О том, что в поездах могут происходить судьбоносные встречи, я знал давно. Первая такая встреча случилась со мной ещё в прежней стране. В те времена, уже достаточно отдалённые, существовал поезд «Чайка». Он шёл из Минска через Вильнюс и Ригу в Таллин. Кажется, время в пути занимало ровно световой день, и спальные места в нём не были предусмотрены. Народ сидел у окошка и глазел на проплывающие мимо деревушки и городки. В Прибалтике всё было камерное, даже столицы. Лично меня больше всего забавляло пересечение границы между Белоруссией и Литвой. Границы внутри Советского Союза были условные, но вот поезд прибывал на первую литовскую станцию, и в вагон входили люди намного выше тех, кто находился в нём. Я на это обращал внимание, видимо, потому, что сам относился к мелкой части человечества. Белорусы вообще-то народ немаленький. Во времена Великого княжества Литовского именно из кривичей набирали воинов в тяжёлую конницу, удар которой не выдерживали даже закованные в броню рыцари. Но эти воины брали, скорее, весом. Чем тяжелее всадник, тем мощнее удар. А здесь, на белорусско-литовской меже, решающее значение имели сантиметры, если хотите – длина. Народ был на целую голову выше. Тут, правда, мне на ум приходит высказывание Наполеона, что, в принципе, рост любого человека можно легко укоротить на голову, но об этом в другой раз. Своим наблюдением о росте литовцев я поделился с Алесем, с которым ехал в Ригу на подведение итогов конкурса публицистов Прибалтики и Белоруссии. Он к моим словам отнёсся скептически, поскольку в нём самом было сто девяносто два сантиметра. - Это по сравнению с тобой, - сказал Алесь. – Нормальные литовцы. Я вздохнул и отправился разыскивать вагон-ресторан. Как и большинство пассажиров, мы с Алесем считали его главным местом в поезде. Я распахнул дверь тамбура и упёрся взглядом в пряжку ремня на джинсах. Пришлось почтительно посторониться. Пряжка проплыла мимо моего носа, и следом за ней появилась точно такая же. А надо сказать, в конце семидесятых годов далеко не все граждане страны Советов ходили в джинсах. Больше того, их было подавляющее меньшинство. На третьей пряжке, возникшей перед моими глазами, я понял, что надо смотреть не вперёд, а вверх. Там, под потолком, я увидел смеющиеся глаза красивой девушки. «Баскетболистки! – наконец сообразил я. – Вчера рижская команда «ТТТ» играла с минским «Горизонтом». Мимо меня продефилировала чуть не вся рижская команда. - В ресторан? – спросил я уже не пряжку ремня, а туго обтянутую джинсами попу. Та вильнула и ничего не ответила. Я помчался к Алесю и доложил ему о баскетболистках. - Рижские? – уточнил он. – Ульяну Семёнову видел? - Не знаю, - не стал я врать. – Они там все под два метра. Ульяна, кстати, была мировая знаменитость, её рост был то ли два ноль пять, то ли два ноль семь. - Я пошёл, - поднялся Алесь. – Если не вернусь, считайте меня коммунистом. В том, что он пойдёт, я нисколько не сомневался. Алесь был экстремал в чистом виде. Ему нравились либо гулливерши, либо малышки, едва достающие ему до пояса. - Не люблю посредственностей, – объяснял он друзьям. Не так давно он пытался отбить у меня подружку, которая едва дотягивала до полутора метров. Пока она держалась, но что будет через месяц-другой, не знал никто. «Пусть идёт к баскетболисткам», – подумал я. Дальше всё развивалось в строгом соответствии с жанром любовного романа. Или бульварного. С поезда Алесь сошёл, деликатно поддерживая под ручку видную голубоглазую особу. Судя по размерам, в команде она была центровая, но только гораздо симпатичнее, чем Ульяна. Разместившись в гостинице «Большая Рига», Алесь рассеянно помахал мне рукой и исчез. Я его не удерживал. Алеся нужно было принимать таким, каков он есть. Я отдувался за двоих в жюри конкурса, с трудом сдерживая натиск превосходящих сил литовцев, латышей и эстонцев. В результате вместо двух премий, на которые мы рассчитывали, нам дали лишь одну. – Кому? – спросил Алесь на заключительном банкете, на который он всё же пришёл. – Мне, - сказал я. – Но это вопреки, а не благодаря. – И ладно, – сказал Алесь. – Мне в другой раз дадут. Он был на удивление покладист. – Назад со мной поедешь? – спросил я. – Или как в прошлом году? В прошлом году конкурс проходил в Таллине, и на обратном пути я потерял Алеся в аэропорту. Отлучился на пару минут в туалет, оставив друга дремлющим на скамье, а когда вернулся – ни его, ни багажа, ни девицы, листавшей журнал мод рядом с ним. Объявился он дней через пять, да и то не собственной персоной, а по телефону. – Откуда? – осведомился я. – Из Москвы, – сказал он. – Из какого района? – Сейчас спрошу. Он с кем-то пообщался накоротке и доложил: – Бирюлёво. У него получилось «Бирулёво». Я тогда о Бирюлёво ещё ничего не знал. – Жена звонила, – сказал я. – Волнуется. – Скажи, скоро буду. Он положил трубку. В этот раз Алесь оказался добропорядочным семьянином. Он действительно уехал со мной на той же «Чайке». Всю дорогу он молча смотрел в окно. Мне его вид не нравился. – О чём думаешь? – спросил я. – Прикидываю, в каком городе будем жить, – тяжело вздохнул Алесь. – Не нравится мне их Рига. - Жить можно где угодно, – хмыкнул я. – Был бы человек хороший. Сколько в ней сантиметров? – Сто девяносто шесть. – А на каблуках? – Плюс десять. Говорит, без каблуков не может ходить, привыкла. Это был тяжёлый случай. Как я уже говорил в самом начале, судьбоносный. Но, к счастью, в земной жизни человек лишь предполагает, располагает в ней кто-то другой. Алесь несколько раз смотался в Ригу, один раз к нему приехала баскетболистка. Она, кстати, была русская, но с латышским акцентом. Я имею в виду не только рост и манеру одеваться. Жить она хотела в Риге. Но в какой-то день в дверь квартиры Алеся позвонили. – Открываю, - рассказал он мне, – а там два бугая ростом с Наташку. «Ещё раз увидим тебя в Риге, – говорит один из них, – убьём. У вас в Минске свои центровые есть, гуляй с ними». – «Таких нет», - отвечаю я. А у самого поджилки трясутся. С виду они чистые бандиты. – Не бандиты, а спортсмены, – поправил я его. – Откуда они узнали, что по утрам ты дома? На работу в журнал мы с Алесем ходили к двум часам, да и то не каждый день. – Следили, – пожал плечами Алесь. Больше он в Ригу не поехал. Благо, в эти же дни ему на улице встретилась высокая вьетнамка, и спокойно пройти мимо он не смог. – Сколько сантиметров? – на всякий случай спросил я. – Сто семьдесят два. – Сам измерял? – У меня глаз алмаз. Откуда, спрашиваю, на полуострове Индокитай высокие вьетнамки? «А я на границе с Китаем родилась», – смеётся она. Но и этот индокитайский роман Алеся продлился недолго. Через какое-то время я уехал из Минска в Москву, и больше на поезде «Чайка» не путешествовал. Не знаю даже, остался ли он после развала СССР. С годами мне всё чаще стало приходить в голову, что все наши встречи остались в прошлом. Ушли наши поезда, уплыли пароходы, и все девушки пропали там, за горизонтом. Но человеку свойственно ошибаться чаще, чем ему хотелось бы. Однажды я вновь отправился в Минск на поезде. Да, самолётом теперь летать дешевле, чем ездить в купе на поезде, но мы упрямы в своих пристрастиях. Этого человека я узнал сразу. Когда-то в Беловежской пуще он был одним из тех, кто ликвидировал СССР. Точнее, подписал соответствующие бумаги. Он тоже узнал меня. Работая в одной из центральных газет, я брал у него интервью. Мы кивнули друг другу. – Сейчас уложу жену спать и пойду в ресторан, – громко, чтобы я слышал, сказал он. – Буду через полчаса. Он подчёркнуто посмотрел на свои наручные часы. Я тоже посмотрел на свои. «Похоже на приглашение, – подумал я. – Сходить, что ли?» – Приходите, – распорядился бывший политик. Кажется, ему нравилась роль вершителя судеб, которая некогда ему выпала. Когда я вошёл в вагон-ресторан, политик уже сидел за столиком. Перед ним стоял графинчик с тёмной жидкостью. «Двести пятьдесят», – прикинул я, заказал в буфете столько же и подсел к его столику. – Из командировки? – спросил политик, наливая из графинчика в две рюмки. – Да нет, в гости, - сказал я. – Уж лет тридцать живу в Москве. – А я на телевидении выступал, – кивнул он. – Скоро забудут, кто страну спасал. Ну, поехали. Он осушил рюмку одним глотком. Я выпил маленькими глотками. Кто-то мне сказал, что именно так нужно пить коньяк. И желательно после еды. Но делиться своими знаниями с политиком я не стал. Ему нужно было выговориться. – Слышали, Алфёров умер? – сказал он. – Хороший учёный, но коммунист. – Да, наш человек, из Витебска, – кивнул я. – Как Шагал. – Шагал – это другое, – махнул он рукой. – К тому же еврей. – Среди коммунистов много евреев, – пожал я плечами. – Например, Карл Маркс. – Маркс?! Политик вытаращил глаза. Они и так у него были навыкате, а сейчас чуть не вылезли из орбит. – Да, его дед был раввином в Бресте, – сказал я. – Потом он перебрался в Трир, где Карл Маркс и родился. Тоже хороший учёный. Очень верно написал, что капитал всегда достаётся не тому, кому надо. – Про Маркса не знал, – наполнил рюмки политик. – Тем более что из Бреста. – Я тоже брестский, – усмехнулся я. – Наши люди везде. Политик покосился на меня, хотел что-то спросить, но передумал. – Давай лучше выпьем, – сказал он. Мы выпили. Я посмотрел на большой лоб политика, переходящий в залысину. А ведь я знал его отца – известного белорусского поэта. В некотором роде он тоже был знаменитостью, попал в анонимную сатирическую поэму «Сказ о Лысой горе». Будучи профоргом Союза писателей, он делил выделенные писателям участки на этой самой горе, и один из соратников его увещевал: «Дели, пта-мать, на совесть, честно, а если станешь мухлевать, по лысой голове как тресну – так и покатишься, пта-мать». Стало быть, с делёжкой у отца были проблемы. А яблоко от яблони, как известно, падает недалеко. Ну, и что он наделил тогда в Беловежской пуще? – По-другому ничего сделать было нельзя, – сказал политик. – Историческая предопределённость. – Понятно, – согласился я. – Сколько ваш отец отсидел в лагерях? – В первый раз восемь лет, во второй семь, – уставился в ночную темень за окном политик. Я подумал, что человеку, отец которого отсидел пятнадцать лет в лагерях, было за что мстить. – А что пили в пуще? – неожиданно для себя спросил я. – Водку, – удивлённо взглянул он на меня. – Коньяк тоже был, но в основном водку. Одни ведь мужики вокруг. «Вот это и плохо, – подумал я. – С женщинами, может, и обошлось бы». – Не обошлось, – строго сказал он. – Ход истории неумолим. Ещё чуть-чуть – и народ вышел бы на улицы. Нам и одной революции хватило, вон сколько народу перебили. Плюс лагеря… – Чем сейчас занимаетесь? – сменил я тему разговора. – Преподаю, – откинулся он на спинку сиденья. – Платят хорошо, ни у кого не одалживаюсь. – Ни о чём не жалеете? – А о чём жалеть? – пожал он плечами. – Союзу всё равно был каюк, мы лишь оформили его развал. Нет, ни о чём не жалею. Почти весь мир объездил. – И на чём лучше перемещаться – на самолете или на поезде? – На поезде, - рассмеялся он. – Сидишь в вагоне-ресторане, разговариваешь. – В Америку на поезде не поедешь. – Это верно, – согласился он. – Зато в Европу можно. Ну, давай ещё по одной. Под мерный перестук колёс мне подумалось, что поезда сопровождают всю мою жизнь. Я родился в маленьком городке, стоявшем на железной дороге, и всегда знал, что можно сесть в поезд и укатить в счастливую жизнь. Судя по довольному виду пассажиров поездов, проходивших через нашу станцию, все они ехали за счастьем. Иногда они выкидывали из окон конфеты детворе, толпившейся на перроне. Подбирать их у нас считалось дурным тоном. Мы знали, что среди счастливых пассажиров всегда найдётся один негодяй, который подбросит ребёнку вместо конфеты пустую обёртку, по-нашему – фантик. Не было ничего позорнее, чем быть застуканным друзьями с таким вот фантиком в руках. Позже мои родители переехали в Краснодарский край, в Хадыженск, и студентом я брал билет на поезд «Минск – Сочи», заваливался на верхнюю полку и смотрел, как леса сменялись подлесками, переходящими в степь, и на следующий день на горизонте появлялись очертания гор, затянутых сизой дымкой. Это и было счастьем – катить в поезде по огромной стране. И вот я еду из одной страны в другую, и гражданин, разливающий из графинчика коньяк, уверяет, что ей, этой великой стране, было суждено развалиться. – Конфеты детям на станции никогда не выкидывали? – спросил я. – Какие конфеты? Его рука с рюмкой замерла у рта. – Ну, какие, «Ласточка» или «Золотой ключик». Мало ли у нас конфет. Хотя детей на станциях я уже давно не видел, выросли. – Не знаю никаких детей. Я сейчас в Польше живу. Политик выпил коньяк, и, как мне показалось, маленькими глотками. «А ведь мы с ним сейчас оба эмигранты, – подумал я. – Один живёт в Польше, другой в Москве. Судьба». – Ну, всё, я пошёл, – сказал политик. – Пока не приду, жена не уснёт. Рад был встрече со старым знакомым. Молодёжь уже не узнаёт, в другой стране родилась. Он поднялся и пошёл по проходу между столиками. «А ведь они в пуще не только водку пили, – подумал я, глядя ему в спину. – Похоже, именно там было решено вывалить под ноги людям огромную кучу фантиков, другими словами – ваучеров. До сих пор ковыряемся в ней». Мерно стучали на стыках колёса вагона. Поезд шёл к своей конечной станции.
|
||||
Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-" |
||||
|
||||