде мать письмо писала мне
и звала меня домой,
манила Волгой...

Луконин отталкивается от того последнего счастливого дня перед войной, чтобы бесчеловечность фашизма выявилась ещё более резко и весомо. Чтобы подчеркнуть, что дороже мира на земле нет ничего.

Шаг за шагом вспоминаем,
день за днём,
взрыв за взрывом,
смерть за смертью,
боль за болью,
год за годом, опалённые огнём,
год за годом, истекающие кровью.

Каждая строка в стихотворении «Напоминание», десять лет спустя после войны, - как скрижаль на страницах истории страны, как заклинание: не допустить новой войны!

Вспоминаем всех героев имена,
все победы называем поимённо.
Помнит вечная кремлёвская стена,
как валились к ней
фашистские знамёнa.

Да, въедливый критик копнёт и там, и тут: мол, и прозаизмы есть, и новизны образов не хватает... Но когда не только строка, но и каждое слово обеспечено золотой валютой судьбы и сердца, - остаётся только преклонить голову перед памятью о фронтовых поэтах, выстоявших и в непростых условиях мирных дней, не скатившихся в повторение сюжетов и образов, изо дня в день искавших свою дорогу к сердцу читателя, своё место в изменявшейся на глазах жизни. И читатель верил им, уважал, любил.

«... он никогда не был приспособленцем. Он даже писал: «Как много желающих быть холуями! И конкурс огромный. И я не пройду!». Он всегда был честен и писал такие произведения, что было удивительно: как же цензура могла такое пропустить?» – вспоминал Владимир Мавродиев, поэт. И ему вторил писатель-фантаст Сергей Синякин: «Все современные поэты – сплошь мальчики. Луконин был человеком с внутренним стержнем! Настоящий мужик! И стихи у него были по-настоящему мужские – какая богатырская мощь, какая энергия от них исходит! Стихи человека, который мог не только сидеть в кабинете и что-то сочинять, но и землю мог пахать! Мужик живет в его стихах. В наше время такой поэзии действительно не хватает». А я добавлю: не хватает не только таких поэтов, но и мужчин – духовно крепких, смелых в отстаивании интересов народа, берущих на себя груз ответственности за всё, что происходит в стране.

Сегодня некоторые «доброжелатели» в пику благодарным словам в адрес поэтов-фронтовиков охотно припоминают, в том числе и в статьях о Михаиле Луконине, пресловутое письмо в «Правду» в конце августа 1973 года, где группа очень уважаемых и любимых народом писателей высказала своё отрицательное отношение к сомнительному, на их взгляд, поведению известнейших людей: Солженицына и Сахарова. И они знали не меньше о проблемах государства, страдали сами или их семьи от всесилия органов, держащих на крючке полстраны, не говоря уже о мытарствах от цензуры. Но они защищали ту родину, за которую воевали, те моральные ценности, которые нынче порой не сыщешь днём с огнём, несмотря на половодье демократии, открытые настежь ворота не только в Европу и явное торжество рынка.

И как тут не вспомнить стихотворение «Коле Отраде», посвящённое поэту, лучшему другу юности, погибшему на Финской войне.

Я бы всем запретил охать,
Губы сжав – живи!
Плакать нельзя!
Не позволю в своем
присутствии плохо
Отзываться о жизни,
за которую гибли друзья.

Конечно, ни Солженицын, ни Сахаров не могли предвидеть, какой гримасой для народа обернётся лик так называемой свободы, когда по заграницам раскатывают отнюдь не те люди, что воевали с фашизмом и поднимали из руин страну; когда «прелести» рынка оставили за бортом достойной материальной жизни б о льшую часть населения страны, в том числе не «серийных» писателей. (Только за последние месяц-два мне, к примеру, пришлось дважды отказаться от приглашений на финальные мероприятия международных литконкурсов, проводимых Европой). Не могли, конечно, всего этого предвидеть и поэты-фронтовики, но они по-прежнему были со своим народом, а не с «адвокатами» и прессой Запада, которая уже тогда начала свою тихую, лукавую и опасную игру по развалу СССР, в чём позднее откровенно признавалась. Поэтому оставим истории этот спор и отдадим должное мужеству и тех, и других, по-своему болевших за Россию. Но и признаем: и Шолохов, и Симонов, и Айтматов, и Бондарев и, конечно же, Луконин в ту непростую пору были снова плечо к плечу с народом, оберегая его от западной анафемы, которая и по сей день продолжает разъедать наше общество.

... Безумная затея нами движет:

чтоб каждую строку прожить собой

и самому еще

                             при этом

                                              выжить.

Несмотря на превратности судьбы (многие были ранены, не у всех удачно сложилась личная или творческая жизнь), эти писатели были счастливы в главном: никакая сила не могла оторвать их от своих, родных читателей, будь то студенты, рабочие, колхозники, опытные военные или только что призванные на службу солдаты. Кстати, в жизненном арсенале Луконина – и работа на знаменитом тогда Сталинградском тракторном заводе.

Положа руку на сердце: многие ли поэты нынче знают такое счастье? Талантов – много, а близких душе простого человека, то бишь собственного народа, – единицы. Постоянная погоня за славой, за вхождение в элитный круг признанных властью, за прижизненное увековечивание себя – лишает человека внутреннего стержня, душевной глубины, творческого света. Всё это было у людей, прошедших огонь и воду войны.

Истомленные травы,

                              замирая от света,

встают, выпрямляя онемевшие ножки,

узнать,

            как проходим мы средь горячего лета,

и аплодируют в крохотные ладошки…

Вот почему не удивительно, что помнят и любят люди тех писателей, что делили с ними и горе, и счастье, что говорили на их языке и, как оказалось, от их имени и сердца. Что показали пример истинного мужества и человеческой дружбы. Что готовы были за их счастье отдать свои молодые, горячие, полные надежд жизни. Слово Сергею Наровчатову: «Знаете, мне вспоминается 10 октября 1941 года. Первый снег упал на Брянщину. Наши шинели на белом поле словно мишени. И немцы бьют по нам прицельно, не спеша, на выбор. Мы, отстреливаясь, отходим от сожжённой деревни к лесу. Наискосок от меня - Луконин. В одну из секунд вижу, как сбоку у него из-под хлястика вырывается кусок сукна. Миша вгорячах не замечает ранения. Несколько позже, в лесу, я перевяжу его. Затем мы на разных фронтах. Он под Сталинградом, я под Ленинградом. Встречаемся мы снова уже на немецкой земле, после штурма Данцига. Он дарит мне фотографию с удивительной надписью: «На земле тех, которые так хотели убить нас ». Остаётся добавить, что в боевой биографии Михаила Кузьмича, порой неотделимой от журналистской, «отметились» и знаменитое Прохоровское поле, и легендарная Сталинградская битва.

Главной удачей в поэзии самого Луконина многие критики считают поэму «Признание в любви», в которой - судьбы отцов и детей, вековая связь человека и природы, породившей и вскормившей его. Одна из главных тем – человеческое достоинство и гордость, иногда мешающая любить и прощать.

Иногда, к сожалению, не так часто, как хотелось бы, Михаил Кузьмич давал волю лирическим чувствам, облечённым в строки.

....Волга, приду
                        и щекой небритой
прижмусь к твоему рукаву.

Волга, слышишь,
в глаза взгляни ты,
Скажи мне: так ли живу?

(«Лето мое началось с полета…»)

Перу писателя принадлежит и книга статей «Товарищ поэзия», в которой читатель найдёт литературные портреты Бориса Корнилова и Владимира Маяковского, Мусы Джалиля и Семёна Гудзенко,   Владимира Луговского и Сергея Чекмарева, близких ему если не по творчеству, то по судьбе.

Михаил Кузьмич очень дорожил недолгими и нечастыми встречами с земляками с Волги, которые не остались перед ним в долгу.

Имя Луконина носит Волгоградский дом литераторов. Установлена мемориальная доска на доме, где он жил. Музей-квартиру лауреата Государственной премии Михаила Кузьмича Луконина всегда могут посетить любители его поэзии. На родине, в Астрахани, учреждена литературная премия его имени и есть улица, носящая фамилию именитого земляка. И есть надежда, что его «строки, опалённые войной», никогда не погаснут в наших сердцах.

... Всё, что свершили, - памятно и свято.
Навеки будут рядом, без конца, -
Могила Неизвестного солдата
И счастье победившего бойца.