И КРИТИКИ И ЛИТЕРАТУРОВЕДЫ - все топчутся на понятиях: образ, герой литературы. Конечно, чацкие, онегины, печорины, чичиковы, базаровы, арбенины, обломовы, рахметовы, корчагины, мелеховы, арсеньевы, все они, конечно, интересны, что-то выражают и что-то отображают, ну и что? И спасают Россию?
Нет, братья и сестры, спасут Россию не литературные герои, а Господь Бог. И никого кроме. И самый необходимейший для спасения России герой теперешней письменности - это человек, приходящий к Богу.
Это ещё диво дивное, что не перестали люди читать книги. Всё ещё держит нас, писателей, инерция ожидания слова истины от печатного слова.
Слава России!
Меня изумляют и трогают почти до слёз читательские письма. Я был избалован ими в 70-80-е годы. Наивно полагал это естественным: я же всех люблю, я же такой хороший. А всё вдруг оборвалось. У Распутина было много договоров на переводы на Востоке и Западе, все расторгли. Зачем нужны стали врагам России русские писатели, если Россия оккупирована чужебесным нашествием. А ведь мы им помогали: мы с болью писали о гибнущих деревнях, о старухах, о пьянстве, а на Западе нас переводили и  злорадно печатали: вот она, Россия, она пропадёт без нашей демократии. И, воспитав общественное мнение в любви к западным ценностям и обработав начальство страны, которое уже было воспитано в Англии и Штатах, легко заразили Россию измерением жизни на деньги.  Потом всё провалилось в серые дыры неопределённости.
И вот – всплывание интереса к русскому слову. Спасибо либералам – им нечего сказать русским. Вся телевизионная шатия выносит на прилавок экрана пищу нелюбви к России.  «А пипл хавает»! – радостно говорят димы быковы.  А зачем хавать? Зачем смотреть на их рожи? Вот я совсем не смотрю на этот сильно голубой экран, только иногда взглядываю, чтобы убедиться: враги России стали ещё хамоватей. Не смотрю,  и  не глупею от этого, напротив. 
А этот соловьёв, так смешно, так изысканно изображает нейтралитет,  понимает, что год-два, и его смоет в чёрную  дыру забвения. Другие соловьи  придут, ещё позаливистей. Жалко их, этих дроздов, кукушек, трикахамад.
Но все наши расчёты уже у престола Царя Небесного.

«ПЕТРОГРАДСКОЕ ЭХО», № 63, 1918 г. «ЦАРЬ ПУЗАН». Завтра, 9 мая, в зале Тенишевского училища будет поставлена пьеса для детей К.И. Чуковского «Царь Пузан». Все артисты дети. Начало ровно в час. После спектакля танцы и песни. Билет от 2 р. до 10 р. Моховая, 33».
 Подсуетился Корней. Меньше, чем через три месяца царская семья будет расстреляна.

МАМА: ДОЯРКУ выбрали в Верховный Совет, и с ней была встреча. Конечно, интересно. Пошла неодетая. Прямо из-под коровы. Вдруг читают, кого в президиум. Меня? Да, повторили. Меня прямо вытолкали. Отсидела в третьем ряду. Вернулась, семья в сборе. Спрашивают, как она говорила. Ой, говорю, она по бумажке читала. Я бы лучше выступила, по бумажке не умею читать. Спрашивают: «А какая на лицо?» - «Не знаю, только с затылка видела». –  «Как так?» - «Так я в президиуме сидела». Они грохнули хохотать. Мне так стало невперенос, убежала в хлев, обняла корову за шею, наревелась досыта. И никто не пришёл. Вот моя главная обила. Неужели меня так низко ставили, что не верили, что я в президиуме была. Конечно, домашняя работа не в почёт, а крутишься во много раз больше, чем на производстве.
Потом я их старалась оправдать, думаю, смешно им, что с затылка видела.

«ГОРЕ ПОБЕДИТЕЛЯМ» предупреждает Данилевский. Недовольны? Свергаете? Победили? И что? Признайтесь, что всё стало ещё хуже.

ЗАПЕВАЙ, ТОВАРИЩ, песню. Запевай, какую хошь. Про любовь только не надо: больно слово нехорош.  Ты прежде свою волю взвесь пред тем, как двинуться в Кильмезь.  Ты лучше в душу мне не лезь: я все равно гряду в Кильмезь. Был здесь народ ко мне любезен, я стал немножечко «кильмезен». И хоть я был слегка нетрезвен, но для Кильмези был полезен. Живи реальностью, не грезь, мечтай опять попасть в Кильмезь.
Стих из  конверта:  «Чьи подошвы шаркали под окном твоим? Холодно ли, жарко ли было нам в груди? Молодая, глупая, чувства не таи. Ах, давно ли гладил я волосы твои? Я стоял над озером – видно далеко. Почему другому ты изменила мне? И твои манеры  отдала другим. Купим мы фанеры и дальше улетим».

СТАРИК: «Я ведь старуху похоронил. Два месяца назад. Пятьдесят два года прожили». – «А с кем остался?» - «Один живу. Так-то дети есть». – «А как питаешься? Сам стряпаешь?» - «Ой, ничего пока не знаю. Глаза ещё не просохли».

МОЛОДОЙ УЧЁНЫЙ: Может быть, люди – это материя в процессе эволюции?  - Да нет же никакой эволюции. – Но как же, а энергия движения?

РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО 1999-го. Великорецкое. Написал рассказ «Зимние ступени» о Великорецком, а нынче ступеней нет. Ехал к источнику как суворовский солдат в Альпах. Темно. У источника никого.
Днём Саша Черных натопил баню. Он её ругает, но баня у него это баня. Ещё, по пояс в снегу, он сбродил за пихтовым веником. В добавление к берёзовому. В сугроб я, может быть, и не осмелился бы нырять, но Саша так поддал, что пАром дверь не только вышибло, но и с петель сорвало, а меня вынесло. Очнулся под солнечным туманом в снежной перине.
А в Москве, в Никольском 31-го декабря сосед Сашка топил баню. Тоже мастак. Тоже я раздухарился и вышел на снег. Но не снег, наст, до того шли дожди, а к Новому году подмёрзло, подтянуло. Покорствуя русскому обычаю создавать контрасты, лёг на снег. Но это был наст, будто на наждак лёг. Ещё и на спину перевернулся. Подо мной таяло.  Вернулся в баню, окатился. Батюшки, весь я в красных нитях царапин. 
Но здесь баня не главное. Богослужение. Долгое, но быстрое. Вчера читали Покаянный канон, Акафист. Последний день поста. Вечер. Сочельник. Нет, звезды не видно. Но она же есть.
Сейчас я один, ещё днём всех проводил. Топил печь, ходил за водой. Ещё украшал божничку. Читал Правило ко причащению. Имени монаха, который в Лавре, в Предтеченском надвратном храме, назначил мне читать Покаянный канон, не помню.
Четыре места на белом свете, где живёт моя душа и какие всегда крещу, читая вечерние молитвы: Лавра, преподавательская келья, Никольское, Великорецкое, Кильмезь. Конечно, московская квартира. В Вятке (кирове) тяжело: мать страдает по милости младшей дочери, но ни к кому уходить не хочет. А когда-то и в Вятке работал. В Фалёнках. Да только всегда  то наскоком, то урывками. Кабинета у меня не бывало. Разве что редакторский с секретаршей при дверях. Так там не поработаешь.
Тихо. Свечка потрескивает, ровно сгорает. Так тихо, что лягу спать пораньше. И где тот Киров, и где та Москва? Тут даже Юрья, райцентр, так далеко, что кажется, и Юрьи-то нет. А только этот дом, тёплая печь, огонёчек у икон. И ожидание завтрашнего, даст Бог, причастия.

ПИСАТЬ О СВЯЩЕННОМ, святом, почти невозможно, и вот почему: един Бог без греха. Я грешный, я чувствую, знаю из книг, какой должна быть духовная жизнь настоящего православного, но далеко до неё не дотягиваю. А пишу. Что-то же от этого в моих писульках хромает.
Шёл в Троицкий храм молиться, а вижу как тэвешники тянут провода, кабели, ставят свет, как ходят по амвону тётки в брюках. Они-то и вовсе без тени благоговения. Но их благословили  делать передачу о Пасхе в Троицком храме у раки преподобного Сергия. И кто-то увидит передачу, и позавидует нам, тут стоящим. А я не молюсь, а сетую на этих тёток.

ПИСАТЕЛЬСКАЯ БОЛЕЗНЬ.  - Старичок, прочёл твою  повестушку, прочёл. Сказать честно? Не обидишься? Хорошо, но боли нет. Нет боли!  Значит, нет литературы. У меня это главный показатель – боль! Читаю:  нет боли, отбрасываю. Не обижайся, ты не один такой. Вот и Чехова взять – сын умер, ведь это какая тема! Это ж пол-жизни уходит, конец света! А он с юмором, ну, что это? Идёт к лошади, рассказывает. Смешно? Стыдно! Ты согласен? – Так вещал прозаик Семён другу прозаику Евгению. – Согласен?
- Не знаю. То Чехов. Ему можно, - отвечал  Евгений.
- Тогда этих возьми, ильфо-петровых: жена ушла, он мясо ночью жрёт, смешно? Какая тут боль? – вопрошал Семён.
- Но его же секут, ему же больно.
- Старичок, боль-то в том, что жена ушла к Птибурдукову! А нам смешно.
Это же какая тема! Невспаханное поле – уход жены, это тебе не «шитьё с невынутой иголкой».
-  Но как - ушла жена, в квартире пусто, одиноко.  Плачет даже втихомолку, - оправдывал предшественников Евгений.
- То есть тебя эта тема цепляет? Вот и возьмись, вот и опиши!
- Не смогу.  От меня жена не уходила.
- Ты сказал: уехала.
- В командировку.
-  Командировка?  А я думал… Надолго?  Представь, что ушла совсем. Проникнись! Это же читателей за уши не оттащить - уход жены от мужа, нетленкой пахнет, а я  буду с другого конца разрабатывать – уход мужа от жены. То есть  я ушёл от неё. У тебя буду жить.  Вместе будем осваивать пласты  проблемы.  Ячейки общества гибнут, а мы молчим. Вся надежда на тебя и меня. У тебя боль – жена ушла, а у моей жены боль – муж ушёл. Боль на боль – это какие же искры можно из этого высечь. Одна боль – правда жизни, две боли – бестселлер. Но чтоб никакого юмора, никаких нестиранных рубашек, недожаренных котлет. Да и зачем их жарить,  я сосисок принёс.  Боль до глобальности! Через наши страдания к всеобщему счастью. Пэр аспера ад астра. Латынь!  Начинаем страдать.  У меня  с собой. – Семён встряхнул портфель, в котором призывно зазвякало. – Слышишь?
Утром они встали поздно. Пили воду, ею же мочили головы.
- Чувствуешь, какая боль? – кричал Семён.
- Ещё бы! – отвечал Евгений.
- Усилим! На звонки не отвечай! Их и не будет, я провод оборвал.  Все они, «бабы - трясогузки и канальи». Это Маяковский. Будем без них. Одиночество индивидиумов ведёт к отторжению от коллектива, но для его же спасения. Запиши. Потом поймут, потом оценят. У нас не осталось там здоровье поправить?  Да чего ты стаканы моешь, чего их мыть? Надо облик терять, это же боль! И не умывайся. Страдай! Душа уже страдает, пусть и тело  прочувствует. Надо вообще одичать. На пол кирпичей натаскаем, спать на них. И чтоб окурки бросать. Под голову полено. Нет полена? Нет? Старичок, да как же ты без полена живёшь?
Ещё через  сутки Семён, сидя на полу, командовал:
- Пора описывать страдания! Не надо бумаги, пиши на обоях!
- Рука трясётся.
- Молодец, Жека, прекрасная деталь! Диктую: «Измученные, страдающие, они  не могли даже удержать в руках карандаш. Вот что наделала прекрасная половина человеков».  Запомни на потом. Сейчас попробую встать и пойдём  похмеляться. – Взялся за голову: - Какая боль, какая боль! Аргентина – Ямайка, уже шесть - ноль.
Выползли на площадку. Навстречу им кинулись рыдающие жёны. А за ними стоял милиционер. Они вызвали его, потому что боялись входить в квартиру. Когда они объяснили, что это была не выпивка, а погружение в тему, милиционер им позавидовал.
- То есть это значит, что так просто стать писателем? Наливай да пей? Так, что ли? Так я так тоже смогу.
Милиционер ушёл. За Семёна и Евгения взялись жёны. Вот тут-то началась боль.

ВЯТСКИЕ ВО МНЕ гены, счастье на свете есть. Хочется, как Диогену, в бочку скорее залезть.  Какое счастье – молодость прошла. О, сколько зла она мне принесла.
Пуще топайте, ботиночки, не я вас покупал, тятька в Кирове у жулика чистёхонько украл.  Не женитеся, ребята, не валяйте дурака:  если что, бери с коровой, чтоб не жить без молока. Меня мамонька родила утром рано на мосту. Меня иньем прихватило, то и маленьким расту. Мы не здешние ребята, из села не этого, у нас дома-то гуляют веселее этого. Не от радости поются песенки весёлыя, они поются  от тоски, от тоски тяжёлыя. У меня матаня есть, она селяночки не ест. Для неё все мужики распоследни дураки.
Любите только черноглазых, блондинок вам не обмануть, они упрямы невозможно, проводят вас в последний путь.

«ВОТ НАСТАНЕТ осеннее утро, будет дождик слегка моросить. Ты услышишь протяжное пенье, когда будут меня хоронить. Из друзей моих верных наверно уж никто не придёт провожать. Лишь одна ты, моя дорогая, будешь слёзно над гробом рыдать, и в последний ты раз поцелуешь, когда крышкой закроют меня. И уста мои больше не скажут, что прощай, дорогая моя».
Стихи Аркаши:  «Прощай, друзья, я умираю, бросаю жизнь в загробный свет, а вам на память оставляю горячий пламенный привет. Курите вы табак покрепче, и водка чтоб была всегда. Любите девушек хороших  и будьте счастливы, как я».

ЕВРЕИ КАК БУДТО мстят миру за свои беды, в которые постоянно вляпываются по своей вине. Есть же правило: в своих несчастьях человек виноват прежде всего сам. И в других он видит недостатки, которыми страдает сам, но не признаётся.

ОТ КОГО-ТО СЛЫШАЛ: Странник подавал записку о поминовении, но за каждое имя просили пятьдесят левов. Таких денег у него не было. Не приняли. Он ушёл. Его встретила Божия Матерь. «Вернись и напиши тысячу имён». Он вернулся, написал и за каждое имя уплатил.

ВРАГ РОССИИ: «Какая демократия, кого смешить? Наша великая победа над Россией в том, что мы создали административно-жвачную систему. Её не прошибёт никакой герой, она вызывает возмущение, ею недовольны, но чем заменить? Социализм легко сдался, коммунизм – болтовня. Монархия? Её надо заслужить. Но и тут мы всё пережуём. Чем хороша жвачка, она создаёт видимость насыщения.
Хотим быть не только умными, но  и мудрыми  и премудрыми. Путь к этому один – путь к Богу. Иметь ум, мечтающий о мудрости, значит, иметь разум подобный пустому облаку, носимому ветром тщеславия.

ЕСЛИ УЧИТЕЛЯ школы воцерковлены, то дело сделано. Вспомним, сколько систем образования диктовал Запад: Песталоцци, ланкастерская, рыцарская, Фребель владел умами, другие. Но что же всех их с лёгкостью побеждал сельский дьячок, научающий прежде всего страху Божию?

ГОВОРИЛА С ВЕЩАМИ и вообще со всем окружающим, как с живым: «Была в огороде, грядка требует: или удобрения дай или дай отдохнуть, а то  не рожу. И яблоня нынче гулят». Всё у неё живое: «Кружка упала, разбилась. Да она сама, никто не ронял, Что ж с ней так поступали – не мыли, вся в жиру, грязная. Решила: стыдно грязнулей жить, лучше помереть. На край да и на пол». «Селёдки поела, да, видно, перелишила, теперь печень сердится». Комару: «Оди-ин, оди-ин! Не ври, не один ты».

В ВАГОНЕ ПОЮТ парни: «Ты моей маме соври, соври, о том, что я в Афгане,  ей не говори!»

СТОЛЯР ДЕЛАЕТ полки, стеллажи. Сделает, пошатает, довольный: «Вешаться можно!» Сделает табуретку или стол, ударит кулаком: «Стоит как слон».  Притешет планочку, прибьёт, полюбуется, довольный: «Как у Аннушки!»

РУССКИЙ ЛЕС. В 18-м году Декрет о лесопользовании, а уже в 22-м о продаже леса на валюту. Страшный 60-й, Постановление  о соединении лесхозов и леспромхозов, то есть о подчинении лесхозов леспромхозам. Вот тут-то и пошла гибель леса окончательная. А в войну негласные распоряжения разрешали рубить лес даже в природоохранной зоне, по берегам рек. Оно легче для сплава и быстрее, но губительнее для земли, для обмельчания рек. Эти времена хорошо помню. Очень отец переживал. Он жалел лес и мог проводить в нём только санитарные рубки, а промышленные тяжко переносил.
60-е, 70-е страшны лозунгом Хрущёва. Был ленинский лозунг: «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация». А Никита добавил: плюс химизация». И такая пошла отрава на леса и поля, и реки, и на наше здоровье. В небе было больше самолётов  химической авиации, чем жаворонков. Так и называлось: химическая авиация. А страшное дело – мелиорация – осушение болот под видом расширения пахотных земель.  Мелиораторы, кстати, не подчинялись местным властям. А снос, уничтожение кладбищ, опять же якобы для расширения пашни. И, самое убийственное, снос  «неперспективных деревень», а потом и вовсе присвоение им клички поселений. Милые русские люди, да как мы, всё это перенесшие, не перенесём пустяков санкций? Плёвое дело – подтянуть пояса.

ЧТО ВЕЧНОСТЬ канула в Лету, что Лета в вечности растворилась, всё слова, всё красивости. Но вот у Державина «седая вечность» - это сказано.

- ОЙ, ПОЯСНИЦУ ТАК КРУТИТ, ой. Доктор говорит: пропишу змеиного яду. Я говорю: «Не надо. Домой пойду, там скажу тёще, пусть укусит. Та же змея».

НЕСКОЛЬКО РАЗ бывало чувство, что умру. После Крестного хода, после причастий, после усталостей. Сон, забытьё. Не хочется возвращаться в э т у жизнь. Молитва звучит во мне: «Готово сердце мое, Боже, готово сердце мое. Воспою и пою во славе моей». Первый раз услышал её в Кильмези в 1998, приехав после долгого перерыва. Служили в здании бывшего народного суда, а до этого тут была школа, ШКРМ, то есть школа рабоче-крестьянской молодёжи, тут я учился в пятом классе. Это? Это 1952 год, ещё Сталин жил. И из армии, был в отпуске, родители уже жили в Фалёнках, но я все равно вырвался в Кильмезь (самолёты летали). И в вузе учился, каждое лето бывал. Потом, потом жили очень трудно, потом много ездил по миру, всяким начальником был, но родина была во мне непрестанно. И слёзы меня на этой службе  осенью 98-го прошибли, такие сладостные. И причастился. И, конечно, всегда молился был похороненным на родине.

УХАЖИВАЯ ЗА ЖЕНЩИНОЙ, бьёт на жалость: «Меня в детстве недотетешкали, меня корова бодала».

- КОМАР, ОН живность, а не зверь. Он лезет только через дверь. Своею мощною рукой окно открой, а дверь закрой. – Да со своим ли ты умом: комар проникнет и окном.

ПЕЧНИК: Я НЕ БЕЗПЕЧНЫЙ, я печный, печь - кормилица

ПУШКИН О ВТОРОМ томе «Истории русского народа» Полевого: «Поймите же и то, что Россия никогда ничего не имела общего с Европой, что история её требует другой мысли, другой формулы».

- ПИСАТЬ МНОГО не надо: жив, здоров, пришлите денег для поддержки штанов, спадают от худобы. И за столом  много не говори: встал со стаканом: ну, давай – за тя, за мя, за них!

ПРОТЕСТАНТЫ ВЫБИРАЛИ религию удобную, умом выбирали, а мы обрели спасительную сердцем.
Спасение меж страхом и надеждой. Страшимся, что по грехам своим погибнем, но надеемся на милость Божию.
Мы любим Бога: Он отец, и мы Его боимся: Он – Бог.
Бога боюсь – никого не боюсь, а Бога не боюсь, всего и всех боюсь.
Строгость к себе, внимание к другим.
Хомяков и Чаадаев так спорили, что прибегали лакеи, думали – господа дерутся. А эти лакеи кто? Ходили в церковь, держали посты?

НА ОДНОЙ СКАМЬЕ в Афинах сидели будущие: Василий Великий (Василиус Мегасиус), Григорий Богослов (Григориус Теологиус) и Юлиан Отступник. Все учились на хорошо и отлично. У Ленина-Сталина по Закону Божию сплошь пятёрки.

СНЫ: СТРУЖКА железная в целлофане проснулась, раскручивается. Кто-то: «Ой, надо «скорую»! Подошла, ощущаю, к пяткам очень горячая кровь.
- Сны бывают годовые, полугодовые, недельные. А праздничный сон до обеда. «Ляжешь спать до обеда, увидишь во сне бабку и деда».
Много снов, в которых знакомые,  уже умершие, зовут куда-то. С собой. Но мне постоянно некогда.
Хороший, думаю, сон: мама сидит на берегу, а я подхожу и начинаю раздеваться, чтобы окунуться.
С маленьким перерывом в три дня видел во сне и Солоухина и Астафьева. Солоухин был в очень потрёпанном сером пальто. Небрит, прикасались друг ко другу щеками, я ощутил жесткую щетину. Ушёл он вниз по широкой лестнице. О чём говорили, не помню.
Астафьева встретил на какой-то платформе, он с кем-то зашёл в станционный буфет. Потом  ищу его. Проводнику: «Сколько ещё поезд будет стоять?» - «Да минут пятнадцать».  - «Тут едет писатель?» - «Да». Иду в вагон. Плацкартный. Очень тесно, очень плохо освещено. Так и не увидел больше.
Баба Настя: - «Покойники до году слышат. Муж во сне пришёл, говорит: «Я слышу, вы тут ругаетесь?»  А Бориса, сына, видела весёлого. Во сне плясал». – «Ничего не просил?» - «Нет. Весёлый».

СДЕЛАЛ ЗАВАЛИНКУ. Сразу стали её разрывать курицы. Петух подолгу стоял, будто их охраняя. Но видно, что думал о чём-то своём, не о них. Кошка лежала на песочке. И щенок грелся. Так им всем тут нравилось. А я завалинку делал для тепла, чтоб зимой снизу не промерзало.

- НИЧЕГО НЕ ЧИТАЮТ? – Ничего. – Это хорошо. Значит, не читают не только хорошее, но и плохое.

КОНФЕРАНС ПЯТИДЕСЯТЫХ, знамениты Бен Бенцианов и Борис Брунов:  «Дядя Сэм и дядя Смит поспешили, что Иван не лыком шит, позабыли». Далее Иван давал им «по мордАм и по зубам», далее следовала мораль финала: «Дядя Сэм уже совсем, ну и Смит уже смердит».

- ОН ЕЁ ЖАЛЕЛ, с вилочки кормил. Конфетку развернёт и подаст. А она с другим плелась.

У МИНИСТЕРСТВА ЗДРАВООХРАНЕНИЯ договор с министерством торговли: внушать полезность для здоровья тех продуктов, которые надо продать, так как лучших нет. Неужели же лучше маргарин, чем сливочное масло? А вот, доказывали. Ещё был какой-то маргуселин. Тоже хвалили в журнале «Здоровье».

НАЧИТАННЫЙ В БИБЛИИ, гордится: «Мне хватает храма в душе, нам же сказано: «Божий храм – это вы». Так что я сам хожу как храм». Считает, что это очень остроумно.

СОБИРАЛИ В ШКОЛУ. Денег ушло как на пол-свадьбы.

НАРОДНОЕ ОТНОШЕНИЕ  к официальным или общеизвестным текстам, их переделка: Серп и молот - смерть и голод. Пролетарии всех стран, соединяйтесь, ешьте хлеба по сто грамм, не стесняйтесь. Пролетарии усих крайн, гоп до кучи!  В союз нерушимых, голодных и вшивых загнали навеки великую Русь.  «О чём задумался, скотина»?- седок приветливо спросил.  Рюмашки спрятались, поникли людики. Мы идём, нас ведут, нам не хочется. Мы с тобой два дерева, остальные пни. «Недаром, едрит твою в дышло, напитан ты был коньяком».  Я б хотел напиться и куснуть».
Мне всё опостыло, такие дела: и жизнь мне не мИла, мне Мила милА.
Народные выражения (к слову о доносах): Частушка 34-го:  Эх, огурчики-помидорчики, Сталин Кирова убил в коридорчике». Эту-то все знали, но знали также и эту: «Эх, Семёновна, юбка валяна, убили Кирова, убьют и Сталина». То есть знали заранее. И петь не боялись.
Сочинил и я в августе 91-го: «Твой милёнок демократ - говорильный аппарат. Ну, а мой, хоть не речист, но зато гэкачепист»

ПРОШЛО, СЛАВА БОГУ, долго длившееся и приносившее страдания родным, проклятие профессии – глядеть на жизнь как на материал для писательства. Это ужас – не испытывать чувств, а примерять их к какому-либо рассказу (повести), ужас. Теперь прошло, теперь просто живу. Иногда только, встретив чего-то, услышав, говорю (думаю): «Как жаль, что я не молодой писатель».
Доходит как до утки на седьмые сутки.
Солнце в луже светит ярче, потому что лужа ближе.
- Ну, чего тебе желать? Пять гудков, и все с работы.

ГОЛОС . У ЭТОЙ  девочки был необыкновенный голос. Талант такой, что слушать, как она поёт: «Матушка, матушка, что во поле пыльно?»,  нельзя было без слёз. Или «В низенькой светёлке», или «Мне не жаль, что я тобой покинута, жаль, что люди много говорят». А уж как запоёт, как ангел: «В горнице моей светло, это от ночной звезды», это не высказать. Эх, какие мы, ничего даже не записали.
После одиннадцатого поехала в музыкальное училище. Никто ни на грамм  не сомневался, что поступит. А на экзаменах провалилась. Почему? Ей даже и спеть не дали. А дело в том,  что она в детстве зимой тонула в проруби, испуг получила на всю жизнь. И, когда её перебивали, начинала заикаться.
Её спрашивают на экзамене: «Что споёте»? – «Среди долины  ровныя». – «Давайте». – Она уже и начала.  – « Нет, нет, давайте что-нибудь повеселее». Всё! Сбили. Стала заикаться, покраснела, расплакалась, выскочила в коридор.
Загубили великую певицу. Как потом ни уговаривали, никуда больше поступать не поехала. И больше в клубе не выступала. Только дома деточкам, их у неё трое, поёт.

ДУХ ЗЛОБЫ гнездится в поднебесном пространстве. Тут нас ожидают мытарства Случайно или нет китайское государство называли Поднебесной империей?

- КЕША НЕ КУРИТ! Так громко и разборчиво говорил попугайчик, который влетел к нам в форточку. Уж как он выбрал именно её в двухсотквартирном доме, непонятно. Такая была к нам милость. Я сидел за столом, вдруг в комнате затрещал будто пропеллер и  на плечо сел  пёстрый попугай. Я замер. Он стал небольно теребить за ухо. Мы были очень рады, назвали его Гавриком, приучали к имени, но он твёрдо заявил: «Смотрите на Кешу, Кеша хороший мальчик»!
Стали узнавать, может, кто его ищет. Но, честно говоря, он был такой забавный, что отдавать не хотелось. Стали узнавать, чем их кормят, а пока узнавали, поняли, что Кеша всеяден. Он клевал со сковородок на кухне, ощипывал цветы на окнах, всюду оставлял следы пребывания. Вроде бы такой был грязнуля, но нет, когда мы завели клетку, стали менять в ней подстилки, Кеша оказался очень аккуратным. Но как же он был влюблён в себя. «Посмотрите на Кешу!» - и надо было посмотреть. В клетке у него был даже колокольчик и зеркальце. Он дёргал за шнурочек, колокольчик звенел, мы думали вначале, что нас веселит, нет, это приходила пора подсыпать ему в кормушку специальные зерносмеси для попугаев. Жизнь у нас получила дополнительные заботы.  Кеша не выносил, если в доме слушали кого-то кроме его. Телевизор он возмущённо перекрикивал и добивался его выключения. Так же и радио.
А у нас был серебристый пуделёчек Мартик, который тоже имел право голоса. Любил бегать за мячиком, прыгал, лаял. Но Кеша и этого не потерпел. В два счёта научился подражать лаю Мартика. Да. И начинал очень похоже тявкать. Наш Мартик сходил с ума. Легко ли, над тобой издеваются.  Кеша и над нами стал шутить: он наловчился передразнивать дверной звонок и звонок телефона. Вот представьте: ночь, в дверь звонят, что это? Ну, конечно, кто-то из родни умер, принесли срочную телеграмму. Или телефон трещит ещё до рассвета. Вскакиваешь, сердце бьётся, только потом понимаешь, что это шуточки Кеши.
Талант он был несомненный. Видимо, он во многих домах побывал, ибо лексикон его был разноплановый. «Курица не птица, баба не человек». Каково это было слушать моей заботливой жене?  «Как тебе, Кеша, не стыдно?». Но Кеша быстро зарабатывал прощение. Он садился ей на плечо и шептал на ухо: «Кеша красавец, Кеша хороший, спой Кеше песенку».
Пределом мечтаний Мартика было: забраться на диван и просто полежать. Кеша и тут вредничал. Вот Мартик тихонько влез, вот убедился, что его не видели. Он вздыхает, сладко закрывает глаза, тут Кеша пикирует на спинку дивана и  верещит: «Не хочу в школу, не хочу в школу, не хочу в школу!».
Вот какая нам загадка: глупый попугай умел говорить, хотя ничего не понимал, а умнейший пёсик, всё понимающий, говорить не мог.
Улетел  Кеша по причине того,  что приехал наш товарищ. Он был курящий, курил у форточки. А до этого его очень насмешил Кеша, который сообщил, что: «Кеша не курит, курить плохо».
Да, шмыгнул  «хороший мальчик» Кеша в форточку. И навсегда. Мы его долго искали, но зря. Очень мы его любили.

АНГЕЛЫ БОЖИИ служат нам, но как чисто и достойно надо жить, чтобы их ограждающий голос был слышен явно.

- ЭТОМУ КОЛЕ  за его враньё на лоб плюнуть, в глаза само натечёт.
В  столовой плакатик: «Хоть ты зав, хоть ты зам, убери посуду сам».
- Сам я печку затоплю, самовар поставлю. Сербияночку мою работать не заставлю.
- Мама, купи мне калоши, я станцую танец хороший.  Мама, купи мне ботинки, я станцую танец кабардинки.
- Сидел в тюмме, была ванна. – Что, в тюрьме ванна была? – Вонна, вонна. – А, война была? – Да, вонна была. В тюмме сидел.
- На камбузе нынче люди не те, на камбузе люди – плуты. Я б волком бы выгрыз всё на плите за две, за четыре минуты,

МИНИСТР МЕЛИОРАЦИИ (Полад-заде) договорился до того (ТВ, до «27.7. 82г) до того, что надо осушать болота, а клюкву выращивать на искусственных плантациях, что она на них полезнее. Это уровень министра.

ДУША НАРОДА – ВЕРА. Когда её нет, народ – разлагающийся труп. (св. Филарет Черниговский).

- С КУЛЬТУРНЫМ ЕВРОПЕЙЦЕМ рыбачил. Крючок вытаскиваю из пасти. «Ах, ах, нельзя, нельзя: вы  причиняете ей боль». – «А как надо?» - «Надо лишить жизни, обездвижить. Трупу не больно». Я замахнулся камнем. «О, о! Не так, не так!». Достаёт специальный молоточек и тюк-тюк, убивает. Всё культурно, а противно.

- КОЛУМБИЙСКИЙ КАРТЕЛЬ заказал афганских наркобаронов. Сунул деньги Америке, вот и весь сюжет. А талибы – это для телевидения».

- МНОГО НЕ ДУМАЙ. Индюк думал-думал, да в суп попал. – «А как же не думать?» - «Помни Амвросия Оптинского: «Знай себя и будет с тебя». А батюшка Серафим: «Спасись сам и около тебя спасутся». А то, гляжу, ты такой глобальный: «Когда будет конец света?» - Какая тебе разница? Ты как бабушка из детского анекдота. Ей внук говорит: «Бабушка, я тебе вчера неправильно сказал: солнце остынет не через миллион лет, а через миллиард». – «Ой, спасибо, внучек, а то я уже так напугалась».  Так что конец света – это не твоё дело, твоё дело – конец твоего света. Раз ты родился, значит, умрёшь. К этому готовься. Каждый день.  – «Как?» - «Ты же каждый день умываешься? Это для тела. Как его ни умывай, оно, что грязное, что чистое, все равно сгниёт. А душа? Получил её от Бога чистой, чистой и представь на Страшный суд.  Каждый день её умывай». – «Как? Чем?» - «Живой водой молитвы».

В ЭЛЕКТРИЧКАХ В ШЕСТИДЕСЯТЫЕ: «Родился безногий, родился безрукий, товарщицкий суд меня взял на поруки. Глухой и слепой, обратите вниманье, нет обонянья, нет осязанья, совсем осязания нет». Или такое лихое: «Вышла Дунька за ворота распьяным пьяна. Нажимай нА! Все педали, да! Все равно война-а-А.

СДАЛИ АНАЛИЗЫ. Я поехал в больницу, узнал, что операция назначена на вторник. Поехал к дочке, сказал. Она начала плакать. Как близок был вторник, и как далека среда.

- БУДЕТ РОССИЯ железом окована, проводами опутана. Простор останется, а жить будет некому. На каждом дому по вороне будет сидеть. Другие придут, но не приживутся и испугаются.

ХОР В КРЕМАТОРИИ: «Лучше нету того свету».

- НЕ ВАЖНО, ЧТО бумажно, лишь бы денежно. Выражение из времён замены металлических денег на бумажные. Их очень приветствовали: меньше теряются, основательные. («Давай бумажными, а то эти золотые десятки маленькие, гладкие, прыгают, как блохи»). На ассигнациях были портреты царей, потом («Когда Ленин заступил Николая») вождей. И всегда было пропечатано, что Государственный банк гарантирует золотое  обеспечение купюр. Потом Россию залихорадило, трясло в передрягах. Менялись системы и деньги менялись. Народ постоянно обманывали, это уже в России стало традицией. Деньги обезценивались, но многие надеялись на их возвращение. Сколько же денежной массы ушло в горшки, крынки, банки. Сколько закопано в подвалах, лесах. Их находили, искали. Помню целые стопки «керенок», «катенек», даже их собирал. Все сгорели. И сгорали валюты без золотого обеспечения. Вот доллар – никакого обеспечения, держится одним хамством:  крутится колесо – сыплется валюта, самая закабаляющая, самая безсовестная.

ПЕРВЫЙ РАЗ  я был  «папой, отцом семейства» лет в 6-7. Да, так. Маленькие девочки - соседки играли у ворот и подошли ко мне. «Пойдёшь к нам играть». – «А во что вы играете?» - «В домик. Я мама, это моя дочка, а ты будешь папой». Помню, это предложение очень меня взволновало. Что-то коснулось меня, какое-то чувство взрослости, ответственности.

- ПОДШУТИЛИ НАД ВАХТЁРШЕЙ. Она какая-то глупая была. Очень влюбчивая. Выдумала какого-то лётчика. Будто бы он в неё влюблён. Сидим, она вскакивает: «Ой, Толя летит». Бежит на крыльцо, машет: «Толя, я ни в кого не влюблена, я с тётей Настей работаю.- А нам: ой, до чего люблю военных».  Мы ей однажды: «Твой лётчик приходил: где моя Марья Тимофеевна?»  Подговорили милиционера знакомого, всё-таки в форме.
Научили, чего говорить. Он ей: «Всё готово, всё куплено, надо в ЗАГС». Ушёл. Она: «Надо ещё кровать купить и гардероб хороший».  Поверила. Что
 делать?  Я ей говорю: «Лётчики очень ветреные, потому что летают по воздуху. Он другую полюбил. Уже  в ресторан ходили. И гвоздики дарил». «Кто такая?» - «Да Шура Мамаева. У неё на огороде самолёт стоял». –  И она пошла к Шуре стёкла бить. Мы её перехватили. «Брось о нём думать, тебя другой полюбил». Опять поверила. Мы-то, конечно, дуры. Так стыдно. Но она сама такая. В общем-то жалко её.

ЗОВЁТ ЖЕНУ бабкой. «Бабка жалела земли под табак. Сама огурцы посадила на постной земле, даже не взошло. Я посадил у забора. Такие листья вымахали, как у хрена. Как лопухи.  Но возни с ним!  Поливай, каждую неделю цвет ощипывать, иначе весь сок в цветки уйдёт. Но и до конца нельзя, иначе такой будет крепкий, что курнёшь и задохнёшься.
Самогон гнал, за день три литра выгнал и все отдубасил». – «Выпил, что ли?». _ «Ну. Бабка вечером пришла, принесла бутылку. Ещё стакан вмазал, тогда повалился».
 
- ПО ДЕРЕВНЮШКЕ ПРОЙДЁМ, доброй девки не найдём: то брюхата, то с родин, то кривая, глаз один. Наша хромка заиграла, двадцать пять на двадцать пять. Выходи, ребята, драться, наша вынесет опять. Как я вспомню о Кильмези, так на сердце сразу рези. И мне кричит река Кильмезь: давай, скорей в меня залезь!

МЕНЯ ЛЮБИЛИ  всегда очень романтичные девушки. А разве понимал? Всегда только и думал о литературе. Но ведь помню же (имя забыл), как мы шли с ней летом, и она сказала: «Знаешь, так хочется, чтобы сейчас падал тихий снег, и на нём бы оставались наши следы».  И позднее СМС от женщины: «Прошу вас покинуть мои сны». 
Но и, к слову о романтике,  вспоминаю свой зимний цветок. Ещё начинал только дружить с Надей и приехал в Люблино.  Утром мороз, всё в инее. И меня восхитил репейник,  прямо весь в  сверкающих алмазах куст. Но как сохранить, как принести? И ножа нет. Но  додумался – обтоптал сугроб вокруг стебля, лёг, подполз и зубами его перегрыз.  Тихонько грыз, боялся, чтоб не осыпался иней.  Взял обеими руками: тяжёлый. И  принёс в подъезд. Позвонил у дверей. Дальнейшее прошу представить. Да ещё стих подарил: «Ой ты, Люблино, ой ты, Люблино, - день и ночь повторяю одно. – ой полюблено, ой полюблено,тополиное ЛюблинО. Приголублено в этом Люблино шторой забранное окно. Поправляешь меня: да не ЛЮблино, говори, как все, ЛюблинО. А мне хочется, чтобы ЛЮблино, пусть кому-то это чудно. Ой полюблено, ой, полюблено тополиное Люблино».
Его (стих) композитор Манвелян песней сделал, и её даже по радио исполняли. И ещё  пели песню с моими словами, но начало не моё. Шел по Арбату, случайно услышал: «А кто же эта девушка и где она живёт? А, может, она курит, может, она пьёт». Досочинил: «Но как же мне осмелиться, как к ней подойти? А вдруг она заявит: нам не по пути. И всё же я осмелился и к ней я подошёл. И в ней подругу верную, надёжную нашёл. И вот мы с этой девушкой уж десять лет живём, и оба мы не курим, и оба мы не пьём. Я, парни, вам советую решительнее быть, и к девушкам на улице смелее подходить. И с ними вы наладите семейный свой уют: не все же они курят, не все же они пьют».

ОТЕЦ: НА ПАСХУ служили молебны по домам. В одном доме священник перечисляет имена о здравии. «А как жену зовут?». - «Паранька». – «Нет такого имени». – «Как нет? – и  кричит жене, она на кухне: - Парань, Парань, как тебя зовут?» -  Она выскакивает из-за занавески, кланяется: «Параскева, батюшка».

ЮНОШЕСКИЕ СТРОФЫ:  «Выпуская в свет «Гулливера», автор думал: окончится зло: в сотню дней от такого примера воцарится в мире добро. Трудно жить, когда знаешь наверно, что умрёшь без того, за что гиб. Но во мне всё же крепкая вера: человечество будет другим».
«Сегодня ты стала другой, потому что ушла с другим. Назвать тебя дорогой, согреть  дыханьем своим, больше мне не смочь. Просится  в окна ночь… Завтра я встану другим».

УЖЕ СОВЕРШЕННО задыхаясь, сорвался я с последней кручи перед морем и тут же сразу понял всю свою дурость: я выскочил на асфальт. По которому я смог бы, как белый человек, дойти до берега. И вот, стоял весь перецарапанный, с ушибленным коленом,  с болящей в запястьи рукой и говорил себе: да, это только ты  умеешь находить приключения на свою голову и на остальное. Дошёл до моря. И залез. И, конечно, ещё и  другим коленом ударился о подводные камни. А впереди был путь в гору и в гору, к отелю «Аристотель».
Это Уранополис. Утром пораньше за визами и на Афон. Там буду хромать. Но на Афоне и хромать хорошо.
 
ПЕСНИ ГРАЖДАНСКОЙ войны: «Мы смело в бой пойдём» - «И ми за вами» - «Мы, как один, умрём» - « А ми нимношка подождём».
Свиридов: Революция не имела своей музыки, всё переделки. «Мы смело в бой пойдём за Русь святую, и, как один, прольём кровь молодую». Так пели в первую мировую. В гражданскую переделали:  «Мы смело в бой пойдём  за власть советов, и, как один, умрём в борьбе за это». Полная чушь собачья: за что «за это»? Но пели же.

- Я  СУДЬБУ СВОЮ, тело и душу – всё отдам за улыбку твою. Не любить невозможно Надюшу, потому я Надюшу люблю.
- Конечно, все мужья – невежды, но не у всех жена Надежда. Добра, красива и умна. А кто она? Моя жена. И ей известны педнауки и у неё чудесны внуки. И так же точно, всем известно, у ней красивая невестка, друзья и мама, и к тому ж у ней красивый, умный… сын. И сын тот в этом не один, поскольку есть ещё и муж.
 
С УТРА, НАЛИВ нектар в стакан, читал поэтов. И изменил Диане Кан с землячкой Светой. (Сырневой).

В КОМИТЕТЕ ПО ПЕЧАТИ сотрудник рассказывает: « Было совещание главредов московских изданий. Жалуются: вы отняли у нас проституток, оставьте нам хотя бы магию, экстрасенсов, колдунов. Нам же совсем не на что жить». (То есть деньги от рекламы бесовщины и разврата).

- УТОПИТЬ ГОРЕ в вине невозможно: горе прекрасно плавает. (Брат Михаил). Я уже не подхожу к семидесяти, а отхожу. (Он же).

- Я ГУЛЯЮ КАК  собака, только без ошейника. Не любите вы меня, экого мошенника. Ой ты, милая моя, не бойся пьяного меня. Чем пьянее, тем милее буду, милка, для тебя.
Балалайка, балалайка, балалайка лакова. До чего любовь доводит – села и заплакала. Балалайка, балалайка, балалайка синяя. Брось играть, пойдём гулять: тоска невыносимая.
Коля, Коля, ты отколе? Коля из-за острова. До чего любовь доводит, до ножа до вострова.

- ШЛИ В ТАЛЛИНЕ  нацисты в чёрном, со свастиками. А старик с гармошкой заиграл «Прощание славянки». И они стали маршировать под этот марш. (Рассказала Татьяна Петрова).

«Я ЛЮБИЛ ЕЁ эвристически, а  теперь люблю эклектически. Друг смеялся надо мной саркастически, а потом вообще сардонически».

МНОГО ЧЕГО открылось для меня в литературной Москве. Разве мог я предполагать, что в ней никто меня не ждёт. Вот я такой хороший, так всех люблю, так хочу послужить Отечеству и его словесности.  И собираюсь сесть за московский литературный стол. А москвичи уже раньше сели  и локти пошире раздвигают, чтоб рядом никто не сел.
А уж словес-словес! Особенно склоняли цеховое братство. Но я быстро заметил, что произносят это слово они так: бьядство. Картавили сильно. Такое вот московское бьядство.

НА ДНЯХ ЛИТЕРАТУРЫ в Волгограде дарили писателям бочоночки с мёдом. Всем одинаковые, а Георгию Маркову побольше. Павел Нилин спросил вслух: «А почему так? Разве я хуже писатель, чем Георгий Мокеевич»? Но к чести Маркова, он тут же передал свой бочонок Нилину, сказав: «Спасибо вам, мне легче будет тащить чемодан». Хотя, конечно, разве он сам таскал чемодан? Хотя человек он был порядочный. И при нём Союз писателей полнился писателями из Сибири, России. Я был на его родине. Он отдавал свои премии на строительство библиотек.

В НОВОРОССИЙСКЕ МЕНЯ повезли в горы. Оттуда обзор на всю Малую землю, залив. Именно его пересекал много раз катерок начальника политотдела 18-й дивизии Брежнева. Под огнём. Это к тому, что много иронизировали остряки в Доме литераторов по поводу книг генсека. А он, в общем-то, был поприличнее того, кто был до него и тех, кто был после.
Мне показали остатки пожарища большого здания.  - «Это был ресторан, который назывался «Вдали от любимых жён». Был очень популярным. И его подожгли…, да, именно «любимые жёны». Они и не скрывали, что это они. Ничего им не было: борьба за нравственность.
Поздняя осень, берег пуст. У памятника Новороссийскому десанту женщина с сумкой. Около неё и утки, и чайки, и голуби.  Смеётся: «Меня птичницей зовут. В кафе мне собирают пищевые отходы, приношу сюда. Тут и лебеди есть. Что-то сегодня нет. Я занималась орнитологией. Тут и шептуны и крикуны. Да вот же они, летят, увидели кормилицу. 
И в самом деле принеслись два чёрных, небольших по размеру, лебедя. С размаху  сели на воду, но не близко, поодаль.
- Ничего, приплывут.
Я отошёл, чтоб не боялись. Ветерок, небольшой с утра, разгуливался. Волны усиливались и выносили на берег разный мусор. Будто море само вызвало ветер, чтоб он помог очиститься.  Прошёл подальше, ещё  больше мусора. Показалось даже, что море просто тошнит от омерзения, и оно отхаркивается, отплёвывается от заразы.

ЖЕНСКАЯ ЛОГИКА. Женщины как евреи, им надо, чтобы о них всё время думали и говорили.
Женской души много в песнях о женской судьбе. Признаётся: «Мне - ненавидеть тебя надо, а я, безумная, люблю». – «Вот она любовь, окаянная». – «Мне не жаль, что я тобой покинута, жаль, что люди много говорят». – «Если я тебя таким придумала, стань таким, как я хочу».- «Я тебя слепила из того, что было, а чего слепила, то и полюбила».- «И скажет: немало я книг прочитала, но нет ещё в книжках про нашу любовь». – «Смотри же, вот ножик булатный, его я недаром взяла». – «Та же удаль, тот же блеск в его глазах, только много седины в его висках. И опять-то я всю ночку не спала…». – «Он клялся и божился со мной одною быть, на дальней на сторонке меня не разлюбить». – «Ох недаром славится русская красавица». – «Пойдём же, пойдём, мой сыночек, пойдём же в наш курень родной, жена там по мужу скучает, детишки там плачут гурьбой». – «Каким ты был, таким ты и остался, но ты и дорог мне такой (пели: но ты мне дорог и такой)». – «Дочка домой под утро пришла, полный подол серебра принесла». – «Но нельзя рябине к дубу перебраться, знать, судьба такая век одной качаться»…
«Ой Семёновна, какая бойкая, наверно, выпила пол-литру горького, пол-литру горького, да и зелёного, смотрите, девушки, я изменённая»…

- АНГЕЛЫ НЕБЕСНЫЕ  пусть хранят ваш дом, пусть любовь взаимная вечно будет в нём! Сердце пусть наполнится светом и теплом, поздравляем с праздником – светлым Рождеством!

СЕЙЧАС ВОСПИТЫВАЕТСЯ  человек на уровне разумного животного. Инстинкты, стадность, выполнение приказов. Культура, как культ света (ур – свет), требует ухода. Грядка сама себя не прополет, картошка сама не окучивается. Теперешние доходы (бизнес по-демократически) основаны на безнравственности. Рэп, рок, хэви-метал – всё для дебилизации. И развитие
чудовищной самоуверенности. Нет, встряска нужна.
Музыка – дело государственное. Если в стране менее шестидесяти процентов национальной музыки, нация гибнет безо всякого военного вмешательства. Что поём, такие мы и есть. Музыка родины – иммунитет против нравственной заразы. Демократия клинически глуха к национальной культуре, а часто прямо враждебна ей.

ЖЕЛТО-ЧЁРНЫЕ шмели на красных маках. Гудят, довольные, будто поют.

ИССЛЕДОВАНИЕ ВИКТОРА Шумихина о книге в жизни вятских жителей. Вывод: Наиболее читаемые книги в порядке убывания: религиозные, повести и рассказы,  исторические, по сельскому хозяйству, по ремёслам.
Беллетристику многие называют «скукоразвлекательной». «Романы мы желаем от нас уничтожить, а взамен их принять из Божьего закона. А романы нам читать времени нет (Сарапульский уезд)». Просят книг, «которые могут пользу приносить в настоящей и будущей жизни».
Да, Виктор Георгиевич, Витя, Господь мне тебя послал в семидесятые годы и  это так было для меня благотворно. И дружны были до твоего ухода. И всегда, когда к папе-маме иду, к тебе захожу.

ПРИМЕРНО ЛЕТ ДВАДЦАТЬ подряд на выходе из метро «Щёлковская» зазывалы кричали всегда: «До Иванова! До Иванова! До Иванова!» И так без конца. И иногда присоединяли Кинешму («На Ярославском-то, эх-ма! Встречаю поезд Кинешма»). Чаще кричали однотонно, то есть просто информационно: «До Иванова, до Иванова!». Но иногда зазывалы были и повеселее, и с выдумкой: «А вот с ветерком до города невест! А вот комфортабельно!»
Так и кричали. Годами. И если я, поднимаясь из метро, их не слышал, то вроде и не Щёлковскую приехал.
И чего это я вдруг записал? И у Павелецкой кричат: «До Липецка! До Ельца!» Но Иваново всех давнее.
А сегодня вышел – нет, не зовут в Иваново, не кричат. Будто и Иванова уже на карте нет.  Нет, есть.
Иваново – город, куда я в армии сорвался в самоволку.

А ЧТОБЫ НОГИ не потели, давай-ка дёрнем «Ркацители», хоть либералы нас отпели. С судьбой поэта не шали, прими для здравия шабли. Желудка голосу внемлИ, иль внЕмли, прими мензурочку шабли, не медли!

ВЕЛИКОЕ ДЕЛО  ХОР. Какой у тебя голос, таким и пой. Но не громче других, других – не глуши, но и не тише – никто тебя не услышит.

ЗАЧЕМ УЧИТЬ ложные религиозные учения, если ты знаешь главное подлинное Православие. И, зная его, всегда упасёшься от обольщения сектанством, протестантизмом, папством.
Да и простая житейская семейная привычка тоже спасает. Маму мою тянула в баптисты её дочь, (увы, сестра моя). Приводила даже их старосту или наставника. «Я не поняла, кто он. Но сильно уговаривал. Я говорю: не надо, не уговаривайте. Я родилась и умру православной».
Роль Рима возвысили варвары. Римские епископы возомнили, что именно они руководят всем христианским миром. Но апостол Петр не поручал им своей роли. Папа Стефан (8-й век) пишет: «Я – Петр апостол, по воле Божественного милосердия званный Христом, Сыном Бога Живаго, поставлен Его властью быть просветителем всего мира». Но всё-таки эти  «просветители мира» не разделяли Церковь, пока с 11-го века Рим не стал говорить о папе, как наместнике Христа, о непогрешимости папы в делах веры. Папство становится и светской властью. Папа Бонифаций объявил папу главой всей Церкви. Мало того, в 1917-м году папа Бенедикт: «Римский первосвященник имеет высшую и полную юридическую власть над всей Церковью». Всё это, в общем-то, можно назвать самозахватом. Взяли и заявили, что обладают высшей властью. А кто разрешил? Да никто: им  откровение во сне было. То есть приснилось?
В 16-м веке в Германии возник протестантизм – протест против индульгенций, то есть о прощении грехов за деньги. Захотел жене изменить – вначале заплати, купи индульгенцию.  Постепенно протестанты распались на множество течений, сект, учений. И все самонадеянны, всех их даже и не узнаешь. И знать не надо.
Одно знать – спасение во Христе, в Святой Троице, в Божией Матери.

ПИШУЩИЕ ЖУРНАЛИСТЫ всё-таки умнее говорящих. Хоть и те, и эти – циники, но говорящие более тщеславны, им ещё и покрасоваться надо.

ИНТЕРНЕТ КАК СПРАВКА – дело хорошее, но ум он делает ленивее, а человека самоувереннее. В родном селе моём интернет есть, а воду из реки пить нельзя. Вопрос: зачем  мне интернет?  Погоня за знаниями убьёт учёность.

В МИНСКЕ ДЕВЧУШКИ студентки говорили, что завидуют московским студентам: «У вас дискотека всю ночь. А у нас только до одиннадцати». – «Так это же хорошо, - отвечал я. – Вспомните поэта: «Ты, девушка, должна природе подражать: луна, пока юна, уходит рано спать». Спать ночью надо, а не беситься».

ЮНОШЕСКОЕ  В  РАЗЛУКЕ с родиной, после педпрактики в Евпатории: «Когда я о море с грустью писал, то вспомнил невольно о вятских лесах: они, как море, простором полны, для птиц их вершины как гребень волны. Там тоже, как в море, дышать легко, но то и другое сейчас далеко. И неотрывно в сердце всегда: туда непрерывно идут поезда… Старый-престарый грустный сюжет: там хорошо лишь, где меня нет. Но если он стар этот старый сюжет, то, может быть плохо там, где нас нет». 

ДИСТАНЦИОННАЯ ЖИЗНЬ. Очень легко живётся молодым людям нового времени в России.  А если в чём-то и нелегко, то им демократы внушили: это всё совки, ваши родители, всё никак не помрут.  Молодые ни за что не отвечают, сели на шею своим родителям, совкам и ватникам, и считают это очень правильным. «Вы жили всю жизнь во лжи, значит,  кормите нас. И наших детей тоже».
Один  такой молодой уже и детей имеет, а вроде ещё и сам не взрослый: ума своего нет. В голове сплошной интернет. Очень он на него подсел. Ни покурить, ни в туалет сходить без айфона не может. И всё знает. И знает, что народу всё врут. Очень он переживает за русский народ, желает ему походить на американский, продвинутый.  Желает также, чтобы и сын его продвинулся. Чтобы от всей этой здешней жизни подальше был. Тут же что? Тут же полицейский режим, тут и сказать ничего нельзя. А того не подумает, что и сказать ему совершенно нечего, кроме того, что здесь народу всё врут.
В школе у сына неспокойно: мальчишки курят, матерятся, всё меряют на деньги. Надо сына от этого отодвинуть подальше. Есть же новые технологии дистанционного обучения.
Вот и поселился он с  сыном на плоту среди воды. Там у них всякая оргтехника, там получают задания, выполняют, отсылают, получают новые. Дистанционно сдают экзамены, переходят в следующий класс. Дистанционно заканчивают школу, поступают дистанционно в колледж и далее.
Работа тоже дистанционна. И где там эта Россия, где там эти старики-совки, какая разница. Деньги бы переводили, и хватит с них.
Вернулись однажды в Россию, а в ней всё другое. Обратно в Америку, а кому они там нужны.

 «МАЛЕНЬКИЙ МУК».  Так я прозвал электрический чайник даже не литровый, меньше. Прозвал, потому что маленький и очень быстро кипятился.  В большом семействе батюшки отдыхать ему было некогда. И своя семья большая, и очень много гостей. Я  предложил батюшке: давайте я вам куплю большой, а этот возьму себе. Получился такой обмен.
Чайник очень мне нравился: горбатенький такой, быстрый. Его ещё можно было назвать и коньком-горбунком, но  раз назвал Маленький Мук, так и продолжал называть.
Да. А когда был пожар, и мой дом сгорел, то и чайник сильно пострадал.  Весь стал чёрный, как парижский трубочист. Я его для опыта налил водой, включил, но ничего не получилось: течёт, не греется. А выбрасывать было жалко. Отчистил.  В белый цвет он не вернулся, но от чёрного отошёл, стал промежуточным, как желтая раса.
Привёз в Москву. И ещё попытался включить. Нет, безполезно. Ладно. Поставил в шкафу. А когда на старом месте сгоревшего построил новый дом,  решил вернуть чайник на родину. Как память. Привёз. И вот – есть свидетели – налил воды, включил в розетку и  Маленький Мук моментально закипел, заговорил, как бы докладывая, что прибежал и своё дело исполняет. Так торопился, так радовался, что я радуюсь.
И работает до сих пор.

ЦИРК.  ШЕСТОВИК. Это должен быть очень сильный артист: он держит шест, по которому поднимаются артисты, иногда даже и трое. Обычно девушка гимнастка. Обычно такой номер, как многие номера в цирке, семейный. И вот пара такая: он внизу, она под потолком, на вершине шеста.
Очень смелая, работает без лонжи, то есть без страховки. Хотя это и запрещено, но она, ловко поднявшись, картинно отстёгивает лонжу от пояса и бросает её. Выделывает всякие умопомрачительные трюки. Успех у них всегда превосходный.
И вот – они ненавидят друг друга и постоянно дерутся. И сковородкой она может запустить, и исцарапать ему лицо до крови, потом гримёрам много работы. И он её тоже не милует. Ему советуют: «Есть же способ, чтоб её убить: ты споткнись у всех на виду, она хлопнется и разобьётся. И никакое следствие не подкопается. Всё чисто».
Но нет, такого себе позволить он не может. Ему не позволяет сделать это профессиональная гордость. Как это так – лучший шестовик страны, да вдруг шест уронит. Нет. «Но ты же её ненавидишь». – «Да. Но когда я работаю, я в эти минуты её люблю. И она мной гордится».
Так что у них десять минут любви в день, остальное ненависть.-таки есть что-то такое в предметах, нас окружающих. Пусть не душа, но что-то. В тех, которые к нам привязываются. Тяжело же было Маленькому Муку в день согреваться раз по двадцать-тридцать. Я пожалел, мне хватало раза три. Он и отблагодарил. Ещё и то ему понравилось, что не на чужбине пришлось жить. И тут не родина, из Германии приехал, но обрусел.
Вспомнил, как отец привёз из леса ёжика. Мы дверь закрыли,  выпустили его на пол. Он убежал под печку и молчал всю ночь, а утром «обрусел». Так сказал отец. То есть ёжик осмелел, подошёл к блюдечку с молоком и очень шумно стал лакать. Потом мы его даже тихонько гладили по колючкам. Потом выпустили. В лес отнесли. А жалко было выпускать. Даже и через почти семьдесят лет думаю, как он там ни тогда выжил. Ни молока, бл

- ДА, ЕСТЬ У НАС один грешок – мечтанья русского Ивана: проснулся он – вокруг цветы, а рядом скатерть самобранна.

НА ОСТАНОВКЕ ОН  и она, оба в подпитии. Она его провожает. Мужчина пытается шутить:
- Я всё взорву, всю планету взорву, а твою Балашиху оставлю. Останется Балашиха. Это моя ипостась.
В автобусе он утомляет кондукторшу шутками. Она отмалчивается. И он умолкает. Но перед выходом заявляет:
- Верните мне половину денег за билет: автобус шёл в два раза медленнее.
- Верну, но тебе всё равно на штраф не хватит.  - За что? - За проезд в нетрезвом виде. - Я? В нетрезвом? Ин-те-ре-сно. Кто вам сказал?  - И говорить нечего: от тебя запах такой, что дышать нечем. - Это мужские духи. - Были б такие духи, все бы женщины в противогазах ходили.
- О! – восклицает мужчина, выходя, - вот этого и будем добиваться.

НЕ УБИВАЛ СТАЛИН Кирова. Их, обоих,  убивали одни и те же. Ни Кирова, ни Сталина мне не жаль, Бог им судья, но даже и они, обагрённые кровью, были ненавистны врагам России.  Большевики как могли, укрепляли её. Диким образом, безбожным, насильным (всё теперь взрывается), созидали СССР. Но как бы мы без  СССР  свалили Гитлера? «Сидит Гитлер на берёзе, а берёза гнётся. Посмотри, товарищ Сталин, как он навернётся». Это же не Агитпроп сочинил, это опять же народное.

ЭНЕРГИЯ – ДАР БОЖИЙ. Народный академик Фатей Яковлевич Шипунов много и, к величайшему сожалению, безполезно доказывал в Академии наук и, как говорилось, в вышестоящих инстанциях необходимость замены источников энергии на природные. Затопление земель при строительстве гидростанций никогда не окупится энергией. Это поля и леса, пастбища, рыбная ловля. Что говорить о тепловых станциях – сжигание нефти, угля, дров. И уж тем более  расщепление ядра – атомные станции.
- А чем же это всё можно заменить?
- Ветер, - отвечал он. – Наша страна обладает самыми большими запасами ветра. «Ветер, ветер, ты могуч», ты не только можешь гонять стаи туч, но и приводить в действие ветродвигатели.
Фатей неоспоримо доказывать великую, спасающую, ценность ветроэнергетики.
- Как бы мы ни ругали большевиков, но в смысле хозяйствования они были поумнее коммунистов. Восемнадцатый съезд ВКП(б) принял решение о массовом производстве ветроэлектростанций.
Так прямо и говорил коммунистам. Рассказывал, что в 30-е годы был создан и работал институт ветроэнергетики. И выпускались ветроагрегаты, «ветряки», начиная со стокиловаттных.
Кстати, тут и моё свидетельство.  Наша ремонтно-техническая станция монтировала для села такие ветряки.  Бригада три человека. Собирали ветряк дня за три-четыре. Тянул ветряк  и фермы для коров и свиней и давал свет в деревню.  Работали ветряки прекрасно. Да и просто красивы были: ажурные фермы, серебряные лопасти. Ухода требовали мало. Они же не просили ни нефти, ни газа, ни угля, ни дров, сами – из ничего! – давали энергию.
Думаю, что горло ветроэнергии пережала опять же жадность и злоба. Жадность нефтяных и угольных королей (как же так, обойдутся без них), и злоба к России (как же так – прекратится уничтожение сёл и деревень, да и городов, как же так – не удастся прерывать течение рек  плотинами, создавать хранилища с мёртвой водой),  как же это позволить России самой заботиться о себе?
Вывод один:  всё время второй половины 20-го века никто и никогда не думал о народе. И, тем более, сейчас. Народ просто мешает правительству. Ему нужна только серая скотинка для обслуживания шахт, нефтяных вышек. У этой скотинки  желудок, переваривающий  любую химию,  и егэ-голова. И два глаза для смотрения  на диктующий условия жизни телеэкран, и два уха для выслушивания  брехни политиков и для лапши. 
Ветер бывает не просто могуч, он бывает сокрушителен. Ураганы и смерчи – это же не природные явления, это гнев Божий.
Что ж, давайте дожидаться его справедливого прихода.
Пушкин пишет в «Капитанской дочке»: «Ветер выл с такой свирепой выразительностью, что казался одушевлённым». А так оно и есть – ветер одушевлённый.  «Не хотели по-хорошему использовать мои силы, так получайте по-плохому за грехи ваши. Сила у меня скопилась, девать некуда»
 
ГЕРЦЕН  ТЕПЛО  вспоминал Вятку. В «Былом и думах» о вятских знакомых: «Подснежные друзья мои».  Но то до него не доходило, что зараза даже не революции, а безнравственности  шла от поляков на его любимую Вятку. Отец очень хорошо помнил, как сосланные в Уржум поляки жили с прислугой, учили молодёжь, особенно девушек, пить, курить, стричь волосы.
«Головы-то сильно повёртывали». И вятский архиерей, отмечая молитвенность вятчан, крепкие семейные устои, говорит (по памяти): «Лишь волны ссыльных поляков мутили чистые воды вятской благонамеренности».И формирование ума Серёжи Кострикова произошло с участием поляков.
Вообще, несчастные люди поляки. Славяне, а католики. Вот и вся причина. Как же славянину без Православия?
Но уже подтачивается и обрушивается берег славянского братства. И нет житейского счастья славянам Европы, только страх: лишь бы выжить.

НА МЫСЛЕННОЙ ТВЕРДИ, как на небе, блещут звёзды страдальцев. (Откуда это. И что это – мысленная твердь?).

РАБЫ  БОЖИИ – это воины  Христовы, это не наёмники.

У МЕТРО слепой собирает пятьдесят тысяч рублей, чтобы поехать на съезд инвалидов в Австралию.

ОБЪЯВЛЕНИЕ: «Прекрасный актёр, жду приглашения. Играю только подлецов,  порядочных не предлагать: не хочу вживаться в образ».

ВОТ  ТОЧНЫЕ ФОРМУЛЫ  власти по отношению к народу:  БОЛЬШЕВИКИ:  «НЕ СОГЛАСЕН – к стенке!  КОММУНИСТЫ: не смей болтать, все равно будет по-нашему. ДЕМОКРАТЫ: болтай, что хочешь, все равно будет по-нашему».  Такие формулы.

ЭТОТ КАНДИДАТ слишком порядочен, чтобы победить. 

ПАСТОР ШУЛЛЕР в 90-м, в декабре, по ТВ: «Вы пока не умеете играть на рояле, который называется «свобода». Мы вам подарим такой рояль, и вы научитесь».
Думаю, их рояль только для  музыки душевно отсталых народов.
Замечал по писателям, долго жившим в Европе. Вернулись, всё тамошнее хвалят, а сами уже сдвинутые. Это не Европа, это психушка.
Вернулась дама из Англии. Без неё и 91-й и 93-й годы. «Как, меня здесь опять начнут дрессировать? Меня раньше дрессировали так, чтоб и под одеялом не смела думать ни о чём, кроме марксизма-ленинизма, а сейчас дрессируют, чтобы верила в Бога? Но я-то уже понимаю, что к чему». То есть открытие храмов, Тысячелетие Крещения – это дрессировка? А Европа приучила её обходиться и без Маркса и без Бога.

«Я БРОДИЛ СРЕДИ скал, я пол-литру искал. Огонёк, огонёк, ты помог её мне найти». (Пародия на надоевшую песню).
«Недаром, едрит твою в дышло, напитан ты был коньяком».  (Яша, завсегдатай ЦДЛ).
Журналисты спивались на фуршетах. Они, кстати, и не шли освещать те мероприятия, на которых их не поили. Организаторы мероприятий это хорошо знали.

ДОЖИЛИ ДО термина ПДК – предельно допустимые концентрации  отравы в продуктах. То есть, отрава есть, но допустимая. И нормы постоянно отодвигаются. И эти ГМО.
И вообще, прекрасные слова: вода, воздух, пища слились со словами загрязнение, отравление, заражение.
 
ГРУЗИЯ, 81-Й. Дома, даже простенькие, по миллиону. А на севере в России по цене дров, а то и просто брошены. И возмущаться не смей. А сколько в Грузии Героев Соцтруда – сборщиков чая. Осень, прохлада, солнце, чистый воздух. А у нас сборщики картофеля: осень, грязь, холод, тяжести. И работа с темна до темна.  И кто  герой?

ГОД РУССКОГО языка, начатый барабанным боем, закончился  сокращением часов на преподавание языка. Год культуры закончился сокращением числа сельских библиотек. Чем закончится год литературы, легко представить, судя по открытию. Оно убогое и по текстам и по подбору имён. Для очистки совести пять-шесть классиков, да и те из прошлого, остальные – массовка.
Открытие года русской литературы лучше назвать  продолжением пропаганды русскоязычной литературы. Как будто нет в литературе ни Рубцова, ни Распутина, ни Белова. Горышина, Абрамова, Лихоносова, Горбовского не вспомнили. Одни Исаевичи да Бродские. По экрану ползут сплошь русскоязычные фамилии или псевдонимы. Русские помельче шрифтом. А, ладно. Это и от злобы к нам, и от внутреннего понимания нашего превосходства. Ну, какой писатель Гранин? Смешно.
Куняев, которого не могли не пригласить, всё-таки главный редактор самого тиражного толстого журнала: «Я сбежал, не вытерпел». Скворцов: «Меня так посадили, что сбежать не получилось, высидел всю мататату». Меня, слава Богу, не звали, да я бы и не пошёл. От того, думаю, и не позвали, знали, что не пойду. То есть, это свои не позвали: билеты-то у них были. Вот счастье независимости – не угодить ни вашим, ни нашим.
Из интереса посмотрел немного прямой эфир. Кто это, эти лица? Никого не знаю, а ведь я больше сорока лет в членах СП. Назойливо показывали какую-то тётку. Кто это? Жена: «Ускинова, наверно, или Муринина. Может, какая Донскова» - «А кто они?» - «Писательницы» - А что пишут?» - «Детективы». - А-а, детективы, вот что. То есть они-то тётки здоровые, ещё поживут, а детективы их умирают сразу после прочтения, умрут и те, что ещё не написаны. «Зачем ты так говоришь?» - «Это не я говорю, а история литературы».
 
- Я ШЁЛ ЧЕРЕЗ людный базар. Осень была на износе. Вдруг бросилось мне в глаза, что дворник метёт, как косит. Разом вспомнилось: в вятских лугах я сено мечу в стога, в летнем хвойном лесу лукошко с малиной несу. И вот я, совсем мальчуган, строгаю из щепки наган. Бегу босиком по стерне, считаю круги на пне… Нам нужно совсем немного, чтоб вспомнить о многом за миг. Дороги, дороги, дороги… Мальчик, мужчина, старик.

КРЕСТНИКУ: - Не покидай отца в печали, за мя, за грешного молись. Ты вспомни, как мы сожигали дни жизни. Это была жизнь?  Но жизнь земная. Жизнь у Бога ещё нам надо заслужить.  И у последнего  порога уже не по-земному жить.
- Среди тревог, среди покоя, необъяснимо нелегка меня хватает за живое по морю синему тоска. Внезапно вспомню: прилив – отлив. Залив уходит, шумит пролив… Забытой пластинки забитый мотив: настанет прилив и вернётся залив. Забытой картинки  избитый сюжет: отливы – приливы, но там меня нет.

ЮРИЙ КУЗНЕЦОВ спросил меня (мы сидели в буфете ЦДЛ): «Ты когда-нибудь купал женщину в шампанском?» - «Нет». -  «А чего? С гонорара, если тираж массовый, можно. Всего-то на ванну ящика три». -  Поэт помолчал: - «Вообще-то это что-то страшное: голову замочит, волосы мыть, косметика потечёт. И шампанское после неё неохота пить». – «Оставь пару бутылок, всё не выливай». –« Шик не тот. Тут, брат, туфелькой надо из ванны черпать». – Ещё помолчал: «А сколько гусарили. Эта же процедура после того  как разгорячатся, то есть все потные, туфля с ноги грязная, у!  А дураки поэтам подражают, думают, поэзия. – Юра поднял глаза. – Все обезъяны: и поэты и читатели… И бабы».

ВЕСЬ УЧАСТОК уже  был без снега. Уже и кормушку убрал. Но оказалось – рано. Снег зарядил ещё на четыре дня. Такой чистый, нежный, что не утерпел и ещё в нём повалялся. Специально баню топил. Полная луна. Ещё и комета такая огромная стояла, что ждали все чего-то плохого. А я любовался: и её Бог послал.
Утром, в воскресенье, причастился. Проповедь о монашестве. Прежний испуг от нашествия мира в лукавствиях мыслей. И прежняя молитва: «Господи, если ум мой уклоняется в лукавствие мира, то сердце моё  да не отойдёт от Тебя».
Птичкам голодно – опять  подвесил кормушку, обильно насыпал – чисто выщелкали, даже не видел когда.
Да, вернулась на  немножко зима. Ещё, значит, не нагляделся на снег под луной, на деревья в куржаке. Давно не обмерзала борода. Давно не плакал
тающими на ресницах тонкими льдинками.

Я  ПИЛ  МАССАНДРУ на мансарде, быв визави с мадамой Сандрой, забыв про мужа Александра. А он имел ручную панду. Он приобрёл её приватно, стажёром был когда в Уганде. Держал её он за ротондой. Вот взял её он на цугундер, вдобавок прихватил эспандер. Так что ж, выходит – мне кирдык? Попасть на острый панды клык? Ведь эта панда зверовата, привыкла жрать с утра до ночи. Я не её электората. И  мне предстать пред панды очи? За что же эти мне напасти – во цвете лет исчезнуть в пасти? И за кого? За эту Сандру? Хотя она и красовата, но черезмерно полновата и неприлично толстовата, и как-то очень мешковата, к тому же даже глуповата. Да, вот я вляпался, ребята. Уж не писать мне палиндромы, не любоваться палисандром, не управлять машиной хондой, и не бывать мне в гастрономе, где только днём купил массандру.
Но - тихо! перемена темы: в зубах у панды хризантемы и смех в зубах у Александра. Кричит: «Хоть ты не  толерантен и не страдаешь плюрализмом, и очень не политкорректен,  приватизируй мою Сандру, а я в турне спешу, в круизо – вершить валютное авизо». Я закричал: «Нет, лучше панда».

- КТО ВЫДУМАЛ коммунизм: учёные или коммунисты? – «Коммунисты». - Я так и думал. Учёные вначале бы на собаках испытали». (Уже давнее).

МАМА: СЕЙЧАС полы мыть за шутку: крашеные, а раньше скребли, тёрли, два раза споласкивали и насухо чистыми тряпками протирали.
О своей маме: «Не фотографировалась, считала за грех. Были б в колхозе паспорта, на паспорт бы пришлось сняться». Я читаю книжку, она спрашивает мужа: «Коля, ладно ли она читает?» Тёмные были, своим детям не верил.

ДОСТОЕВСКИЙ: «НЕ в жидовском золоте дело. У нас и милостыни просить не стыдно. Чувство солидарности. Стыдятся – застреливаются». (ПСС в 30т.т.15, стр.250).

ПУТИ ВОСПИТАНИЯ начинались не по велению государства, При своих небольших знаниях не припомню примера симфонии государства и человека. Государство и общество, государство и партия,  куда ни шло. Но человек для государства или помеха или рабочая (вариант: военная) скотинка. Таким оно его и выращивает. Особенно это видно в теперешние  егэ-времена.
Пути воспитания шли так: Семья. Семья и церковь. Семья, церковь и государство. Церковь, семья и государство. Государство и остальное прикладное для него.
Ребёнка обучала семья, потом семья и церковь. А государству было выгодно оттянуть детей и от храма и от семьи на свои нужды. Когда ему было воспитывать человека, который «держит сердце высоко, а голову низко»? Легче же быть у власти, когда у подчинённых пустая голова и сытый желудок (вспомним средневековый Китай), когда человека можно дёргать за ниточки материальной привязанности к земным заботам. А вот когда церковь выращивала человека  безразличного к земным благам, такой человек был земным властям страшен. Сейчас властям нужен человек всеядный в духовной ориентации.
Воспитанием решается участь человека. К чему он приклонится, что будет считать плохим, что хорошим, до какой степени будет управляем или будет мыслящим, легко ли его будет купить, перепродать, кем он будет по характеру: рабом, наёмником или сыном по отношению к своим обязанностям. Всё это решало воспитание.
Мудрость Божия видна во всём. Вот скворчики: скворец воспитывает справедливость – отталкивает прожорливого птенца и суёт червячка слабому. Видел, как кошка не пускала к блюдечку шустрого своего сыночка, пока его пушистая сестричка медленно лакала молоко крохотным розовым язычком. Или: из детства. Приехал к дедушке, помогал плотничать. Садимся обедать. Много братенникоов, то есть двоюродных братьев. На столе общее блюдо. Я взял ложку и тут же полез ею зачерпнуть. Братенники переглянулись, дедушка кашлянул. Я проглотил ложку и снова полез в блюдо. Дедушка вздохнул, и как ни любил  меня, хлопнул своей деревянной ложкой по моему лбу. Не больно, но чувствительно.  Урок на всю жизнь – не считай себя лучше других, другие тоже есть хотят, тоже едят заработанное, ты других не лучше.
Русь держалась семейными традициями. Сравним со Спартой, где государство определяло судьбу ребёнка. И что было? Культ силы, дух соперничества, порождающий в одних превосходство, в других зависть. В русских семьях старшие заботились о младших. Равенство обеспечивалось равными наделами на пашню, рыбные ловли, сенокосные угодья. Посягательство на собственность каралось.
Христианство на Руси не унизило роль семьи, а возвысило. Семейно-кровные отношения сменились религиозно-нравственными. Христианство возвысило женщину, оставив власть мужчине. Любовь внутрисемейная осветилась и укрепилась любовью во Христе.
Образование пришло от священников. Авторитет их был недосягаемо высок. Стоило преподобному Феодосию упрекнуть князя Святослава за весёлый пир, как всегда потом при приближении старца застолье стихало.
Книги были только духовными. Они же были и учебными.  Евангелие, Часослов, Апостол, Послания.  Конечно, обучение грамоте, чтению, письму двигалось медленно, но недостаток ли это? Чтение Псалтири – это и грамотность, и наука жизни, и постижение Божественных начал. «Летопись» Нестора, «Слово о Законе и Благодати» митрополита Иллариона можно назвать мостиком от книг духовных к светским. Но ведь и светские пронизаны христианскими истинами.  «Пчела», «Измарагд», «Луг духовный», «Домострой».
 Потом, со временем, как-то всё заторопилось, засуетилось. Языки надо учить, манеры. Где эти вундеркинды, которые в три-четыре года читали, писали, сочиняли? Сломаны их жизни, эти поддержки раннего чириканья просто повредили. И детям и обществу.
Лучшая педагогика («Поучение Владимира Мономаха») – пример личной жизни. Как иконы в красном углу дома, так и пример поведения в красном углу воспитания. Вставать раньше солнышка, молиться, заботиться о нищих, уповать на Господа. Младшие безусловно подчинялись старшим, но не слепо, сознательно, любовь питалась своей главной энергией – заботой друг о друге. Разве могло быть такое, чтобы не оставили еды для тех, кто не успел к столу?
Всегда было противоречие меж исполнением побуждений совести и  страстями жизни. Совесть – духовный голос Божий в человеке – забивалась тягой к материальным благам мира.
Мнение Льва Гумилёва о благотворности татаро-монгольского ига  для Руси в корне неверно. Какая благотворность, когда ордынцы – хитрейшие восточные люди ссорили русских князей. В одном княжестве звонят колокола, в соседнем запрещены. В «Слове о погибели Земли Русской» говорится о «красно украшенной» храмами Руси. То есть обилие храмов, А, значит, икон, книг. Где это? И много ли домонгольских храмов? Спас на Нередице, Покрова на Нерли, Софии, Новгородская и Киевская, Успенский собор во Владимире…
И матерщина у нас от того времени. Стояли тогдашние монголы у церквей, надсмехались над православными: «Идите к своей Матери!»
Да, во все века  злоба к России, к русским, как к стране и людям, стоящим у престола Божия. Это самое верное объяснение всех нашествий, ордынских, польско-литовских, наполеоновских, гитлеровских, теперешних.
Знакомый старик, боевой моряк, сказал о новых нападках на нас: «Давно по морде не получали».
То есть, начав разговор о воспитании, закончу этим грубоватым, но точным замечанием моряка. Да ведь и оно от русского воспитания, от любви к родине и от сознания своей силы. Осознание это подкреплено верой в Божие заступничество за  православную Россию.
Ещё бы молиться нам покрепче да почаще.

СПОСОБЫ УБИВАНИЯ. Русские – наивные люди. Не верят, что их давно и целенаправленно убивают. Никак не смогли покорить, споить, развратить, осталось у врагов России одно, последнее – убить нас физически.  Отравить, заразить, сократить рождаемость, сделать дебилами посредством массовой (слово-то какое!)  информации (это не лучше).  

И ОПЯТЬ ПЕРСИЯ. Замечали, что в так лелеемом патриотами слове «имперская» корень какой? Перс. Македонский, воспитанник Аристотеля, пил с любовницей во дворце столицы Персии Персеполисе. Из истории заметно, что политикой занимаются именно развратные женщины, а не порядочные. Вино лилось, факелы пылали. Тут, то ли любовница, то ли сам Александр захотел сильных ощущений и швырнул факел во что-то легко воспламеняемое. Пламя понравилось подчинённым, стали поджигать и они. Персеполис сгорел. Ну, не дурость?
Сохранилась стела – изображение как цари всего мира идут на поклон к  царю персидскому.
Развалины. Дом дервиша. Имя неизвестно, но музей ему стоит. Каково?
Музей Саади. На куполе надгробия голубь. Думал, из мрамора. Нет, живой. Бассейны.  В них священные рыбы Саади коричнево-кофейного цвета. Избавляют от болезней.
Всё цветёт: кусты, клумбы. Много рабочих. Все на государственной службе. Дно бассейнов забросано монетами и даже бумажными ассигнациями. Девушки в чёрном (Переводчик: «Они в трауре по пророку Али) поворачиваются спиной к воде, бросают монетки через плечо. («Говорят при этом желание»).
Здесь Мекка поэзии. Далее в машину. Несёмся к могиле Хафиза. Превысили скорость. Оштрафовали на один доллар.

ЖАЛЬ, МАЛО изучается наследие митрополита Платона (Левшина). У Пушкина: «Школы Левшина птенцы». Умнейший воспитатель великого императора Павла (тоже, кстати, замалчиваемого), очень русский, человек огромной учёности, великий строитель церковных зданий, организатор училищ, семинарий, преподаватель  Академий, называемый при жизни «вторым Златоустом и московским апостолом»,  он оставил в наследие образцы отношения к иноверным. Ему было предписано явиться к императору с поздравлениями при короновании в одно время с  римо-католиками. Митрополит попросил доложить императору, что «несовместимо иноверному духовенству представляться благочестивейшему Государю вместе со Св. Синодом и православным духовенством». Павел принял католиков в другое время.
Когда Дидро гордился, что говорит: «Нет Бога», то Платон пристыдил его, сказав, что ещё царь Давид сказал о таковых: «Рече безумен в сердце своём: несть Бог», - а ты, сказал он французу, - устами таковое произносишь». Пристыженный Дидро вскоре был вынужден  удалиться обратно в свою Францию.
Учения Вольтера, Дидро, Аламбера, этих  «энциклопедистов» Платон называл «умственной заразой». Их безбожие дорого обошлось Европе. Реки крови, революции, искалеченные государства, - всё следствие этой заразы.

ПО РОЗАНОВУ:  «Вся литература (теперь) захватана евреями. Им мало кошелька: они пришли по душу русскую.
Евреи «делают успех» в литературе. И через это стали её «шефами». Писать они не умеют, но при таланте «быть шефами» им и не надо уметь писать. За них  всё напишут русские, - чего евреи хотят и что им нужно.
Паук один, а десять мух у него в паутине. А были у них крылья, полёт. Он же только ползает. Но они мертвы, а он жив. Вот русские и евреи».
Спросим: разве не так и доныне? Так, и больше, чем так. Убивается классика, тем самым уничтожается верное восприятие литературы, театра. Убивается изобразительная сила русской живописи (тем, что не выставляется, не изучается) выползает на стены залов мразь формализма, выдрючивания, искажения облика человека.

ВИДИМО, БОЛЬШЕВИКИ  так воспитали пишущих, что те обязаны были говорить мерзости о церкви, славить евреев, говорить гадости о русских. Это в довоенный период.  Кого ни возьми. Даже и Паустовский. У Гайдара:
«Она теперь по-иному понимала… горячие поступки Иоськи и смелые нерусские глаза погибшего Альки…
 Тут Натка услышала тяжёлый удар и, завернув за угол,  увидала покрытую облаками мутной пыли целую гору обломков только что разрушенной дряхлой часовенки.
Когда тяжёлое известковое облако разошлось, позади глухого пустыря засверкал перед Наткой совсем ещё новый, удивительно светлый дворец. У подъезда этого дворца стояли три товарища с винтовками… Натка спросила у них дорогу». («Военная тайна»). 
 
- ПИСАТЕЛИ ОБ  лЮдях пишут.  – Об ком? – Не об ком, а об людЯх.
- Да-да, они накапливают потенциал позитивных перемен, я понял, да.

ГЛАВНЫЙ ПРАЗДНИК у нас – Пасха. У католиков – Рождество. У нас обязанности, у них права. У них венец всего – нравственность, у нас безграничность достижения святости. Через покаяние, посты, молитву. У нас Глава церкви – Христос, у них – папа Ватиканский.
И – если бы Святой Дух исходил и от Отца и от Сына, зачем бы приходить Сыну Божию на землю? Схождением этим Он соединил  человека с небесами, уничтожил смерть, дал надежду на спасение.

У АКУТАГАВЫ  рассказ о Толстом и Тургеневе. Они на охоте. Толстой: -  «Иван Сергеевич, нельзя убивать птичку». Вернулись. «Софья Андреевна раздвинула  тростниковые (бамбуковые) занавески и, стуча деревянными гэта, прошла и села на татами».
Вообще, Акутагава великий писатель. «Зубчатые колёса» - о! Были с Распутиным на его могиле.  

ПУСТОЕ, ЗРЯШНОЕ  дело – возмущаться неустройством жизни, полная глупость - заниматься её улучшением, полный  идиотизм – надеяться на хорошие власти. Уже всё ясно. Что ясно? Ясно то, что революции, да и любые перевороты,  готовят подлецы,  вовлекают в неё идейных и самоотверженных (то есть задуренных), а плодами революции пользуются опять же сволочи, а сама революция продолжается насилием. Что касается демократии, этой системе издевательства над народом, то она  переходит в тиранию. Это, конечно, не законы, не правило, это из наблюдений над историей  человечества. Вся трепотня о правах человека – это такая хренота для дураков. Их количество прибавляется  надеждой на улучшение жизни. А в чём улучшение? Дали хлеба – давай и масло. Дали и масло – давай зрелищ. То есть как же не считать таких людей за быдло?
Но народ всё-таки есть! И надо  бы  дать ему главное право – право запрета. Запрет разврата, рекламы, всяких добавок в пищу, делающих человека двуногой скотиной. Никто, конечно, такого права не даст. То есть никто из властей  людей за людей не считает. Электорат, биомасса, население, пушечное мясо – вот наши наименования.
И какой отсюда вывод? Такой: надеяться надо только на Бога. Он нас сотворил, Он дал нам свободу выбора, и Он нас не оставит. Но надо же сказать Ему, что погибаем без Него. А если не просим, то Он и думает, что нам хорошо со своей свободой.
Какая там свобода? Я раб Твой, Господи! Раб! И это осознание – главное счастье моей жизни.
 
КОРАБЛЬ УХОДИТ в закат. Слева возникает  широкая лунная дорога. Сидел на носу, глядел на мощные покатые волны. В памяти слышалось: «Бездна бездну призывает во гласе хлябий Твоих». И: «Вся высоты Твоя и волны Твоя на мне проидоша».
На воде голубые стрелы света. Зелёное и золотое холмистых берегов. Не хочется уходить в каюту. Приходит, появляется звёздное небо, будто меняется покров над миром. Шум моторов, шум разрезаемой воды, как колыбельная. Но почему-то вдруг глубоко и сокрушённо вздыхаешь.

БОЯТЬСЯ НЕ НАДО ничего, даже Страшного Суда. Как? Очень просто – обезопасить себя от страха, воздвигнуть вокруг себя заслугами праведной жизни «стены иерусалимские». Страшный Суд – это же встреча с Господом. Мы же всю жизнь чаем встречи с Ним. Пусть страшатся те, кто вносил в мир мерзость грехов: насильники, педерасты, лесбиянки, развратники, обжоры, процентщики, лгуны массовой информации, убийцы стариков и детей, пьяницы, завистники, матершинники, ворюги, лентяи, курильщики, непочётники родителей, все, кто знал, что Бог есть, но не верил в Него и от этого жил, не боясь Страшного, неизбежного Суда. И, надо добавить, ещё те, кто мог и не сделал доброго дела, не помог голодному, не одел страждущего. Вот они-то будут «издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную, ибо силы небесные поколеблются,  и тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаке с силою и славою многою» (Мф. 21, 26).
Так что увидим. Увидим Господа, для встречи с которым единственно живём.  (Сретение. После причастия).
Очень меня утешает апостол, говорящий: «Для меня очень мало значит, как судите обо мне вы или как судят другие люди; я и сам не сужу о себе…судия  же мне Господь» (Коринф.4, 3-4).
Когда на Литургии слышу Блаженства, особенно вот это: «Блаженны вы, когда возненавидят вас люди и когда отлучат вас,  и будут поносить, и пронесут имя ваше, как безчестное, за Сына Человеческого. Возрадуйтесь в тот день и возвеселитесь, ибо велика вам награда на небесах», то я всегда не только себя к этим словам примеряю, а вообще Россию. Смотрите, сколько злобы, напраслины льётся на нашу Родину. Велика награда ждёт нас. Есть и ещё одно изречение: «Не оклеветанные не спасутся», а уж кого более оклеветали, чем Россию? Так что спасёмся.

ИНФОРМАЦИОННАЯ ВОЙНА  захватывает умы, ввергает человека в идеологическое рабство. Именно на этой войне мы теряли славянское единство. Украину захватывали, а мы всё анекдотики про украинские  сникерсы (сало в шоколаде) рассказывали. Чахлики невмерущие захватили малороссов. Чего ж теперь, только на Бога надеяться.
Малороссы подобно евреям жили всегда меж многих огней, привыкли (пришлось) изворачиваться.  Кричит с холма: - «Кум, яка ныне влада?», то есть, кто у власти, чей портрет вешать: Ленина или Петлюры, Сталина или Бандеры.  Да уж, где хохол пройдёт, там трём евреям делать нечего.
Самая спокойная, самая устойчивая нация – русские. Да, всякие бывают, но всякие – это реакция на отношение к нам.

ЛУННЫЙ ШЛЯХ, луна на пол-моря. Заманивает корабль золотым сверканием. Корабль отфыркивается пеной, рождаемой от встречи форштевня с волнами, упрямо шлёпает своей дорогой. Но вот не выдерживает, сворачивает и идёт по серебряной позолоченной красоте, украшая её пенными кружевами.
Как же так – ни звёзд, ни самолётов, ни чаек, кто же видит сверху такую красоту?
Рассветное солнце  растворило луну в голубых небесах, высветило берега слева и острова справа. Да, всё на всё похоже. Вода прозрачна, как байкальская. И берега будто оттуда. А вот скалы как Североморские. А вечером, на закате казалось, что придвинулись к Средиземноморью малиновые Саяны. Потом пошли пологие горы, округлые сопки, совсем как Уральские меж Европой и Азией.
Будто всё в мире собралось именно сюда, образуя берега этой купели христианства.
В каюте. Не образ предо мною, а я пред образом. Свет на иконе отражаемый от бегущих волн. Образ, и без того живой, оживает ещё более.

ДВЕ ФРАЗЫ.  Поразившие меня, услышанные уже очень давно. Первая: человек начинает умирать с момента своего рождения. И вторая:  за первые пять лет своей жизни человек познаёт мир на девяносто восемь процентов, а в остальное время жизни, он познаёт оставшиеся два процента.
Гляжу снизу, из темноты,  на  освещённый солнцем купол  церкви и думаю: а что же я познал в этих двух процентах? Мир видимый и невидимый? Его власть надо мной и подобными мне?
Всё-таки двух процентов маловато.

ДАВНО СОБИРАЛАСЬ придти к нам гроза, издалека посверкивала и погромыхивала и вот – подошла. Но уже ослабевшая. Наступает с запада на восток. С нею тащится дождь, скупой и холодный. Гром скитается под небесным куполом, ищет выхода из него. Гром подхлёстывают плётки молний. Но не находит, умолкает, собирает силы. Опять начинает греметь и ходить по небу, всё ищет место для выхода в потустороннее  пространство. Которое и непонятно и неотвратимо.

МИР ВО ЗЛЕ  лежит.  Вот тоже привычная фраза. Да кто ж его клал в это зло? Сам, как боров в лужу, улёгся и хрюкает. Я бы и такого любил, если б он понимал, что надо вставать. Нет, доволен, хрюкает.
Любить не могу пока, но уже всё-таки жалею. Нам же тяжелее, чем первым христианам: в аду живём. А они не причащались, пока не было  видимых знаков схождения Святаго Духа на Дары.

ТАМАНЬ, ТАМАНЬ. А, может быть, и в самом деле не надо больше ездить в Тамань. Может, и права Надя: «Я не хочу в Тамань, я там буду всё время плакать». Может, и мне пора только плакать.
Тамань – самая освещённая в литературе и самая неосвещённая в жизни станица. Во тьме Таманской я искал дом, где меня ждал Виктор Лихоносов. Меня облаяли все таманские собаки, да вдобавок чуть не укусили, да я ещё и чуть не выломал чей-то близкий к ветхости забор, зацепившись в темноте обо что-то. Стал падать, но  почуял, что опёрся на что-то живое, которое шевельнулось и произнесло: «Мабуть, Микола»?  Мы оба выпрямились. Я разглядел усатого дядьку, который держался за забор, и  спросил его, где такой-то дом на такой-то улице? Казак был прост как дитя природы: «Пойдёшь от так и от так, трохи так,  и зараз утуточки». Давши такую директиву, казак рухнул в темноту, повалил забор, и исчез. Для семьи до утра, для меня навеки.
А я-то, наивный, считал, что знаю Тамань. Я тыкался и от так и от так, и бормотал строчку из лихоносовской повести: «Теперь Тамань уже не та». То вспоминал студенческие стихи первого года женитьбы: «Табань! Вёсла суши! Тамань – кругом ни души. «Хочу вас услышать, поэт». - Кричу. Только эхо в ответ. К другим гребу берегам, к родным, дорогим крестам. Нигде не откликнитесь вы, к звезде не поднять головы. Не новь к отошедшим любовь, но вновь на ладонях кровь».
Тамань, Тамань, как ты велика в моей судьбе, как высоко  твоё древнее небо! Ничто не сравнимо с тобою. Вот литература! Разве хуже другие берега полуострова, разве не наряднее другие станицы, разве нет в них контрабандистов, да вот только не побывал в них поручик Тенгинского полка.
Ах вы, рабы Божии, Михаил и Виктор, за что ж вы перебежали мне дорогу? Разве не больше у меня прав писать о Тамани? У меня же и жена и тёща таманские, а вы – птицы залётные.  Один написал, другой влюбился в написанное, да и сам написал. Да и так оба написали, что после вас и  не сунешься. Классики – это захватчики. Был в Риме. И что написал? Ничего. Почему? Потому что до меня побывал Гоголь.
 Но спасибо Лермонтову: Тамань для меня не тема для литературы, место рождения нашей семьи.

ПЕРВЫЙ МИР И ВТОРОЙ МИР, Первый мир, допотопный, вышел из воды и потоплен водою. Омыт от грехов. Второй мир, послепотопный,  накопил и свои грехи.  Хотя Господь дал послепотопным людям возможность в  Крещении освобождаться от  первородного греха. Более того, послал Сына Своего на Крест за грехи мира. И что дальше? А дальше люди использовали  данную им свободу воли для  движения в ад. За это  мир тоже мог бы быть потоплен, но Господь сохраняет его на День Суда. На огонь. Всё в нашем мире сгорит, останется золото и серебро. Увидят люди блеск серебра,  подумают: вода, кинутся. А это серебро. И будут издыхать от жажды. Увидят жёлтое, подумают – хлеб, а это золото. Иди, отгрызи от него.
Будут искать смерти, а смерти у Бога нет. Будут просить горы: падите на нас, а смерти не будет.
А на что мы надеемся? На все про все вопросы бытия  отвечено. 
Кто виноват?  Мы сами. И порядочный человек так и думает.
Что делать? Спасать душу. То, что делали те, кто спасли её. Мы же уверены, что погибшие за Христа, за Отечество спасены.
А как думать иначе? Если небо совьётся как свиток, в трубочку, если железо будет гореть как бумага, то разве уцелеет в таком пламени дача, дом, рукопись, норковая шуба, айфон, персональный самолёт.
 Ведь так и будет. Говорил же Лот содомлянам, предупреждал.  Говорил же  Ной перед потопом, строя ковчег. Кто послушался? Ну и получили должное.

ДАЖЕ И НЕ ЗНАЛ, что Герцен сказал, что в Америку стремятся те, кто не любит свою  страну. А Пушкин чётко определил  Америку как страну совершенно неблагодарную. А вот американка Айседора Дункан: «Америка – страна бандитов. Американцы сделают что угодно за деньги. Они продадут свои души, своих матерей и своих отцов. Америка больше не моя родина».

КОЛХОЗ  «КОММУНАР» был передовым в районе. Стариков и старух брал на содержание, обеспечивал продуктами, дровами, ремонтировал жильё. Обучал в вузах выпускников школ, платил им стипендию. Имел свои мастерские для ремонта тракторов и комбайнов. Урожаи зерновых, картофеля, надои, привесы, - всё было образцовым.
И вот – нахлынула на Русь гибель демократии. И вот – болтовня о фермерстве, и вот – вздорожание  горючего и запчастей. И вот – пустая касса. Люди стали, а куда денешься, разъезжаться. Председатель слёг. И долго болел, чуть ли не два года. Вернулся. Попросил, чтоб его провезли по полям. А они уже все были брошены, зарастали. Он глядел, держался за сердце. Попросил остановить машину. Ему помогли выйти. Он вышел, постоял, что-то хотел сказать, судорожно вдыхал воздух. Зашатался. Его подхватили. А он уже был неживой. Умер от разрыва сердца.
В это время в Кремле восторженно  хрипел Ельцын, чмокал Гайдар, а им, под команды  новодворской и тэтчер подвякивали всякие бурбулисы, чубайсы, козыревы, хакамады, грэфы и немцовы. Под их  руководством Россия вымирала по миллиону человек в год. Стаи журналистов, отожравшихся на западные подачки,  издевались над «совками» и «ватниками». Европа валила нам за наше золото всю свою заваль, окраины  «глотали суверенитет» и изгоняли русских… но что повторять известное.  Погибала  Россия.
И посреди её на брошенном русском поле лежал убитый демократами председатель.
 Навсегда сказал святой Иоанн Кронштадский: «Демократия в аду». Истинно так.

СЛЁЗЫ И ПАМЯТЬ СМЕРТНАЯ. Эти слова из молитвы. Завидую жене – с такой лёгкостью может заплакать, я же как дерево. А так сладко плакать. Да и бывает иногда.

КОЛЫБЕЛЬНЫЕ ПЕСНИ, зыбки, укачивание готовили будущих моряков. Как? Закаляли вестибулярный аппарат. Неслучайно в моряки посылали призывников из вологодских, вятских краёв. Где зыбки были в детстве любого ребёнка. Потом пошли коляски. Но это не зыбки, это каталки, в них не убаюкивают, а утряхивают. И что споёшь над коляской? Какую баюкалку?
Да что говорить – русская печь становится дивом даже для сельских детишек. Уже и отопление с батареями, и выпечка в газовой или микроволновой печи. Да разве ж будет тут чудо плюшек, ватрушек или пирожков. Или большущего рыбника? Нет. Это можно было б доказать в момент снятия с пирога верхней корки, когда пар поднимается и охватывает ликованием плоти. То есть, проще говоря,  ожиданием поедания.
Всё уходит. А как иначе? Мы первые предали и печки, и сельские труды.

АЛЕКСАНДР 111-й  (1884г.) при подписании «Положения о церковных школах»: «Прежде всего подтверждаю Моё требование, чтобы в школе с образованием юношества соединялось воспитание в духе веры, преданности престолу и Отечеству и уважения к семье, а также забота о том, чтобы с умственным и физическим развитием молодёжи приучать её с ранних лет к порядку и дисциплине. Школа, из которой выходит юноша с одними лишь познаниями, не сроднённый религиозно-нравственным воспитанием с чувством долга, с дисциплиной и уважением к старшим, не только полезна, но часто вредна, развивая столь пагубное для каждого дела своеволие и самомнение».

ДОСТОЕВСКИЙ, 18-й том, стр. 60: «Мы любим гласность и ласкаем её как новорождённое дитя. Мы любим этого маленького бесёнка, у которого только что прорезались  его крепкие зубёнки. Он иногда невпопад кусает, он ещё не умеет кусаться. Часто он не знает, кого кусать. Мы прощаем – детский возраст, простительно».
Кусаться бесёнок научился, договорим мы, спустя время, за Достоевского. И кусаться и загрызать.

ГЛАВНЫЕ ИТОГИ перестройки: нравственность пала, народ обеднел, сволочи обогатели. Так нам и надо.

АНАСТАСИЯ ШИРИНСКАЯ, хранительница церкви в Тунисе: «Мне было четырнадцать лет, на палубе корабля «Георгий Победоносец» играл оркестр. Ко мне подошёл генерал Врангель: «Разрешите вас пригласить». И мы протанцевали тур вальса.
У меня была первая любовь в пятнадцать лет. Борис. Он уехал, написал: «Никогда не забуду девочку в синем плаще у синего моря» Такое красивое единственное письмо. Мне казалось – никто не знает о моей любви. Я пошла во французскую школу в двенадцать лет, училась гораздо их лучше. Обо мне говорили: «Она знает, где Занзибар». Помнила Бориса. И он не забыл. Прошло пятьдесят лет, он остался вдовцом. Приехал со второй женой. Сообщил мне, что приезжает. Мне говорят: будет разочарование. Нет, я сказала, не будет. И – никакого разочарования, он тот же! Такие же глаза. Даже обращаясь к жене, говорил обо мне: «Настя».

РАЗГОВОР ПСИХОБОЛЬНЫХ. Говорят серьёзно. - «Меня ищут, за мной идут контрольные слежчики». – «Разденься, голого не узнают. Только не бегом, иди, будто гуляшь».
 Обратясь ко мне: «Нас уважают за счёт характера нервной системы».

- А ПРИБАЛТЫ ДАВНО под немцами, ну, а немцы давно под евреями, а евреи давно за кулисами.  Ну, а нам-то что до этого?

ЧТО СПАСЁТ РОССИЮ?  Только Православие. А что нужно для этого? Только  воцерковление. А что нужно для воцерковления? Только воцерковление. Ну, куда проще? Не мы зависим от своей жизни, а она от нас.

ЗЕМНАЯ ЖИЗНЬ – юдоль страданий. Страданий! А мы всё про какое-то земное счастье. Прожил день, не заболел, никто из родни не умер – вот тебе и счастье. И другого не жди.
Ведь все несчастья от недовольства жизнью. Недоволен, поверил большевикам? Получай Лубянку.  Всё тебе цари были плохи? Нравилось тебе как Толстой царицу шлюхой называл? Получай трибунальную тройку. Все цари дураки да немцы, да татары? Получай кукурузного умника. Получай лизоблюдов перед Западом. Недоволен справедливостью снабжения, безплатной медициной, образованием, талоны всё тебя возмущают – получай рынок. И обсчитают, и отравят, и разорят. Как хорошо – демократия. 
Так ты уже и демократией недоволен? Да? Ну, как иначе. Тогда что ж, протестуй. Ты не один такой, вон сколько квакающих на болотных площадях.
Но смотри:  пока  ты всё недоволен, да весь в возмущениях, то и жизнь твоя проходит.  И что? И прошла. Закрыл глазки, да лёг на салазки. В гроб то есть. Лежишь, а ведь всё слышишь. Слышишь, сатана над тобой смеётся? Приди хотя бы во сне к детям-внукам, скажи, чтоб не  так, как ты, жили. Чтобы довольны были малым. Чтобы богатство душевно-духовное копили, а не ваучеры, не зелёную гнилостную слизь долларов. Чтоб слово Родина-Россия в красном углу рядом с иконами поставили. А что в России? Голодно, сыто? Какая разница? Главное – ты на  русской земле. Главное – худо-бедно - она вас сохранила, и вы её храните.

СТУДЕНТКА ЖУРФАКА (Катя) смеётся: «На картошке в колхозе дурачились, гадалка объявилась. «Чтоб карты не врали, надо, чтобы на них посидела нецелованная девушка». Такую нашли. Таня Спицына. А из другой группы узнали, заревновали, парня своего Геню подговорили, чтоб Таню поцеловал. Чтоб гадание испортить. Он вызвал её на улицу, схватил и поцеловал. Она узнала, для чего это. И бежала.
Так-то Таня очень с юмором. У врача была. «Поясница болит». – «А вы не беременны»? – «Нет» - «А вы не ошибаетесь?» - «Нет, я и в том не ошибаюсь, что я ещё девушка. И вообще в монахини хочу».

ПРИЗНАК ХОРОШЕЙ картины – в неё хочется уйти, жить в ней. Московский дворик, Лунная ночь, Мокрый луг, Корабельная роща… А как, скажите, жить в чёрном квадрате? Чернота, темнота – это отсутствие света. Как холод – отсутствие тепла. Все выдрючивания – отсутствие таланта. 

«САМОДЕЛЬНЫЕ СТИХИ» Так озаглавлена записка, пришедшая из зала. «Огласите. «Встанем и выпьем! Не  смогли нас покорить ни хазары,  ни татары, ни монголы и не турки, ни разные урки. Ни французы, ни поляки, ни латинские собаки, ни прочие бяки». Огласил. Выслушали. Но не вставали, сидели.  Выпить же было нечего. Но похлопали.

КОГДА ЧЕЛОВЕКУ (заметному) чего-то не прощают, значит, он сам себя прощает. И наоборот. Мы оправдываем тех, кто судит себя. Ещё бы научиться оправдывать тех, кто нас судит. Я уже на пол-пути. Мне уже безразлично, что обо мне говорят. Это не моя заслуга, это меня апостол Павел вразумил. Жить, чтобы тебя любили, гораздо легче, чем любить самому.

ЗИМА, НА ОСТАНОВКЕ: - Ой, морозище,  ой, жмёт! «Да это и хорошо, не закиснем. Без засолки проживём».

ОДИН ГЛАВА одной африканской республики когда ехал куда с визитом, то, чтоб без него тут не случилось переворота, брал с собой и главарей оппозиции. На аэродроме представлял их встречающей стороне: «Мои мятежные генералы».

- У МЕНЯ МЕЧТА, - говорил мне итальянский журналист, - выпить водочку с селёдочкой с видом на Кремль. Вообще люблю Тургенева, хочу быть Обломовым, знать два глагола: сплю и ем.
Он же: - «У вас спортисты рэкетирского дружества, съединённые дЕньгами, да? Так»? И ещё он: «На приёмах пьём и жрём, и говорим, а чекисты потом всю ночь пишут».

БОЛГАРСКАЯ ПЕРЕВОДЧИЦА, стыдясь за перемены в стране: - «Воры нашей дружбы и победы одни и те же. У нас в школе не знают, кто бросил бомбу на Хиросиму, думают, что русские, не знают, кто победил Гитлера. Учителям неловко сказать два слова в ответ на вопрос: Кто освободил Болгарию? От кого? Ответ: Русские от турок».

ПЕШКОМ ДО СОБОРА. Утро. Голуби громко воркуют, жасмин сильно пахнет. В соборе почти никого. Гробница архиепископа Серафима Соболева. Церковь Семи учеников. Священник: «Простые люди любят Россию. Даже и переход на новый стиль не помешал, хотя скорбно отмечать Кирилла и Методия одиннадцатого мая. Смотрим на Россию. Она была главной в славянстве, и на неё из-за этого были удары. И она к ним привыкла. Но теперь подтачивается изнутри». – «Так всегда было».

МНОГО МЫ заигрывали с религиями Запада. Ходили даже по Волге протестанские корабли-десанты, назывались «Волга- 92», «Волга-93». И хоть бы что. Хлебом-солью встречали. Только в Казани татары – молодцы, да продлит Аллах их драгоценные годы и да помилует, не дали пристать. Но сколько изданий хлынуло, сколько газет, радистанция  католиков «Надежда», редактор Иловайская-Альберти, сколько проповедников! Угодливо, не взимая никакой арендной платы, предоставляли им огромные концертные залы, кинотеатры. Сколько телепередач, богослужений!  Это только надо в ножки поклониться русским, что вышли из этого нашествия. С потерями, конечно, но вышли.
А сколько я лично встречался с ними (по их инициативе). Именно в начале 90-х. Счастье моё было в том, что я уже много читал о католиках и протестантах, знал о. Серафима Роуза, а особенно резкие слова преподобного Феодосия Киево-Печерского о невозможности и пагубности общения с иноверцами. «Будут тебе говорить, что и твоя вера хорошая, и наша, скажи: разве Христос двоеверен»? А скольько внедряли дикие термины «иудео-христианство» и, особенно, что католическая церковь – это «церковь – сестра».  Если и сестра, то бывшая и ставшая ведьмой.
 Церковные разногласия – это не партийные распри. Это гораздо серьёзнее. Религия – не отхожий промысел. Для России религия – образ жизни.
 Противостояние Западу – это первейшее условие сохранения России. Запад – это частные, шкурные интересы, у нас издревле инстинкт социальной справедливости. Общается со мной немец, француз, еврей, европеец, в общем, я вижу, ему интересно только то, что же с меня (от меня) он может получить, чем я ему могу пригодиться.
Да, это главная угроза. От Запада всё: разврат, жадность, модернизм. А  в чём спасение? В семье. И только в семье. Ведь и в школе и в коллективе, и в армии, и в поездках  тогда хорошо, когда есть чувство семьи.

РУССКИЕ БЛЕСТЯЩЕ владеют чувством воображения. Отсюда вся русская лень: зачем что-то делать, если можно вообразить, что всё уже сделано.
 
 ПЛОХ СТАЛИН, а Гитлера, главную чуму 20-го века, победили. Евреев, кстати, спасли. Плох Петр 1-й, но Россия при нём крепла. Плох Иван Грозный, но Россия при нём расширялась. И не захватывала земли, не занималась колонизацией, это была христианизация. Плюс к тому – освобождение сибирских просторов от остатков Орды.

- НАЧИНАМ? – спросил отец Иоанн.- Благословите.
- Начинайте, - как-то совсем буднично отозвался отец Владимир.
- Благословен Бог наш, - возгласил высоким, чистым голосом отец Иоанн.
-  … всегда, ныне и присно, и во веки веков, - утвердил отец Владимир, а хор, после паузы, в которую было слышно как регентша Людмила дала настройку голосом, дружно и громко заявил о себе:
- А-а-ми-и-нь!

Стою в алтаре. Много раз приглашали на службах в алтарь, и всегда я как-то стеснялся: вроде не по чину. Но когда благословляли надеть стихарь, когда подавал кадило, выносил свечу, помогал при причастии, то было чувство, что я нужен.

МОПАССАН: «Мысль становится шире и поднимается выше, когда живёшь один, и тотчас же сужается и сходит с высот, как только снова соприкасается с людьми».
Увы, это так. Хотя какие-то плюсы и есть. Я не монах и мне важно знать, что я не один вот так же о том-то думаю.

ЖЕНЩИНЫ ЧАЩЕ плачут, но дольше потом живут. А вот заявление женщины неплачущей, но тоже долгожительницы: «Заявляю, что все мужские влечения, особенно рыбалка и охота являются только средством уехать от жены подальше. И напиться. Рыбу же можно и в магазине купить».
На охотах и рыбалках бывают и женщины, но явно не жёны. Чаще не жёны. Посему, когда муж горделиво поглядывает на лосиные или кабаньи рога на даче, то неизвестно, чей он выстрел вспоминает. 

ВЕЗЁТ ЛИХОЙ мужчина в галстуке. Чего-то тревожно весел. Машина сильно иностранная, скорость непонятна, так как нет спидометра. Музыка наяривает из всех углов салона, глушит. Водитель танцует левой ногой, ибо правой загнал в пол педаль газа и не выпускает, а руль использует как цыганский бубен, часто в него поколачивая.
Остановились у низкого берега. Степь плавно переходит в море. Водитель задирает штанины. На ногах татуировка. На одной: «Не печалься входя», на другой: «Не радуйся выходя».
Тащит из багажника сумки:
- Ну что? Штрафной одиннадцатилитровый? Пережили голод - переживём изобилие! У меня была работа – по семь-восемь застолий в день. А сегодня вообще везуха – только вы. Сказали: накачай писателей. Рад стараться.

ПАМПЕРСЫ – НАШИ ВРАГИ. Всякое облегчение житейских трудов совсем не обязательно служит на благо нам. Взять хотя бы три примера. Мы, молодые супруги, обзавелись шваброй. Вроде быстрее борешься с пылью. Мама приехала: «Это я лентяйкой зову. Конечно, когда женщина в годах, то понятно. Но ведь  молодые себя жалеют, нагибаться не хотят». Также она очень не одобряла наступающие тогда времена памперсов. «Это от лени, это матери  ленятся ночью  к ребёнку встать.  Раньше он, бедный, обмочится, кряхтит, мать чутко спит, сразу встанет, перепеленает, он опять спит. А тут так, бедный, и парится. В синтетике этой. А постирать пелёнки – милое дело».  Ещё одно приспособление её удивило, это длинная ложечка для надевания туфель, ботинок. «Опять же, чтоб не нагибаться. А нагибаться надо, спину будешь жалеть, скоро ходить не заможешь. Старики были нас не глупее, поклоны делали, голову склоняли, чтоб кровь не застаивалась».

«СОЛНЫШКО ГЛОТАЕТ». Так мама говорила о младенчике, который сладко и продолжительно зевал и потягивался в своей колыбельке. Очень мама любила деточек. Ещё одно от неё запомнил: «Ребёночка распеленаешь, он к лицу ручку поднесёт и на свои пальчики смотрит. И одной ручкой другую перебирает  И видно, что ему радостно. Это ангелы ему на кончиках пальчиков искорки зажигают».

ЧАЙКИ КРАСИВЕЕ ворон, но глупее. Чайки совершенно безсовестно требуют подачки. Шёл по берегу моря, в руках пакет. Они кричат, пикируют, будто знают, что внутри. Нагло требуют. Очень надоедают. Из-за них и прибоя не слышно. Да и тревожно каждый раз, когда они заходят на новый круг и летят ко мне стремительно снижаясь.
А ворона, она идёт впереди меня по песку, иногда оглядываясь, вроде подбадривает не бояться чаек. Я остановился, и она остановилась. Смотрит, как и я, в море. Схватила и отбросила в сторону прутик с моей дороги, опять пошагала. Оглядывается, будто приглашая. И я за ней шагаю.
Чайки, убедясь в моей безполезности для них, отскочили. Я же достаю из пакета булочку, отрываю от края кусочек и  бросаю его в  направлении вороны. Она видит подаяние, но не  кидается  к нему, а чинно подходит  по песочку. Но вдруг – ворона  видит это раньше меня - на хлеб пикирует чайка. Тут ворона резко, с невероятной прытью делает бросок к еде и хватает её. Чайка чуть не хлопается на пустое место, взмывает и возмущённо кричит. Довольная ворона спокойно кушает.
Так мы с ней и доедаем булочку.
Это в Варне. Иду по прибрежному парку. Памятник «Украинским солдатам, освобождавшим Болгарию». Ну и хорошо, что памятник. Только ведь украинцы тогда ещё и советскими были. То есть, как надо было написать? «Украинским солдатам, воевавшим в составе Красной армии»?
Ворона моя, как будто тоже чувствуя фальшь в надписи на памятнике, оседлала его и осуждающе  каркает. Вверху, покинув море, захватывая ещё и сушу, летают наглые глупые чайки.

ДА, ВАРНА. Тридцать лет назад был тут. Был с делегацией «Литгазеты» (Давид Кугульдинов, Владимир Костров, Григорий Горин, Григорий Бакланов, певец-бард Александр Дольский) и был очень богат. Только что вышел  на болгарском языке мой толстенький однотомник «Върбница» (Вербное воскресение) и редактор его Весела Сарандева смогла организовать выплату гонорара прямо в Болгарии без перечисления в московское грабительское агенство авторских прав. Я в нём бы от этого гонорара процентов пять-шесть получил, а тут он весь мой. Две машины мог бы купить. Конечно, это агенство мне потом отомстило –  потом не выплачивало за  переводы на другие языки. А пока я был богатеньким Буратино, и это понимали члены делегации. И мне – приятно быть не скупым – нравилось не только покупать платья жене и дочери, костюмы и рубахи себе (потом дочь спрашивала: папа, когда ты опять поедешь в Болгарию?), но  и всячески ублажать и братьев по славянству и братьев по писательскому цеху. Узнал, что тут есть целый комплекс ублажения плоти: бассейны, бани, массажи – всё в одном флаконе и повёл туда коллектив.
Но я не об этом. А о том, что меня там поразило. Я поплавал уже и сидел на скамье у бортика. Вдруг вижу: подгребается к лестнице старушка, и дёрнулся помочь ей выйти. Меня опередил загорелый юноша. Красавец, с большим полотенцем в руках. Он бережно вынул мокрую старушку из воды, окружил её стан полотенцем, обхлопал, проводил до плетёного кресла, сам сел рядом в другое. «Какой молодец! – думал я. – Всем бы так о матерях заботиться». И тут же поперхнулся: этот красавец эту  «маму» обнимал и ласкал. И целовал! И она пылко на его внимание отвечала. Я даже сплюнул.
Такие дела. Мне объяснили, что это так у богатеньких вдов водится: нанимать (именно так) молодых людей для всевозможного обслуживания. Ходят и в театр, и на море, и в ресторан. Да потом ещё она и платит этому наёмнику. У него работа такая. У него, наверное, и девушка есть. Он ей сказал, что поедет  зарабатывать на свадьбу. Так, что ли?
Противно невыносимо. Но что я удивляюсь? А Жан-Жак Руссо? А Кончаловский? С богатыми и влиятельными бабёнками-перестарками спали. И через это в люди выходили. Чего студента осуждать?
Нет, не могу оправдать. Ничего, Господь разберётся.

ДЕНЬ ПОБЕДЫ. Сидят на брёвнах мужички. Все в годах.  Оживлённые. Уже  раздавили бутылочку. Один из них вскакивает: «Слушать мою команду: не расходиться! Я мигом! Быстрее черепахи! Пару возьму, чтоб потом не бегать». - Ты чего-то разгулялся, сосед. Наследство получил?
- От кого?  А копить мне зачем? День же Победы! Жить-то осталось пол-понедельника, чего экономить? Внуки да дети всё спустят. А похоронить?
 Да закопают. Может, не сразу. Вон, солдат на Северо-Западном фронте семьдесят лет хоронят.
- Уж не семьдесят, семьдесят три.
- Ну вот, за них и выпьем.

МИРОВОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО может быть в восторге: на встрече русских и болгарских детей в первый день не слышно ни русской ни болгарской речи, славяне общаются на английском. Но это начало встречи. Уже к вечеру выясняют, что много общих слов, заучивают новые и через три дня вовсю разговаривают.  Так что мировое правительство пусть не обольщается: братья - славяне они на то и братья, чтобы  подтвердить народную мудрость: свой своему поневоле брат. Пусть вначале и поневоле, но брат. Брат, в этом всё дело.
Не потеряно славянство в мутной воде истории. Отстояли болгары и кириллицу, отвергнув латиницу, и спасли памятник Алёше в Пловдиве.
Старые мои друзья в прямом смысле старые: Лучезар Еленков, Минко Минчев, Калина Канева, Весела Сарандева, Надя Попова, но все такие родные, так же любящие Россию.
Слышал там шутку: русские умные, а притворяются дураками, а украинцы дураки, а притворяются умными.

ПОЗВОНИЛ ЛИХОНОСОВ: «Запиши: писатель тогда станет писать хорошо, когда будет писать, не думая о том, что его прочтут. И ещё запиши (а я ему только что сказал, что нашёл его записную тетрадь, которую терял): Не успел я осознать, что я гениальный писатель, нет, лучше, запиши так: не успел я убедиться, что я гениальный писатель, как стал думать о том, что скоро умирать». У него всегда так – юмор сквозь иронию.

ПОМНЮ, ДО МЕНЯ долго доходило понимание  католической добавки филиокве в Символ Веры. Разрыв с Богом, куда страшнее. Ещё и от этого они несчастны. (Кроме масоретского , безбожного перевода Вульгаты). Сегодня читал отцов церкви о хуле на Духа Святого, которая не простится ни в сём веке, ни в будущем. Марк Эфеский  учение о филиокве относит именно к греху хулы на Духа Святого. А филиокве и протестанты исповедуют. Паисий Величковский ещё когда: «Лучше тебе в нищете пребывать, нежели похулить Святаго Духа, как хулят его римляне». И преподобный Ефрем Сирин,  и святой Афанасий Великий, все единодушны в оценке этой хулы. Святители  Иоанн Златоуст и (через шестнадцать веков) Феофан Затворник говорили: противление очевидной истине есть хула на Духа святого. Какой? Истинна только вера Православная. Хулить её – копать душе могилу.

- ЭТО ОН-ТО ИНТЕЛЛИГЕНТ? Интелего собачье! Туз с гармонной фабрики! Где это он умным стал? С воробьями на помойке наблатыкался.

ДВЕ ПРИМЕТЫ начальника – демократа: ворует и разваливает дело.

НИ ПОЭТАМ, НИ ПИСАТЕЛЯМ брать в расчёт современность не надо: она всегда вертихвостка. Тысячелика. То обольстит, то оттолкнёт. И эти случайные впечатления обобщать? Выдавать за типическое?  То есть обманывать? Вот от того и тыкалась в тупики русская жизнь 19-20 веков – верили написанным текстам. Кто писал? И разве таланты совершенны? Разве гении владеют Истиной?

И ВСЁ НИКАК не кончалось Каховское море, залитое мёртвой днепровской водой. В вагоне душно. Стоял в тамбуре. И привязалась мысль: у меня всё есть, мне только проблем нехватает

МЕРЫ ПЛОЩАДИ, длины, заменённые с жизнеподобных (локоть, пядь)  на метрические во многом разорвали связь с природой. Метр, сантиметр, гектар, - это не десятина, сельсовет – не волость, район – не уезд, километр – не верста.  Ты что, аршин проглотил? Косая сажень в плечах. Вершок. Как хорошо. А, если  что-то очень маленькое по размеру – мачинка, то есть маковое зёрнышко.  «Ребёнка нельзя бить по голове:  он от каждого удара на мачинку сседается». Метрическое измерение вносило в  жизнь механистичность. Оно, вроде, ускоряло что-то в развитии науки-механики-техники, легче же общаться с иноязычными партнёрами, оперируя одинаковыми измерениями, но охлаждало человеческие общения.
А какие пошли ненормально большие игрушки у детей. Конечно, от того, чтобы деньги выжимать из родителей. А получалось – искажалось детство. Ведь мера игрушки – ладонь ребёнка. Где вы, куклы Кати и Маши?

МАМИНЫ-ПАПИНЫ уроки. Они на всю жизнь. Например: «На всякое хотенье есть своё терпенье. На всякий замок есть отмычка. Не изрывайся (не делай ничего через силу), тихий воз на горе будет». Это мама. Отец: «Вперёд не суйся, сзади не оставайся. От службы не бегай, на службу не напрашивайся».  И их общее: «Не спрашивают – не сплясывай». То есть – не высовывайся, не выделывайся, не выщёлкивайся, будь в тени.

МАМА ВСПОМИНАЛА, как поссорилась татарка с удмурткой. Языка друг друга они не знали, но ясно, что всячески обзывали друг друга. Татарка была энергичнее, но удмуртка перешла на русский язык и всё время вставляла в татарскую речь: «А ты ещё хуже! А ты ещё хуже».
Листочек из письма мамы: «Его отец, ну в кино-то, был малограмотный, но умный старик, и вот что мне понравилось – вот ты, сынок, учитель, дак реши одну задачку как быть. Петров день самая страда, а люди гуляют, да хоть бы день, а то пять дней».

ЧЕМ СЛАБЕЕ ГОСУДАРСТВО, тем сильнее отдельный человек: ему не на кого надеяться, самому надо вставать на ноги.  Встаёт и все равно приходит к осознанию необходимости сильного государства. А оно от двух сил: от правительства и от народного желания иметь сильное правительство.
 В Советской России, каждое новое правительство утверждалось за счёт унижения предыдущего. Сколько гадил Никита на Сталина, но и сам дождался. Но его-то справедливо окунули в  лужу  его мерзостей и преступлений, в которой всегда будет жить память о нём. Так сказалось, ибо сейчас смотрел документальные фильмы, в них  жмут на ужасы сталинского правления. Но какие же счастливые лица на экране. И это тридцатые, и сороковые годы. А сейчас, вроде, демократы счастье принесли, но какие же нервные, усталые, обозлённые люди. С чего? С демократии, господа, с демократии.

СТИХИ В ПАЛАТЕ психодиспансера: «Я весь в запое. Износился, прорвался старый мой носок. Но все  равно я возносился, как гвоздь из гибнущих досок. Жестокость  лЮдского закона дожны мы с русской карты смыть. Текст Покаянного канона раздать народу и учить. Как плохо, братья, без иконы:  ведь надо лоб перекрестить. И обратя к востоку стоны, прошу позволить мне пожить. С утра пораньше, утром синим, при ранних солнечных лучах, я вновь заплакал о России: неужто наше дело швах? Её духовность выше прочих, и нам поэтому трудней. Как много впереди рабочих, российских нужных трудодней».
И ещё (после парада): «Мериканцы, те приужахнулись: вишь, не всё идёт-то по-ихнему. Русь-то, значит, жива ещё, а ведь вроде уже и заужена, и обокрана, и обтяпана. А прибалты сидят и злорадствуют: подыхай, говорят, Русь великая. Только прежде ещё извиняйся ты перед нами за то, что спасала нас. Но спонсёры их принахмурились: столько денег, грит, мы втакарили, уж пора бы Москве на колени встать, а тут вона что презентируют».

В СОЧИ, ПРИЛЕТЕЛ от издательства «Современник» к Георгию Владимову с вёрсткой его повести «Большая руда» и с предложением издать роман «Три минуты молчания». Вечером пошли в рыбный ресторан.  Столики над речками проточной воды, в которые запущены форели. Это очень красиво – под ногами плавают красивые рыбы.  Ещё и в том  приманка, что посетители  заказывают именно ту  рыбу, которая понравилась размерами или расцветкой. Её ловит сачком официант, уносит на кухню, а через двадцать минут приносит зажаренной. Так кажется посетителям. А я сидел близко к кухне и увидел кое-что интересное. Кухню от зала отделяла стена, около которой в ящиках и горшках была пышная растительность, а под ней тоже была речка. В неё впадали остальные, вьющиеся по залу. И увидел как по ней из кухни выплыла рыба, потом ещё одна. И именно  секунд через десять с того момента, когда официант уносил в сачке пойманных рыб. Стал я наблюдать – точно! Никто и не думал жарить живых рыбок, другие были нажарены заранее, может, даже вчера,  их и скармливали.
- Рыбки какие у вас живучие, - сказал я официанту, - по пять раз за вечер на сковородке бывают.
Он понял, что я понял. Принёс бутылку вина, поставил предо мною:
- Маладец! Только миного слишком чересчур видишь.
Это  Сочи, ноябрь 71-го. Да, было. Вечером, после ресторана пошёл к морю. По причалу неосторожно зашёл далековато. Шторм, свежесть ветра, брызги. А одна волна так ударила, что сшибла с ног. Господь сохранил – ухватился за перила. В гостиницу вернулся мокрёхонек.

ПИСАТЕЛЬСКИЕ  РИФМОВКИ. Писатели, поэты рады как дети поездкам: они встречаются после разлук, они убеждаются, что они всё те же, также любят Россию, так же преданы русской словесности. Конечно, седеют, лысеют, конечно, пакетики с лекарствами от заботливых жён становятся потяжелее, чем три года назад, но они шутят, они оставляют заботы, радуясь краткому отдыху от нервной жизни.
В Екатеринбурге нас со Станиславом Куняевым поместили в гостинице на окраине, название не помню, но очень уютная,  всего двухэтажная.  Пошли что-то купить к ужину и заблудились. Долго петляли, но вышли. Стас сказал экспромт: «Старик, ты был как мой Вергилий, а я как твой суровый Дант: всю ночь бы мы с тобой бродили, нас вывел к свету твой талант».
Утром я встал, ходил к окраинным старым домам, всё мне тут нравилось, вернулся к Стасу. Он, проснувшись – вот поэт – сообщил новую редакцию вчерашнего стиха, вспоминая наши блуждания меж домами, машинами, магазинами, детскими площадками, мотоциклами: «Ты был как мой Вергилий, а я как мрачный Дант, всю ночь бы мы бродили, когда б не твой талант». То есть энергичней и короче.
День прошёл обычно: встречи, выступления. Я показал Уральский университет, в который поступал в 58-м году. Стас предложил поместить на нём доску с надписью: «Тут пол-столетия назад абитурьент не принят был…
- … но очень рад,- закончил я, - что здесь таланта не пропил». Ещё бы не рад. Представь некролог:  Закончил Уральский университет имени кого? Ельцина. А перед входом памятник кому? Свердлову. Его краской мажут, мочатся под него, а всё стоит.
 Ещё мы, конечно, стояли в храме Царственных страстотерпцев. Собирались идти через два дня на Крестный ход их памяти.
А пока вернулись в гостиницу. Очень она нам нравилась
В Перми в это время был поэт Анатолий Гребнев. Он, оказывается, дежурил в своей областной психиатрической больнице.  Сообщил ему по мобильнику, что мы с Куняевым недалеко. Станислав, именно с него началось состязание, сказал:
- Продиктуй ему: - «Мы видели в жизни немало, наш путь в вековечной пыли. Мы только что в сердце Урала бокал за тебя вознесли». 
Гребнев мгновенно ответил: «Я пью один, а вы вдвоём. Ну что ж, судьба, ещё нальём». Через две минуты: «В тайге пермяцкой, пьяный в лоск, услышал с радостью  Свердловск».
Не успел записать, опять телефон. Толя:
  - Налить пора за сыновей. Да будем мы за них спокойны, деяним отцов достойны: Владимир, Гриша и Сергей.
 Я сочинил элегическое, учитывая, что Толя первоклассный гармонист: - Сыграй нам, поэт, на трехрядке, стаканы наши всклень  полны.  Сидим, отринутые Вяткой, её воспевшие сыны.
- С чего это вдруг вы отринуты? – вопросил Стас. – Нет, родиной вы не покинуты, не то, что я своей подругой. Ты понял, кем? Моей Калугой.
Тут к нам пришёл Александр Кердан, человек обстоятельный, полковник, руководитель уральских писателей. Мы сообщили об этом Толе. «Послушай, Гребнев, мы втроём опять твоё здоровье пьём. А где твои аплодисменты, мы все уже твои клиенты. Раз вдохновение на гребне, звони нам чаще, Толя Гребнев». Он ответил тут же: «Я знаю, что такое Стас, друзей он в жизни не предаст.  Пиши, пока я не забыл, как я Куняева любил. В стихах и в жизни и в вине он был всегда опорой мне. А Кердан вам в награду дан, силён и крепок как кардан».
- В нагрузку, - поправил Стас.
Тут и Кердан отличился:
- «Я пью за то среди Урала, чтоб жил получше мой народ. Чтобы друзья не умирали, не пропуская мой черёд»
Не успели мы развернуть обёртки деликатесов, принесённых Керданом, как вновь телефон:
 - Записывай: «Работал долго я хирургом. И верным скальпелем, друзья, Свердловск от Екатеринбурга давным-давно отрезал я».
 Я записывал, вслух повторяя, и спросил:
 - Отрезал или обрезал?
- Да, рифмы – сучки, вот беда, порой заводят не туда, - рифманул Толя.
- Диктуй ему, - приказал Стас: «От СвЕрдловска  ответ прими: ты думаешь – живешь в Перми? Над Пермью, дорогой наш друг, витает Молотова дух». – Это Стас напоминал, что Пермь долгое время носила имя большевика Молотова (Скрябина), вятского уроженца.
У нас было полное ощущение, что мы сидим за столом все вместе. Лишь бы денег в телефоне хватило.  Их-то могло хватить, но уже мигал сигнал предупреждения, что аккумулятор разряжается. Толя диктовал:
- Друзья, мне с вами хорошо. Глаза защурю, да ошшо. В глухом неведомом краю заочно-очно  с вами пью.
Кердан резко ввернул штопор в твёрдую плоть пробки и рванул. И… оторвал ручку штопора. Бутылка полетела со стола. Её, на лету! поймал Стас. Тут уже и я, чем горжусь, сказал экспромт:
- Вот вам продукт моей строки, весьма хвалю себя за это: просчёт полковничьей руки исправлен был рукой поэта.
Конечно,  не выдержал, набрал номер Толи и похвалился стихом. Но где мне до него: он тут же:
- У психиатра день неярок, живёт он без акцизных марок: нет ни водяры , ни вина, как будто наша в том вина. Но есть спаситель верный наш – це два аш пять це два о аш.
- То есть спирт, - сказал я друзьям, будто они этого не знали.- Отвечайте.
Но уже трещал мобильник:
- Пиши, я переделал: - На гребне древнего Урала за русских пили мы не мало. Враги, учтите термин наш: це два аш пять це два о аш.
- Его не добить, - в отчаянии сказал Стас. – Передавай! – приказал он мне как связисту: - Стихи нам посылать не смей, хоть пишешь ты не худо: ты нам мешаешь выпивать. Пьём за тебя, зануда.
- Хо! – сказал Толя, - я записал, но пью, учтите не один, Куняев, Кердан и Крупин. Конечно, в чём-то вы правы, у вас три умных головы.
 Тут, как все понимают, аккумулятор в мобильнике сел окончательно. Экспромты кончились, застолье продолжалось.
Записано ради шутки.

УЖЕ НИКОГДА не представить, как бы я жил, если бы не было в моей жизни Святой Земли. Как жить без Фаворского света, без Голгофы, без путеводительной звезды Вифлеема, без Гроба Господня? И - всегда - в памяти небеса над Елеоном.
 Я очень-очень счастливый человек. Ещё же и Афон и Синай изъезжены и исхожены.  И все святые места Ближнего Востока. На десять жизней назад и на десять вперёд наездился, находился и насмотрелся.

УЛЕТАЛИ С РАСПУТИНЫМ за границу. Провожали жёны и дочь Распутина Маруся. Ей очень понравилось, что перед  ней открываюся автоматические двери, и она, пока не запретила мама, проходила в них. «Что тебе привезти?» - спросил Валентин Марусю. –  «Сапоги с застёжками» , - попросила она застенчиво. Суровая Светлана Ивановна поправила: «Зачем с застёжками? Купи ей простые. Ты же какую-то книжку хотела попросить». – «Привези мне, - сказала Маруся, - стихи о Ленине».
Мы засмеялись и пошли на паспортный контроль. Маруся догнала отца и торопливо вполголоса повторила просьбу: «На застёжках, на застёжках».
Это было примерно в середине  80-х. То есть ещё и тогда идеология давила учеников. Не так, как сегодняшний идиотизм ЕГЭ, но тоже.
Вспомнили детские школьные годы. Что было хорошо – это воспитание дружбы народов. Не было школы без самодеятельности, не было самодеятельности без песен и танцев народов страны и мира. Как отплясывали молдавские танцы «жок, молдавеняску», белорусскую «бульбу», украинский «гопак». А уж русских было! Песни учили. Любимую песню вождя всех времён и народов «Сулико». У вождя был хороший вкус – песня прекрасная! «Я могилу милой искал, но её найти нелегко. Долго я томился и страдал: где же ты, моя Сулико?»
Учитель, помню, был приезжий, был в селе недолго. То ли сам уехал, то ли уволили: попивал. Он постоянно поддёргивал брюки, мы лезли от смеха под парты, и  диктовал нам слова песни на грузинском языке, сам записывал на доске, потом  мы их учили. Даже доселе помню. Примерно: «Саркавлиз саплявз ведзебзи, вервнахе дакар гулиго. Шом хом арахат шивишна, гуль а масквили Сулико». Вот как врезалось.
Из казахских славословий вождя и партии только строчка: «Партия хайда балса…».
А уж вот эту легендарную балладу из памяти не изжить: «На дубу зелёном, на большом просторе, два сокола ясных вели разговоры. Первый сокол Ленин, второй сокол Сталин. А вокруг летали соколяток стаи». То есть, видно, члены Политбюро.
Смешно, конечно. Но ведь заучивали, а заучивать полезно. И это не забивание памяти, её ни один двоечник, ни один отличник и на сотую часть не заполнит, это учёба. Что в этом плохого – воспитать уважение к властям? Нас это не обворовывало, пешек из нас не делало.

СЕРДИТАЯ У МЕНЯ ЖЕНА – на хлеб с ножом бросается.

БЕЛЫЙ ЦАРЬ, КРАСНЫЙ ВОЖДЬ, народу-то что? Была бы защита.

- ИЗ ГОЛОВЫ НЕ ВЫХОДИТ эта глупость.  – А ты умные мысли в голову  приведи. - Пробовал. Но глупость не дура, она  умных  не пускает.

РОДИВ РЕБЁНКА, женщина чувствует к нему любовь. А писатель, разродившись какою-то вещью, чувствует к ней отвращение. Особенно, когда её хвалят. А он-то знает, что в замысле она была совершенством, а что на деле? Хотя знал и таких, что считали, что родили шедевр.

БАБУШКА Валентина Распутина, Мария,  впервые попав в Иркутск и увидев стольких людей, спрашивала: «Где же столько земли взять, чтобы всех похоронить?»
Ещё он рассказывал, что в Аталанке были пленные японцы, которые переловили во всей округе змей и лягушек.
Ещё: «Мы считали, что если есть в дневнике тройки, то не имеешь права идти на просмотр фильма «Молодая гвардия». И это никакая не идеология, это порядочность, уважение к подвигу, чистота помыслов.

СТАНЦИЯ «БЕЛИБЕРДЕНЬ», фестиваль «Вятская скоморошина». Куда как лучше аншлагов и кавээнов.  Вышла красавица: «А кому гармонь? Отдам даром в хорошие руки, не будете знать горя и скуки». Играет сама, поёт: «Нам сказали на базаре, что ребята дёшевы. На копейку шестьдесят, самые хорошие». «Ой, сердечушко моё, сердечушко забилося. Я хочу частушки петь, много накопилося». «Ой, говорим по-вятски «чо», значит, любим горячо». Ставит гармонь, берёт балалайку: «Балалайка, балалайка, ручка вересовая. На сердце лютая тоска, а с виду я весёлая». Да-а. Я по виду совсем молодая, а душе моей тысяча лет.
Садится к  самовару: «Подарил муж мне чашку. На чашке цветочек. Зачем тебе, говорит, дачу, ты с этой чашкой совсем вроде как в саду. И ни полоть не надо, ни окучивать, ни поливать». А я говорю: я тебя такого красавчика кому-нибудь даром подарю, потом подумала: ладно уж, стой в углу для красоты.  Девушки пришли, я им: вы зачем сюда пришли, не отбивать ли хочете? Вы от  милого мово, как пробочки отскочите.
Встаёт, охорашивается: «Пришла я в гости, гляжу и мне даже неловко, что наряднее меня никого нет. Больно я баская, никого бастее нет. А подружка бает: давай, мы тебя ещё побастим…И лапти у меня какие – носки точёные, края строчёные, все золочёные!  Ой-ёй! Время девять, время девять без пятнадцами минут. Не пришли наши залётки, так уж, видно, не придут. Ой-ёй. Мине милый изменяет, я в корыте утоплюсь. На крыльце или в чулане из ухвата застрелюсь».
Шарада - загадка: «Сидит под крыльцом, ржет жеребцом», кто это? Правильно: мужичок. А что ждёт? Правильно: коньячок.
Выбегает взъерошенный парень,  испуганно сообщает: «Их было  пятеро, нас двадцать пятеро. Мы дрались отчаянно и побежали нечаянно. Если бы нас догнали, мы бы им дали».
Выскакивает другой: «Хорошо, Вася, что нас двое:  тебя бьют, я отдыхаю,  меня бьют, ты отдыхаешь».
- «Петя, у нас с тобой два варианта для женитьбы, две версии, выбирай: или девушка без работы, или бабуся с пенсией. Какой выбрать?» - «С девушкой к бабусе».

ИСПОВЕДЬ БОЛЬНОГО. На приёме у психиатра. Старик уже, но  бодрый. Много курит. Не докуривает, прячет недокуренное в карман, закуривает ещё.  Пьёт чай, кладёт много сахара.
- Старик старый, лет под триста, убил взглядом тракториста. Веришь, нет? Взглядом. А что? Я умел. Падали. Особенно эти, как их? Ну да, в юбках, в общем, которые. Не буди лихо, пока оно тихо. Я родился в блатном доме, там были одни жулики. Я сроду не болел. Я хотел избавиться от плена и убил капиталиста. Он был с синими глазами, толкнул мою мать, а она была одноногая, с протезом, называется культя. Он вредил и на работе подкупал всех. Здесь я живу. Не живу, какая жизь: не поевши спать ложись. Тут нищие одни, слабоумные, жить на свободе не умеют, а у меня семнадцать специальностей: плотник, слесарь,  слесарь-сборщик, шофёр, моциклист, электрик, лекальщик, токарь, инструментальщик, шлифовщик, строгальщик, кровельщик.  Я и повар, мясо могу из седла горной козы в красном вине и соке граната замаштачить, да разве мне здесь доверят мясо и вино, и гранаты?  Изобретатель я, в общем.  Мой двигатель – миллион километров на холостом ходу.  Хошь, нарисую? Нет, это тайна. Это я могу только верхушке в Кремле показать. Двенадцать лет рабочего стажа и двенадцать воровского. Сейчас больше заработаю, чем украду.  Кого скрывали парики, повязки на зубы и партийные клички, а меня скрывала злодейка с наклейкой. Чтоб думали, что я пьяница, я напивался в железку, а утром вставал с ясной головой. И ждал, чтоб обо мне говорили, что из меня ничего не выйдет. Так я скрывался. Они не знали, что я буду хозяин земного шара, большую экономию железа сделаю. Как бывало в старину: хлопнешь по лбу сатану, слямзишь торбу сухарей и размачивать скорей. Меня не хотели растить, чтоб я воин был, но моё письмо дошло до Сталина, писал, что у нас маленькая сырая комната, да вот его нет, а я здесь.
Брежнев – чернокнижник, про целину стал писать. (поёт): «Вьётся дорога длинная, здравствуй, земля целинная… Ой ты, зима морозная, тёща туберкулёзная, скоро ли я увижу тебя, родимую, в большом гробу?» А Хрущёв – свинопас, поморил скот, кукурузой отравил, флот на металлолом порезал. Андропов – твердолобый попугай, Черненко – птичка какаду, несёт яйца на ходу. Их только болтать, а еды нет.
И день, и неделя, и месяц, и год – это не  ярославская резина, их не растянешь. Надо в управление поставить матриархат. «Накормит она  и разбудит и даст на дорогу вина». Зашёл я в чудный кабачок, вино там стоит пятачок. Сижу, и солнца нет в окне, не плачь, милашка, обо мне.
 Меня встречали под перезвон курантов, под вой метели. Один, с наганом, спрашивает: «Расскажи, кто ты? – Я изобретатель. Идею я взял от центрифуги и совместил с ультразвуком. – А почему не работает? – Мешает блуждающий ток. Он говорит: ты темнило, за тобой, как за собакой, палка не пропадёт. Говорю: дайте вашу квартиру, тогда буду разговаривать». Ещё меня одна ущучила. «Я тебя пропишу, но я библиотекарь, я культурная, умные слова люблю». Так я что, я менталитету для имиджу поднабрался, реноме, аутотренинг, короче, и к ней. И такими словами шпарю. Она: «У тебя с головой всё в порядке?»  - «Даже чересчур». – «Ну нет, я культурная, но не настолько же». Она же меня и сдала. На лето забирает, на даче работать. 
Так вот, товарищи-господа, слуги народа. Взяли меня на обманку, начисляли зарплату с потолка и деньги стали падать с потолка. На втором этаже присягу давал у знамени и расписался. На случай бомбёжки надо помыть весь рабочий народ. Хочешь бежать – прыгай на запретку. Я прыгнул – ногу сломал. Тогда я ещё не был изобретателем, работал дворником, но мыслил уже как вся Академия наук. И надо стало скрывать себя. Изобрёл зуборезный станок. Чтоб не уследили, у них умер, тут родился от воды пяти озёр.
 И ещё спрашивают, врачи называются: у тебя с головой всё в порядке? Я отвечаю: более чем. Меня наградили тайным орденом, не велели носить при жизни, только нести перед гробом. Я открытие сделал: надо запретить оружие и атом и жить без облучения.
 КАКОЕ УБОЖЕСТВО -  юмор в «Литгазете». «Толстый учитель физкультуры – есть в этом что-то неповторимо русское».

ЖЕНСКАЯ КРОВЬ. Участник войны: - Меня спасли женщины. Потерял я много крови, лежал на снегу, всё подо мной красное. Еле выжил. Только переливание спасло. А тогда, даже в войну, так было заведено, что раненому говорили, от кого ему переливают кровь. Мне досталась женская.  И я хранил адрес сельсовета и три фамилии. И всегда собирался  поехать и в ноги упасть. Да вот, долго собирался. Детей на ноги поставил, говорю жене: надо их увидеть, доноров, спасительниц моих. Она поддержала. Набрали подарков, поехали на Урал. А они все близко,  одна от другой, жили, их трое было.  Все адреса посетили. И уже их никого нет, все умерли. Поплакали мы на могилках. Ведь из-за меня, получается, умерли. От них-то крови убавилось. Я от раны на снегу кровью истекал, они добровольно. Да разве же кто победит русскую женщину!.

ПЛАЧ АДАМА: «Раю, мой раю! Пресветлый мой раю! Ради меня отворённый, ради Евы затворённый». Вот такие они, евы. Из-за них рай затворили.  Верить или нет, что на Вселенском соборе обсуждался вопрос: есть ли у женщин душа. Голосовали. С малым преимуществом решили, что всё-таки есть.
 Конечно, душа есть: тоже люди. Тем более столько свидетельств о пережитых ими страданий за Христа. И сами шли и детей вели на смерть, на пытки, на казни, разве такое свершается  без души?

- ВЕРЬ НЕ ВЕРЬ, - старик-актёр рассказывает о показательных процессах. «Судят кого, а уверенности нет, что публично при всех сознается. Мало ли что, под пытками себя и других оговорил, а тут, перед приговором, он же понимает, что расстрел, то возьмёт да и скажет правду. Тогда знаешь что? Находили актёра на него похожего, проверяли, брали, подсаживали в камеру к тому, кого судят. Актёр изучал голос, манеры, движения. Вживался. И его выводили на процессы. Делали такой грим, что никто и подумать не мог, что этот не тот. А того, настоящего, расстреливали заранее. А этого учили, что говорить. Каяться, признаваться. И все равно приговаривали к расстрелу.  А потом он или другой какой актёр вживались в другой образ на другом процессе. Но не знаю, какая судьба у актёров, которые играли роли врагов народа. Их или убирали куда или ещё что, врать не буду». – «А ты-то откуда знаешь?» - «Актёр такой выжил, он Бухарина играл, потом сам сидел. Запуганный был до безпредела. Перед смертью рассказал».

И этот же рассказчик, когда в кампании пошёл разговор о Ленине-Ульянове-Бланке, резко и немного картинно заступился: «Вову не трожь! Не трожь Вову: он Троцкого проституткой назвал». - «Ещё же и Иудушкой называл». – «Ну, это с подачи Салтыкова-Щедрина. Вова начитанный был. А о проститутке это у него своё.  А лично ты пойди, назови Бронштейна проституткой. Назови».

ЮННА МОРИЦ: «Всё меньше евреев в России, всё больше в России жидов».

«ВЫ ЧЕЛОВЕК ВЕРУЮЩИЙ», - пишут мне, - и, конечно, читали и Библию и Евангелие. Но почитайте ещё». Далее перечисляются главы из Писания, в которых, по мнению автора письма, служение Христа иудеям. Нападки и на монархизм. «Вы, в конечном счёте, за самодержавие, а кто из царей после Петра был русским? После того, как он женился на этой немецкой потаскухе из-под Меньшикова». Далее возглас: «Слава Яриле!»
Знаю, что отвечать более, чем безполезно. Тут правило: заблуших не осуждай, жалей, а упорствующих  обличай, не сработает. Тут не упорство, тут твердокаменность.
И разве только в этом вопросе. Возьмём секты молокан, трясунов, пятидесятников, хлыстов, скопцов. И возьмём  блаватских рериховцев, аум-синрикё, «белое братство», «богородичный центр», вроде последние поумней, но всё то же: хотят жить без Бога, то есть без Христа, сотворить для себя удобное  божество.
И опять же:  говорить с ними - себе дороже.
Народная и светская поэзия: просветление и нытьё.

СЧИТАЛКИ ДЕТСТВА, мои и дочери. У нас были «На златом крыльце сидели», «Ехал грека через реку», «Екэтэ бекетэ чукэтэ мэ. Абуль фабуль дэ и нэ, многие другие.
У дочери и сына: «Шла собака по роялю, наступила на мозоль и от боли закричала: «До-ре-ми-фа-ми-ре-соль». Или: «До-ре-ми-фа-соль-ля-си, кошка ехала в такси. Заплатила пять рублей и поехала в музей. А котята прицепились и безплатно прокатились. Кошка стала их ругать, а котят-то двадцать пять». Коротенькая: «Цан, цан, цан, вышел маленький пацан». «Шла машина тёмным лесом за каким-то интересом. Инте-инте-интерес, выходи на букву эс!». «Эники-бэники, ели вареники. Эники-бэники, клёкс, вышел пузатый матрос». Ещё: «До-реми-фа-соль-ля-си, ты, собака, не форси, шляпу на бок не носи, что украла, принеси. – Я украла колбасу, завтра утром принесу. – Почему же не сейчас? - Потому что тихий час». 

В ДУХОВНОМ РОСТЕ нет возраста. Верующий ребёнок мудрее неверующей матери.

ПИСАТЕЛЬ УЗБЕК торгуется с арабом, продавцом обуви: «Я тебя назначаю, слышь, комендантом города и разрешаю тебе держать карательный отряд. Представь: твою жену потащил староста…» - «Кто есть староста?» - «Это соблазнитель. Он  твою жену тащит, а ты не можешь сбавить две тысячи, чтобы спешить к ней. Ты уступаешь жену, а в цене не можешь уступить…».
Он же: «Товарищ, верь, есть в жизни счастье, я заявляю не спьяна: верь, на обломках сионовластья напишут наши имена». Он же (шутка): «На Чукотке я не был, но можно её заработать».

ГОСУДАРСТВО ИНОГДА слабеет. Тогда отдельный человек вынуждается стать сильнее, чтобы выжить: не на кого надеяться. Но потом все равно осознаётся необходимость государства. Пускай даже такое: с воровством, с бедностью.  Что нам кого судить?  У Бога это право, не у нас. У нас вообще нет никаких прав, только обязанности. И это хорошо.

ЖЕНЩИНЫ ЧАЩЕ плачут, может, от этого  дольше живут.
- Слушай, можешь себе представить, у меня жена гениальная. – Как? – Ссорились, ссорились, я ей и вылепил: курица не птица, баба не человек. Она взвилась и на меня. И такую бабскую визготню подняла. Я: - На зло мужу сяду в лужу. А она, представь, и ведь нигде не прочитала, ни от кого не слыхала, тут же: - А ты на зло жене валяшься в… понимаешь в чём. Нет, их не перерифмовать.

ПЛОХО БРЕЗГЛИВЫМ.  Они показывают тем самым свою обезбоженность.  «С грязного не  треснешь, с чистого не воскреснешь» - вот формула на все времена. Очищаете вы, фарисеи, посуду, а сами внутри полны нечистот.

ОБЩЕСТВО  НАШЕ было лягушкой в болоте. Да, мутновато, да, опасности, еду надо добывать. Но жить можно. Жили бы и жили, нет, стали жаловаться на жизнь. Тогда поместили лягушку в резервуар. Вода дистиллированная, кормят гуманитарно. Хорошо, но что-то вот холодновато. «Да-да, извините, сейчас подогреем». Под резервуаром огонёк. Греет. Тепло. Прыгает от счастья лягушка. А огонёк всё горит да горит, вода всё горячее да горячее…

ПЕТРОГРАД, ЛАВРА, надписи на плитах:

Родился мудрым быть и в вечность отлетел,
Конечно, рано ты к безсмертию созрел.
Но феникс, чтоб ожить, во пламени сгорает
И небожитель так живёт: скончался – оживает.

Родители, друзья и ты, супруг любезный,
Престаньте проливать на гроб мой токи слезны.
Нас разлучила смерть, но вечность съединит:
Всяк неизбежным сим путём туда спешит.

Ни тяжкая земля, ни камень гробовой
Души безсмертныя  не  окуют полета.
Она, как узница от цепи роковой
Летит в безбрежну даль сияния и света.

Земная жизнь как тяжкий плен стесняет.
Удел земли – мятеж и суета.
Единственное в жизни утешает –
Животворящее сияние Креста.

За ним, христианин, отринь земное бремя!
За ним, туда, где зародилось время,
Оттоль связует всё цепь древняя веков,
Тебя, как сына, там ждёт вечная любовь.

-  ВМЯТИНА НА БАМПЕРЕ получилась от столкновения. Сына посадили. Машину притащили на прицепе. Её сразу стали разбирать на запчасти. Что-то  заплатили матери. А сын говорил ей, что не виноват, что вмятина на бампере это доказывает, чтобы она хранила бампер. И она ходила всюду с этим бампером и требовала, чтобы было новое расследование.

ЯПОНСКИМ  СТИХАМ очень  легко подражать. Конечно, подражание не стихи, так. Но интересно. «Четвёртые сутки идёт симпозиум. Ещё один день умирает. Озеро  чернеет от горя». Или: «Осыпанные снегом кусты озаряет закатное солнце. Так похоже на цветущую вишню. Но как ещё далеко до весны». Или: «Прекрасная Котэ-сан рисует мой портрет. Касается на рисунке моих щёк и волос. Как бы я хотел стать бумагой!»  «Лунный  свет так любят в  Японии, что он хочет здесь остаться. Но как же и нам без него?»

ВОЗВРАЩАЛИ ЦЕРКОВНЫЕ  пристройки.  В разрушенном храме начали служить. А рядом,  в сторожке, жили бомжи. Жили здоровенные парни-пьяницы и по-наглому не уходили. Их и милиция боялась. Батюшка, выпускник семинарии,  раз их  поуговаривал, два, безполезно. Даже и ему угрожали.  Тогда собрал из тех, кто уже стал ходить в храм, мужчин, объяснил задачу.  Ранним утром отслужил молебен с водосвятием, окропил всех  святой водой. Приложились к Кресту.
- Ну, братья, побили бесов – врагов невидимых, пойдём бить врагов видимых.
Пришли к сторожке, вышибли дверь. Те вскочили. Батюшка запел молитву, его поддержали: «Царю Небесный».
И сдались, и не сопротивлялись. И ушли. Потом некоторые даже стали ходить в храм. «А чего вы нас тогда испугались? Вас же много, да у вас и оружие было». – «Не знаем. Непонятно. Страшно стало, вот и всё».

ВЯТСКИЕ ПОДОБНЫ  Ветхозаветному народу израильскому. Корни наши тьмою повиты, потом окрещены мы в купели христианской, ей и будем верны.
Добросердечные, приветливые вятчане (вятичи, как кому нравится) жили бы и жили, но хлынули к ним, по выражению вятского архиерея, мутные волны ссыльных поляков. Отец мой вспоминал, что и поляки и, позднее, политические очень сильно развращали молодёжь. Учили курить, ставили постановки с поцелуями, учили девушек стричь волосы «под мальчика», чтобы в церкви стоять без платка, обрезывать косы, красить губы.
Думаю, что царское правительство, ссылая революционеров в Вятку, надеялось, что они в Вятке поумнеют, выучатся быть порядочными. Оказались они порядочными свиньями. И доселе имена улиц заляпаны их позорными именами. Но сами-то вятские что? Жить на улице Урицкого, Либкнехта, Люксембург, Володарского, Маркса, Энгельса, это что? Уже из-за одного этого никогда бы не стал жить в Кирове-Кострикове.

НОВЫЕ РУССКИЕ трясутся. Почему? Богаты же. Потому что они  и не  дома, и не в гостях.

И ДАЖЕ НАД фермой крупного рогатого скота висел красный флаг. Повышал ли он удои, неизвестно, но очень возмущал огромного быка. Бык однажды оторвался от привязи и ушёл в Испанию.

ТАКОЙ МОРОЗИЩЕ в такой обжигающе солнечный день, это теперь такая редкость. Летят вспыхивающие алмазики снежинок. Снежинки сухие, просушенные морозом. Слеза течёт по щеке и превращается в льдинку. Так хорошо и трогательно вспоминаются такие дни детства. И обувка, и одежонка были плохонькими, а мы на лыжах, катаемся  со снежных склонов. И не час, не два, целый день. Ибо по случаю морозов занятия в школе отменили. И ничегошенььки с нами, кроме хорошего не происходит.
 Летит сверху, взлетат на трамплине,  хлопается с размаху на склон Вовка Шишкин, поднимает фонтан снежной пыли. В нём на мгновение возникает сине-красная радуга.

ПОЧЕМУ ИМЕННО России дал Господь такое пространство? Потому что в России не умолкает молитва. Как солнце, продвигаясь с востока на запад, освещает пространство, так и молитвы: неусыпаемая Псалтирь, Проскомидии, Часы, Литургия, Водосвятие… Это очень важно. Очень.

ВАСЯ ЕВРЕЕВ не любил, но дорожил ими. Просил соседа: «Яша, хоть ты не уезжай. Кого ж я тогда буду не любить?»

БЛИЖНИЙ ВОСТОК, ресторан. Огромный шар, оклеенный осколочками зеркальных стекляшек. Скользящие  разноцветные лучики. Певица -палестинка красоты необыкновенной. Зайчики света вначале освещают её глаза, потом лицо. В полутьме летают её руки, волосы взблескивают, колеблется стан, а голос звучит так, что кажется, это не сама она поёт, кто-то поёт для неё, восхищённый её красою.
А глаза не соблазняют, не манят, они спокойны. Мне переводят:
  - Это песня мужчины, но поёт она. Про смуглую девушку. «Она – моё имущество, её любовь – это ад и рай. Весь влюблён, весь в плену, не могу выбирать».
В зале все прихлопывают.

В УЧРЕЖДЕНИИ ковровая дорожка вытерта и особенно продрана до пола у стола начальницы Луизы, дамы серьёзной.

ЯЗЫК У КОЛОКОЛА назвали языком очень точно: без языка колокол не говорит. Воду, которой  обливали колокольный язык, давали пить детям, которые долго не говорили или говорили косноязычно. Интересно, что мне мама в детстве говорила: «Болтаешь, как из колокольчика напоенный». Потому, что я очень быстро и безостановочно говорил. То есть, оказывается, ещё и так использовали колокольчики.  Из них поили освящённой водой.
Язык Пушкина, язык Гончарова, язык Тютчева, какой чистый звук. А язык улицы, тюрьмы, жаргоны, - то хрип, то бряканье.

МНОЖЕСТВО ПИСЕМ пришло мне после публикации рассказа «Семейная сцена». Особенно задели женщин фразы: «Женщина должна знать своё место» и «Главная забота женщин – загнать мужа в могилу, а потом говорить, что он был лучше всех». Всколыхнулись. «Мужчина сейчас отстаёт от женщин в развитии»,  «Вы хотите нас приковать к плите»,  «Товарищ автор, очень ворчливая у вас жена?» , «Любовь и счастье – сферы общественного сознания, а вы написали галиматью», «Мы перестали быть тенью мужчин, мы сами способны отбрасывать её».
 Безполезно, сто раз безполезно, говорить, что у женщин своё место, и место очень тяжёлое. Но ведь и у мужчин своё место и ещё потяжелее. А если женщина омужичится, а мужчина обабится, кому будет легче?

МИР ВО ЗЛЕ ЛЕЖИТ? Да кто его в это зло укладывал? Сам, как свинья, во зло, как в лужу, улёгся и лежит, хрюкает. Чем плохо свинье в грязи?
Поди, докажи бандюге, что не так живёт, что грешно грабить, стыдно в шампанском с бабёнками плескаться. Ему и ботинки лижут. Вот и скажи, что будет его язык языки огненные лизать, в кипящей смоле ему трепыхаться. Атаман Кудеяр был один  на сто тысяч. Раньше хотя бы юродивые обличали, сейчас где они? Если есть, кто боится их обличений?
В ранние века христианства не начинали причащаться, пока не было  над чашей  в и д и м о г о схождения Духа Святого на Святые Дары. Сейчас, конечно, не меньше спасающихся и не виноваты они, что им досталось такое время. Господи, спаси и сохрани!

ГРОЗА УСТАЛА. Гром, затихая, ходит вверху по сфере шатра небесного, ищет выхода, не находит, замолкает. Копит силы, возобновляет поиски. Ему подсвечивают слабые молнии.
До грозы хотел записать две фразы, которые когда-то благотворно подействовали на меня, гром и молнии отвлекли, и боялся забыть. Нет, помню.
Человек начинает умирать с момента своего появления на свет. Первым своим криком, а этот крик необходим, чтоб лёгкие заработали, убивает частичку нервных клеток. Но клеток этих столько даёт Бог, что их и за всю жизнь не израсходовать.  Их даётся четырнадцать миллиардов, а расходуем чуть-чуть процентов. Так что смиримся с правилом: раз мы родились, значит, умрём.
Опять надо мной гром. Видимо, у него последняя попытка уйти за пределы неба. И вот  думаю, глядя на церковный купол, освещённый закатным, ушедшим от меня солнцем, что же я познал в этих процентах? Понял главное – Господа, сотворившего миры видимые и невидимые и Его власть надо мной и  над подобными мне… То есть понял главное.

ДЕНЬГИ ЕСТЬ – охота жениться, денег нет – придётся разводиться. И ещё:  Девушка злится – хочет замуж идти, жена злится – надо разводиться.

У НАРОДА ВЕРА, у интеллигенции идеи. Но сейчас уже где народ, кто интеллигенция? В молодом Лермонтове (1829 г.) говорит и то и другое: «От страшной жажды песнопенья пускай, Творец, освобожусь. Тогда на тесный путь спасенья к Тебе я снова обращусь».

БИЛЕТ ДО ЛОСИНООСТРОВСКОЙ, где было общежитие, стоил пятнадцать копеек. И их часто не было. Контролёры ловили. Мы: «Отец, да это же батон хлеба и две газировки. День жить». Потом уже и не ловили, здоровались. Да, картошка стоила десять копеек килограмм. Прогавкали мы коммунизм.
После вуза телевидение. Бывали и более-менее гонорары. Сидим, гуляем. В дверь скребётся бедняк. «Парни, дайте на хлеб». Витя Крейдич командует ему: «Выйди, закрой дверь. Потом резко её вышиби и скажи: «Витька, Володька,  дайте четвертную!»

ВАСИЛИЙ ВЕЛИКИЙ:  Обязанность воспитателя – знать светские науки, «подобные листьям, которые служат украшением для древа познания христианского и охраной для плодов его»!

ЦЕЛИ ВОСПИТАНИЯ:  - Направить мысль к истине, чувства к красоте, волю к добру, всего человека к Богу. Пробудить и развить деятельное стремление подражать Творцу.

ОТЕЦ О КОМ-ТО из Уржума: - «Ходил к ссыльным, те научили курить и читать листовки. Отец у него нашел папиросы «Трезвон» и «Тары-бары» и выпорол. Он  сказал: «Ты меня обидел, я ухожу и приду только на твои похороны». Так и сделал. А мать после похорон забрал к себе. Увезли имущество на двадцати двух подводах».

 ВЯТСКОЕ РАЗГОВОРНОЕ:  «Мы жениться  с тобой бум или не бум?» То есть, будем или не будем? 
 Девушка парню на вечёрке: «Ада, а то уду». То есть: пойдём, а то уйду.

ВЫПИВШИЙ ПИСАТЕЛЬ в буфете Дома литераторов другому: «Старик, давай уж правду жизни выражать, раз другое не можем».
- Да, старик, если уже нечего сказать, давай говорить правду, раз нечего больше.

УЖЕ НЕ ПОМНЮ, откуда выписал, но выписки точные. Описание восторженных встреч царей Александров Второго и Третьего и Николая Второго. И описание встречи моряков  из команд  крейсера «Варяга» и канонерской лодки «Кореец».
И далее: «В первые годы новой власти так же радостно, как и царей, встречали наши земляки на перроне первых лиц молодого советского государства Я. М. Свердлова и М.И. Калинина».
Речь о городе где-то по дороге от Чёрного моря к Москве. Воронеж? Курск? Харьков? Белгород? Рязань?

НА ВОРОВСКОМ ЖАРГОНЕ задний карман брюк называется «чужой»: из него легко вытянуть содержимое.
Гаишник останавливает. «Сейчас будет ошкуриватиь».

УЧИТЕЛЬНИЦА УЧЕНИКУ: «Ты умываешься? Что ты такой неумытый?» - «Умываюсь?» - «А полотенце есть у вас?» - «Нет» -  «А чем вы утираетесь?» - «Папка рубахой, мамка юбкой». – «А ты?» - «А я так сохну».

- О, ЭТОТ ЖАНР эпистолярный, прилипчивый как клей столярный.
Живём в своей земной обители. В ней все начала и концы. Мы чаем выйти в долгожители, а, глядь, выходим в мертвецы.
 
ДВА ГЛУХИХ: «Идёт дожж». – «А я поймал вошь?» - «Идёт дожж да и с градом». – «Не одну поймал, а две рядом».

ПОРОСЁНОК. МАМА: - Горимость,  возгораемость тогда была высокая, Яколич всё время в лесу. А лето идёт, я переживаю: поросёнка надо купить, а то к зиме не успеть выкормить. И денег всего сто рублей. На базаре мужик продавал по двести пятьдесят. У него двенадцать штук. Прошу: вот этого продай, самого маленького. Он говорит: ведь он из этого же гнезда. Его родная мать чего-то не взлюбила, отпихивала. А мне самой он понравился: лопаточки крепкие, меж ними два пальца уместились, это хороший признак. Хожу по базару, хожу, а меня всё так и тянет к этому поросёнку. Соседка купила за двести пятьдесят. Ну, надо уходить. Мужик кричит: «Молодуш, молодуш!» Ой, ведь меня. «Бери своего, всех продал, этого не берут. Обиженный он, его матка отшвыривала».  Я взяла, ровно дитя к груди прижала, он и не пискнет. Принесла, поила молочком. По пол-стопочке. Яколич приехал из леса на два часа, прямо весь исплевался: «Заморыш, дохляк, ведь подохнет». Я молчу. Сырое яйцо  взбивала, добавляла  немного песку сахарного. Опять с молоком.  По пять-шесть раз кормила. Стала уже наливать по полной стопочке.  Мучки  подмешивала. Сидел в ящике. Меняла подстилку, днём выносила на травку.  Самой-то было не очень заметно, а Яколич приехал, глядит на него, спрашивает: «А тот-то заморыш где?» - «Да это он и есть!» - «Ну, мамочка, ну, ты чудесница».
Соседка зовёт: «Зайди, посмотри. - Я зашла, гляжу, ведь покупала она большенького, больше моего, а сейчас мой больше. Соседка говорит:  – «Давай твоего  посмотрим». Я боюсь: обахает, сглазит, изурочит. «Давай завтра». Утром приходит, а я перед тем его святой водичкой  побрызгала. «Ты, - говорит, - не того показываешь».
Ой, а ещё одного в другой год за восемнадцать километров несла. В мешке за плечами. Ни разу не присела. Пока молчит – бегу. Начинает верещать – разговариваю с ним, успокаиваю.
Когда их резали к зиме, я, чтоб не видеть, не слышать,  из дому уходила.

ПАВЕЛ НИКОЛАЕВИЧ был один из зачинателей так называемого старо-симоновского движения. Старосимоновцы, как они себя называли, добивались возвращения церкви на территории завода «Динамо» и возрождения могилы иноков Александра Пересвета и Андрея Осляби. И добились! Много дней они отработали, когда компрессорный цех, в который превратили церковь, стал возвращаться в своё назначение. Сколько же они всего перетаскали, перекопали. Мучились и радовались.
И не их нельзя позабыть, ни, особенно, Павла Николаевича.  Он жил где-то по Рязанской дороге. Даже и фамилии его я не запомнил, а, может, и не знал. Но знаю наверное то, что он много, м н о г о  лет подряд ездил  ежедневно, повторяю,  е ж е д н е в н о,  в Третьяковскую галерею, где была икона Владимирской Божией Матери и, стоя перед ней,  на память читал Акафист в Её честь. А жил неблизко. Ежедневно, кроме вторников, когда в Третьяковке выходной.
И я уверен, что именно, во многом, по его молитвам, икона вышла из застенков галереи и обрела место в Божием храме.
Ещё один рассказ вспоминаю. На сей раз из северной столицы. Матушка Мариамна: «В годы хрущёвских гонений у монастыря на речке Карповке, где были мощи святого праведного Иоанна Кронштадского, стоял милицейский пост и милиция не разрешала останавливаться у обители. Торопила проходить. Но верующие, любя великого батюшку Иоанна, несли молитвенную вахту на другой стороне Карповки. Сменяя друг друга, читали Неусыпаемую Псалтирь. Вот такие два свидетельства из русской жизни.
Рядом с гонениями на Христа жертвенность. Ещё недавно было открытие выставки личных вещей и рукописей святого  Иоанна. В здании Госархива на Пироговской. Открывал выставку святейший Патриарх Алексий 2-й. Пояснения давала монахиня монастыря на Карповке. Рядом с ней, то ли охраняя, то ли контролируя шла смотрительница.
Великий святой, так много спасительного сказавший русским людям. Которые его не послушали и, будто испытывая предсказания о. Иоанна о братоубийстве, пошли прямохонько в него. В огонь, сжигающий Россию, и в кровь.
Незабываем его стремительный, чёткий, взлетающий  к концу строки почерк. Отрадно, что ещё многое из его наследия будет обнародовано. Но Госархив бумаги святого Иоанна не отдаёт. По какому праву? А по какому праву хитрые большевики победили глупых жандармов? Тут музей, тут всё под стеклом, тут всё мемориально. А будь это в книге, можно было б в руки взять.  Когда Патриарх и его окружение уехали, смотрительница злобно погнала монахиню: - «Уходите, тут не только ваши ходят. Нечего тут на экспонаты креститься».
Вот так вот.

ГРЕЧЕСКИЕ МОРЯКИ  писали  молитвы, имена тех, за кого молились, записки  и деньги запечатывали в бутылку и бросали её в море. И никого не удивляло, что бутылка приплывала в монастырь.

ПЛЕНАРНОЕ ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ заседание конференции на Родосе. (Открывая его, председатель зачитывает, готовился): «Парадигма и аспекты самоиндентификации являются доминирующей моделью постсоветского пространства, в котором сейчас происходит деформация инноваций».
И до чего же всё понятно, и всё скоро будет озвучено звяканьем бокалов и оживлено переменой блюд. И обсуждением животрепещущей темы: где проводить следующую конференцию?

РАЗГОВОР МОЛОДЁЖИ: - «Ну, ваще, полный абзац. Она трындит и трындит, ну так офигенно, прикольно так,  вся в слоганах. Так стрёмно для снятия тёлок: они классно тащатся, когда так с ними культурно». – «Да, это вам не мыло по тазику гонять».

УХОДЯ ИЗ ХРАМА, оглядываешься, стараешься запомнить, заполнить огромность сердца  сиянием иконостаса, огоньками свечей. Вытеснить этим светом черноту из себя, заполнить сердце молитвой.

ВСЁ О НАС:  «… они исполнены  всякой неправды, блуда, лукавства, корыстолюбия, злобы, исполнены зависти, убийства, распрей, обмана,
 злонравия.
 Злоречивы, клкветники, богоненавистники, обидчики, самохвалы, горды, изобретательны на зло, непослушны родителям.
 Безрассудны, вероломны, нелюбовны, непримиримы, немилостивы.
 Они знают праведный Суд Божий, что делающие такие дела, достойны смерти; однако не только их делают, но и делающих одобряют». (Рим. 1, 29-32).

АКТЁР ПРЯМО в отчаянии: - «Понимаешь, мне заплакать, что с горы покатиться: это ж профессия. Стою в церкви и не могу понять, плачу я актёрски или по вере».

ПЕКАРЬ НОВОГО типа. Закупил линию выпечки в Германии. На ней предусмотрен контроль. Если буханка меньше весом или как-то искажена форма, то специальная механическая рука эту буханку выдёргивает и отправляет в брак.
Предпринимателю это дело очень не понравилось: он привык в свои изделия недокладывать  муки. Смотрел-смотрел на эту руку, да взял и прикрутил её проволокой. И вот линия пошла. Брака нет. А привязанная рука только отчаянно машет в воздухе.

ПРИХОДИТ СОСЕД Костя: - «У тебя нет чем похмелиться?  Нет?  Вот так и вымирает русский народ. – Садится. – Я сильный, в детстве дрова колол. – Запевает: - У магазина «Пиво-воды» стоял советский постовой. Однажды как-то он сменился и взял бутылку коньяку. И так напился, так напился до помутнения в мозгу. – Встряхивается: - Эх, пятилетку выполняю, семенной овёс повёз, а весной-то не посею, так что что с меня возьмёшь»?

ВНУКИ О ГЛАВНОМ.  Аня и Володечка:
- Значит, у Адама и Евы не было детства?
  -  А вот если бы они не сразу съели яблоко, а прочитали «Отче наш», то оно бы им не повредило.
- Бог это как воздух. Он везде, только мы его не видим.

ТУРЕЦКИЙ ГИД всерьёз: «Иногда спрашивают, почему богиня Артемида Эфесская не защитила свой храм от апостола Павла? Интересный вопрос. Отвечаю: она была в Македонии, помогала матери Александра Македонского рожать».
 - Но это же разное время! – возглас из группы туристов.
 - Но это же Александр Македонский! – объясняет гид разницу во времени.
Этот же гид, опять же всерьёз, говорит, что Божия Матерь скончалась в Эфесе. «Вот её могила (на могиле цветы), вот дом, где она жила у апостола Иоанна. Они вместе стояли у Креста, а потом приехали сюда».
 Что угодно скажут, лишь бы деньгу слупить. И он же:
- Великую китайскую стену построили турки, чтобы предохранить Европу от нападения.
Ева для него, естественно, турчанка. В группе есть и из Киева.
- Турчанка? Та ни! Она же ж украинка.

ВЕЛИКИЙ ЧЕТВЕРГ. Расстроился – не донёс со службы «четверговый» огонёк, хоть и нёс укрытым. «Я сильным был, но ветер был сильней». Успокаивал себя тем, что в предыдущие годы начертал горящей свечкой крест над входом в квартиру. А в Никольском при входе в дом. Но в Никольском ближе идти.  И каждый год добавлял.

В РОДНОМ ИНСТИТУТЕ. Юбилей МОПИ, теперь МГОУ. Выступал. Такое ощущение, что ничего не изменилось, только жизнь прошла, да пришла золотая свадьба со студенткой этого же вуза.

МАЛЕНЬКАЯ ЛИЗА: У меня коляска ложительная, а у Насти  садительная.

МАМА О ЛЕКТОРЕ: Согнали на лекцию. Он всего-всего, чего только не наговорил. Круг головы и в пазуху. Запугивал. Ой, не смотрели бы глаза, уши бы не  слушали. В следующий раз подальше сяду и вязанье с собой возьму.

МЕККА ПОЭЗИИ, Хафиз, Саади. Всё цветёт. Бассейн, рыбки. Девушки в чёрном бросают через плечо монетки. Серьёзны. Загадывают желания. До этого мы неслись в машине и превысили скорость. Задержали, оштрафовали на один доллар.
Нигде в Европе не видел такого понимания поэзии Пушкина и Есенина, только в Иране (Персии).

ДЕНЕГ НЕ ПЛАТЯТ сейчас за книги. То есть почти не платят. И вернулось ко мне понимание писательства, которое было в самом начале. Когда я и думать не думал, что за любимое дело, за публикацию ещё и платят. Так хотелось видеть свои писульки в газете, журнале, что от себя бы приплатил за то, чтоб напечатали. И позднее всегда было недоумение писательскими разговорами о гонорарах, премиях.  Какие деньги, когда ты занимаешься любимым делом, да это ещё и оплачивать? Ещё и люди за автографом идут. Ещё и не работаешь в штате, сам себе хозяин, ещё и стаж трудовой идёт и при выходе на пенсию учитывается.
Заелись писатели, определённо заелись. Какое-то время писательской жизни я всё-таки был более или менее благополучен. Денег всё время не хватало, но при не завистливой жене с этим справлялся. Ездили же в Пицунду, в Коктебель, что ещё? Мечтал, конечно, о даче, да промечтал. Дали в аренду, когда мне было шестьдесят, да и то пошла она мне не в пользу, ничего я в ней не написал.
Ничего, Бог не без милости, купил пол-домика в Никольском, да отстроил, опять же только с Божией помощью, дом в Кильмези вместо сгоревшего. Живи, пиши. Кто не даёт? Болезни родных и близких, тревога за них. А больше того причина: надвинулась даже не печаль, не уныние, горечь от ощущения: кому они нужны, труды мои? Крохотному окружению, каким-то островочкам вокруг журнальных публикаций, кому-то купившему вдруг мою книгу? Да мне-то ещё грех жаловаться: пожил, поиздавался, попереводился,  повыступал. И любовь от читателей испытывал и, значит, нелюбовь от писателей вкусил полной мерой. Даже часто искренне думал: какой я писатель, когда я совсем на писателя не похож. Они говорят  о построении сюжета, о доминанте мысли, о превалировании формы над содержанием или наоборот, о муках поиска нужного слова, а я? Никогда, честно говорю, не испытывал никаких мук при поисках  слов для выражения мысли. Даже, бывало, мучился от того, что мучений не испытываю. Но, рассудите, если есть мысль, так чего бы ей и не выразиться? В русской литературе всегда  важнее  ч т о сказать, а не к а к  сказать. Если мысль верна, так она и выразится верно,  форма сама найдётся. Куда она денется?
К старости  всё вернулось к началу: любимое дело, которое и должно делаться безплатно, никуда не ушло. И бывает даже иногда, очень-очень редко,  в радость.  
Эти рассуждения после приглашения писателей в Госдуму.  Конечно, справедливо обратить внимание государства на убивание нравственности в Отечестве, но если ты страдаешь за Отечество, трудишься для него, так какие тебе ещё от этого дивиденты?
Дан тебе талант и радуйся. Туне приясте, туне дадите.

ДО ЧЕГО ЖЕ ТОСКЛИВО без Белова и Распутина! Кому позвонить, с кем посоветоваться, с кем чаю попить? Братья, вы меня оставили, чтобы я за вас молился?
Постоянно обращаюсь к их портретам. Как с живыми говорю. Скоро по Вале годовщина…
А уже скоро и вторая.
И, спустя годы: А вот и седьмая. А по Василию Ивановичу десятая.

ПОЗВОНИЛА ЖЕНЩИНА, и хотелось бы скорее забыть о её звонке, ибо она мошенница. «В московском правительстве проходит акция «Дети войны». Вы подходите по всем параметрам. Но, чтобы вам на карту приходила ежемесячная доплата, надо заполнить документацию». И я, как последний простофиля, стал послушно диктовать ей номера и паспорта и сберкнижки. Она так ворковала, что очень рада, что ей досталась такая благородная  работа - помогать детям войны. И я ей верил. Но думаю, разве это плохо - верить? Да, я доверчив, но это очень христианское качество. И вот я ей всё рассказал вплоть до кодовой цифры. Тут ангел-хранитель привёл домой мою жену. А она гораздо опытнее меня во всех жизненных ситуциях. Сразу всё поняла и скомандовала: «Беги немедленно и сними все деньги». – «Да там копейки». – «Все равно. Беги!». До закрытия сбербанка было всего двадцать минут, но он рядом. Я пошёл. И успел. А эти жулики уже успели перевести деньги со сберкнижки на карту. Чтобы с неё снять. Сотрудники банка мне сочувствовали, но сказали, что поймать таких мошенников – задача сверхтрудная. «Они всё время меняют симки». – «Но как же они узнали мой сотовый телефон, адрес?» - «Это уже давно не секрет».
Да-а. Увидеть бы её, обладательницу этого мягкого голоса, спросить бы: «А почему вы грабите последние копейки у стариков, почему же не займётесь чубайсами? Мои несчастные пенсионные рубли разве потянут рядом с миллиардами зажравшихся кровососов России? Думаю, и президент с ними не справится. Тут две догадки: или сам такой, или они его сожрут.
 
- ЧТОБ ОНИ НА ШЕЮ НЕ СЕЛИ, приходится их носить на руках. Это, конечно, о женщинах. Говорит: «Я тебе своё сердце отдала». – «Даже так? Значит, ты стала безсердечной».
 
- МОЛОДЁЖЬ! НЕ ГОНИ в могилу седых. Уйдут седые, придут рыжие.

ДЫМ В ЛЕСУ от снега с деревьев. Февраль, пошло к весне, ветер. Рушатся с вершин сосен обвалы снега, распушиваются в полёте. Завесы снежного тумана.

А И БЫЛ ЛИ я на Святой Земле? Да, много раз. И ходил ли я Крестными ходами? Да, много раз. Так что ж тебе иногда печально? Закрой глаза – ты же на Фаворе! Замри на ходу – ты идёшь с иконой святителя Николая.
Да, я самый счастливый человек 20-го и начала 21-го века. И только в том моё неизбывное горе, что именно при мне убивали мою родину. И я виноват в этом.
Ладно, успокойся: не убили же.

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: