Павел КРЕНЁВ

ГРАНИНА ОСЕНЬ

(Глава из нового романа)

Граня Калинина, статная, красивая девушка восемнадцати лет отроду, ступила на архангельскую землю. Прибыла она с первыми заморозками, когда размазня поздней осени с её дождями и нулевыми температурами, расхристанными дорогами и простудными заболеваниями сменилась первыми холодными ветрами, строгой прохладцей ясных морозных утренников, просвеченных тускловатым свечением розового солнца, висящего над маревным горизонтом. Девушка расхаживала по архангельским дорожкам, и под ногами у неё тонкими стёклышками позванивал ледок, хрупкий и трепетный, словно хрустальные пластинки, вставленные в изысканную раму молодой и нежной северной осени.

Румяные щёчки Грани пылали от тронувшего их лёгкого морозца, а серые глаза широко, с любопытством смотрели на мир. Ей, деревенской девушке, было в городе занимательно все: дорогие деревянные дома купеческой знати города – таких домов её деревня сроду не выстраивала – причудливые резные ставни, деревянные тротуары, необычно огромные, шумные и драчливые голубиные стаи, водяные колонки, лихие извозчики, торговые платяные и пищевые лавки… Обилие карманных воришек, от которых не было отбоя – то, чего никогда не бывало в деревне. Там даже на домах никогда не вешались замки. Казалось бы: заходи любой человек, и бери, чего в доме имеется. Но никто никогда не заходил и ничего не брал без спроса. А тут, отвернись только, и уже чего-нибудь да спёрли.

И ещё удивляло её множество иностранных военных. Их было настолько много, что казалось - они всюду, и от них нет никакого спасения, что они навсегда в этом северном городе.

Тётя её пребывала в тяжёлом состоянии. У неё был туберкулёз и развивался он уже давно: года эдак два. Дыхание старушки было тяжёлым, она сильно страдала и никуда из дома не выходила. Граня все время была рядом с ней. Девушка всерьёз опасалась за её жизнь. Не приведи, Господи, умрёт родной человек, и что же дальше? Работы у неё нет, из комнаты, где она не прописана, придётся съезжать.

Граня много раз слышала, что многие женщины, в особенности красивые, у которых нет мужей и семьи, находят себе богатеньких кавалеров и те содержат их. Живут потом такие женщины довольно-таки безбедно.

Но Гране это не подходит. Она серьёзный, трудолюбивый человек, тем более приехавший из деревни. А сельские девушки особо берегут свою честь для будущего мужа и для создания порядочной семьи. У неё и в мыслях не было чинить какие-то вольности и разврат.

Понимая, что развязка будет совсем скоро, Граня, занимаясь домашними делами, часто-часто подходила к тёте, разглядывала её бледное лицо, наклонялась и слушала, дышит ли она, не ушла ли жизнь из её впалой груди? Разговаривала тётя с трудом, еле разжимала высохшие губы и нелепо, болезненно улыбаясь, шептала что-то малопонятное, невразумительное. Граня лишь изредка понимала смысл её горячего шёпота.

- Выживи, девочка, люблю тебя! – попросила она однажды. Потом ещё что-то шептала, но смысл произнесённых тётушкой слов остался непонятым для Грани. В тот последний момент общения с единственным родным человеком Граня отчётливо, со всем ужасом осознала: тётушка действительно умирает, и её смерть станет для неё настоящей катастрофой, ведь в этом незнакомом городе она останется совсем одна.

А в доме нет ни денег, ни куска хлеба.

Перед смертью она не смогла ничего сказать племяннице. Лежала тихо-тихо на стареньком диванчике, даже не кашляла.

- Должна же она хотя бы кашлять, - размышляла полуживая от усталости Граня, - у неё же все дыхательные пути забиты чахоткой…

Она подкрадывалась к кровати, наклонялась, дыхания не было слышно, но поднесённое к губам зеркальце ритмично слегка запотевало. Тётушка дышала! Граня истово молилась, просила пожалеть Матушку,  помиловать и её, и рабу Божию Аграфену, не бросать их в суровых  испытаниях.

У тётушки уже не было сил кашлять. К вечеру она стала захлёбываться в кровавом дыхании. Уже под самое утро Граня, уставшая, изнемогшая, наконец забылась, уронила голову на краешек дивана.

Ей казалось, что она проспала совсем немного, но проснулась от овладевшего ею ужаса. Прямо во сне Граня вдруг поняла, что любимой тётушки больше нет.

Та лежала с полуоткрытыми, недвижимыми, остекленевшими глазами, устремлёнными в потолок, что-то высматривала там. Может, она искала пропавшие, нереализованные мечты своей затерявшейся в далёких годах молодости и одинокой жизни, разглядывала там розовые отблески растраченной среди людей нежности и доброты, прошедшей мимо любви, обдавшей теплом сердце, но так и не согревшей душу…

Любовь её съела война, и не подавилась проклятая.

Граня вызвала врача, чтобы засвидетельствовать смерть. Долго рыдала на своей кроватке в углу комнаты тёти. Затем плакала на похоронах.

Тётушка из-за болезни не оставила племяннице никаких документов или завещания, дающего право на проживание по её адресу.

Поэтому Граня осталась в городе одна одинёшенька, без прописки, без средств к существованию.

Она сидела на лавочке в городском парке. Морозное солнце холодного дня падало за горизонт. В голове у неё был сумбур от сковавшей её безысходности.

Надо бы возвращаться домой, но это было невозможно: ей не добраться сейчас до родной деревни одной, без напарников. Транспорта нет никакого, да и какой может быть транспорт, если в карманах и в подорожном мешочке гуляет ветер? А идти пешком до дома нужно сто пятьдесят километров. Сейчас, в наступившие морозы, такой путь в одиночку по диким лесам с разгуливающими в них волками, равнозначен лютой смерти.

Оставаться в Архангельске тоже невозможно – ей уже поступало два предупреждения от жилищной конторы об освобождении комнаты. В любой момент могла нагрянуть милиция и выбросить её на улицу вместе с маленьким Граниным скарбом. В Архангельске люто не хватало жилья для нахлынувших со всех сторон беженцев.

Что было делать Гране?

Она сидела в парке на скамейке, на холоде глубокой осени в утлом пальтишке и стареньких, истёртых сапожках с полуоторванными от времени подошвами. Ей было холодно и голодно, и она совершенно не знала, что ей делать дальше?

После тяжёлых, бесплодных раздумий Аграфена решила: ей нужно умереть. Другого выхода она не видела: работы в неработающем городе ей не найти, жить негде, еда кончилась и не предвидится. Нищенкой и побирушкой она не будет никогда. А просто взять и умереть – значит освободить себя и других от её голодных страданий, от ненужных никому хлопот.

Так она решила.  И совершенно голодная, полузамёрзшая, свернулась калачиком и легла бочком на холодную, застывшую от вечернего мороза скамейку. Замерла.

Мимо проходили два архангельских парня. Это были работяги шлюпочного завода, что на реке Кузнечихе.  У них была ночь безделья. Не поступили пиломатериалы для корпусов лодок, и эти производители речных шлюпок проиграли всю ночь в карты. Теперь им хотелось размяться, разогреть молодые кости…

Увидев лежащую на скамейке девицу, придурки эти испытали райские предвкушения.

- Девка, ты чево разлеглась? Пойдём-ко с нами.

Один подошёл к ней и потряс за плечо.

Граня прекрасно понимала, чего они от неё хотят, но в момент желания смерти ей были отвратительны человеческие похоти…

Из последних сил она закричала. Визгливо и громко, словно стервозная бабёнка в момент истерики. Вскочила со скамейки и, растопырив словно кошка, пальцы, бросилась на молодых негодяев. Глаза её были бешеными и переполнены решимости разорвать в клочья любого, кто помешает ей умереть.

Парни отпрянули, отпрыгнули назад и один, насмерть перепуганный бешеной реакцией случайной девки, визгливо проорал:

- Валим отсель, а то глаза выцарапат, дура!

И они попрыгали прочь от опасного места.

А Граня опять разместилась на скамейке, снова свернулась  клубочком. Ей в самом деле некуда было идти.

Через час она совершенно замёрзла, и уже с трудом иногда пошевеливалась. Колени её перестали разгибаться. Она лежала, тряслась в судорожной дрожи и думала:

«Ну, и хорошо, что так… Ну, и слава Богу… Значит, скоро уже все закончится…»

Некий мужчина проходил мимо неё. Он был в шинели иностранного покроя. Подошёл к ней, обездвиженной, окоченевшей. Присел рядом, потрогал лицо и понял, что девушка умирает, сердце её уже не билось, как у живых людей, а еле-еле пошевеливалось в груди в слабых, вялых импульсах. Затухающее сердце.

Он вышел на центральную городскую магистраль – Сергиевский проспект и остановил гарцующий мимо экипаж. Заплатил кучеру деньги и попросил его малость подождать. Затем вернулся к Гране, поднял её со скамейки и на руках перенёс в карету. Там накрыл её специально для таких случаев хранящейся под сиденьем попоной, и они поехали. На краю города подъехали к серому зданию, двухэтажному, малозаметному среди других. Мужчина в шинели выскочил из экипажа, подошёл к входной двери и постучал.

          - Кто там?  - послышалось с другой стороны. Это был женский голос.

         - Это я, Эдвард.

- А, Эдик, заходи

Открылась дверь. На пороге стояла очень толстая женщина и куталась в меховую накидку. Эдвард сказал ей:

- Подожди, Жанетта.

Он вернулся к экипажу, и на руках принёс молоденькую красотку.

- Это кто? – поинтересовалась Жанетта.

- Сам не знаю. Ей надо бы дать хелп. – почти в приказном тоне заявил Эдвард-Эдик. – она была одна в здесь форест… Она хэв гот сириос колд…замёрз она… - и ушёл.

Уже сносно поднаторевшая в английском Жанетта воскликнула:

- А-а-а! Дак все ясно, замёзла, девка! Давай-ко, деушки оттирать надоть красоту етту. Могёт быть, жива она!

На зов прибежали ещё две «деушки», быстро скинули с Грани всю одёжку, и минут десять натирали её тело древесным спиртом. Натирали сильно, упорно, мощными толчками вдавливали в молодое тело огненную жидкость, пока юное сердце не отреагировало на жёсткий массаж. И начало опять постепенно и замедленно, но регулярно и устойчиво прокачивать кровь, вновь заработало!

А Жанетта исподволь любовалась донельзя юным, плотным, совершенным телом красивой поморки, завидовала её свежести, прищёлкивала языком и при всех мечтала:

- Вот бы мне тако тельце хоть на недельку. Я бы всех мужиков приворожила. Все бы передо мной ползали, гадёныши. А то вишь, морды от меня воротят сукины дети. А я ведь така же баба, можа ишше лучшее местами других-то…

Очнулась Граня в публичном доме.

 

Перед ней, лежащей на тахте, сидела какая-то грузная женщина с ухоженными волосами и одутловатым лицом. И била её по щекам. Била не сильно, не с размаху, а как бы так, показушно, вроде бы отрабатывала чьё-то задание. Граня вытянула вперёд правую руку, под эти несильные удары, и они сразу же прекратились.

- А-а, красотка, очухалась? – спросила возбуждённо, можно сказать, даже радостно полная женщина, -  Мы тебя, дорогуша, в чувство приводим. А то ты чиконулась маленько – помирать собралась в таки-то годы.

Говорила она со смешной для нормальных людей опереточной интонацией, с невероятным, совсем не подходящим её внешности дискантным тенором.

- Присаживайся, разговаривать будем с тобой. Рассказывай, как, да чего? Откуль ты, дева? Как в домике любви оказалась?

Говорила она со свойской интонацией бабёнок, которые давно перешли обозначенную приличием черту и теперь занимаются одним и тем же похабным, но доходным делом. При этом добродушно щурилась и подмигивала девушке, как своей заединщице.

- Какой такой дом любви? Где я нахожусь? – слабеньким голосом поинтересовалась Граня.

 - Ты чего, не разобралась ешшо, где находисся? Публичный дом ето, вот что.

У Грани не было сил, чтобы возмутиться или воспротивиться. Она смогла только прошептать:

- Есть я хочу сильно и пить.

- Не заслужила ешшо ентого. Заработашь, тогда и пожрёшь. Зря мы что ли тебя к жизни вертали?

Граня поняла, что здесь ей не жить. Всё тут совсем не то. Надо уйти отсюда, даже, если придётся погибнуть.

Она не представляла, где находится её одежда… С трудом поднялась с кровати и босая, в одной сорочке, сделала шаг к выходу. Неуверенный, короткий шаг. Второго шага ей не удалось сделать. Она пошатнулась, её повело вперёд… С гигантским усилием выпрямилась, затем её сильно закачало, и она упала навзничь, на спину, ударилась затылком о пол.

Толстая женщина, которая в доме терпимости именовалась Жанеттой, (все насельницы публичного дома именовались «красивыми» именами, чтобы клиентов не шокировать простонародными Клавами, Парашами и Нюрками. «Нето у посетителей отбиваются всяки там желания…» - полагала Жанетта) вскрикнула и бросилась к ней. Быстро сдёрнула с крючка полотенце, смочила холодной водой, быстро выжала её и положила полотенце Гране на лоб.

Потом побежала за хозяйкой, Розалией, которая на ту пору была с клиентом, бывшим поручиком, обычно довольно сердитым  и крикливым офицером. Однако же он являлся клиентом постоянным, поэтому не поднял шума, когда у него из-под носа увели его также «постоянную» подругу, а «дело ещё не доделано». Но причина была весьма как важная: умирал какой-то человек, находящийся в заведении и, если бы это произошло, могла бы пострадать сама его подруга.

Граня очнулась, когда ей дали подышать нашатырем, а потом с ложечки покормили манной кашей. Она поела и, совершенно усталая и измученная долгим нервным истощением, крепко уснула.

 

Наутро к ней пришла Розалия.

- Ну, чё, деушка, будёшь у нас роботать? – спросила. У неё был чисто поморский выговор и слов и речи. Землячка, значит. Это Граню немного успокаивало.

- А чё делать-то надо?

- Чё, да чё, не уразумела чёль? С мужиками спать надоть, на прожитьё нам всем копеечку зарабатывать.

Аграфёна глянула на хозяйку взглядом дикарки, которой предложили вместо сырого мяса перловую кашку – недоуменным и возмущённым.

- Да я лучше сдохну,… - Граня в остервенении выплюнула всё, что   было у неё во рту.

- Ну, ты порато не торопись сдыхать-то, дева. Поспешь ешшо подохнуть… - урезонила Розалия. Она внимательно глянула на собеседницу, - ак, ты чево, целочка штели, коли так трепыхаиссе?

Граня притихла и молчала, а Розалия, привыкшая ко всему, многоопытная, бесконечно циничная, рассуждала:

- Все мы были когда-то… тоже трепыхались… а жись научила по-другому. Ничего, не померли. И ты не помрёшь…

Она повздыхала, потом сказала прямо:

- Решай, Аграфена. Я почему к тебе прицепилась и приняла от  англичанишки, который тебя приволок – видна ты девка! На тя мужичок-от попрёт сюды, деньгу хорошу заробишь. Да и нам всем крепка прибавка будёт. Ну, худо ли?

Она маленько помолчала и сказала опять без обиняков:

- Рядить тут долго некогда, дева, решай: или работай как все и копеечку в одну кучку со всеми складывай, а нет, дак вон Бог, а вон порог! Можа, где тебе полегше жись достаничче. Туда и попадай, а у нас тут дармовшинки не быват.

Она поднялась со стульчика и объявила:

- Даю тебе, сладенька, два часочка. Прикинь, чё лучшее тебе. Зайду, но ежели не решишь ничево, штебы тебя уж не было тутогде. Осерчаю, коли не так.

Когда она вышла за порог, Гране нечего было впустую размышлять: обитательниц этого заведения она глубоко презирала. У населения были для них только такие имена: потаскухи, проститутки, да шалавы какие-то и ещё те, которые и произносить-то стыдно среди приличных людей. Девушке, ещё не познавшей любви, омерзительно было и думать о том, чтобы она могла стать с ними в один ряд.

Граня собрала скудные свои вещички, расстелила платок, привезённый из деревни и аккуратно поклала в него весь свой скромный скарб. С этим узелком, в хилом пальтишке из полотняной ткани выскочила на улицу. На её обочине она долго стояла, разглядывала людей, дома, телеги и повозки и не знала, куда пойти? У неё умерла любимая тётушка, ей негде жить, нет ни родни, ни друзей, ни знакомых, ни одной родной души… Работы тоже нет.

Она побродила по городу. Архангельск стал для неё совсем чужим. Куда-то запропастились лица, которые раньше встречала. На улицах как-то замедленно дефилировали одни только иностранные военные. Откуда их столько взялось?

Куда идти, куда спрятаться от безысходности? Как побороть этот разрушающий её холод? Наверное, её убьёт именно он, от него нет спасения. Она вдруг вспомнила опять тот самый парк, в котором чуть не погибла. Вспомнила спасительную идею о смерти. Может, это и есть выход из её тягостной беды? 

Граня пошла в парк. Она села на ту же самую скамейку, куда к ней уже приходила та, которую она и боялась и ждала.

Но смерти долго не было. Вместо неё пришли двое молодых, полуоборванных парней затрапезного вида в драных кепках и долго её насиловали, били и насиловали. Дул холодный ветер конца сентября, стояла чёрная северная безлунная ночь. Граня отбивалась и пыталась кричать, но её избили так, что она не могла двигаться и с трудом шевелила порванными губами. Никто её не услышал.

Стояло безвластие начала интервенции. Полиция бездействовала, и даже вооружённые военные патрули опасались заходить в глубину этого бандитского парка. Поэтому шпана, напавшая на Граню, чувствовала себя безнаказанно.

 

Эдвард русский понимал лучше, чем на нём разговаривал.

- Где тут девушка? Я имель принести хё это место. Где она? Она быль тут.

Пришёл он навестить спасённую им русскую девушку. Она была так плоха, когда он вынужден был её покинуть по срочным служебным делам.

Эдвард Сансет был впечатлительным человеком. Он понимал, что девушка совершала самоубийство, когда он нашёл её в парке на скамейке. Его поразило то, как она решительно и самоотверженно себя вела, делая свой смертельный шаг, как достойно выдержала тяжёлые испытания.

И вот он пришёл к ней туда, где оставил. Но там её не оказалось.

Его знакомые Розалия и Жюльетта понятия не имели, куда могла уйти Аграфена? Обе они сочувствовали Эдварду и разводили руками.

Что ему оставалось делать? Начал он с того, что пошёл туда же, в парк, к той же скамейке. Было бы фантастикой, чтобы она вновь там оказалась, но ему больше некуда было идти.

Когда он приближался из-за деревьев к той же скамейке, со стороны её послышались мужские голоса и сдавленный женский стон. Прислушиваться было некогда, Эдвард ускорил шаг. Увиденное его потрясло.

Происходила явная сцена изнасилования. Один мужчина подмял по себя женщину и бил её. Она, видно что из последних сил сопротивлялась. Лицо её было окровавлено. Парень закрывал ей левой ладонью рот, чтобы не было слышно, как она кричит, а правой все бил её и бил, при этом насиловал.

Другой преступник держал её голые ноги и всё время дёргался из-за сильных их толчков.

Эдвард не любил, когда сильные бьют слабых, ему в детстве самому много доставалось от старших сверстников, когда он то и дело защищал младших сестёр и брата.

Когда он подскакивал к ублюдкам, один из них – тот, который держал жертву за ноги, выхватил нож и сам пытался угрожать им Эдварду. Однако, военный не зря занимался в клубах Англии борьбой джиу-джитсу. Он поднырнул под нож, перехватил его руку и нанёс сокрушительный  хук бандиту в челюсть. Тот рухнул и лежал, не вставая. Тут же Эдвард занялся вторым бандитом, который был настолько занят своим преступным делом, что не заметил поражения напарника. Он стащил его на землю и долго по-простецки, по-мужицки пинал ногами по туловищу, по роже, по чему попало. Безо всякого джиу-джитсу. Забитых до полусмерти подонков Эдвард связал ремнем и свалил в придорожную канаву.

На скамейке он увидел опять ту же Граню, которую однажды уже спас на этом же месте. Сейчас он спас её во второй раз. Не сразу разглядел ее и узнал, но узнал, когда она прильнула к нему, своему спасителю и что-то благодарное стала шептать сквозь разбитые губы. И, когда в её плачущем шёпоте он услышал своё имя. Глаза её, заплывшие от нанесённых травм, едва приоткрывались, но она разглядела его и заплакала, а потом и зарыдала.

Искромсанную, избитую Граню Эдвард принёс туда же, куда и в первый раз – в публичный дом, где его опять встретили старые его знакомки Розалия и Жюльетта. Они опять суетились вокруг лежащей без сознания Аграфены, обрабатывали её раны, сочувствовали ей и ругали. За то, что она «такая непослушница», что «не хотит жить, как все», а все «суётся, куда не следоват», а «все ей жалеют» и «все из-за ей страдают».

После курса лечения Граня осталась там. И жить и работать так, как того требовали обстоятельства. Ей нечего было больше ждать от жизни.

Желанный ею с юности Артемий Разбаков куда-то совсем запропастился. Больше года, как уехал он в Архангельск, не было от него никаких вестей. И это тяготило Аграфену более всего. Неужели позабыл вовсе? А может, нашёл другую зазнобу?  Почему он не разыскал её до сих пор?

И непреодолимо тяжёлым грузом лежало на её сердце то, что не смогла она, не удалось ей сохранить то, что бережно должна хранить для  любимого каждая девушка – свою девичью честь. Пусть и не было в этом её вины, но она не исполнила эту святую обязанность. И это её сильно печалило. Как она посмотрит в глаза своему Артемьюшку? Что ему скажет? И самое главное: что он ответит?

Граня не знала сейчас, что Артемий тоже не может её забыть, что ищет её где только можно… Но как ему найти свою любушку в самом неожиданном месте – в публичном доме? Такой поворот ему и во сне не мог  присниться.

 

Наступала осень 1919 года – тяжёлая для России пора, время решающих военных столкновений, в том числе на Севере России, с войсками стран Антанты. С лета прошлого года интервенты глубоко продвинулись в глубь страны. Конечной их целью было дойти  по водным артериям северных рек до Вологды, чтобы соединиться с белыми войсками Деникина, Врангеля, а также с  нахраписто действующими отрядами восставших чехов. После чего стояла задача совместно с собранными в единый кулак белыми, а также вооружёнными силами интервентов, самостийными формированиями «зелёных» ударить единым фронтом по красным в центральной России и наконец разбить их. Надеждам этим не суждено было сбыться по ряду причин.

Во-первых, в силу глубоких противоречий в рядах антисоветских сил и неспособности их скоординировать и прочно сплотить по сути разновекторные усилия против   красных, все их самостоятельные действия не приводили к единому результату. Антибольшевистский фронт не имел единого руководящего центра. Все фланги этого фронта тянули одеяло на себя, были разрознены, поэтому малоэффективны. Противоборствующие большевикам силы боялись упустить победу из своих рук и не заполучить лавры победителей. Эти и другие организационные ошибки сыграли главную роль в проигрыше, на первый взгляд, мощной силы, выступившей против красных. Все антибольшевистские силы, участвовавшие в походе против красных, ставили перед собой порой иногда прямо противоположные цели и задачи. Одни (например, белогвардейцы) жаждали уничтожения ненавистных им кровных врагов - большевиков. Именно они развязали бессмысленный и бесперспективный, с точки зрения военной, вооружённый поход вверх по северным рекам с целью соединения с другими антисоветскими силами и совместного с ними нападения на советские войска. Эта попытка привела в конечном счёте к проигрышу всей кампании.

Другие (английские и американские интервенты) имели от командования более утилитарные задания, в том числе, и грабительские – вернуть военное имущество, завезённое в Россию их государствами перед войной с Германией, награбить как можно больше российского лесного сырья и других товаров и вывезти его в свои страны. Развязывание войны с большевиками не входило в их планы, тем более, что Соединённые штаты и Англия планировали тесное послевоенное экономическое (тоже грабительское) сотрудничество с большевистской Россией. Что они впоследствии и реализовали. Интервенты не умели и так и не научились воевать против русских, изучая их тактику, подстраиваясь под местные поморские условия, понимая их характер, обычаи и привычки. Они не смогли сломить сопротивление поморов, подавить их силой. Поэтому вынуждены были ретироваться, сдаться их воле и силе духа. И уйти.

Можно сказать, что такой расклад сил никак не способствовал достижению победы напавших на русский Север интервентов и белогвардейцев. Все они были обречены на поражение и взаимную вооружённую борьбу или в тот конкретный исторический момент, или позднее, когда пришла бы пора делить трофеи. Слишком разными были у них подходы и точки зрения, кому они должны были принадлежать – результаты победы на Севере? Кому, какие и сколько?  Они не смогли бы их поделить. Хозяева, пославшие их в Архангельск и Мурманск, просто перестреляли бы друг друга в новой войне. В этом нет никаких сомнений.

Убегая из России, они «подметали» всё, что плохо лежало. Что тут поделаешь, Англия и Америка давно поднаторели в грабеже нашей страны. А тут такой удобный случай… В период нахождения англичан, американцев и французов в Архангельске и Мурманске они старательно и тщательно вывозили в свои страны всё, что можно было вывезти. Всё это время подчищались склады военного имущества, продовольственные и оружейные склады. Из них изымались остатки того, что ещё сохранялось с тех пор, как страны Антанты, желая поддержать своего союзника – Россию в борьбе с общим врагом – Германией, завезли  в Архангельск и Мурманск около пяти миллионов тонн различных грузов. Сейчас, пользуясь всеобщей неразберихой и слабостью ослабленной войной России, Антанта бессовестно разворовывала привезённое ранее имущество и, вместо того, чтобы перезаключить договоры, оформить все, как полагается, тайно увозила его в свои страны. Старые корсарские традиции англосаксов средних веков были подхвачены и развиты новыми «цивилизованными» пиратами века двадцатого.

 

Судьбы созданных интервентами в России публичных домов, так же, как и судьбы их бывших обитателей, совершенно не интересовали убегающих за море интервентов. Они были брошены на произвол судьбы. При приходе красных эти оказавшиеся ненужными «заведения» подверглись чудовищным репрессиям.

Стояло обычное холодное утро второй половины сентября. Интервентов и «белых» прогнали с Севера. Пришедшие «красные» наводили в городе свои порядки. Главные устроители его – красные комиссары выявляли сотрудничавшую с «врагами революции «контру» и немилосердно карали её. У пришедшей ЧК разговор был короток: если через недавно завербованных ею «негласных источников» устанавливалось сотрудничество кого-либо с оккупантами, его немедленно брали и помещали в специально выделенную и обустроенную для этого тюрьму. Там был короткий допрос, целью которого было только одно: выявить факт контакта арестованного с интервентами, белыми или же установленными контрреволюционерами. Если факт контакта подтверждался, никому не было интересно вникать в суть этого контакта, его характер, преследуемые цели и задачи. Как правило, человека отправляли на Мхи, где постоянно дежурила расстрельная команда, которая приводила приговор в исполнение. Места казни жертв любых властей всегда одни и те же для любой власти. Условно говоря, и топор, и плаха всегда одинаковы. Разница только в том, в чьих руках они находятся в конкретный исторический момент.  Разными могут быть только головы, которые кладутся на эти плахи.

Это гиблое место, находящееся на краю города Архангельска, видало за свою историю множество казней. Там, в гибельных рвах закопано множество жертв разных революций, контрреволюций, экспроприаций… Стояли там лбами и затылками к хищным, ненасытным револьверным дулам и рядовые, и генералы, православные и богохульники, люди состоятельные и человеческая рвань… Вся вина их была только в одном – одни имели наглость, другие неосторожность, третьи смелость выступить против власти. За это все они получили право пристально посмотреть в глазок револьверного ствола и секунду подождать, когда из него вылетит свинцовая «птичка» весом в девять грамм.

Ещё одним душегубным «изобретением» красных и белых «революционеров» были обыкновенные деревянные баржи – труженицы мирного времени, на которых в добрые, мирные времена перевозили всякие там сыпучие и несыпучие товары: уголь, сахар, муку, дрова, кирпич, доски… И белые и красные охотно их использовали в качестве приспособлений для массовых казней. Поступил, допустим, в Архангельск вагон с зэками, над которыми висит один и  тот же приговор: пустить всех в расход. Что с ними делать? Расстреливать – хлопотно и шумно, весь город переполошишь. Да и патронов жалко. А есть тихое, несуетное решение всех утопить! Для этого все прибывшие грузятся в баржу, вывозят баржу в открытое Белое море и там её топят….Вместе с людьми… А обречённым на гибель объявляют, что их перевозят, допустим, на Соловки, и все они совершают кратковременную морскую прогулку… До места своей гибели.

 

В холодное утро конца сентября 1919 года всех обитателей дома терпимости, располагавшегося по адресу: набережная реки Кузнечихи, дом 14: в количестве 17 человек погрузили в стоящую на приколе у грузового причала Бакарица тяжёлую деревянную баржу. Сказали, что будут переправлять на Левый берег Двины. Зачем, не сказали. Женщины, с утра не евшие, двигались обречённо, осознавая, что ничего хорошего их не ждёт. Всем им требовалось только одно: хоть какая-то ясность относительно их судьбы. Но никто никакой ясности не вносил. Поэтому над людьми висела тревога.

Баржа была старая, видно, что со дна подгнившая из-за постоянного нахождения в воде, но пока что на воде стояла уверенно, хотя и с чрезмерной осадкой. Раньше скорее всего использовалась для перевозки пищевых отходов, потому как внутри корпуса смрад стоял страшенный. Сверху, на потолке, во всю его длину зияли щели. Сквозь них к полу устремлялись белесые лучи дневного света, светлыми полосами окрашивающие спины и бока толпящихся, прижатых друг к другу людей, отчего весь низ внутренней части баржи напоминал огромное, медленно шевелящееся полосатое животное. Кого-то или чего-то ждали. Женщины начали стонать, и этот стон все усиливался. Наконец прибыла ещё одна партия арестованных – девицы из ещё двух домов терпимости. Похоже, многие знали друг друга, но радости никто не выказывал. Их буквально затолкали внутрь баржи. И они стояли и качались от толчков, следующих со всех сторон, мрачные, угрюмые, с растрёпанными волосами, сдавленные телами других несчастных женщин, в смардном, удушливом аду.

Граня с неимоверным трудом протолкалась в самый угол трюма, села там прямо на пол, потому, как ноги её подгибались и плохо держали усталое тело. Кругом выли женщины, повсюду происходили душераздирающие потасовки. Женщины, ещё вчера отплясывающие в публичных домах похабные и народные танцы, веселящиеся, беззаботно возлежащие в мужских объятиях, сегодня, на этой грязной барже царапали друг другу лица, кусались, выли и пинались, бились локтями, чтобы хотя бы на сантиметры увеличить себе жизненное пространство и сделать глоток воздуха.

Вдруг резко засвистел буксир, к которому была привязана баржа, и дал ход вперёд. Люди дернулись взад и вперёд и наконец замолчали в тревожном ожидании: куда везут их? Зачем они плывут куда-то? Что их ждёт в конце этого непонятного и опасного пути? Ничего хорошего от новой власти они не ждали. Все были уже наслышаны о её коварстве и изуверстве, о её жестокостях. Люди притихли. Единственным, ничтожно малым утешением в их тяжёлой ситуации было только одно: они куда-то движутся. Человек всегда воспринимает движение вперёд, как надежду на перемены, на что-то лучшее.

Как бы то ни было, баржа, скрипя и постанывая деревянным материалом, из которого была когда-то топорно срублена на одном из архангельских лесозаводов: досками, брусками и брёвнами - двигалась против течения Северной Двины.Так, в невыносимом ожидании прошло минут сорок.

И вот нелепое это судно остановилось, видно, что прямо на воде, потому как не было никаких толчков о причальные стенки. Наступила тишина, тревожное молчание, от которого исходила некая угроза. Люди застыли и ждали неизвестно чего. Вдруг среди людской толпы раздался раздирающий души не то визг, не то ор самой высокой тональности. Но даже этот истошный крик не заглушил стука чего-то тяжёлого, колотящегося о борт баржи. Многие поняли его, этот стук, распознали его, и вот вся баржа, все вынужденные обитатели её заорали  обречённо, единым безумным хором. Это был стук топора прорубающий ниже ватерлинии боковую стенку судна. Всем стало совершенно понятно, что баржа без вырубленной бортовой доски долго не продержится на поверхности, начерпает забортной воды и потонет.

Их хотят утопить! Это стало ясно всем. Женщины начали метаться в панике и снова дико вопить. Началась предсмертная вакханалия.

А вода уже поступала, и вот она уже текла по ногам.

Крестьянские люди более приспособлены к выживанию в тяжелых ситуациях. Крестьянская девушка Аграфена Калинина быстрее всех сообразила, что их баржу хотят затопить и погубить всех людей, находящихся на ней. Она растолкала всех, кто ей мешал и поднялась на ноги, огляделась. Надо было найти выход, чтобы покинуть гибнущее судно. По бокам и на днище выхода не было. И не могло быть. Его надо искать только сверху. Там, на потолке имеется люк для спуска в трюм всякого груза. Но он прикрыт какой-то старой парусиной, видно что дырявой. Вот он шанс!

Если встать на какой-нибудь небольшой чурбачок, то Граня, наверное, достанет до того лючка… Только где взять такой чурбачок? Зырк глазами туда, зырк глазами сюда – не видать нигде никакой подставочки… И тут её осенило!

- А ну-ко, подруга, хошь не сдохнуть тута? – толкнула она в бок стоящую рядом молодуху с потухшими глазами.

- А чего делать надоть? - брызнула та глазами, и лицо её засветилось надеждой.

- Раком становись

- Как это? Зачем?

- Ты чего ополоумела? Забыла? Вчерась ишше становилась перед клиентами. Давай быстрей уже, вода приступат.

Та, растолкав  женскую толпу, опустилась на четвереньки и Граня встала ей на спину. Она протянула вверх руку, нашла дыру в гнилом брезенте, просунула в неё два пальца и сильно дёрнула на себя, сорвала  его с люка, затем подняла и откинула наружу сам деревянный люк и сказала: теперь выздымай меня! Она выбралась на палубу. Рядом никого не было. Граня просунула голову и правую руку в люк, опустила руку настолько, чтобы её спасительница смогла за неё зацепиться, и выдернула молодуху наружу, к себе. Теперь обе были на свободе. Они могли уже удирать, спасаться, но снизу на них глядели жадные, умоляющие глаза.

- Повторяйте, как мы сделали, - крикнула она вниз, в люк. И сразу ещё кто-то встал на четвереньки, кто-то начал карабкаться наверх… Они помогли первым двум беглянкам выбраться на палубу. Путь был проторён.

До дикого берега Двины было метров сто пятьдесят.

- Плавать-то умешь? –спросила Граня напарницу.

- Умею, да худо, - ответила та. Они нашли на палубе огрызок доски - теперь напарница не утонет. Она положит руки на доску, будет работать ногами и доплывёт. А для Грани доплыть до берега – совсем не сложно, она родилась и выросла на море, она хорошо плавает.

Когда они были совсем близко от берега, Граня оглянулась. Корпус баржи был погружен в воду уже наполовину. С той стороны доносились приглушённые крики погибающих людей. Вокруг него плавал карбас с двумя людьми, и эти люди громко ругались и размахивали руками. Наверное, они собирали сбежавших  насельниц публичного дома. Но Граню и её напарницу им было уже не догнать, они уплыли слишком далеко.

И ушли от страшного места.

Наш канал на Яндекс-Дзен

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Система Orphus Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную