В рамках VIII Всероссийского фестиваля русской словесности и культуры "Во славу Бориса и Глеба" 6 августа 2021 года прошел круглый стол Совета по критике. Два с половиною часа длился этот интеллектуальный марафон, участники которого говорили, по существу, об одном: о духовной ориентации отечественной литературы, о том, что несмотря на пресс социальных обстоятельств, она не отступает от однажды выбранных для себя высоких принципов, потому что даже в своих тайниках душа русского человека остается христианкой.
Круглый стол начался с двух базовых докладов Вячеслава Лютого (Воронеж) и Нины Ягодинцевой (Челябинск). Тексты  этих докладов представлены ниже.

Далее дискуссия продолжилась в живой естественной форме, что для общения в режиме он-лайн, скорее, исключение, нежели привычное правило.

Свою точку зрения на формулу, ставшую заглавием этого разговора, высказали критик Михаил Хлебников (Новосибирск), прозаик и поэт, священник Геннадий Рязанцев-Седогин (Липецк), поэт Владимир Шемшученко (Санкт-Петербург), прозаик и поэт Василий Киляков (Подмосковье), искусствовед Галина Аксёнова (Москва). Выступление писателя и публициста Лидии Сычёвой (Москва) было представлено видео-роликом.

Круглый стол «Выбор нравственного пути и поступки героев в современной русской литературе»

Вячеслав ЛЮТЫЙ,
литературный критик,
заместитель главного редактора журнала "Подъём",
член правления Союза писателей России

ПОКА ЕСТЬ НАСТОЯЩИЕ ЛЮДИ

После перелома российской жизни в 1991-1993 годах отечественная литература как-то неуловимо стала отодвигаться от того главного, что составляло практически всегда ее стержень – от нравственного выбора, который пронизывал главные сцены произведения и окрашивал действия героев сюжета. Вернее, в литературе нынешней образовалась некая территория, на которой названный лейтмотив негласно признавался совершенно необязательным или даже порой предосудительным.

Прежде и беллетристика, подавая жизненные проблемы в несколько облегченном содержательном варианте, не посягала на эту доминанту – во многом потому, что общественное сознание советской эпохи в первую очередь было пронизано необходимостью делать такой выбор постоянно. Но теперь, и легковесное чтиво, и опусы, претендующие на интеллектуализм, наверное, оглядываясь на пример западной литературной практики, взяли за обыкновение уходить от этой проблемы, полагая, что человек шире подобной ценностной одномерности, он – амбивалентен, и потому постижение человеческой натуры нуждается в беспристрастной картине всех его свойств – как ранее положительных, так и отрицательных. Сегодня весьма часто эти свойства рассматриваются в качестве равновесных и равно окрашенных примет современника. Нет нужды говорить специально, что такая нивелировка душевных качеств и склонностей имеет сугубо демоническую специфику в контексте известной фразы о том, что самая большая задача дьявола заключается в том, чтобы убедить человека, что искусителя на самом деле нет.

На этом фоне, безусловно, осталась в своих духовных берегах русская литература традиционного звучания, для которой нравственные акценты в диалоге литературного героя и окружающего мира никуда не делись, не исчезли и не переменили свой знак, но только обрели дополнительные нюансы и оттенки, которые учитывают предметы и воздух наступившего времени. Так прежде относительно целостная отечественная литература разделилась на две части: либеральную, которой сам черт не брат и море по колено, и русскую, в духовном отношении глубоко традиционную, в которой вполне могут быть какие-либо новации в интонационном строе и повадках персонажей, однако связь со старыми временами в самых главных определениях здесь остается незыблемой.

Последнее качество в современном российском обществе остается не только живым и исключительно важным в некоем философском плане, но и реальным в связи с тем, что оно, по сути, есть инструмент идентификации русского человека и основание для,  наверное, самого общего соображения: Россия сегодня существует, потому что есть русский человек.

Между тем современная жизнь предстает перед нами в путанице проблем и их решений, и здесь можно говорить о вещах многочисленных и совершенно разнообразных. Жизненный поток, кажется, в принципе не может содержать установлений, которые регламентируют его течение и, так или иначе, сужают присущую ему многовекторность. Подобная логика пронизывает все либеральные сочинения, и в них есть одна фундаментальная особенность: во главу угла поставлена жизнь как таковая.

Заметим, весь минувший век и начало нового тысячелетия  знаменательны широчайшим применением понятия бытие. Оно как бы накрывает бурлящий хаос собственно жизни, проходит его насквозь и проявляет самые главные черты действительности. Притом, обнажая в их содержании характеристики духовного и нравственного свойства. Мы ищем смысл в ежесекундно происходящем, и в том проявляется скрытая задача мистической природы человека, который не может жить без идеала. В противном случае он будет с течением лет терять все более и более важные душевные качества, которые ранее делали его дорогим для иных людей. Так падает листва с засыхающего дерева.

Вот почему сухая ветка сегодняшней литературы обходится без нравственных координат в изображении своих героев. Она уже мертва, хотя пытается уверить читателя в своем цветении. Но это – искусственные цветы с характерным шуршанием бумаги и дребезгом тонкого крашеного пластика.

Обращая взгляд на страницы книг, в которых жизнь находится в тесном взаимодействии с бытием, стоит особенно обратить внимание на преломление в житейском известной православной фразы о том, что наказание – не есть воздаяние за предшествующий неподобающий поступок, но только – его следствие и не более того.

Может показаться, что речь в настоящем случае идет о сугубо дидактических произведениях, в которых затаенная работа сердца и ума подменяется умело выстроенным пафосом. Однако художественная литература обладает огромной степенью свободы в выборе сюжета и построении интонации повествования, в создании облика сложного героя, в душевных тайниках которого не изгладились родовые и христианские понятия о добре и зле, благодарности и беспамятстве, верности и вероломстве.

В качестве ближайшего литературного примера можно упомянуть прозу Камиля Зиганшина (Уфа) и Михаила Тарковского (Красноярский край) о животных. В уже давние времена сюжеты о домашних и диких зверях показывали читателю искренность  и неизменяемость чувств наших меньших братьев.

У Зиганшина мы погружаемся во внутренний мир самой природы в отсутствие человека и видим черствый и властный эгоцентрический уклад волка, который отошел от интуитивно принципа равновесия всего и вся в живом окоеме. Сопоставление с человеком здесь возможно только на некоторой дистанции: непосредственно в тексте он почти не присутствует, но фоновый обобщенный образ его, по умолчанию,  расположен в сознании читателя. История рыси характерна тем, что зверю изначально приданы автором этически достойные черты, и читатель воспринимает это как должное. Стремление к добру и благородству для человека первично, хотя в подобной программе, либеральный собеседник, обнаружит и неполноту личности, и нарочитость установок. Однако почему-то в частной жизни предпочтет иметь дело с принципиальным и честным социальным партнером.

В повестях Михаила Тарковского "Не в своей шкуре" и "Что скажет солнышко?" автор сводит лицом к лицу лукавое, эгоистическое – и настоящее, самоотверженное. В первом сюжете один из братьев-охотников удивительным образом превращается в соболя и уже со стороны наблюдает за событиями, в которых участвуют люди и звери. Еще вчера искавший для себя всякую выгоду, герой становится уязвимым и нуждается в помощи. Круговорот лжи и правды, плохого и хорошего вдруг обращается к нему своей жестокой стороной. Перед угрозой гибели человек-соболь меняется, почти неожиданно в нем возникают первые ростки достоинства и участия.

Другая охотничья история рассказывает о молодых собаках, взятых хозяином на первую в их жизни охоту. Один пес понимает свою роль помощника и друга, второй – обманом старается получить лучший кусок еды и доверие охотника, ворует приманки из капканов и в конце концов погибает. В повести всякое действие дается в сопоставлении с его антиподом. Стилистически сюжет решен как внутренний монолог верного пса Серого, к которому примыкает большой разговор охотника со зверями – хозяевами тайги. Замечательный поэтический язык, которым написаны эти вещи оказывается тем скрепляющим литературным веществом, которое воедино стягивает красоту природы и  гармонию правильно поставленной души.

В рассказах Натальи Моловцевой (Воронежская область) мы встречаемся с православным отношением главной героини ко всем людям, возникающим на ее пути. Причем, нельзя сказать, что в подобном неназываемом внутреннем кодексе преобладает некая церковная буква. Напротив, перед нами – "житейское" православие, которое в давние годы встречалось повсеместно на российских просторах. В нем сравнительно мало приверженности обряду, но доброта и любовь к ближнему и дальнему оказываются центром духовной, а здесь еще и душевной жизни человека. Простота и искренность чувств – замечательная и очень редкая по нынешним временам особенность этой прозы. В ней есть что-то от представлений ребенка о светлом и темном, о том, что делать нельзя, и о вещах желательных и чистых. Отношения стариков и внуков, детей и родителей, соседей – везде читатель встречает авторскую душу, мягкую и отзывчивую, готовую помочь каждому, кто в этом нуждается. Вот тяга к высокому бытийному идеалу, на котором – одежды, скроенные по земной мерке, однако все шаги, слова и движения обычной русской женщины полны красоты и достоинства.

Истории Моловцевой в изобразительном отношении мимолетны, но психологическое пространство у нее предстает ярким и просторным, насыщенным внутренним монологом автора. Все мотивации героев становятся понятными и прозрачными, а их нравственный выбор – естественным.

Рассказ "Неугомонный" Василия Килякова (Подмосковье) отличается богатой фактурностью жанровых картин, отчетливостью характеров и, самое главное, – схваткой, которая берет свое начало еще в противостоянии Тараса Бульбы и предавшего родовые заветы его сына.

Нищая, разрушенная российская деревня, ветхий дом, в котором живет кузнец Данила и его старуха-жена Степанида. Они гордятся сыном Петром, который воевал в Чечне и награжден медалью, но уже давно домой писем не писал. Данила – мужик отзывчивый и по кузнечному делу помогает сельчанам безотказно. Но однажды в деревню приезжает сверкающий джип, а в нем – пропавший сын и его напарник-шофер. Они в услужении у богатого торгаша, а Петр – его охранник и поставщик гулящих девок, порой девчоночьего возраста. На войне он не был, фото с медалью изготовлено с помощью компьютерной программы, а сельская жизнь для него ничтожна и грязна. Эти подробности "успешный сын" сообщает отцу с удивительным бесстыдством, а про собственное житье-бытье, напитанное мерзостью опустошенной души, говорит с удовольствием и куражом. Данила почти проклинает его, уходя с праздничного застолья в хату, где страшно – медленно и грозно крестится на коленях перед иконой. Мать же просит гостей улечься в баньке, от греха подальше...

Подобный острый конфликт поколений в круге одной семьи в наше время, наверное, выписан в литературе впервые. Система современных отрицательных ценностей не церемонится с прошлым, вчерашние честность и чувство нравственного долга предаются осмеянию, а порой и уничтожению. Но такое царство своекорыстия и пошлости построено на песке, оно не может укрепиться и стать самодостаточным. Эта мысль не формулируется автором буквально, но присутствует во всех картинах рассказа, по эмоциональному напряжению напоминающего раннюю прозу Шолохова. Нашла коса на камень, – и только мать выбирает свой вечный удел: любовь к сыну, пусть и падшему...

Рассказ Виктора Подъельных (Архангельская область) "В поезде" невелик по объему, в нем нет значительных событий. Но, как в малой прозе Бунина, постепенно приоткрывается картина, которая перевернет представление героя о жизни.

Назойливый шум не дает ему уснуть, и с верхней плацкартной полки видна только  неясная тень, скользящая с каким-то шелестом по вагонному проходу. Выйдя в тамбур, он видит человека на культях, привязанных к странной тележке. Тот улыбчиво просит  перенести его пакеты с багажом на платформу, поскольку поезд стоит только две минуты. Словно ребенка, герой легко берет на руки человека в тележке и спускает на землю вместе с грузом. Вокруг – ни станции, ни фонаря, никаких следов привычной жизни.

"– Да ты не переживай, я здесь все тропинки знаю! – он подмигнул и внезапно пропал в темноте. И откуда-то издалека донесся до меня его зычный голос: – Жену тебе хорошую, братишка!

Поезд шёл дальше. А у меня всё не выходил из головы этот человек, мы даже познакомиться толком не успели. Но что-то успели. Самое важное успели. И я подумал тогда, что пока есть такие люди, как он, нам ничего не страшно. Ни война, ни землетрясение. Ничего. Пока есть настоящие люди".

В этой миниатюре встретились два поступка: сердечное переживание героя – и мужество искореженного судьбой случайного попутчика, не утратившего радости существования и открытого отношения ко всем иным людям. Никакой дидактики, только взгляд на мир и потом – в свою ошеломленную нравственным открытием душу...

Стремление к высокому поступку совсем не обязательно присутствует в книге в виде декларации, происходящее может быть молчаливым.  Но присутствие автора в повествовании, его речь, окрашенная точно и с чувством меры, дают нам прозу человеколюбивую и милосердную. Разумеется, если авторский голос и словарь в произведении не склоняются к равнодушию, цинизму и мизантропии. Подобные оттенки всегда очень наглядны. В первую очередь, они свидетельствуют об авторском самоопределении.

Сегодняшний читатель обделен участием литератора. В одном случае – из-за того, что подлинная проза, не забывшая уроки Гоголя и Достоевского, отодвинута буржуазным и тенденциозным рынком в тень и редко попадает на полки магазинов и библиотек. В другом – книжные страницы наполнены речами мелодраматическими и слезливыми, но лишеными нежности и великодушия, мужества и большой любви, которая скупа на слова, однако узнается с первого взгляда. Человек с черствой душой не может быть писателем по определению, потому что он не готов поделиться своим душевным богатством с другими. В это определение легко вписываются люди с короткой памятью, эгоцентричным характером, доктринальным складом ума, в котором нет ни толики жертвенности и высокой жалости. Но часто – только умение складывать слова в предложения, и словно из кубиков, сооружать броские литературные картинки.

Впрочем, настоящая русская словесность переживет и эти выморочные времена, сохранив себя для читателя – старого, уставшего, но не покорившегося мертвой эпохе, и нового, который найдет красоту и тихий свет в книге, по великому Промыслу попавшей в его бережные и чуткие руки.

Нина ЯГОДИНЦЕВА,
секретарь Союза писателей России,
кандидат культурологии, профессор ЧГИК.
Челябинск

ОТКРЫТЫЕ ВОПРОСЫ

Уважаемые коллеги, дорогие друзья! Тема нашего Круглого стола преимущественно литературоведческая, то есть по сути разговор должен идти о современных книгах и современных героях. Мы непременно обратимся к этому, но прежде хотелось бы коснуться вопроса самой нравственности – вопроса более философского, глубинно религиозного – вопроса, который представляется сегодня основополагающим для нашего дальнейшего исторического, да и просто физического выживания – в трагическую эпоху глобальных трансформаций.

Понятие нравственности, нравственного и безнравственного исторически изменчиво – точнее, оно переосмысливается в процессе истории в зависимости от целей и задач эволюции человека. Вот именно сейчас мы и переживаем такой период переосмысления. Он очень сложен, так как требует включения в круг нравственного света всё более и более широкого пространства бытия.

Классические словари определяют нравственность как внутренние (духовные и душевные) качества человека, основанные на идеалах добра, справедливости, долга,  чести, которые проявляются в отношении к людям и природе, а также  совокупность норм, правил поведения человека в обществе и природе, определяемых этими качествами. Более отвлечённо, абстрагированно мы говорим о законах, кодексе, нормах нравственности – то есть об этике. 

По сути нравственность – это основа духовного выживания (то есть долгосрочного, причастного вечности бытия) человека, рода, народа, человечества в определённых географических и исторических условиях. Это сначала опыт, а затем содержание и форма согласования личного бытия с бытием общим (общечеловеческим) и всеобщим (Природным и Космическим). Нравственный устав бытия написан кровью многих и многих поколений. И главный элемент согласования общего и частного – со-весть: прекрасное русское слово отображает весь смысл этого сложного процесса.  

В разные эпохи для человечества были актуальны различные аспекты подобного выживания, и вполне логично, что начинались они с задач видового, родового, племенного самосохранения и развития. Сегодня эти задачи находятся в национальной и общечеловеческой сфере и требуют включение в круг нравственности наше отношение ко всему живому. Именно от наших нравственных установок и зависит выбор пути и характер поступка каждого в конкретной жизненной ситуации, и литература как зеркало отражает эту ситуацию и осмысливает последствия того или иного выбора.

         Современные глобальные трансформации, агрессивные по своей природе, вторгаются в пространство личности даже на генетическом уровне, и нам уже предлагается включать в круг этических норм не жизнь вокруг нас, а искусственно созданные формы – искусственный интеллект и и технику (роботов). Это ещё одно доказательство тому, что существуют две базовые модели самосознания, самоопределения человека в этом мире.

Первую можно условно назвать автономной, и базируется она на идее случайного возникновения из хаоса и мира, и самого человека. Эта модель самоопределения личности необычайно агрессивна: в самом деле, чтобы выжить в мире случайностей, нужно успеть ударить первым, максимально захватить жизненные ресурсы, быть готовым их оборонять, и в этом случае ближние – человек, братья меньшие – становятся либо соперниками, либо добычей, а то и сырьём (обратите внимание на новоявленный, максимально, демонстративно циничный лозунг «люди – новая нефть»). В рамках этой модели интересы личности довлеют над интересами общества, агрессия постоянно нагнетается – и в конце концов становится неизбежным взаимоистребление или самоуничтожение. Такое существование может быть только краткосрочным.

Вторая модель – условно назовём её подчинённой – исходит из того, что окружающий нас мир – сложно организованная система, мы являемся только одной из значимых частей, и чтобы существовать в этой системе, её законы нужно постигать. Это открывает путь бесконечной эволюции, бесконечного развития и сводит на нет риск самоуничтожения. Тем более (продолжим мысль), если мир – сложно организованная система, человек не может появиться в ней случайно, без высшей на то необходимости. В этой модели самоопределения нет агрессии, потому что здесь агрессия бессмысленна и опасна. Здесь есть системы блокирования агрессии, и программа самоуничтожения – один из способов такой блокировки. И здесь есть понятие вечности – не личного бессмертия, но вечного бытия единого целого, в пределах которого мы все сосуществуем. Главный закон в рамках такого существования – нравственность по отношению единому целому.

Выбор пути в той исторической коллизии, в которой мы оказались, – это по большому счёту выбор между жизнью и смертью. Выбор нравственного пути и нравственного поступка – это выбор жизни. Соответственно, обратное – выбор небытия не только личного, но и общечеловеческого.

 Вот так выглядит, по нашему мнению, ситуация сегодня. Литература как наука о жизни, как изучение, исследование нравственной основы всеобщего бытия, не избежала всеобщего кризиса. Крайний индивидуализм, самоубийственная идея самовыражения, приверженность ставшим тесными, устоявшимся и обветшавшим формам (а это характерно сейчас, как ни странно, не только для почвенничества, но более даже для пост-постмодерна) и наконец смакование самых тёмных, самых болезненных моментов жизни – как впрочем, и восторженное почти младенческое неведение происходящего – всё это существенно ослабляет литературу.

К тому же информационный террор, постоянно, ежечасно нагнетающий ужасы пандемии, вопиющий абсурд и смысловой хаос происходящего не оставляют человеку душевных сил на литературу, на чтение и осмысление. А нужно именно это – остановиться, вчитаться, вдуматься и только тогда сделать выбор и совершить поступок.

Как сделать так, чтобы тебя услышали? В тихом шепотке – крикни в полный голос. Во всеобщем крике и гаме – скажи тихо, конкретному собеседнику, близкому человеку: сочувствую, люблю, восхищаюсь, мы вместе, не бойся, всё будет хорошо. Сегодня литература говорит тихо, говорит шёпотом, и очень важно, чтобы она говорила с каждым. Общество раскалывают по всем возможным линиям: национальным, классовым, гендерным, теперь ещё добавилась прививочно-антипрививочная кампания, густо замешанная на страхе смерти с той и с другой стороны. Нравственный выбор, нравственный путь, нравственный поступок – залечивать эти трещины, исцелять нашу общую народную душу (а это путь долгий и трудный) – и остаться в бытии, в истории, в вечности.

Я хочу рассказать сегодня о четырёх молодых прозаиках и их видении нравственного пути и поступка. Все они молодые женщины – и это не случайно. Женщины – второй (и последний) эшелон защиты жизни, после мужчин. Происходящее сегодня покушается на саму их суть.

 Молодой московский прозаик Виктория Татур пишет для детей, но не только. Есть у неё и «взрослые» рассказы. Я хочу обратить внимание на её недавно вышедшую книгу «Нанозавры» – это весёлые приключения двух мальчишек, деревенского и городского, а по сути – книга взросления, книга для детей и их родителей, ведь семейное чтение –  традиция, которая не только воспитывает детей, но и возвращает взрослых к истокам их собственных поступков, объясняет им самих себя.

Почему «Нанозавры»? Потому что были когда-то могучие динозавры, которые могли очень многое, мальчишки тоже хотят многого, но понимают, что пока ещё не очень большие – «нано». Все их попытки вмешаться во взрослую жизнь и причинить, как говорят, добро, заканчиваются очередным наказанием, потому что все невпопад, все неумело, неловко, смешно – но главное, что герои не разочаровываются в своём героическом предназначении и в конце концов по-настоящему спасают жизнь человека на пожаре.

Я привела в пример книгу Виктории Татур не только потому, что правила нравственности формируются в детстве – а я убеждена, что основы этой нравственности заложены и в самой природе человека. Здесь есть ещё один момент. Детская литература - один из довольно прибыльных сегментов книжного рынка, и мы давно наблюдаем здесь опасные деформации, о которых я писала в статье «взрослые мифы о детской литературе».

Не так давно появилась ещё одна: взрослые начинают играть в детей, но им скучны нравственно выверенные решения конфликтов, кажутся пресно-правильными образы героев – и начинается расшатывание тех основ, которые затем определяют всю будущую жизнь маленького человека. Эта тенденция набирает обороты, и жёсткое требование нравственной точности детской литературы начинает отступать перед требованиями рыночного разнообразия художественных решений.

Ещё один молодой прозаик, челябинский – Виктория Иванова, выпустившая несколько лет назад книгу рассказов «Утренний дом». В рассказе «Трухлявый пень» девочка из бедной, сложной семьи (а это отдельная коллизия рассказа) видит, как празднует день рождения её одноклассница, какой торт и какую газировку она приносит в класс, и ей по-детски хочется такого же праздника. В финале рассказа её мать приносит в класс на день рождения дочки домашний торт «трухлявый пень» и компот.

«Это был вкус безграничного счастья, вкус сбывшейся мечты. Тая видела, как переглядываются и гримасничают ребята, как они перешёптываются и смеются. И ей казалось, что они тоже радуются вместе с ней. Внутри у Таи радостно скакал бешеный зверёк, и если бы он вырвался наружу, то перевернул бы все парты и и подпрыгнул до самого неба – таким неугомонным и всеохватывающим было счастье Таи!». Так завершается рассказ. И мы понимаем, что у этой обделённой жизнью девочки такая сила любви и тяга к людям – нет, не быть как все, а быть со всеми, дарить радость, а не брать… И что будет дальше с этой силой любви, с этой радостью в нашем сегодняшнем мире?

Автор не даёт ответа, он ставит вопрос, тот самый вопрос, который мы видим сегодня в реальности по отношению к нашим ближним… И это вопрос нравственный.

Ещё одна – будущая – книга краснодарского прозаика Эллины Савченко. Рассказ «Калитка», давший сборнику название, опубликован уже в нескольких периодических изданиях, речь пойдёт именно о нём. Немощные старик и старуха, доживающие свой век в умирающей деревне, старуха уже себя не помнит, и супруг как-то о ней заботится. В прошлом мастеровой, работяга, теперь он может только поговорить, но поговорить не с кем, и калитка-то не открывается, что-то там с замком намудрили. Да ещё старуха на вопрос, пьёт ли она таблетки, высыпает из кармана горсть белых кругляшей… Рассердившись, он бьёт её по руке – и, не удержавшись на крылечке, падает…

Беда пришла откуда не ждали. Сам он встать не может, старуха безумна, и кроме смерти ждать нечего. Но его немощная супруга тащит из дома и подтыкает под спину ему какие-то тряпки, умудряется приподнять мужа, посадить его, и спешит звать на помощь. Калитка закрыта, улица пуста, деревня почти безлюдна – отзовётся ли кто-то на беспомощный слабый старушечий голос? И здесь вопрос остаётся открытым. Но из сюжета ясно другое, то, что выше и важнее одной судьбы: когда не остаётся ничего, остаётся любовь – вне силы, вне рассудка – над ними, над всеми нами.

Отношение к детям и старикам – два маркера жизнеспособности народа. И молодые прозаики чувствуют, что финал сегодня трагически открыт. Не предрешён. Решается нами здесь и сейчас.

Ещё один автор – молодой, московский теперь прозаик Евгения Декина. Её повесть «Метан» - о том, с какой болью живая жизнь пробивает безнадёгу в гиблом для неё месте. Героиня – талантливый педагог по вокалу – пыталась обосноваться в столице, но вернулась в родной шахтёрский городок с синдромом хронической усталости. Хор вечерней школы, изломанные молодые судьбы, покалеченная психика учеников… Всё мрачно и неразрешимо, но удивительное существо человек: к какой части его души, к свету или тьме обращаешься – та и отвечает, даже если этого света малая искорка, она от этого обращения начинает расти, вспыхивает, даёт надежду. Побеждает ли героиня в итоге? Нет. Но она выбирает свет, она проходит этот путь, и в финале остаётся именно свет – добытый с огромным трудом, невероятным, предельным и запредельным напряжением души: такова ценность света, именно такова – не меньше…

Я привожу примеры очень коротко, хочется, чтобы наши слушатели нашли и прочли эти произведения и сами себе ответили на вопросы, которые остаются открытыми. От того, как мы ответим, по большому счёту зависит сегодня всё. Почему?

Сегодня на наших глазах разворачивается битва между буквой и цифрой, образом и числом, человеком и зверем – зверем не в биологическом, разумеется, понимании, а в духовном (та самая автономная модель самосознания, о которой мы говорили в начале). Впрочем, если посмотреть на мировую историю, битва за человеческое не прекращалась никогда. Возможно, это просто такой объективный способ выковать прочную и сильную человеческую сущность.

Цивилизационный (в своей основе – нравственный) выбор никогда не был простым, и при этом в приоритете по отношению к новым возможностям всегда оставался инстинкт коллективного самосохранения. То, что должно быть у каждого. Как бы там ни было – мы по-прежнему укоренены на земле, в национальной (по преимуществу прикладной, т.е. элементарно проверяемой большинством в практике) культуре, имеем в качестве опоры опыт, сконцентрированный в традициях и нравственных основаниях своего бытия. Это  даёт нам полное право быть разумно консервативными и выбирать наиболее безопасные варианты дальнейшего развития – хотя и они неизбежно сопряжены с утратами и жертвами, но не фатальными, не гибельными для большинства или для всех.

В это понятие – все – теперь входит не только сам человек, не только мы с вами, но и весь живой мир вокруг. Он тоже требует от нас выбора нравственного пути и нравственных поступков, потому что – по гениальному прозрению Иммануила Канта – звёздное небо над нами и нравственный закон внутри нас связаны неразрывно, и эту непостижимую вертикаль нам предстоит постичь.

Вверх

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: