О Валаамском мужском монастыре – одной из самых старых обителей в нашей стране – написано немало произведений разных по смыслу и жанру. Одни авторы затрагивают историю этого удивительного места, другие описывают жизнь и судьбы монахов, пребывающих там. Мы остановимся на двух совершенно противоположных друг другу текстах – Ивана Шмелева и Василия Белова. В них, на наш взгляд, находят отражение как духовные переживания авторов, так и оценка нравственности окружающих людей.

«Старый Валаам» Иван Шмелев написал в 1935 в Париже, где проживал, находясь в эмиграции. Уже с первых строк автор дает читателю понять, какое значение приобрело для него путешествие в обитель: «Эта поездка не прошла бесследно: я вынес много впечатлений, ощущений – и вышла книжка. Это первая моя книжка, принесшая мне и радость, и тревоги, давно разошлась по русским городам и весям» [2,с.637]. С детства приученный жить по церковным законам, юный «шатнувшийся от Церкви» студент отправляется в сопровождении своей жены в монастырь. Зараженный вирусом господства науки над божественным началом, юный Шмелев все же воспринимает монашескую жизнь как чудо, нечто находящееся гораздо выше мирской жизни. Путь на Валаам для автора нелегкий, но наполненный удивительным. А сам остров – настоящее обретение, не только самого себя, но и веры в Бога, после долгого кризиса. ««Валаам видать!..» – слышу я. Слава Создателю…показался», [2,с.642] «Все грешные, все одинаки, все притекаем, все приклоняемся. Такого не испытывалось ни от Штирнеров, ни от Спенсеров, ни от Штраусов, ни от Шекспира даже. Я чувствую – мой народ. И такой же светлый народ, такой же добрый и благостный», – пишет он [2, с.643].

На пути к святому месту семье Шмелевых встречаются разные люди: среди них как нищие, пребывающие в поисках дома, так и зажиточные петербуржцы. Однако и тех, и других Шмелев описывает с одинаковым чувством. Вот незнакомая женщина укрывает не по погоде одетую жену автора платком, ласково приговаривая «несмышленные».

Особое внимание хотим обратить на самоощущение Ивана Шмелева. Красной нитью через весь текст проходит его осознание своей духовной ничтожности и низости. Писатель заключает: «Я тогда ее смутно чувствовал, что они (монахи – прим. А.К. ) неизмеримо богаче меня духовно, несмотря на мои «брошюрки» и «философии»» [2, с.683].

Отличие от других паломников еще сильнее подчеркивает и внешний вид главный героев, и их поведение. Так разговаривая с отцом Антипой, Шмелев «старается попасть в монастырский тон», образ схимонаха заставляет его «с содроганием смотреть на схиму». Он также замечает взгляды богомольцев, которые, кажется, не ожидали увидеть на острове молодых людей. «Встречные богомольцы смотрят во все глаза, – кажется, говорят: «Богомольцы, тоже … гулять приехали!» Я думаю смущенно: и монашек не отвечает, и уши у него краснеют, – от непристойности». [2, с.644]. Приглашение настоятеля монастыря выпить чаю автор характеризует так: «Отец Гавриил удостаивает нас чести: приглашает на чай, в гостиную» [2,с.659].

Не скрывает от читателя Иван Шмелев свои достаточно мирские мысли и прегрешения. В самом начале повествования, супруги поселяются в монастырской гостинице. По правилам обители, жить мужчины и женщины должны отдельно. Не готовый даже на самый короткий срок разлучаться с женой, герой собирается покинуть Валаам. «Это меня пугает, и я даю слово, если это случится – первым же отсюда пароходом!», – именно так рассуждает пока еще не до конца осознавший важность своего пребывания в обители Шмелев. В другом эпизоде, когда отец Антипа замечает блюдечко с окурками, герой виновато оправдывается: «Простите, батюшка, не воздержался». А затем юный студент, искренне не понимая, задает монаху вопрос о том, зачем нужно воздерживаться и контролировать свои желания.  

На протяжение всего повествования, Шмелев достаточно самокритично пишет о себе. Монахи, по его мнению, узнав, что он студент, относятся к нему с осторожность. И хотя не подают виду, ждут его скептической оценки. «Может быть, думает – студент, все у них так, внасмешку»  [2, с.648].

Во многих эпизодах писатель использует глагол «спорю». Спорит Шмелев не только с монахами, проповедующими святые истины, которые часто идут в разрез с учениями, которые постиг юный студент, но и с самими авторами этих воззрений. Это происходит, когда он узнает о монастырском правиле: не входить в келью, пока не ответят Аминь. Светскую часть души Шмелева удивляет «уважение к личности», которое он не ожидал встретить в церковной среде.

В полный восторг приводят автора и многочисленные постройки на территории острова, которые монахи создавали своими руками: водопровод, кресты, отлитые или выточенные из горной породы, сушилка для белья и большой сад, урожаю которого могут позавидовать многие фермеры на материке. В уме автора существовало убеждение: «Монахи – тунеядцы», которое он с радостью опровергает: «Да как же так! «Все, до последнего гвоздочка, сами», «Бог помог», «для Господа трудились». И все без похвалы, смиренно. Чудеса!».

При этом представления о монахах и послушниках Валаамского монастыря у Шмелева не идеальное. Он позволяет себе замечать их несовершенства. Так он без доли осуждения описывает момент, когда на пароходе рыжий молодой послушник-певчий красовался перед питерскими барышнями. По отношению к нему он использует слова: «старался показывать свое искусство», «пел с выражением и вздохами», «галантно, как питерский приказчик, восклицает» [2, с.691]. Наблюдающий за этим отец Николай вздыхает: «Ах, молодость, молодость…» [2, с.693].

Не изменяет себе автор и в эпизоде с послушником отца Сысоя. Описывая его, Иван Шмелев заключает: «Этот был обыкновенный. До мира жадный, с живыми, даже горящими глазами, – «неотсеянный»: так и останется в «решете»» [2, с.731].  

На протяжение всего рассказа герой Ивана Шмелева находится в своеобразном поиске ответа на вопрос: кто же он – турист или богомолец? Люди, окружающие его на этом пути, как монахи, так и попутчики – это прежде всего отражение внутреннего я писателя. То есть отношение Шмелева к ним – это и есть ответ на вопрос. А воспринимает он их как по-настоящему православный человек: он уважает в них образ Божий, хотя замечает и людское. Иван Шмелев признает две этих ипостаси и в самом себе. По этой причине, после прочтения «Старого Валаама» читатель задается таким же вопросом, как и главный герой, и старается честно себе на него ответить.

Иные чувства возникают после знакомства с очерком Василия Белова «Дорога на Валаам». Хотя автор задает себе подобные вопросы, после прочтения становится очевидным, что важным для Белова было совсем другое.

 В августе 1996 года писатель желает скрыться от окружающего его хаоса и несправедливости, которые происходят в России. Он отправляется в место, которое давно его притягивало «как магнит». Белов признается: «Жизнь моя разделилась на две части – до Валаама и после Валаама». [1] Разберемся в том, что же такого случилось в этом путешествии?

Уже с первых страниц Василий Белов погружает читателя в мир, который кажется враждебным. Не только потому, что в многочисленных кусках текста писатель рассуждает о причинах, по которым Россия 90-х годов находится в упадке, но и по тому, что окружает Белова в путешествии. А точнее то, что он замечает.

Ярким подтверждением этому является сцена в купе поезда. Писатель напрасно мечтает об одиночестве, ведь купил он билет только на одно место. Оставшиеся, что вполне логично, занимают другие пассажиры. Да и они не оправдывают ожидания писателя. Двое мужчин не обращают на него никакого внимания, обсуждают между собой свои личные темы. «Странная нынче пошла мода. Пассажиры в вагонах даже не знакомятся. Не говорят друг другу, как их звать. Не предлагают вместе поужинать. Про себя ничего не рассказывают и у тебя ничего не спрашивают», – рассуждает Белов. Далее он обвиняет мужчин в слабохарактерности, потому что те часто выходят покурить. И хотя писатель признается, что сам долго боролся с этой зависимость, поэтому не имеет права их осуждать, он все равно это делает. «Раздражение, вызванное табачной вонью, я погасил, но с трудом. (Пришлось вспомнить собственное курение, которому посвятил около двадцати самых лучших лет.) Но ведь я же бросил! Что за мужик, если он не в силах бросить курить! Словом, гордыня тут как тут: я вот не курю и уже пятнадцать лет не беру в рот алкогольных капель. Они же через каждые двадцать минут палят. Да ещё пью вроде бы…»[1]. Но «соседи не давали повода для знакомства», поэтому Белов не смог поделиться с ними своим опытом борьбы с зависимостью и «выступлением Виктора Тростникова на монархическом совещании». Было бы это интересно попутчикам-инженерам? Едва ли. Должно ли им быть это интересно? Тоже нет. Делает ли их нежелание впускать третьего человека в свой круг плохими людьми? Нет. Так что же расстроило Белова? Возможно то, что они не узнали в нем известного писатели? И не поинтересовались им?  

Вообще, говоря о людях, встречающихся на пути в монастырь, Белов выбирает далеко не самые приятные выражения. Он пишет: «вокзальная публика», говоря о женщинах – «перестарки, которых позднее прибрали к рукам», «две толстущих дамы с детьми» [1].

Таким образом, перед читателем вырисовывается определенная картина мира, где Белов и представители церкви, монахи, послушники и семинаристы, стоят на одном недоступно высоком уровне, а все остальные люди – на другом, как недостойные грешники. Действительно, в очерке сложно найти образ хотя бы одного искренне верующего человека, который по велению сердца отправился на Валаам.

Василий Белов неоднократно упоминает о своем непростом пути к вере и поиске Бога. Он дает понять читателю, что годы атеизма давно позади, но при этом, многие его мысли далеки от православного понимания мира.

В одном из эпизодов он осуждает женщину за то, что она надела брюки: «Трещат, как сороки. Одеты как-то бесстыдно. Одна по-мужски. Обвинять женщина за то, что они носят мужскую одежду? Мне казалось, что это несправедливо. Хотя такая мода никогда и не нравилась (сперва сапоги, шапки, брюки. А там и ухватки мужские, и словечки, и жесты). Оказывается, еще Ветхий Завет говорит об этом вполне определенно: «Да не будет утварь мужска на жене. Да не облачится муж в ризу женску….»» [1]. Во-первых, уже давно богословы объяснили истинное значение этих строк. В них говорится не просто о ношении одежды, а о ощущении своей принадлежности к другому полу. Во-вторых, обращая внимание на внешний облик, Белов забывает о том, что это далеко не главное. Главное – это искренняя вера в Бога и благочестивая жизнь.

В тексте у Белова нет положительного образа женщины. Все они либо пьяны, либо скандальны. Так, например, уже на острове он встречается с женщиной, которая живет в разваливающимся бараке. Писатель начинает диалог с ней с обвинения: «Куда это ваши мужики-то глядят?». Естественно, что на такую реплику сложно ответить по-доброму. Очевидно, женщина не сама выбрала жить в таких условиях, была на это какая-то причина. Но Белову это не ведомо. Он продолжает атаковать «бабку» вопросами о том, почему она ничего не предприняла, чтобы защитить детей. После достаточно грубого ответа писатель удалился, чтобы «не разругаться». Вряд ли детям, которых так защищал писатель, помогла бы ругань. Гораздо действеннее была бы физическая помощь. Но писатель решил, что «старуха не настроена говорить по душам» и пошел дальше рассуждать о диалектике жизни на острове.

«Многие ездят по монастырям просто из любопытства… Люди, жаждущие духовного обновления, ищут помощи со стороны вместо того, чтобы каждому навести порядок в собственной душе», – пишет Белов. Но разве можно осуждать человека за то, что у него появился интерес к святому месту и православной вере? И если вдруг так случилось, что путь к Богу молодого человека, выросшего в государстве, где велась пропаганда атеизма, начался с простого интереса, разве это плохо? Пути Господни неисповедимы, кому как не Василию Белову знать об этом.

«Стремление к вере, это еще не вера», – пишет Белов. И это верно. Однако поддержать человека на пути к Богу, к жизни по заповедям, протянуть ему руку помощи, вместо осуждения – вот истинная благодетель. И задача тех, кто уже обрел веру.

В своей работе Василий Белов открывает читателю многие пороки того сложного периода 90-х годов. Это и пьянство, и полнейшая разнузданность, и грубость, и глупость, и разврат, и неуважительное отношение к тому, что свято. Белов рисует перед читателями картины до того ужасные, что хочется отвернуться. Но сразу же возникает вопрос: неужели кроме писателя не осталось нормальных людей? Тех, кто приезжает в монастырь за духовным очищением?

Важным остается и вывод самого автора. Василий Белов пишет: «А ты, спрашиваю себя, смог бы промолчать? Простить бестактность, хамскую реплику? Увы, увы… Пожалуй, пока не смог бы». И это один из немногочисленных правильных выводов писателя. Много и долго предстоит работать каждому из нас над собой, чтобы достичь хоть каких-то душеных высот.

Что же касается писательского эксперимента под названием «Дорога на Валаам», то он явно не удался. Перед читателем открылась не столько ужасная картина нравственного и духовного разложения российского общества, сколько хаос в душе самого писателя, его внутренняя неготовность заглянуть вглубь себя и увидеть свои пороки и достоинства.

Подводя итог, хочется остановится на нескольких тезисах: используя образ Валаама, оба писателя раскрывают разные аспекты духовной жизни не только общества, но и своей собственной. В своем тексте Иван Шмелев рассказывает уникальную историю духовного роста и преображения, которые были бы невозможны без осознание собственной греховности и несовершенства. В очерке Василия Белова перед читателем предстает человек в глубочайшем кризисе, осознающий свою нравственную не идеальность и одновременно с этим осуждающий за это других.

_____________________

1. «Дорога на Валаам» Василий Белов/ Валаам – официальный сайт монастыря/ URL: https://valaam.ru/publishing/6295/
2. Лето Господне. Богомолье. Старый Валаам / Шмелёв Иван Сергеевич. – Минск : Белорусская Православная  Церковь, 2024. ISBN 978-985-7290-88-8

Анна Крышка - студентка факультета журналистики КубГУ. Печаталась в журнале "Родная Кубань". Живет в Тамани.

К публикации рекомендовал Юрий Павлов

Комментариев:

Вверх