28 апреля на 88-м году жизни скончался известный русский поэт, белгородец Игорь Андреевич Чернухин. Он был одним из организаторов Белгородского отделения Союза писателей РСФСР в декабре 1964 года. Игорь Андреевич возглавлял областную писательскую организацию в 1970-1972 гг. и 1980-1987 гг. Поэт был удостоен нескольких литературных премий, в том числе «Прохоровское поле».
Анатолий КРЯЖЕНКОВ, член Союза писателей России (г. Алексеевка, Белгородская область) …А ЕСТЬ ПОКОЙ И ВОЛЯ И бегу я, А в этих строках – «тонконогий дождь». Не встречал я прежде такого зримого выразительного образа. Иной раз красноречивая деталь стоит целого стихотворения, «вытягивает» его. Давно это было. Вполне вероятно, стихотворение поразило потому, что тогда, в юности, только начинал осваивать поэтическую грамоту и ее очарование. Не исключается и субъективность восприятия: кому что западает в душу. Но потом Игорь Чернухин не включал это стихотворение ни в один из последующих поэтических сборников. А их вышло целых 20 – в Белгороде, Воронеже, Харькове, Москве. И всякий раз, листая его новую книжку, слегка недоумевал: нет строк со словами «тонконогий дождь». Зато позже в «Теплом снеге» (М., 1982) такую же душевную радость вызвало стихотворение «Над Тихой Сосной – соловьи». Ну, Тихая Сосна – река моего детства, река малой родины. И тут о ней поэтические строки. Да какие! Над Тихой Сосной – соловьи Яркая картина первозданного майского приречья. «И даже пчела осторожно несет над цветком свою тень». Как впечатляюще и поэтически тонко сказано! Какое трепетное ощущение жизни! А вот окончание: Светло от кукушкиных слез, Такое же пронизанное светом поэтическое настроение создает живописная картина, скажем, Шишкина «Рожь» или «Портрет Шишкина» Крамского. Там сочетание красок, и здесь сочетание красок: только словесных - зеленых и белых. А впечатление долго не отпускает тебя, и ты повторяешь: «где белая лошадь застыла одна у берез». Сколько вольного воздуха и душевного простора! Поэт назвал это «веселым царствием дня». Свет и березы – эти образы красной нитью проходят через поэзию Чернухина. Высокое и земное, возвышая нас и наши думы, возвращает к сущему на земле и создает сплав душевного состояния, которое побуждает и к сосредоточенности, и к желанию широко раскрыть руки навстречу жизни. Лев Толстой на склоне лет обмолвился: бесконечность внизу отталкивает и ужасает меня; бесконечность вверху притягивает и утверждает меня». И наши размышления идут в том же русле. Так и листал я сборники Игоря Чернухина в поисках ярких образов. И всякий раз находил. Вот и в книжке «Город надежды» (Белгород, 2006) меня покорила магия строк «В ночь на Ивана Купала» - в раскрепощенном, чисто мужском стихотворении: И твое молодое и легкое тело Вспоминались строки из Овидия, поэтов французской «Плеяды», Гарсиа Лорки, являющиеся для нас образцами любовной лирики. Но в этом же сборнике остановился на фразе: Один мудрец однажды Игорь Чернухин мудрецом называет Пушкина, а имеет в виду его стихотворение «Пора, мой друг, пора!» К фразе «Есть покой и воля» он еще вернется в этом сборнике – в «Уходе». Не дают ему покоя, если скаламбурить, думы о покое. Пушкин написал эти строки в 35 лет. Нам, посмотревшим на белый свет намного больше его, особенно созвучен смысл сказанного: На свете счастья нет, а есть покой и воля. Думалось прежде, что Игорь Чернухин живет в гармонии с миром и с собой. И его поэтический дар выражает согласное состояние души. Во всяком случае такое впечатление производили его первые сборники. Он и сам побуждал: Ты прочти что-то светлое, раннее Кто бы мог предположить в те годы, что на автора столь пронзительно лирических строк в юности обрушилась беда и обернулась многолетней драмой. По надуманному обвинению по политическим мотивам ему дали срок, который он отбывал на рудниках. В те тягостные дни его угнетал не столько изнурительный труд, сколько нелепый приговор, вынесенный, как он полагал до этого, самой справедливой Фемидой. После реабилитации Игорь Чернухин не ожесточился, но вот с годами пришла насущная потребность в покое и воле. Да и ему ли только? Поэт размышлял об этом в сборнике «Город надежды». В «Стансах» он будто бы обретал покой: Все дольше звенят колокольцы, Радуясь «позднему солнцу, красе кучевых облаков… и звоннице белых церквей» - радуясь жизни в этих же «Стансах», он постепенно осознавал: Все ближе звенят колокольцы, Чем больше и глубже размышлял, тем дальше от безоблачного состояния души. Ею все так же владело неуемное таинство творчества. Поэт, как сказано лириками, не позволял душе лениться – она обязана трудиться. И к тому побуждало острое ощущение земного бытия и духовного воспарения, неотступная поэтическая восприимчивость. В чем это таинство поэзии? Как многие лирики, Игорь Чернухин стремился запечатлеть мгновения чувств, у него свои слезы радости и печали: Что я любил… Очень и очень непростое это занятие – в словах поймать оттенки душевного смятения и напряжения. Поэт настойчиво стремился постичь эту высшую математику стихосложения: Сегодня музыка нужна, Во многих стихах Игоря Чернухина встречаются такие строки, в которых неуловимое, зыбкое, пульсирующее состояние души раскрывается по-новому, свежо: «Лишь запах дыма течет, Как грусть с ночных полей»; «Вся эта осень за окном, Когда чего-то жаль до боли». И мы замечаем, сколь богаты, невообразимо разнообразны наши чувства, сколь таинственна натура человеческая. Знания эти не уводят нас к голому эстетству, они углубляют и новым светом освещают наши сердечные склонности. Гуд грачей в тополиных пологах, Покоя нет. Вот лирический герой прикован к постели, но жаждет высокой болезни, с нетерпением ждет «золотых и бессонных ночей». С чего бы эта причуда? Наступает весна, пора новых надежд, обновления. И пора вдохновения: «Как при ней хорошо и легко мне и дышать, и читать, и писать!» Пушкинская пора, когда «руки тянутся к перу, перо к бумаге»… Благословенная пора для поэта. Желанность ее автор подчеркивал выразительными строками, звукописью: «гуд грачей в тополиных пологах» доминирующей буквой «г», «аритмию в четвертом часу» стучащей буквой «т». Наиболее впечатляюще эти свойства поэтического таланта Игоря Чернухина проявились в стихах о Прекрасной Даме. Вовсе не будет натяжкой, если отнесем это к продолжению блоковской традиции. «Ты плачешь, родная, навзрыд». «Тебе разве плохо со мной?» Во многих лирических стихах поэта трепетное обращение к Ней. Кто эта Ты? И лик твой почти католичка, Во всех стихах, посвященных Ей, - печаль разлуки, неизменного расставания, несостоявшейся встречи. Горечь и воздыхания. Это особая страна Игоря Чернухина, пожалуй, заветная. Страна элегического настроения, молитвенного отношения к Ней, как к ангелу, сошедшему с небес: «глядеть в глухую даль и слушать свыше голос сладкий»; «она уже почувствовала Бога и вечность, что так медленно течет»; «падет с небес последний луч привета. И озарит на миг твое лицо». Она многое значила в судьбе лирического героя. С Ее именем он становился чище и сильней, вместе с Ней преодолим духовный кризис, видится смысл жизни, сущность бытия. Она – источник творчества. Покоя все нет: «Увела меня память куда-то, далеко, далеко увела…» Что предстало перед поэтическим взором? «Я вижу сквозь дали пожары»… Он видел половецкое поле, Холкинский монастырь, путь Петра I под Полтаву. История Отечества и былое малой родины слились воедино в беспокойной душе поэта. В поэме «Белгород» он воссоздал широкую панораму строительства крепости на Белой горе. Но самая пронзительная память о годах Великой Отечественной, о горестных и величественных испытаниях, выпавших на долю взрослых и детей, «сердцами сводки слушавших Советского информбюро»: И я, пожалуй, видел всякое, Самое впечатляющее, запавшее в сердце потом отложилось в поэтических картинах о Прохоровском танковом сражении, об освобождении Белгорода. Эмоциональный накал стихотворений обретал эпический смысл, перекликался с былинным противостоянием предков всякому супостату. Вот как виделось сражение под Прохоровкой: Земля здесь дымилась рекою Память неотступно возвращалась к тем годам, когда «до облаков сплошной пожар». Она же не давала покоя возле памятника танкисту, и в душе вызревали чеканные строки о нем: Сурово нахлынувший брови, - Как мы помним, годы за колючей проволокой стали первым и тяжким испытанием поэта на физическую и духовную прочность. А вот в творчестве та пора оказалась одной из последних. Долгое время Игорь Чернухин не прикасался к этой болезненной сердечной ране: «Что теперь о той беде орать, если задыхаешься при этом?». Эту мучительную границу Чернухин переходил исподволь. Возможно, считал вызывающе нескромным выпячивать личную драму. Не исключено, что придерживался мнения Льва Толстого, полагавшего будто память о себе производит бессилие. И только в конце 1990-х он осознал свои зэковские годы как часть социальной трагедии, начал вспоминать «пустынный край, где будут душу рвать на части конвойный окрик и собачий лай». Вполне вероятно, что его духовные возможности созрели для выражения неласковых впечатлений юности. Покоя все нет… Перед глазами вставала камера-одиночка на белгородской улице Чернышевского: «Мне двадцать. Я схожу с ума – Седьмые сутки в одиночке». Затем привиделось жаркое лето 1951 года: Черный камень колю я на щебень, Вспоминался поэту приезд матери, которая «стояла за рабочей зоной одиноким деревом в степи». Стояла и плакала. Когда же ее отгонял суровый конвой, она отходила и снова возвращалась: Не она – Но была у юного зэка отрада – желтая тетрадь, которую заполнял обжигавшими сердце строками: «И, над строчкой замирая, плакал от обид и горечи не раз». Что побудило Игоря Чернухина прервать «обет молчания», что заставило «орать о той беде, если задыхается при этом?» Думается, не только желание излить душу, выговориться о саднящей и жестокой занозе судьбы и поместить пережитое рядом с собой. Он хотел выполнить также долг перед памятью о жертвах произвола и беззакония. Он решил громко спросить: что же произошло? почему личность, человеческая судьба утратили ценность? как понять появление массовых и «неизбежных» жертв истории? с кого спросить? Спросить уже не с кого. Только песок бесшумно осыпается в заброшенные зэковские забои. Ведь о той трагедии поколения потихоньку забывается, молодая поросль ориентирована не на уроки истории, а на рублевый шелест. И мы, попав на пересечение страстей о прибыли, все больше убеждаемся, как честность людей убывает с ростом их состояния. Нет покоя душе… Поэт, переживший личную драму в юности, пережил драму Отечества в зрелые лета. И снова образ матери, как в лагерные годы, вставал перед его глазами, и снова «дрогнет голос печальный у ней»: Не жалей… ни сегодняшней славы, Игорь Чернухин оставался верен завету матери, как велению совести, не сгубить душу, «хранить ее больше жизни». И нет ему покоя – он «выбрал себя, свое сердце, а вовсе не фланг» («Выбор»). Это на политических флангах – левых и правых – «сумятица, зыбь, веет сумраком дурно». Именно там лукавые и суетливые, попирая совесть и душу, «в гении лезут, диктуют искусству законы». Поэт с достоинством утверждал: А сердце мое – «Давно заветная мечтается мне доля…» - вслед за Александром Пушкиным повторял Игорь Чернухин, а вот к тому желанному берегу все не приставал. Это только мечталось, а сердце бунтовало. Разогнанное, разгоряченное жизнью, оно восставало против лицемерных флангов, скорбело о жертвах произвола, преклонялось перед подвигом героев войны. Поэтический характер его одновременно с гражданской твердостью не сторонилось мягкости задушевной лирики. Поэта пленял «тонконогий и частый, ранний дождь на весеннем лугу». «Волосы осенние твои тонко пахнут травами земли», - восхищался он при встрече с желанной. Ему было дано «писать восторженно сонеты всю ночь, не думая о сне». Он тем не менее был взыскателен к своим делам: Все люблю я здесь, на белом свете, Мы ответим на этот вопрос утвердительно. К Игорю Чернухину, старейшине литературного цеха, наставнику многих начинающих стихотворцев Белогорья пишущая братия относилась с благодарным и почтительным чувством. Своим словом – мудрым и проникновенным – он разбудил прекрасное во многих душах. Поэзия Игоря Чернухина вся на солнечной стороне – она осязательна для сердца, полна творческого света, вдохновенного звука и теплоты дыхания. А воля? Воля у поэта была. Вольная воля. Он мудро распоряжался своей судьбой. Такова была его воля – творить восторженно и свободно, «пока гремит в душе разряд последний, дымится на листе строка». |
||||
|
|
||||
|
Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-" | ||||
 |
||||
| Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"
| ||||
| ||||
Помнится по сей день то яркое впечатление, которое произвело на меня стихотворение Игоря Чернухина «Память» в сборнике «Горизонт» (Воронеж, 1965). Особенно четверостишье: