В рамках VIII Всероссийского фестиваля русской словесности и культуры "Во славу Бориса и Глеба" 6 августа 2021 года прошел круглый стол Совета по критике. Два с половиною часа длился этот интеллектуальный марафон, участники которого говорили, по существу, об одном: о духовной ориентации отечественной литературы, о том, что несмотря на пресс социальных обстоятельств, она не отступает от однажды выбранных для себя высоких принципов, потому что даже в своих тайниках душа русского человека остается христианкой. Далее дискуссия продолжилась в живой естественной форме, что для общения в режиме он-лайн, скорее, исключение, нежели привычное правило. Свою точку зрения на формулу, ставшую заглавием этого разговора, высказали критик Михаил Хлебников (Новосибирск), прозаик и поэт, священник Геннадий Рязанцев-Седогин (Липецк), поэт Владимир Шемшученко (Санкт-Петербург), прозаик и поэт Василий Киляков (Подмосковье), искусствовед Галина Аксёнова (Москва). Выступление писателя и публициста Лидии Сычёвой (Москва) было представлено видео-роликом. Круглый стол «Выбор нравственного пути и поступки героев в современной русской литературе»
Вячеслав ЛЮТЫЙ, ПОКА ЕСТЬ НАСТОЯЩИЕ ЛЮДИ После перелома российской жизни в 1991-1993 годах отечественная литература как-то неуловимо стала отодвигаться от того главного, что составляло практически всегда ее стержень – от нравственного выбора, который пронизывал главные сцены произведения и окрашивал действия героев сюжета. Вернее, в литературе нынешней образовалась некая территория, на которой названный лейтмотив негласно признавался совершенно необязательным или даже порой предосудительным. Прежде и беллетристика, подавая жизненные проблемы в несколько облегченном содержательном варианте, не посягала на эту доминанту – во многом потому, что общественное сознание советской эпохи в первую очередь было пронизано необходимостью делать такой выбор постоянно. Но теперь, и легковесное чтиво, и опусы, претендующие на интеллектуализм, наверное, оглядываясь на пример западной литературной практики, взяли за обыкновение уходить от этой проблемы, полагая, что человек шире подобной ценностной одномерности, он – амбивалентен, и потому постижение человеческой натуры нуждается в беспристрастной картине всех его свойств – как ранее положительных, так и отрицательных. Сегодня весьма часто эти свойства рассматриваются в качестве равновесных и равно окрашенных примет современника. Нет нужды говорить специально, что такая нивелировка душевных качеств и склонностей имеет сугубо демоническую специфику в контексте известной фразы о том, что самая большая задача дьявола заключается в том, чтобы убедить человека, что искусителя на самом деле нет. На этом фоне, безусловно, осталась в своих духовных берегах русская литература традиционного звучания, для которой нравственные акценты в диалоге литературного героя и окружающего мира никуда не делись, не исчезли и не переменили свой знак, но только обрели дополнительные нюансы и оттенки, которые учитывают предметы и воздух наступившего времени. Так прежде относительно целостная отечественная литература разделилась на две части: либеральную, которой сам черт не брат и море по колено, и русскую, в духовном отношении глубоко традиционную, в которой вполне могут быть какие-либо новации в интонационном строе и повадках персонажей, однако связь со старыми временами в самых главных определениях здесь остается незыблемой. Последнее качество в современном российском обществе остается не только живым и исключительно важным в некоем философском плане, но и реальным в связи с тем, что оно, по сути, есть инструмент идентификации русского человека и основание для, наверное, самого общего соображения: Россия сегодня существует, потому что есть русский человек. Между тем современная жизнь предстает перед нами в путанице проблем и их решений, и здесь можно говорить о вещах многочисленных и совершенно разнообразных. Жизненный поток, кажется, в принципе не может содержать установлений, которые регламентируют его течение и, так или иначе, сужают присущую ему многовекторность. Подобная логика пронизывает все либеральные сочинения, и в них есть одна фундаментальная особенность: во главу угла поставлена жизнь как таковая. Заметим, весь минувший век и начало нового тысячелетия знаменательны широчайшим применением понятия бытие. Оно как бы накрывает бурлящий хаос собственно жизни, проходит его насквозь и проявляет самые главные черты действительности. Притом, обнажая в их содержании характеристики духовного и нравственного свойства. Мы ищем смысл в ежесекундно происходящем, и в том проявляется скрытая задача мистической природы человека, который не может жить без идеала. В противном случае он будет с течением лет терять все более и более важные душевные качества, которые ранее делали его дорогим для иных людей. Так падает листва с засыхающего дерева. Вот почему сухая ветка сегодняшней литературы обходится без нравственных координат в изображении своих героев. Она уже мертва, хотя пытается уверить читателя в своем цветении. Но это – искусственные цветы с характерным шуршанием бумаги и дребезгом тонкого крашеного пластика. Обращая взгляд на страницы книг, в которых жизнь находится в тесном взаимодействии с бытием, стоит особенно обратить внимание на преломление в житейском известной православной фразы о том, что наказание – не есть воздаяние за предшествующий неподобающий поступок, но только – его следствие и не более того. Может показаться, что речь в настоящем случае идет о сугубо дидактических произведениях, в которых затаенная работа сердца и ума подменяется умело выстроенным пафосом. Однако художественная литература обладает огромной степенью свободы в выборе сюжета и построении интонации повествования, в создании облика сложного героя, в душевных тайниках которого не изгладились родовые и христианские понятия о добре и зле, благодарности и беспамятстве, верности и вероломстве. В качестве ближайшего литературного примера можно упомянуть прозу Камиля Зиганшина (Уфа) и Михаила Тарковского (Красноярский край) о животных. В уже давние времена сюжеты о домашних и диких зверях показывали читателю искренность и неизменяемость чувств наших меньших братьев. У Зиганшина мы погружаемся во внутренний мир самой природы в отсутствие человека и видим черствый и властный эгоцентрический уклад волка, который отошел от интуитивно принципа равновесия всего и вся в живом окоеме. Сопоставление с человеком здесь возможно только на некоторой дистанции: непосредственно в тексте он почти не присутствует, но фоновый обобщенный образ его, по умолчанию, расположен в сознании читателя. История рыси характерна тем, что зверю изначально приданы автором этически достойные черты, и читатель воспринимает это как должное. Стремление к добру и благородству для человека первично, хотя в подобной программе, либеральный собеседник, обнаружит и неполноту личности, и нарочитость установок. Однако почему-то в частной жизни предпочтет иметь дело с принципиальным и честным социальным партнером. В повестях Михаила Тарковского "Не в своей шкуре" и "Что скажет солнышко?" автор сводит лицом к лицу лукавое, эгоистическое – и настоящее, самоотверженное. В первом сюжете один из братьев-охотников удивительным образом превращается в соболя и уже со стороны наблюдает за событиями, в которых участвуют люди и звери. Еще вчера искавший для себя всякую выгоду, герой становится уязвимым и нуждается в помощи. Круговорот лжи и правды, плохого и хорошего вдруг обращается к нему своей жестокой стороной. Перед угрозой гибели человек-соболь меняется, почти неожиданно в нем возникают первые ростки достоинства и участия. Другая охотничья история рассказывает о молодых собаках, взятых хозяином на первую в их жизни охоту. Один пес понимает свою роль помощника и друга, второй – обманом старается получить лучший кусок еды и доверие охотника, ворует приманки из капканов и в конце концов погибает. В повести всякое действие дается в сопоставлении с его антиподом. Стилистически сюжет решен как внутренний монолог верного пса Серого, к которому примыкает большой разговор охотника со зверями – хозяевами тайги. Замечательный поэтический язык, которым написаны эти вещи оказывается тем скрепляющим литературным веществом, которое воедино стягивает красоту природы и гармонию правильно поставленной души. В рассказах Натальи Моловцевой (Воронежская область) мы встречаемся с православным отношением главной героини ко всем людям, возникающим на ее пути. Причем, нельзя сказать, что в подобном неназываемом внутреннем кодексе преобладает некая церковная буква. Напротив, перед нами – "житейское" православие, которое в давние годы встречалось повсеместно на российских просторах. В нем сравнительно мало приверженности обряду, но доброта и любовь к ближнему и дальнему оказываются центром духовной, а здесь еще и душевной жизни человека. Простота и искренность чувств – замечательная и очень редкая по нынешним временам особенность этой прозы. В ней есть что-то от представлений ребенка о светлом и темном, о том, что делать нельзя, и о вещах желательных и чистых. Отношения стариков и внуков, детей и родителей, соседей – везде читатель встречает авторскую душу, мягкую и отзывчивую, готовую помочь каждому, кто в этом нуждается. Вот тяга к высокому бытийному идеалу, на котором – одежды, скроенные по земной мерке, однако все шаги, слова и движения обычной русской женщины полны красоты и достоинства. Истории Моловцевой в изобразительном отношении мимолетны, но психологическое пространство у нее предстает ярким и просторным, насыщенным внутренним монологом автора. Все мотивации героев становятся понятными и прозрачными, а их нравственный выбор – естественным. Рассказ "Неугомонный" Василия Килякова (Подмосковье) отличается богатой фактурностью жанровых картин, отчетливостью характеров и, самое главное, – схваткой, которая берет свое начало еще в противостоянии Тараса Бульбы и предавшего родовые заветы его сына. Нищая, разрушенная российская деревня, ветхий дом, в котором живет кузнец Данила и его старуха-жена Степанида. Они гордятся сыном Петром, который воевал в Чечне и награжден медалью, но уже давно домой писем не писал. Данила – мужик отзывчивый и по кузнечному делу помогает сельчанам безотказно. Но однажды в деревню приезжает сверкающий джип, а в нем – пропавший сын и его напарник-шофер. Они в услужении у богатого торгаша, а Петр – его охранник и поставщик гулящих девок, порой девчоночьего возраста. На войне он не был, фото с медалью изготовлено с помощью компьютерной программы, а сельская жизнь для него ничтожна и грязна. Эти подробности "успешный сын" сообщает отцу с удивительным бесстыдством, а про собственное житье-бытье, напитанное мерзостью опустошенной души, говорит с удовольствием и куражом. Данила почти проклинает его, уходя с праздничного застолья в хату, где страшно – медленно и грозно крестится на коленях перед иконой. Мать же просит гостей улечься в баньке, от греха подальше... Подобный острый конфликт поколений в круге одной семьи в наше время, наверное, выписан в литературе впервые. Система современных отрицательных ценностей не церемонится с прошлым, вчерашние честность и чувство нравственного долга предаются осмеянию, а порой и уничтожению. Но такое царство своекорыстия и пошлости построено на песке, оно не может укрепиться и стать самодостаточным. Эта мысль не формулируется автором буквально, но присутствует во всех картинах рассказа, по эмоциональному напряжению напоминающего раннюю прозу Шолохова. Нашла коса на камень, – и только мать выбирает свой вечный удел: любовь к сыну, пусть и падшему... Рассказ Виктора Подъельных (Архангельская область) "В поезде" невелик по объему, в нем нет значительных событий. Но, как в малой прозе Бунина, постепенно приоткрывается картина, которая перевернет представление героя о жизни. Назойливый шум не дает ему уснуть, и с верхней плацкартной полки видна только неясная тень, скользящая с каким-то шелестом по вагонному проходу. Выйдя в тамбур, он видит человека на культях, привязанных к странной тележке. Тот улыбчиво просит перенести его пакеты с багажом на платформу, поскольку поезд стоит только две минуты. Словно ребенка, герой легко берет на руки человека в тележке и спускает на землю вместе с грузом. Вокруг – ни станции, ни фонаря, никаких следов привычной жизни. "– Да ты не переживай, я здесь все тропинки знаю! – он подмигнул и внезапно пропал в темноте. И откуда-то издалека донесся до меня его зычный голос: – Жену тебе хорошую, братишка! Поезд шёл дальше. А у меня всё не выходил из головы этот человек, мы даже познакомиться толком не успели. Но что-то успели. Самое важное успели. И я подумал тогда, что пока есть такие люди, как он, нам ничего не страшно. Ни война, ни землетрясение. Ничего. Пока есть настоящие люди". В этой миниатюре встретились два поступка: сердечное переживание героя – и мужество искореженного судьбой случайного попутчика, не утратившего радости существования и открытого отношения ко всем иным людям. Никакой дидактики, только взгляд на мир и потом – в свою ошеломленную нравственным открытием душу... Стремление к высокому поступку совсем не обязательно присутствует в книге в виде декларации, происходящее может быть молчаливым. Но присутствие автора в повествовании, его речь, окрашенная точно и с чувством меры, дают нам прозу человеколюбивую и милосердную. Разумеется, если авторский голос и словарь в произведении не склоняются к равнодушию, цинизму и мизантропии. Подобные оттенки всегда очень наглядны. В первую очередь, они свидетельствуют об авторском самоопределении. Сегодняшний читатель обделен участием литератора. В одном случае – из-за того, что подлинная проза, не забывшая уроки Гоголя и Достоевского, отодвинута буржуазным и тенденциозным рынком в тень и редко попадает на полки магазинов и библиотек. В другом – книжные страницы наполнены речами мелодраматическими и слезливыми, но лишеными нежности и великодушия, мужества и большой любви, которая скупа на слова, однако узнается с первого взгляда. Человек с черствой душой не может быть писателем по определению, потому что он не готов поделиться своим душевным богатством с другими. В это определение легко вписываются люди с короткой памятью, эгоцентричным характером, доктринальным складом ума, в котором нет ни толики жертвенности и высокой жалости. Но часто – только умение складывать слова в предложения, и словно из кубиков, сооружать броские литературные картинки. Впрочем, настоящая русская словесность переживет и эти выморочные времена, сохранив себя для читателя – старого, уставшего, но не покорившегося мертвой эпохе, и нового, который найдет красоту и тихий свет в книге, по великому Промыслу попавшей в его бережные и чуткие руки.
Нина ЯГОДИНЦЕВА, ОТКРЫТЫЕ ВОПРОСЫ Уважаемые коллеги, дорогие друзья! Тема нашего Круглого стола преимущественно литературоведческая, то есть по сути разговор должен идти о современных книгах и современных героях. Мы непременно обратимся к этому, но прежде хотелось бы коснуться вопроса самой нравственности – вопроса более философского, глубинно религиозного – вопроса, который представляется сегодня основополагающим для нашего дальнейшего исторического, да и просто физического выживания – в трагическую эпоху глобальных трансформаций. Понятие нравственности, нравственного и безнравственного исторически изменчиво – точнее, оно переосмысливается в процессе истории в зависимости от целей и задач эволюции человека. Вот именно сейчас мы и переживаем такой период переосмысления. Он очень сложен, так как требует включения в круг нравственного света всё более и более широкого пространства бытия. Классические словари определяют нравственность как внутренние (духовные и душевные) качества человека, основанные на идеалах добра, справедливости, долга, чести, которые проявляются в отношении к людям и природе, а также совокупность норм, правил поведения человека в обществе и природе, определяемых этими качествами. Более отвлечённо, абстрагированно мы говорим о законах, кодексе, нормах нравственности – то есть об этике. По сути нравственность – это основа духовного выживания (то есть долгосрочного, причастного вечности бытия) человека, рода, народа, человечества в определённых географических и исторических условиях. Это сначала опыт, а затем содержание и форма согласования личного бытия с бытием общим (общечеловеческим) и всеобщим (Природным и Космическим). Нравственный устав бытия написан кровью многих и многих поколений. И главный элемент согласования общего и частного – со-весть: прекрасное русское слово отображает весь смысл этого сложного процесса. В разные эпохи для человечества были актуальны различные аспекты подобного выживания, и вполне логично, что начинались они с задач видового, родового, племенного самосохранения и развития. Сегодня эти задачи находятся в национальной и общечеловеческой сфере и требуют включение в круг нравственности наше отношение ко всему живому. Именно от наших нравственных установок и зависит выбор пути и характер поступка каждого в конкретной жизненной ситуации, и литература как зеркало отражает эту ситуацию и осмысливает последствия того или иного выбора. Современные глобальные трансформации, агрессивные по своей природе, вторгаются в пространство личности даже на генетическом уровне, и нам уже предлагается включать в круг этических норм не жизнь вокруг нас, а искусственно созданные формы – искусственный интеллект и и технику (роботов). Это ещё одно доказательство тому, что существуют две базовые модели самосознания, самоопределения человека в этом мире. Первую можно условно назвать автономной, и базируется она на идее случайного возникновения из хаоса и мира, и самого человека. Эта модель самоопределения личности необычайно агрессивна: в самом деле, чтобы выжить в мире случайностей, нужно успеть ударить первым, максимально захватить жизненные ресурсы, быть готовым их оборонять, и в этом случае ближние – человек, братья меньшие – становятся либо соперниками, либо добычей, а то и сырьём (обратите внимание на новоявленный, максимально, демонстративно циничный лозунг «люди – новая нефть»). В рамках этой модели интересы личности довлеют над интересами общества, агрессия постоянно нагнетается – и в конце концов становится неизбежным взаимоистребление или самоуничтожение. Такое существование может быть только краткосрочным. Вторая модель – условно назовём её подчинённой – исходит из того, что окружающий нас мир – сложно организованная система, мы являемся только одной из значимых частей, и чтобы существовать в этой системе, её законы нужно постигать. Это открывает путь бесконечной эволюции, бесконечного развития и сводит на нет риск самоуничтожения. Тем более (продолжим мысль), если мир – сложно организованная система, человек не может появиться в ней случайно, без высшей на то необходимости. В этой модели самоопределения нет агрессии, потому что здесь агрессия бессмысленна и опасна. Здесь есть системы блокирования агрессии, и программа самоуничтожения – один из способов такой блокировки. И здесь есть понятие вечности – не личного бессмертия, но вечного бытия единого целого, в пределах которого мы все сосуществуем. Главный закон в рамках такого существования – нравственность по отношению единому целому. Выбор пути в той исторической коллизии, в которой мы оказались, – это по большому счёту выбор между жизнью и смертью. Выбор нравственного пути и нравственного поступка – это выбор жизни. Соответственно, обратное – выбор небытия не только личного, но и общечеловеческого. Вот так выглядит, по нашему мнению, ситуация сегодня. Литература как наука о жизни, как изучение, исследование нравственной основы всеобщего бытия, не избежала всеобщего кризиса. Крайний индивидуализм, самоубийственная идея самовыражения, приверженность ставшим тесными, устоявшимся и обветшавшим формам (а это характерно сейчас, как ни странно, не только для почвенничества, но более даже для пост-постмодерна) и наконец смакование самых тёмных, самых болезненных моментов жизни – как впрочем, и восторженное почти младенческое неведение происходящего – всё это существенно ослабляет литературу. К тому же информационный террор, постоянно, ежечасно нагнетающий ужасы пандемии, вопиющий абсурд и смысловой хаос происходящего не оставляют человеку душевных сил на литературу, на чтение и осмысление. А нужно именно это – остановиться, вчитаться, вдуматься и только тогда сделать выбор и совершить поступок. Как сделать так, чтобы тебя услышали? В тихом шепотке – крикни в полный голос. Во всеобщем крике и гаме – скажи тихо, конкретному собеседнику, близкому человеку: сочувствую, люблю, восхищаюсь, мы вместе, не бойся, всё будет хорошо. Сегодня литература говорит тихо, говорит шёпотом, и очень важно, чтобы она говорила с каждым. Общество раскалывают по всем возможным линиям: национальным, классовым, гендерным, теперь ещё добавилась прививочно-антипрививочная кампания, густо замешанная на страхе смерти с той и с другой стороны. Нравственный выбор, нравственный путь, нравственный поступок – залечивать эти трещины, исцелять нашу общую народную душу (а это путь долгий и трудный) – и остаться в бытии, в истории, в вечности. Я хочу рассказать сегодня о четырёх молодых прозаиках и их видении нравственного пути и поступка. Все они молодые женщины – и это не случайно. Женщины – второй (и последний) эшелон защиты жизни, после мужчин. Происходящее сегодня покушается на саму их суть. Молодой московский прозаик Виктория Татур пишет для детей, но не только. Есть у неё и «взрослые» рассказы. Я хочу обратить внимание на её недавно вышедшую книгу «Нанозавры» – это весёлые приключения двух мальчишек, деревенского и городского, а по сути – книга взросления, книга для детей и их родителей, ведь семейное чтение – традиция, которая не только воспитывает детей, но и возвращает взрослых к истокам их собственных поступков, объясняет им самих себя. Почему «Нанозавры»? Потому что были когда-то могучие динозавры, которые могли очень многое, мальчишки тоже хотят многого, но понимают, что пока ещё не очень большие – «нано». Все их попытки вмешаться во взрослую жизнь и причинить, как говорят, добро, заканчиваются очередным наказанием, потому что все невпопад, все неумело, неловко, смешно – но главное, что герои не разочаровываются в своём героическом предназначении и в конце концов по-настоящему спасают жизнь человека на пожаре. Я привела в пример книгу Виктории Татур не только потому, что правила нравственности формируются в детстве – а я убеждена, что основы этой нравственности заложены и в самой природе человека. Здесь есть ещё один момент. Детская литература - один из довольно прибыльных сегментов книжного рынка, и мы давно наблюдаем здесь опасные деформации, о которых я писала в статье «взрослые мифы о детской литературе». Не так давно появилась ещё одна: взрослые начинают играть в детей, но им скучны нравственно выверенные решения конфликтов, кажутся пресно-правильными образы героев – и начинается расшатывание тех основ, которые затем определяют всю будущую жизнь маленького человека. Эта тенденция набирает обороты, и жёсткое требование нравственной точности детской литературы начинает отступать перед требованиями рыночного разнообразия художественных решений. Ещё один молодой прозаик, челябинский – Виктория Иванова, выпустившая несколько лет назад книгу рассказов «Утренний дом». В рассказе «Трухлявый пень» девочка из бедной, сложной семьи (а это отдельная коллизия рассказа) видит, как празднует день рождения её одноклассница, какой торт и какую газировку она приносит в класс, и ей по-детски хочется такого же праздника. В финале рассказа её мать приносит в класс на день рождения дочки домашний торт «трухлявый пень» и компот. «Это был вкус безграничного счастья, вкус сбывшейся мечты. Тая видела, как переглядываются и гримасничают ребята, как они перешёптываются и смеются. И ей казалось, что они тоже радуются вместе с ней. Внутри у Таи радостно скакал бешеный зверёк, и если бы он вырвался наружу, то перевернул бы все парты и и подпрыгнул до самого неба – таким неугомонным и всеохватывающим было счастье Таи!». Так завершается рассказ. И мы понимаем, что у этой обделённой жизнью девочки такая сила любви и тяга к людям – нет, не быть как все, а быть со всеми, дарить радость, а не брать… И что будет дальше с этой силой любви, с этой радостью в нашем сегодняшнем мире? Автор не даёт ответа, он ставит вопрос, тот самый вопрос, который мы видим сегодня в реальности по отношению к нашим ближним… И это вопрос нравственный. Ещё одна – будущая – книга краснодарского прозаика Эллины Савченко. Рассказ «Калитка», давший сборнику название, опубликован уже в нескольких периодических изданиях, речь пойдёт именно о нём. Немощные старик и старуха, доживающие свой век в умирающей деревне, старуха уже себя не помнит, и супруг как-то о ней заботится. В прошлом мастеровой, работяга, теперь он может только поговорить, но поговорить не с кем, и калитка-то не открывается, что-то там с замком намудрили. Да ещё старуха на вопрос, пьёт ли она таблетки, высыпает из кармана горсть белых кругляшей… Рассердившись, он бьёт её по руке – и, не удержавшись на крылечке, падает… Беда пришла откуда не ждали. Сам он встать не может, старуха безумна, и кроме смерти ждать нечего. Но его немощная супруга тащит из дома и подтыкает под спину ему какие-то тряпки, умудряется приподнять мужа, посадить его, и спешит звать на помощь. Калитка закрыта, улица пуста, деревня почти безлюдна – отзовётся ли кто-то на беспомощный слабый старушечий голос? И здесь вопрос остаётся открытым. Но из сюжета ясно другое, то, что выше и важнее одной судьбы: когда не остаётся ничего, остаётся любовь – вне силы, вне рассудка – над ними, над всеми нами. Отношение к детям и старикам – два маркера жизнеспособности народа. И молодые прозаики чувствуют, что финал сегодня трагически открыт. Не предрешён. Решается нами здесь и сейчас. Ещё один автор – молодой, московский теперь прозаик Евгения Декина. Её повесть «Метан» - о том, с какой болью живая жизнь пробивает безнадёгу в гиблом для неё месте. Героиня – талантливый педагог по вокалу – пыталась обосноваться в столице, но вернулась в родной шахтёрский городок с синдромом хронической усталости. Хор вечерней школы, изломанные молодые судьбы, покалеченная психика учеников… Всё мрачно и неразрешимо, но удивительное существо человек: к какой части его души, к свету или тьме обращаешься – та и отвечает, даже если этого света малая искорка, она от этого обращения начинает расти, вспыхивает, даёт надежду. Побеждает ли героиня в итоге? Нет. Но она выбирает свет, она проходит этот путь, и в финале остаётся именно свет – добытый с огромным трудом, невероятным, предельным и запредельным напряжением души: такова ценность света, именно такова – не меньше… Я привожу примеры очень коротко, хочется, чтобы наши слушатели нашли и прочли эти произведения и сами себе ответили на вопросы, которые остаются открытыми. От того, как мы ответим, по большому счёту зависит сегодня всё. Почему? Сегодня на наших глазах разворачивается битва между буквой и цифрой, образом и числом, человеком и зверем – зверем не в биологическом, разумеется, понимании, а в духовном (та самая автономная модель самосознания, о которой мы говорили в начале). Впрочем, если посмотреть на мировую историю, битва за человеческое не прекращалась никогда. Возможно, это просто такой объективный способ выковать прочную и сильную человеческую сущность. Цивилизационный (в своей основе – нравственный) выбор никогда не был простым, и при этом в приоритете по отношению к новым возможностям всегда оставался инстинкт коллективного самосохранения. То, что должно быть у каждого. Как бы там ни было – мы по-прежнему укоренены на земле, в национальной (по преимуществу прикладной, т.е. элементарно проверяемой большинством в практике) культуре, имеем в качестве опоры опыт, сконцентрированный в традициях и нравственных основаниях своего бытия. Это даёт нам полное право быть разумно консервативными и выбирать наиболее безопасные варианты дальнейшего развития – хотя и они неизбежно сопряжены с утратами и жертвами, но не фатальными, не гибельными для большинства или для всех. В это понятие – все – теперь входит не только сам человек, не только мы с вами, но и весь живой мир вокруг. Он тоже требует от нас выбора нравственного пути и нравственных поступков, потому что – по гениальному прозрению Иммануила Канта – звёздное небо над нами и нравственный закон внутри нас связаны неразрывно, и эту непостижимую вертикаль нам предстоит постичь. |
||||
Наш канал на Яндекс-Дзен |
||||
Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-" |
||||
|
||||