РЯДОВОЙ НЕОБУЧЕННЫЙ

Всё-таки для меня в вековечном споре о том, что важнее: форма или содержание, важнее содержание. И вообще в русском искусстве главное - содержание. В литературе как бы коряво ни была выражена мысль, если она выражена, она действует. Как бы ни совершенна была форма, если в ней ничего не заключено, она ничего не значит.

А вот в жизни форма бывает первостепенной. Пример:

В давнем времени работы на московском телевидении я был знаком со сценаристом вгиковцем Саввой. Они, вгиковцы, помогали друг другу:  пристроить сценарий, а то и  позвать на какую-то роль или в массовку  ради заработка. Савва любил выпить, то есть в деньгах нуждался. Его знакомый режиссёр, тоже вгиковец, снимал военное кино. И там у него была  маленькая роль генерала. Три эпизода: генерал перед штурмом появляется в окопах, подбадривает бойцов, второй эпизод: идёт бой, он смотрит напряженно в стереотрубу, а в конце, в третьем эпизоде, награждает отличившихся. Снимает папаху и ею утирает потное лицо.

  У Саввы была внушительная внешность: крупный, черты лица резкие,  брови прямо брежневские, глаза  чёрные, всегда прищуренные.

  Снимали в Подмосковье. Савва позвал меня посмотреть. От меня подразумевалась плата за такую милость, понятно какая. Взявши красивую по форме и  сорокаградусную по содержанию ёмкость, приехал на съёмки. Что-то, как всегда у киношников, у них  не ладилось. Крики, беготня. Савва, встретивший меня, был хорош.  Чистый генерал, и не меньше. Я, как человек три года отслуживший плюс летние переподготовки, то есть уже офицер запаса, даже ему откозырял. Очень довольный произведённым эффектом, Савва повёл меня в палатку, где они, актёры, переодевались. Конечно, там были и стаканы, и какая-то закуска. Выпить с генералом - это, доложу я вам,  кое-что.

Выпили. Савва достал свой военный билет. В нём, в графе воинская специальность, значилось: «Рядовой необученный».

— Я же не служил, - весело сказал Савва. - А для генерала по фактуре подошёл. Тут военный консультант, полковник, меня, чему надо, учит.

— А почему ты не служил? - спросил я, хотя не очень ловко было задавать такой вопрос боевому генералу. Тем более уже слышались звуки моторов, хлопнули выстрелы.

— А это тётка. Была старшей в медкомиссии при военкомате,  какую-то болезнь вписала, меня и комиссовали. В белобилетники. На случай войны окопы рыть.

За «генералом» прибежали. Он перед боем хлопнул ещё стаканчик, утёрся папахой, и мы пошли. Он в кадр, я к зрителям.

Боя, как такового, не было. Снимали командный пункт, то есть генерала. Ну, Савва был точно генерал. Ещё тот актёр. Глядел в стереотрубу, переживал, отрывался, орал на телефониста:

— Пятого мне! Пятый! Мать-размать,  разуй глаза! Третий! Дрыхнешь? Перину тебе послать?

Отсняли и дубль. Вроде хорошо. Пошли к палатке, в которой  съёмочную группу кормили. Сели за стол. Довольный Савва приказал консультанту:

— Полковник, пару кофе. - А мне: Я ещё для озвучки текст напишу, ещё копейку сорву.

Тем временем боевой полковник пошёл и принёс кофе для рядового необученного.

Вот что такое форма.

ВСПОМИНАЯ ЛИХОНОСОВА

 Виктор Лихоносов любил Россию пронзительно. Прочтёт что-то или услышит в защиту России, радуется, звонит:

— Крузенштерн в книге «Путешествие вокруг света», страница двадцать первая, пишет: «Мне советовали взять на борт иностранных матросов, но я, зная преимущественные свойства моряков Российских, коих даже английским предпочитаю, совету сему последовать не согласился». А Пётр-то, а? Голландцами пленён. Да для русских, что блоха, что слон. Что подковать, что по улицам водить.

Приедет, лежит на диване и вдруг сообщает:

— Жизнь прожить нужно так, чтобы оставить после себя богатую библиотеку.

— Да кому сейчас нужны богатые библиотеки? - возражаю я.

— Да, пожалуй. Тогда иначе: жизнь прожить надо так, чтоб было кому оставить богатую библиотеку. А? А? Так? Лучше?

 Опять лежит. Вскакивает, садимся пить чай:

— Знаешь, когда погибла советская власть? В шестидесятые Шолохов подписал Письмо в защиту русской культуры. Когда ёрничанье, издевательство над русскими  становилось нормой. И на этом письме появилась резолюция Брежнева или Суслова: «Разъясните товарищу Шолохову, что в СССР опасности для русской культуры нет». Почему было не появиться всяким хайтам, почему не топтать Шолохова. История с обвинениями его в плагиате была спланирована троцкистами. Исполнителя нашли. Непомерное раздутие своего величия у Исаича, вот и всё. Так-то, мои милые. Одна и та же операция - убрать, приглушить русских лидеров.

— Разве Шолохова не защищали?

— Кто? Уровень кафедры филфака. Кто слышит провинциальную честную шолоховедку?

Опять уходит к дивану, опять лежит. Опять вскакивает:

- Кто, кроме русского ещё так напишет? А это не написано, это из устного народного: «Выросла верба там, где он родился. Яблоня выросла там, где убит. Дуб вырос там, где его могила».

 И, как всегда, о своей, самой больной теме, о Тамани:

— Пропала Тамань! Что такое терминал? Что такое Атамань? Для туристов? Для чего? Для денег? Кому они нужны? И туристы, и деньги. На ещё терминалы? Да что Тамань! Уже прощай, Краснодар! Скоро будет как но— вая Москва, чужой, холодный. Лица на улицах чернеют. Правильно Распутин написал: «Горит село, горит родное, горит вся родина моя».

— Так это из давней песни народной.

— Именно! А кто и когда слушает народ? Вышли мы все из народа и не вернёмся в него.

Народ. Народ сочинил: «Суслов, Брежнев и Подгорный водки напились отборной. А на утро, пьяны рожи,  водку сделали дороже». Она тогда стала, кажется, не три шестьдесят, а четыре двадцать. Народ тут же: «Передайте Ильичу: нам и десять по плечу. - Но предупреждали: - Если будет двадцать пять, снова Зимний будем брать». - Вот это спорно: что, брать Зимний из-за повышения  цены или из-за чего ещё? - Вдруг смеётся: - Передали мне на встрече в библиотеке  письмо солдата домой: «Здесь такие ветры, что танки и трактора сдувает, они идут навстречу ветру зигзагами». Это, наверное, невесте. Чтоб посочувствовала. Таковы писатели: врут и ждут одобрения. Налей чаю покрепче. Новый завари.  Погорячее. «Ты помнишь ли, философ мой, как розги ум твой возбуждали?» Там же, в «Фаусте» пушкинском о корабле, который везёт «модную болезнь», «Всё потопить!». Быстро и хорошо. А мы эти корабли западные, европейские, не топили, а с цветами встречали.

Пьём крепко заваренный.

— Теперь не уснём.

— Вспомни Писание: «Бодрствуйте, да не внидите в напасть». Наливай!

ФИНСКАЯ БАНЯ

В 1976 году, будем точными, на нас с Распутиным свалилось предложение поехать в Финляндию на совещание молодых писателей. Я ещё только-только был принят в члены Союза писателей, за границей не бывал. А Распутин ездил. В Болгарию. Но, как говорили: Курица не птица, Болгария не заграница. А тут капстрана. Нам дали прочитать Правила посещения стран народной демократии и стран капиталистических. Всё обычно: избегать знакомств, если они не предусмотрены по программе, и ещё:  если в купе отказалось лицо противоположного пола, то требовать перевода этого лица или себя самого в купе, где противоположного пола нет.

Но в нашем купе такового не оказалось. Интересно, что в личных беседах с нами меня, как коммуниста, просили быть идеологически стоящим на позициях компартии, а Распутина, как старшего товарища, но безпартийного, просили помогать мне… в творческих вопросах. С идеологией было понятно. А творчески это как?

- Ты же сам пишешь, в чём тебе помогать? - спросил Валя.

- Может, они боятся, чтоб я чтоб ничего не брякнул. Он расспрашивал о родителях, о родине. А я недавно ездил в Вятку и честно сказал, что живут там не очень. И пьянство есть, и дороги раздрызганы. Говорит: этого не надо, такие вопросы отклоняйте. Если всё-таки спросят, отвечайте: с пьянством боремся, дороги ремонтируем.

Поехали. И были в Финляндии неделю. По нашему мнению, мы ни в чём перед капиталистами не опозорились, не дали в обиду нашу Советскую родину. Могу сказать, что интерес к нам был большой. Встречи были, в газетах о них писали, приёмы устраивали. Мы не дипломаты, на вопросы отвечали искренне. Да и чего там было скрывать. Но, теперь понимаю, что и наши службы нас из виду не упускали. Почему-то же получилось так, что мы на следующие годы: Валя на шесть лет, я на десять были лишены выезда за границу. Может быть, вот эти шутки их зацепили и насторожили. Валя шутил так: «В Орловской писательской организации пятьдесят  писателей, а в Царской России там было всего три писателя. Но Советская власть создала все условия для развития литературы, и вот результат. А кто же были эти три писателя? Это Бунин, Лесков и Тургенев». Да. А я на фуршете, держа в руках бокал знаменитого финского пива, автор которого, замечу, русский производитель Синебрюхов, то есть наш человек, указывая на сияющее в стёклах солнце (мы были на застеклённой веранде, наполненной цветением и ароматами растений) сообщил, к радости капиталистов, что, когда мы уезжали из Москвы, то там лил сильный холодный дождь, а здесь вовсю сияет солнце. Значит что? что небеса более благосклонны к капитализму, нежели к социализму.

 То есть наговорили. Впали в немилость. Но, по-моему, об этом я уже раньше где-то рассказывал, а вот о финской бане хочется написать. Слухи о саунах проникали в Россию. Такие там сауны финские, а у нас их нет. Может, где-то и есть для больших начальников, но народу слово сауна непривычно. В один из дней нас пригласили именно в финскую сауну. Мы согласились, но, честно говоря, немного переживали: вдруг  опозоримся, не вынесем.

Коллектив моющихся был из человек шести-семи. Разделись Зашли в жаркую парную. Просторно, обделано деревом.  Большая печь, на ней открытые раскалённые  камни. Рыжий крупный финн плеснул на них. Они со звуком взрыва мгновенно извергли облака горячего пара. Потом ещё плеснул. Сидели на полках. Чтоб не мешать хозяевам, мы забрались повыше. Царило молчание.  Переводчика не было. Ещё поддали. Потом распорядитель протянул нам ковш на длинной деревянной ручке, знаком предложив самим плеснуть. Я сидел ближе к нему, взял ковш, зачерпнул полный, и ахнул на молчаливые, но пышущие жаром камни. От такой порции, они прямо взорвались. Некоторые пересели ниже. Я, справедливо полагая, что и Вале надо участвовать в производстве пара, передал ему ковш. Валя проделал то же, что и я, зачерпнул ковшом  водички, да и выплеснул её на камни. Эффект был тот же самый.

 Финны терпели. Но вскоре стали по одному уходить. И совсем вскоре мы остались одни. И такой у нас произошёл разговор:

— Почему они уходят?

— Может, им надо о чём-то без нас поговорить.

— Давай тогда ещё посидим.

— А чего так сидеть, давай ещё поддадим. У нас в бане по-чёрному зимой, в морозы, дверь примёрзнет, а как ахнешь из ковша больше этого в два раза - дверь отдирает. 

Поддали ещё, посидели.

— Ну пойдём. А то неудобно.

Вышли из парной. А они стояли около неё и стали нам аплодировать. Рыжий финн стоял с подносом, на котором всё было. Оказывается, мы побили все их предшествовавшие рекорды. А мы потом ещё пару раз заходили. Уже и камни обессилели и только устало шипели. 

УПРЯМЫЙ СТАРИК

Когда началась так называемая кампания по сносу деревень, в одной деревне жил хозяин. Он жил бобылем. Похоронив жену, больше не женился. Тайком от всех ходил на кладбище, сидел подолгу у могилки жены, клал на холмик полевые и лесные цветы. Дети у них были хорошие, работящие, жили своими домами, жили крепко (сейчас, конечно, все разорены), старика навещали. Однажды объявили ему, что его деревня попала в число неперспективных, что ему дают квартиру на центральной усадьбе, а деревню эту снесут, расширят пахотные земли. Что такой процесс идет по всей России. «Подумай, – говорили сыновья, – нельзя же к каждой деревне вести дорогу, тянуть свет, подумай по-государствен-ному».

Сыновья были молоды, их легко было обмануть. Старик же сердцем понимал: идет нашествие на Россию. Теперь мы знаем, что так было. Это было сознательное убийство рус-ской нации, опустошение, а вслед за этим – одичание земель. Какое там расширение пахотной площади! Болтовня! Гнать трактора с центральной усадьбы за 10–15 километров – это разумно? А выпасы? Ведь около центральной усадьбы все будет вытоптано за одно лето. И главное – личные хозяйства. Ведь они уже будут, и стали – не при домах, а поодаль. Придешь с работы измученный, и надо еще тащиться на участок – полоть и поливать. А покосы? А живность?

Ничего не сказал старик. Оставшись один, вышел во двор. Почти все, что было во дворе, хлевах, сарае, – все должно было погибнуть. Старик глядел на инструменты и чувствовал, что предает их. Он затопил баню, старая треснутая печь дымила, дым ел глаза, и старик думал, что плачет от дыма. Заплаканный и перемазанный сажей, он пошел на кладбище.

Назавтра он объявил сыновьям, что никуда не поедет. Они говорили: ты хоть съезди, посмотри квартиру. Ведь отопление, ведь электричество, ведь водопровод! Старик отказался наотрез.

Так он и зимовал. Соседи все перебрались. Старые дома разобрали на дрова, новые раскатали и увезли. Проблемы с дровами у старика не было, керосина ему сыновья достали, а что касается электричества и телевизора, то старик легко обходился без них. Изо всей скотины у него остались три курочки и петух, да еще кот, да еще песик, который жил в сенях. Даже в морозы старик был непреклонен и не пускал его в избу.

Весной вышел окончательный приказ. Сверху давили: облегчить жизнь жителям неперспективных деревень, расширить пахотные угодья. Коснулось и старика. Уже не только сыновья, но и начальство приезжало его уговаривать. Кое-какие остатки сараев, бань, изгородь сожгли. Старик жил, как на пепелище, как среди выжженной фронтовой земли.

И еще раз приехал начальник: «Ты сознательный человек, подумай. Ты тормозишь прогресс. Твоей деревни уже нет ни на каких картах. Политика такая, чтоб Нечерноземье поднять. Скажу тебе больше: даже приказано распахивать кладбища, если со дня последнего захоронения прошло пятнадцать лет».

Вот это – о кладбищах – поразило старика больше всего. Он представил, как по его Анастасии идет трактор, как хрустит и вжимается в землю крест – нет, это было невы-носимо!

Но сыновьям, видно, крепко приказали что-то решать с отцом. Они приехали на тракторе с прицепом, стали молча выносить и грузить вещи старика: постель, посуду, настенное зеркало. Старик молчал. Они подошли к нему и объявили, что, если он не поедет, его увезут насильно. Он не поверил, стал вырываться. Про себя он решил: будет жить в лесу, выкопает землянку. Сыновья связали отца: прости, отец! Посадили его в тракторную тележку и повезли. Старик мотал головой и скрипел зубами. Песик бежал за трактором, а кот на полдороге вырвался из рук одного из сыновей и убежал обратно в деревню.

Больше старик не сказал никому ни слова.

Наш канал
на
Дзен

Вверх

Комментариев: