![]() Русской провинции свет : избранные стихотворения / Н. Егорова .— Смоленск : Свиток, 2013 …Свет золотится на лицах, Кто же назвал тебя — сонной, Воскрешающая сила этих строк исполнена такого светлого покоя, такого счастья, что сразу понимаешь — Христос Воскрес! Длится и длится вот уже более тысячи лет главный христианский праздник на Руси, и чтобы увидеть это, «надо только поверить: ты — вечен!» Поэтическая почва Натальи Егоровой укрепляется торжеством православия и утверждается многовековой историей нашего Отечества. Историческая тема в современной русской поэзии разве что Юрию Кузнецову была по плечу… Книгу же Егоровой пронизывает историческая мысль. Как Россия своеобразна в своей истории, так своеобразна и её поэзия. Поэтессе удалось соединить духовное творчество с исторической его основой. Она работает со словом, как археолог на раскопках, осторожно извлекая найденный предмет, оберегая его, очищая, с любовью всматриваясь, и, наконец, передавая всем на обозрение — таково свойство ее терпеливой музы: Купол и крест в златоструйной листве. Родство кровное и духовное в стихах Натальи Егоровой объединяет русский мир со всем сущим в нём. Но как бы не запоздать нам, оглядываясь на других, осознать и оценить самих себя — силу и красоту русского мира. Поэтесса без оглядки, дерзко и уверенно, делает это. Ее поэтический характер обладает русскими широтой и масштабностью: «Но что мне целый мир, коль я сама —/ Вселенная в снегу ночных светил!». Смелость вполне сопрягается с русскими силой и волей. В. И. Вернадский, говоря об истории нашего народа, подчёркивал у д и в и т е л ь н ы е, н е б ы в а л ы е его черты: в них «открывается великое творчество, как и русская литература, совершенно забытое, восстанавливаемое и оживляющееся, как в эпоху Возрождения из земли возвращалось в своих остатках античное зодчество и культура». Творчество Натальи Егоровой и представляется мне вот таким культурным слоем почвы, где лежит её «берестяная грамота». Писать стихи, как древнюю грамоту — редкость, открытие: вдруг предстает перед глазами изумлённого читателя деревня Волоковая, где «тысячу лет простояла над озером весь». Русское тысячелетие — сказание о тысячелетней войне. Литовцы, французы, немцы шли через Волоковую. И тысячу лет сидела у вечного огня, горящего в вечной печи, небывалая древняя старуха, Вечная Матерь, вечная и современная русская крестьянка: И сколько жила ты — войной полыхала равнина, Тысячелетие русской истории встает и в стихотворении о современных дорогобужских мещанах, которые торгуют луком на базаре и «гоняют бешеных собак». Когда-то здесь жил разбойник, который «грабил всех, плывущих в греки, по вольным пастбищам Днепра», а сейчас в захолустном городке такая тишина, что даже воздух засеян «мятой и укропом». Но неожиданное воспоминание о прошлом разверзает трагические глубины бытия, и провинциальный городок с его тихими жителями предстает совсем в другом свете: «Он грабил с пользой: вслед хоромы настырный выстроил купчина. А в казалось бы сугубо личном лирическом стихотворении «Пойдет снегопад. С колокольни зимы позабытой…» вдруг неожиданно и ясно предстает русский характер: «Я свечку зажгу и себя позабуду, и стану/ В снегу у церквушки молиться за всех и за вся». Вот именно, русский человек способен себя позабыть за всех и за вся! И это в данном случае не вселенская отзывчивость, это наконец-то осознание своего, русского мира, за который пришла пора постоять. Такое небывалое состояние русского духа в наше постсоветское время родилось не вдруг, оно долго копилось, отстоялось и вот — проявилось. В стихотворении «Девяносто третий» небывалость эта в сравнении: «Тихо спит Москва убитая, Недолго будет спать богатырская сила народа, алый крест уже горит в небе, напоминая о смерти и воскрешении. Небывалая же — нищая и голодная старуха — ну кто их не видел в наше время! Научились уже и не замечать их, и отбирать последнее, и натравливать полицию на их незащищённую и забывчивую старость. В стихотворении глаз старухи «смотрит косо/ Не в мир, не в ночь, а в глубь себя самой…» Но «цветут под мокрым снегом розы/ На вдовьем поле чёрного платка», и случайный прохожий шепчет: — Слезами вдов дорог скрепляя глину, Это творение останется в русской поэзии навсегда, оно существует как живой свидетель времени и нравов. Оно должно быть в школьной программе. Тесная связь исторического и религиозного звучит эпически значимо и ясно в стихотворениях «Всенощная», «Одигитрия Смоленская», «Нищенка с голубями». Вместе с преданьями древних времён весомо и зримо утверждается русское самосознание в стихах «Сини очи бабушки моей», «Русская тройка с разбегом». «Самовольно добытою призрачной властью К концу стихотворения самоуправство тети Фени приобретает вселенские масштабы: «Сотни звезд слюдяных разбивая в лепешки,/ Заметалась по небу метла». Поистине верно угаданная картинка из наших дней с их бесконечными самоуправством и жаждой власти. В стихотворении «Лампа Гагарина» мальчик Юра Гагарин под немецким о б с т р е л о м играет в землянке с крестьянской керосиновой лампой. Как напоминает это судьбу детей на юго-востоке современной Украины! Но Гагарин у поэтессы сродни былинным русским героям, он, как Святогор, обладает сверхъестественной силой и даже ребенком «В мир выводит из творческой тьмы/ Звёздный космос, плывущий лавиной/ Над фонтаном военной зимы». Звездный космос, по желанию крестьянского мальчика с особой силой вспыхнувший над Россией в военное лихолетье, горит над нашими головами и сейчас: «Все больше созвездий. Все больше неведомых снов./ Все больше над миром горящих огнями миров». Над миром – миры, а не жерла грозящих орудий! Героями русской жизни становятся Ефрем и Исаак Сирины, из вещих сиринов превращающиеся в русских снегирей: «Два снегиря за белою горой/ В сирийском сне над Русью вековой». Говоря о древних святых, поэт думает о нашем времени: «И в драме мировой из года в год/ Совсем другой сюжета поворот». И хотя о современных событиях в Сирии поэтесса не упоминает, стихотворение о духовных поисках и вере неожиданно оказывается остро злободневным. Вместе с тем становится ясно: в наши смутные времена вместе с весной появляются смелые души, которые хотят воскреснуть и думают о бессмертии. И не только в поэзии, но и в жизни. В этом — тоже п р е д у г а д а н н о е у Натальи Егоровой.
Но видит поэт и современность. Современный мегаполис властно входит в поэтическую ткань. В чем-то он противостоит свету русской провинции. Это область разрушения традиции, генов, самих основ бытия, область отчуждения. В стихах появляются и путана, и алкаш, и бомжи, и гаишники, и ворон, кричащий над городской свалкой, скрывающей убитых неизвестно кем жениха и невесту, и русалочка-мутант, живущая в грязных каналах столицы, которой даже матросы бросают крошки с баржи и кричат, боясь задеть её — это явление человеческой любви и сострадания. Но живо и действенно Имя Божье и в смуте, и в отчаянье, и в просьбе о любви. Роковое признание поэтессы: «Я пропала с тобой, не кори меня зря./ Я хотела с тобою пропасть», — рвёт струны сердца. И становится жаль, что «Мужской покоряющей воле/ Неподвластны простые слова». Но человек не знает, что просит у Бога. Потому на просьбу о любви и поэтическом даре следует на первый взгляд неожиданный, в глубине же смысла — единственно возможный ответ Неба: «Белый дом запылал посреди тишины. Все так: дар слова и любви надо заслужить. Трагедия одиночества человека в современном городе у Н. Егоровой написана запредельно жестко, и вместе с тем — в стихах правда жизни, они отражают реальные судьбы тысяч людей. Но и запредельная жесткость перерастает в такое всепрощение — мощное подкрепление любви и счастья — что нельзя не привести одно из ее стихотворений целиком: Никто не позвонит, пока никто не умер. Мне не с кем разделить судьбы обман и горе – Я трубку положу. Я не отвечу миру. Я попрошу: «Звени отбой сильнее, зуммер! Такие же запредельные чувства в стихах: «Гулки, гулки улицы пустые…», «Дай мне руку твою, мне уже не помочь!», «Брошу плащ на диван полусонный…», «Всё меньше их, детей русоволосых…», «Где твои дети?» Мир современного города — предапокалиптический. И современная, увы, мысль о том, что «В новом пространстве свободы/ Прежней не будет любви», заставляет поэта задать жесткий вопрос новому поколению: «Сам ты проснёшься ли прежней/ Тварью — с единой душой?» Современна и беспощадна поэтесса в горском сказании «Ночь», напоминающем пушкинское романсовое и драматическое стихотворение «Чёрная шаль». Но у Егоровой красивая чеченка «Выпьет кубок — под двуликой,/ Смерть несущею звездой» не за любовь, не за трагедию ревности, а «за кривду сечи злой». Героиня этой баллады в чем-то — полная противоположность дошедшей до Берлина старухи, как противоположна священной народной войне жестокая бойня, ведущаяся современными ваххабитами. Красота и сила этого стихотворения-предупреждения делает его классическим. Но опять, задавая справедливые вопросы сегодняшнему времени, поэт с укоризной напоминает будущим поколениям о нашей славной истории: «Будто с первопроходцем апостол Андрей Здесь и гордость, и горечь, и п р о р о ч е с т в о в свете освоения Россией Северного Полюса в окружении кривды сечи злой. В «Отзывах о поэтах» А. А. Блок размышлял: «В стихах каждого поэта девять десятых, может быть, принадлежит не ему, а среде, эпохе, ветру, но одна десятая всё-таки от личности». Читая книгу Егоровой, можно сказать, что народное самосознание плавно перетекает в личное и обратно. В её «Царевне-лягушке» не просто фольклорный образ, а две величины — мужик и царевна, кажется, несовместимы. Но вот спросит он: «Как звать тебя, царевна?» и услышит: «Сказочная Русь». А сказка-быль всё продолжается и длится в стихах «Этим летом я богом была для лягушки, живущей в колодце…», «Сирень», «Гжатск», «Белый бант, коричневое платье…». Всё общее, всё личное и всё — поэзия! Поистине — Бог дышит, где хочет. О правде жизни в поэзии Натальи Егоровой нельзя сказать сухим и беспощадным словом — реализм. Её писания, изображения, её зрение, в котором даже звёзды «древнерусские», прошли через призму истории и ничуть не исказили действительность. Чутьё поэта преломляется во всём богатстве и силе русской жизни, и я назвала бы это состояние более зримым словом, чем реальность — это ЯВЬ. Где «Солнца глаз — горящий мухомор —/ Диктует явь разрушенным просторам». Где поэтесса сама задаёт вопросы земле и небесам и сама отвечает: «Встану на тёмном крыльце посредине скорбей…» Это разговор с живым небом, Мировой Душой, в безбрежной огромности повторяющей человеческую душу. Лирический накал строк предельно силен: «Вся я раскрылась и молча стою пред тобой». Такое одиночество женщины перед космической бездной явлено в русской поэзии, пожалуй, впервые. Это гениальная песнь одиночеству. И все-таки всё возвращается на круги своя: «Снова ты думаешь, сильное Небо, за нас,/ Быть иль не быть нам? — и властно диктуешь своё». Но и на этот апокалиптический вопрос есть у поэтессы твёрдый и уверенный ответ. Мировоззрение поэта не останавливается на внешнем. Недаром же в мирозданье главное для неё «Космос лиц, очерченных страданьем,/ Сожжённых светом, ослеплённых тьмой». «Здесь рукою подать до подводного града! Муза воплощённая под пристальным взглядом песнопевца становится поэзией — живой, истинной, как рисунок ребёнка. Это и даёт силу «Забыться в триедином постиженье/ Родной земли при свете Божества», и задать великому художнику непостижимые вопросы: «Но где нашёл ты синь и охру эту, Наталья Егорова с л ы ш и т «Ропот берёз в рокотании струн,/ Гул вулканов и ангелов птичий язык». Слышит она и кипение слёз по стволам, и голоса поэтов от Пушкина до Кузнецова: «И свистит соловейко, отбившись от рук:/ У берёзовой музы — берёзовый звук!» («Берёзовый венок»). Интонация, ритм, решают здесь всё. А всё о ритме глубоко знал Блок: «Раз ритм налицо, значит творчество художника есть отзвук целого оркестра, то есть отзвук души народной…Знание с в о е г о ритма — для художника самый надёжный щит от хулы и похвалы». «Терпеливая Муза» Натальи Егоровой исполнена тайны, она хранит «свой ребячий секрет» как Божий дар. Поэтесса сама, как в стихотворении, посвящённом Юрию Кузнецову, пролетающий «Над судьбой и сияющим мраком/ Мирозданья неузнанный гость». Когда-то Татьяна Глушкова в критическом запале предрекала Юрию Кузнецову «разом и неординарность зрения поэта, и неизбежный тупик. Тупик философский, тупик духовный, омертвение души, холостой ход мрачного стиха, повторяющегося, не движущегося в однообразно-безвыходном пространстве». (Татьяна Глушкова «Традиция — совесть поэзии»). Но можно ли назвать тупиком осознание одиночества поэта, в таком же запале сказавшего: «Звать меня Кузнецов. Я — один./ Остальные — обман и подделка». Поэт, да и не поэт — всегда один в мирозданье, и не одиноким он оказывается, только «Согревая просторы Отчизны/ Несдающейся песней любви». Это прекрасно осознают и сама Наталья Егорова, и ее поэтические предшественники — герои стихотворений: и Светлана Кузнецова, и «одинокий пророк» Николай Тряпкин пришли в поэзию, «чтоб Песней стать однажды и всерьёз». Потому-то и очевидно Егоровой, что «Сбережённая память откроет» таланты всех помянутых поэтов, и каждый из них «сверкнёт как самородок». Каждый настоящий Поэт всю свою жизнь, все свои духовные и физические силы отдаёт Поэзии. Не потому ли в одном из стихотворений возникает образ поэта, распятого на лире земных страстей: «Руки прикованы к звёздам,/ Ноги прибиты к земле». Это земное, грешное распятие — но и грешный поэт у Натальи Егоровой обладает поистине космическими силой и мощью. «Это — глубже меня, это — дольше земли, Такие стихи хочется расписать на каноны и петь под гусли. Очень скоро стих Натальи Егоровой наполняется силой и мощью Руси уже в мировом плане: «Эту нищую землю никто не спасёт…», «Вселенская церковь», где над заброшенной, нищей догнивающей деревенской церквушкой «Восходят Царства — вечные, святые, Не оставляет поэта и живое, органическое начало русской природы, отчего «Часто-часто бьётся сердце,/ Близко-близко дышит Бог». А ещё есть здесь поэтические народные легенды «Богородица и листопад», «Трапеза», «Угодники», где образы Богородицы и Христа по-есенински сливаются с природой и дышат истинной народностью: «В рощах ветел и берёз/ Весь в цветах и юной зелени —/ Мой Возлюбленный Христос». Природа естественно перетекает в Слово, Мысль, Любовь, Доверье. Сюда же, в природу, врывается древнерусский «Днепр-Словутич» (автор не случайно предлагает древнерусское написание через «о» — ведь так это слово пишется в «Слове о полку Игореве») — повествование лиро-эпическое, я бы сказала, поэма. В книге Натальи Егоровой «Русской провинции свет», совсем недавно удостоенной Всероссийской православной литературной премии им. св. благ. влк. князя Александра Невского Санкт-Петербургской Свято-Троицкой Александро-Невской лавры, столько глубинного смысла истории и современности, старины и новизны, что вместе с поэтом любишь и веришь в духовное возрождение и величие Руси-России. 2014-2015 |