Владимир КУДРЯВЦЕВ, г.Вологда
ДЛЯ КОГО СТРОИЛСЯ ДОМ?
(100 лет Александру Яшину)

Для меня Александр Яшин – тот именно человек, который и должен был стать достойным представителем нового мира, ради которого и свершилась Великая Октябрьская Социалистическая Революция. Он должен был прийти на смену прежнему, «ветхому», человеку, чтобы жить, творить и любить по заповедям «морального кодекса строителя коммунизма». Его судьбу и определила революция. Он и в жизнь входил, уже уверовав в её идеалы. И прав был Владимир Солоухин, когда написал, что «начало биографии Яшина связано с обстоятельствами», а они складывались так, что выводили Сашу Попова на новую орбиту, неведомую досель его крестьянскому роду.

Мечту о новой жизни, счастливой и справедливой, он вынес из детства, слушая легенды и предания, бытовавшие в его северном краю. Мечта о сказочном Беловодье и о Граде Китеже, о царстве Правды и Справедливости, казалось, начинала сбываться на его веку. Нет, никто желанную и богатую жизнь на блюдце с золотой каёмочкой не принесёт, никто манной небесной не одарит, по-щучьему веленью ничего в жизни не переменится. Ради неё предстояло потрудиться и показать старому, уходящему в прошлое миру, что «может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов» советская земля рождать. В том числе, и из роду крестьянского. Вот эти обстоятельства, сопровождавшие его детство и юность, и «породили», в конце концов, явление Яшина, наделённого от природы щедрым и жизнестойким талантом.

Яшин был сыном своего времени:

«Он следовал велениям партии и комсомола во всем, вплоть до внешнего облика. Нам объявлено, что мы живем зажиточной жизнью? «Слушаю, товарищи начальники». Яшин надевает фетровую шляпу, а юнгштурмовку с портупеей через плечо меняет на модный костюм. У нас на несколько месяцев провозглашена эра социалистического гуманизма? Яшин любезен с адмссыльными, тем более что их теперь берут и на идеологический фронт… Однако по натуре Яшин был человек порядочный. Совесть в нем все-таки бодрствовала» (Николай Любимов).

Пел он и частушки первых пятилеток:

«Бога нет, царя не надо,

Никого не признаем.

Провались земля и небо,

Мы на кочке проживем!»

Он остро чувствовал исторический вызов времени, осознавал себя свободным, сильным, независимым и уже с юных лет готовил себя для великого дела, выпавшего на долю его поколения.

«Я, если верю, - верю одержимо.

Самосожженцы – прадеды мои…»

Александр Пшеничников, друг его юности, вспоминая годы учёбы в техникуме, рассказывал, что они уже тогда жили коммуной, еда, одежда, деньги – всё было общее:

«Мир хижинам - война дворцам!» - этим определялись все наши отношения: родившиеся в хижинах - друзья, во дворцах - враги…»

«Пусть мир, что мы творим, далек от завершения,

но мы глазами Ленина в грядущее глядим.

Мы клятвенно твердим обеты поколения,

что жить хотим по Ленину, иначе не хотим!

Не верим ни чужим, ни нашенским лжегениям

и ссылками на Ленина прикрыться не дадим.

Благословен удел с таким работать рвением,

как он всю жизнь умел, к себе без послабления,

как он всю жизнь прожить, ни дня без вдохновения

Отечеству служить и до самозабвения людей, народ любить!

Во всем возможном быть похожими на Ленина!»

Атмосферу тех лет хорошо передают воспоминания земляков, с которыми Яшин входил в большую жизнь. Тогда им было по пятнадцать-восемнадцать лет:

«Наша учеба (1928—1931) совпала с первой пятилеткой. Это были незабываемые и героические годы. Весной 1929 года занятия в техникуме на месяц были прекращены, и все студенты направились в деревню для организации колхозов. Целый месяц мы проводили собрания в деревнях. В прокуренных махоркой избах, где дым стоял коромыслом, собрания начинались вечером и заканчивались с первыми петухами. Создавал колхозы и А. Яшин…» (Авенир Борисов)

«Классовые враги», «внутренние вредители» (бюрократизм, алкоголизм, мещанство), «способы борьбы за влияние на молодежь», «методы борьбы с кулаками» - всё это наполняло его жизнь, становясь её содержанием и смыслом.

«Что наше дело правое – и всё тут,

Что рано или поздно победим…»

Тогда в техникуме он и начал писать первые стихи, тогда же появился у него и псевдоним – Яшин. Литература становилась для него «формой борьбы за счастье народа».

Из автобиографии:

«Печатать мои стихотворения начали в 1928—1929 годах в районной газете «Никольский коммунар» и в газетах Великого Устюга — «Ленинская смена», «Советская мысль» и «Северные огни». Несколько стихотворений было напечатано в московском журнале «Колхозник». Непосредственное участие в организации и укреплении колхозов надолго определило мою основную литературную тему».

«Я рожден здесь для того, чтобы видеть

И обо всем рассказать другим…»

Жизнь менялась к лучшему. В ней Яшин чувствовал себя «хозяином, богатырём, способным совершить всё, что задумано, способным всё себе подчинить, он был уверен, что именно на поэте лежит ответственность за переустройство мира» (Алла Рулёва):

«Я знаю, меня не любить нельзя;

Я самый рачительный из хозяев.

За мною следят и враги, и друзья:

Взрываю базальты,

Сады подрезаю,

Дороги мощу,

Карасей ловлю,—

Богат и улыбчив,

Силен и спокоен,

Ругаюсь и спорю,

Кляну и люблю...

Кто скажет еще о себе такое?..»

(«Хозяин, 1936)

Яшин говорил своим недоброжелателям: «Чирикайте, как хотите, а я пишу по-мужицки, основательно. Я в литературу вхожу, как плуг в борозду…»

Поэт всегда в центре событий. Он на сходке и на собрании. Он там, где обобществляют пахотные земли, где раскулачивают местных богатеев, где создаются первые артели. Он везде, где уже зримо видны перемены в жизни, где пробиваются её желанные ростки «во имя советского человека, во имя коммунизма», пусть ростки и хрупкие ещё, но свои, выстраданные.

«Ему, человеку, выросшему в деревне, в нужде, западали в сердце заботы и чаяния его односельчан, он вмешивался в стремительный ход событий, где мог. Так стала определяться одна из основных тем его творчества - тема становления колхозного строя, крушения старого, частнособственнического уклада в северной деревне…» (Валерий Дементьев).

Яшин наивно полагал, что «освобождаясь от бедности и лишений, человек уже тем самым становится и счастливым, и внутренне совершенным» (Юрий Буртин). В его стихах тех лет «много риторики, поверхностно понятой злободневности, бодрячества… Говоря языком крестьянина, стихи Яшина тех лет можно было бы уподобить вороху зерна, еще неотвеянного, неочищенного, где рядом с отборным, литым зерном лежит мякина, а то и просто мусор…» (Фёдор Абрамов)

В одном только нельзя было отказать призванному в поэзию Яшину - в исповедальной искренности и правдивости.

Прав и Валерий Дементьев, когда пишет, что «плоть от плоти, кость от кости этого крестьянского мира, поэт сам берет слово и говорит о себе, о «свете в душе», который зажгла в нем Октябрьская революция, новая жизнь»:

«И я мужик,

И мне земля Родная дорога,

И я зазря не жгу рубля:

Деньга — всегда деньга.

Но я в такую даль взглянул

От узенькой межи,

Такого воздуха хлебнул.

Что душу освежил.

По той же пахоте хожу,

С лица текут ручьи.

Но я на шар земной гляжу,

Как на поля свои.

И чтобы свет в душе не гас —

За правду за свою,

За нашу власть,

За всех за нас

Всей жизнью я стою…»

Яшин понимал, что ему предстоит и через себя явить миру главные черты человека нового мира. И в работе над собой он себя не жалел. Устремлённый в будущее, поэт «не бичует «пережитки прошлого», он говорит о несовершенстве нашего человека с точки зрения идеалов эпохи...» (Василий Оботуров)

«Счастливый дар не на года

Дается

И не в одолженье,

Не для забав и развлеченья,

А навсегда –

Со дня рожденья

Для непрестанного труда…»

И он трудился, а к труду он приучен с детства. Труд стал и основным лейтмотивом его поэзии. «Мировосприятие Александра Яшина — это мировосприятие активное, действенное. В основе своей его поэзия связана с победоносным шествием миллионов и отражает их творческие порывы, борьбу и строительство нового мира. Александру Яшину органически чуждо трагическое одиночество потерявшей себя личности, безысходная тоска индивидуализма, пессимизм, бесперспективность. Он частица нашего класса-творца…» (Константин Ром).

С такими чувствами, с таким настроем он жил и работал, пока не грянула война…

 

2.

На шестой день войны Александр Яшин подаёт заявление в партию. В нём он пишет:

«В дни, когда фашистская гитлеровская Германия напала на священную землю моего отечества, я готов выполнить любое задание Партии и Советского правительства, готов в любой час идти на фронт и, не щадя жизни своей, работать на победу над врагом пе ром поэта и штыком бойца. Клянусь везде, куда бы меня ни послали, быть достойным высокого звания члена ВКП(б)».

«Голы холмы, и деревья голы,

На небе тучи, как черный чад,

Словно и там аулы, и сёла,

И города родные горят…»

Уже в первый день войны Яшин записал в дневнике: «Решил быть на войне, все видеть, во всем участвовать. Сейчас будет де латься новая история мира, и тут бояться за свою жизнь стыдно. Надо быть впереди, быть везде, чтоб после, если останусь жив, не было стыдно и жалко, что в такое время я что-либо упустил. Николай и Петя Ростов, Пьер Безухов – образцы для меня. Я их вижу как живых…» (22 июня 1941 года)

Образцами для него были и коммунисты. Для Яшина коммунист – это настоящий человек, человек нового мира, и он хотел быть среди этих людей в трудный для молодой республики час. На войне, по его словам, к нему пришла и «настоящая любовь к родной земле», за которую «радостно идти в бой и не жалко отдать жизни своей» (9 ноября 1941).

«Надо записывать даже все мелочи, наблюдения – после для книги всё пригодиться» (26 июля 1941 года) , « я сам все хочу видеть и испытать» (19 сентября 1941 года).

Он встал в многомиллионный строй, чтобы защищать идеалы, ради которых гибли первые революционеры. Он встал на защиту страны, в которой у народа впервые появилась возможность осуществить свои вековые мечты и построить на земле справедливое общество. Позже он признавался: «В дни, когда был постоянно под огнем, в боях, под дождем и ветром, когда спал па голой земле под воем мин (Алексеевка) – на душе было хорошо, спокойно. Я был счастлив…»

Побывав в боях, увидев, с каким мужеством стоят за каждую пядь земли защитники Отечества, Яшин запишет: «Какими великолепными агитаторами за советскую власть будут все те из нас, кто уцелеет в этой войне, испытав на себе все ее тяжести. Я сейчас хорошо понимаю, почему старая гвардия большевиков - партийных и непартийных, так тверда была всегда - при любых испытаниях мирной переделки нашей страны…» (9 ноября 1941).

Привожу выдержки из дневника, чтобы почувствовать настроение «писателя-корреспондента», а не «простого газетчика», который «со слов других пишет заметки», и услышать голос поэта, неустрашимого в своей ненависти к врагу и беззаветно преданного идеалам революции.

«Именно сейчас, в дни великих испытаний Родины, как никогда, можно проверить силу своего характера и свою способность на большие дела…» (14 октября 1941).

Или вот другая запись: « Я чувствую удовлетворение от того, что и на наше поколение выпали военные испытания. Было бы нехорошо, если бы мы всю жизнь прожили так гладенько, как до сих пор. Этак под старость, пожалуй, все стали бы ворчунами. А теперь мы до седых волос будем радоваться каждому новому тихому дню, радоваться солнцу, траве, каждому дереву, каждому цветку. И «тысячи раз больше, чем раньше, будем дорожить любовью к себе, семьей своей… (6 декабря 1941 года).

«С утра из дальнобойных бьют орудий.

Шарахаются бронзовые люди,

Идут живые, не оборотясь…»

У Яшина есть рассказ под названием «Единомышленники». Перед боем, может, последним боем в жизни, солдат решил вступить в партию. Мне кажется, в нём Яшин выразил свои сокровенные чувства и думы. Приведу отрывок из него:

«Залесов снял пилотку с головы и, вытирая ею, как платком, лицо и шею, не отрываясь, смотрел на Пивоварова расширенными глазами.

«А вдруг все захотят вступить в партию, что тогда? — думал он.— Обманывать людей? И что у этого Семена на душе? Может, он в свою просьбу всю жизнь вкладывает, может, прикидывал так и эдак! А, может быть, готовится к смерти и, как бы прозревая и внутренне очищаясь от всяких обид и мелких помыслов, просит принять его в партию, как верующие перед смертью просят об исповеди, о причащении?

Почему Пивоваров тянется к партии? Ведь в плен взять могут, а не боится...»

Залесов стал вспоминать, как сам он с юношеских лет связывал с именем партии все, чем жил, все, о чем мечтал, все лучшее, что видел и хотел видеть вокруг себя. И тогда ему показалось, что он нащупывает настоящий план спасения себя и своих товарищей, план атаки, что он понял, наконец, что значит идти напролом…»

Вслед за Пивоваровым заявления в партию подали и другие бойцы. Они не знали, что командир их, Залесов, человек беспартийный, но в этой ситуации он скрыл это, потому что «ложь его была ложью во спасение».

«После всего, что произошло, Залесов верил в своих товарищей, и этой веры уже ничем нельзя было поколебать. Эти воины исповедовались в своих слабостях и утверждались в своей силе, они сами для себя открывали истинные ценности жизни, каждый знал, на что он идет и что от пего требуется…»

17 марта 1942 года Яшин запишет: «Азаров дал плитку каши гречневой (концентрат), завтра отнесу… Не утерпел. Унёс концентрат каши, банку мяса консервированного, сахару, кусок мыла. И очень счастлив от того, что делаю что-то хорошее для хороших. Ольга уже более доверчива и более приветлива со мной. Отец, видимо, растроган, но мне неприятно слушать его благодарности. Я сам себя благодарю, «сам свой высший суд». Ольга пока не решается на выезд…»

Он помогал, как мог, семье Рожавиных. Отца удалось устроить в госпиталь, но поздно. Он скончался: « Очень тяжело, что не удалось спасти человека. Надо спасти Ольгу, иначе тоже погибнет или навсегда останется калекой. Завтра с утра начну ходатайствовать об эвакуации ее…» (20 марта 1942 года)

Вот как вспоминает эти дни Всеволод Борисович Азаров: «В «Ленинградской поэме» через знакомую Яшину девушку он рассказывает о семье рабочего Рожавина, в чьей судьбе поэт принимал сердечное участие. Я позабыл, а Яшин нет, как я отдал лежавший в противогазной сумке кубик гречневого концентрата.

Спустя много лет, я получил от этой семьи по почте небольшую шкатулку, в которой лежал не тот, но похожий на него кубик…»

Азаров рассказал об этом ребятам из клуба «Яшинская рябинка». Они приезжали к нему в ноябре 1977 года: «Для чего я рассказал об этом ребятам из «Яшинской рябинки»? Вероятно, для того, чтобы они представляли, хотя бы частично, условия, в которых жил, создавал стихи, радовался и страдал человек, чье имя они произносят каждодневно…»

Обычный, казалось бы, эпизод, но в нём проявились лучшие черты характер поэта-коммуниста.

В письме С.Шириной он заверил её: «Знай, друг, что за время войны я ни разу не уронил звания члена партии, всегда чувствовал себя коммунистом и поступал соответственно этому. Честно тебе говорю... Звание члена партии я сохранил в чистоте...» (Ленинград, 14 марта 1942 года). Он мог бы, наверно, в те мартовские дни повторить вслед за Верой Инбер слова, сказанные ею месяцем раньше: « Я счастлива. В этом осажденном, безводном, бестранспортном, несытом городе я счастлива счастьем советского человека…» (7 февраля 1942 года).

Для Яшина война – это великое возмездие, священная борьба за правое дело, за свободу Родины, за социалистический строй. И не только:

«Сегодня мы от костров храним

Культуру, которую миру дали

Москва и Афины,

Париж и Рим, -

Которую мы от рожденья чтим, -

Мы ныне совестью мира стали…»

А вот эти строки звучат как заповедь поэта - и самому себе, и всему своему поколению. И эта клятва, по мнению Надежды Павл о вич, «внутренний запев всех военных стихов Яшина»:

«Ни в чём

Никогда

Не сходи с вершины!

Клянись!..»

Константин Симонов в предисловие к посмертному двухтомнику Яшина отметил:

«Думаю, что в его окончательном становлении как поэта и как прозаика большую роль сыграла война. Разным писателям достались на войне разные судьбы. Те из писателей, которые не искали в трудные для родины годы легкой жизни - а таких было огромное большинство,- не выбирали, что им делать на войне».

В военной биографии Александра Яшина как редактора и политработника – осажденный Ленинград (некоторое время работал в составе оперативной группы писателей при Политуправлении Балтфлота, которую возглавлял Всеволод Вишневский), был вместе с моряками в батальонах морской пехоты Балтики, на кораблях Волжской военной флотилии под Сталинградом и на Черноморском флоте.

«В глазах, в словах – одна победа.

Мечты, мечты наедине…

Кто эти чувства не изведал,

Тот просто не был на войне…»

Яшин писал на войне очерки, заметки, рассказы и стихи, чтобы «советский боец увидел свой ратный труд в сиянии славы и величия» (Надежда Павлович)

Яшин не думал о себе, он воевал как настоящий коммунист. Из боевого порядка его могла выбить только смерть, но Богу было угодно, чтобы поэт выжил и вернулся к строительству коммунизма, отстоявшему своё право на счастливое будущее.

 

3.

Возвращение к созидательному труду во имя коммунизма, опьяняющее чувство Победы, воспевание человека-труженика – всё это определяло настрой яшинской музы: «Мечта, правда, просветленные дали, «промытые окна»— вот мироощущение Александра Яшина; «не расстанусь со своей мечтой» — вот его отправная точка в поэзии… Звать в завтрашний день, приоткрывать его,— таково, несомненно, было понимание Александром Яшиным своего писательского долга…» (Алла Рулёва).

«Надо очень много работать,

Очень правильно надо жить...»

У коммуниста Яшина свой кодекс жизни. Он его изложил в стихотворении «Сыну, вступающему в партию»:

«Да, нам всегда была близка мечта,

И не корысть кидала нас в сраженье.

В нас жили смелость, самоотреченье

И ленинского сердца чистота.

А повстречаешь, сын мой, на пути

Стяжателей, каких и мы встречали,

Знай: это просто накнпь на металле,

Окалина,— ее должны смести.

Для коммуниста легкой жизни нет.

Готовься не к парадам, а к походам

И помни: ты от самого народа

Сегодня получаешь партбилет…»

Среди героев его стихов и поэм – строители новой жизни, молодые энтузиасты и старые мастера, люди высокого сознания и трудового долга. Человека будущего он воспитывал в себе самом, он представлял его в своём отношении к Родине и земле, к жизни и работе, коллективу и обществу. Для него Ленин был и остаётся идеалом и «прямо соотносится с моральным кодексом современника. Яшину глубоко импонирует «вдохновенный труд, и страсть в борьбе, и отзывчивость к чужому горю, и суровость к самому себе...». Верность ленинскому знамени и идеалам революции были для него мерой оценки любых деяний большого и малого масштаба…» (Александр Михайлов).

Яшин признавался: «Я бывал на многих великих стройках, писал, радовался вместе со всеми быстрому преображению страны». Вот запись из дневника от 3 ноября 1946 года:

«Удивительное, окрыляющее душу чувство любви к родной земле, страстное желание ей добра, силы, изобилия, славы порой захватывает меня всего. Хочу всем и каждому из нас счастья, успехов в работе, долгих лет жизни. И еще хочу, чтобы ощущение радости и какого-то полета души было доступно каждому человеку, чтобы каждый хоть раз в своей жизни испытал это благородное слияние всего себя с Родиной нашей и уже никогда больше не забывал бы этого животворящего очистительного святого чувства…»

Вот почему Алёна Фомина для него – человек будущего, она из тех, кто живёт в «слиянии с Родиной», это «тип новой крестьянки, активно участвующей в строительстве коммунизма, верной дочери народа, воспитанной нашей партией, это итог творческих поисков поэта в изображении духовного облика советской крестьянки» (Виктор Гура).

В своей жизни и работе Алёна руководствуется одним вопросом:

«Что надо сделать нам в селе

Для новой жизни,

Чтобы наступило скорей на земле

Время коммунизма?..»

Критики того времени, проникнутые его духом, отмечали: « В ней, в этой женщине, собраны лучшие черты того нового характера, который мог сформироваться лишь в процессе движения страны к коммунизму, в условиях новых социалистических отношений в деревне. Алена — подлинная дочь нашего времени» (Алексей Дроздов).

«С карандашом, с тетрадкой Алена

Читает «Историю ВКП(б)»...

Жизнь — все концы ее и начала —

С книгою этой понятнее стала,

Все расстоянья не велики,

Словно на берег большой реки

Вышла

И глянула из-под руки.

После — любое возьми сочиненье,

Если написано с чистой душой,

Воспринимается, как дополненье

К этой книге — простой и большой…»

«Русской крестьянки письменный стол» является символом, ключом к пониманию того, кем стала Алена. Образ вождя всегда стоит перед нею. Она едет в поле, и с нею Сталин, разрабатывает свой проект колхозной пятилетки, и с нею Сталин» (Алексей Дроздов).

Вот высшая вершина счастья, мечта, озаряющая все дни Алены:

«Я еще не виделась со Сталиным.

Если б дожить до такого дня!..»

Это послевоенное настроение и самого Яшина. Он жил, не изменяя мечте, и воспевал «новое качество советских людей», в лице Алёны Фоминой возвышал человека «стойкого, волевого, партийно, государственно мыслящего».

«Над нашей страною солнце встаёт,

У нас начинается новый год,

И новый век у нас начался,

И Ленин у нас в стране родился.

И Сталин у нас в стране родился.

Она вся как песня,

В полёте вся.

Нам первым в будущее входить.

Так как же нам время не торопить!..»

Алёну Фомину и критика и читатели воспринимали как « наиболее полнокровный образ советской женщины, руководителя нового типа» (Зоя Кедрина). «Чистые сердца, отважные люди, замечательные труженики — строители коммунизма — показаны в поэме Александра Яшина» (Алёна Шаповалова). «С мыслью о коммунистическом завтра трудились герои поэмы в грозные дни войны, с этой же мыслью работают они и ныне» ( Иван Карабутенко). Слова Алены, которыми заключаются поэма, призывают трудиться еще лучше:

«Чтоб коммунизм на всей земле

Скорей настал...»

По словам Златы Константиновны Яшиной, поэт «в то время работал азартно, увлеченно, писал много и был уверен, что пишет правильно».

«Пока колхоз не выправим,

Не кончится война…»

По мысли Яшина, человек коммунистического общества должен быть таким, как Алёна. Она воплощала в себе его идеал. А раз такие люди есть, значит, путь в «светлое будущее» Ленин указал верный, но на пути этом предстоит нелегкая борьба за человека. Писатель верит, верит и Алёна, что и фронтовик Козлов, приняв перемены в колхозной жизни и смирив свою гордыню, будет передовым строителем коммунизма.

Фомина о Козлове секретарю райкома:

«Ещё в повадке вывихи,

Иль – как их там – заскоки.

А парень настоящий!..»

«Борьба за Козлова как человека потенциально полезного, но проспавшего жизнь, несмотря на войну. Борьба эта знаменует качественную новизну отношений в нашем государстве. Она демонстрирует непобедимую силу нового и обреченность пережитков прошлого в сознании и поведении людей» (Алексей Дроздов).

Позже в предисловии к книге Яшина «Земляки» Владимир Солоухин так охарактеризует ту победную эйфорию послевоенного времени, то «идиллическое, фронтовое представление о сельской жизни в тылу»:

«Я действительно увидел образцовое свиноводческое хозяйство там, в вологодской глуши. Без белого халата меня даже не пустили в свинарник. Девушки суетились там все как одна тоже в белых халатах, не то лаборантки, не то ассистентки. А между тем это был единственный на всю область крохотный островок, оазис в океане полного развала сельского хозяйства. Сараи без крыш (солома скормлена скоту), коровы, стоящие по брюхо в навозной жиже, телята, подыхающие с голоду и облепленные мухами, коровы, подвешенные на веревках, ибо не могли уже стоять... «Да что же это за гений такой, - подумалось мне тогда, - эта Люскова, что сумела среди этакой черноты и разрухи создать свой белоснежный оазис?»

Но тогда же я и догадался, что это не она все создала, а ее создали, одну на всю область, чтобы пустить пыль в глаза. Хозяйство это создавалось сверху, как образец. Потом это стало называться показухой и очковтирательством. Я потому так подробно остановился на свинарке Люсковой, что поэма Яшина и воспевала такую вот Люскову, хотя она и называлась Аленой Фоминой.

Сама задача воспеть единичный случай, а не рассказать об общем состоянии деревни, о земледелии и положении вологодских крестьян - колхозников, сама эта задача была антихудожественна и антинародна…»

Об этом же писал и Евгений Евтушенко:

«В послевоенные годы Яшин впал в затяжной кризис, со стороны выглядевший как успех - лакировочная, скучная поэма в стиле «а-ля рюс» «Алена Фомина» даже получила Сталинскую премию. Не делали чести Яшину его стихи о Волго-Доне и о целине, рисовавшую выдуманную ложноромантическую жизнь».

Ещё в 1934 году Константин Ром в статье «Дебют» (о книге стихов Александра Яшина «Песни Северу»), опубликованной в журнале «Звезда», отмечал:

«Люди и явления не волнуют его глубоко. Социально-общественное стало еще для него «переживанием», содержанием лирической конструкции. Он является здесь в сильной степени регистратором, бесстрастным описателем, или в лучшем случае, напыщенным декламатором. Такая декларативность является уже пройденным этапом в советской поэзии. Это только свежие образы той устарелой поэзии, о которой говорил на съезде тов. Бухарин в отношении творчества Д. Бедного, Безыменского и других…»

Через четыре года в «Литературном обозрении» (№24,1938), анализируя вторую книгу Яшина «Северянка» критик Евгений Беркутов в очередной раз предупреждал поэта:

«До тех пор, пока Александр Яшин не вырвется из плена трафаретного подхода к теме, он не сумеет достигнуть подлинно художественной выразительности. На каждом шагу мы убеждаемся, что жизнь проявляется в литературе именно там, где конфликты преодолеваются, а не смазываются и затушевываются…»

Через десять лет в газете «Красный Север» Андрей Сотников в статье «Поэзия колхозного Севера» снова предостережёт поэта: «Торжественная приподнятость приводит Яшина к схематизму, подмене художественных образов лозунгами, ярких выразительных слов — прозаизмами…»

Сам Яшин так скажет об этих годах (конец сороковых — самое начало пятидесятых): «Я был просто... слепым. Совесть во мне спала, что ли?»

«Я сам себе верил при этом,

Впадая почти в забытье,

Как верят одни лишь поэты,—

И в том оправданье мое…» (1953)

«Так что упрекать Яшина за излишне оптимистическое содержание его послевоенной поэзии нельзя. – Справедливо заключает Алла Рулёва. - Он не лукавил и тогда. Он верил в правильность своей позиции. Если бы это было иначе, поэт не смог бы позже вступить на тот сложный путь, который требовал «не фальшивить и не бояться правды…»

 

4.

Однажды, когда Алексей Недогонов напечатал поэму «Флаг над сельсоветом», похожую по материалу на его поэму «После войны», Александр Яшин в разговоре с Фадеевым сказал: « Это, кажется, моя судьба – всю жизнь опаздывать…

- Значит, всю жизнь бить будут, - посочувствовал ему Фадеев и добавил: - Ничего, за битого двух небитых дают…»

«Сбылось ли что?

Куда себя девать

От желчи сожалений и упрёков?

О как мне будет трудно умирать!..»

Да, прозрение у него было позднее, и шел к нему Яшин долго и мучительно. Может, оно потому и состоялось, что был он настоящим коммунистом, ни в чем не отступавший от ленинских норм жизни. Он и в середине 50-х мог бы повторить то, что написал в декабре 1941 года: «Я в чувствах, в мыслях, в ощущениях, в желаниях своих всегда коммунист, только коммунист…»

Он верил в силу слова, способного участвовать в переустройстве мира, и знал, какая на поэте лежит за него ответственность, особенно, на поэте-коммунисте с непоколебимой верой в торжество коммунистических идеалов.

«Мы воспевали метели и снег

И верили каждой светлой примете,

Что не было,

Нет

и не будет вовек

Важнее стихов ничего на свете…»

Выступая на Втором Всесоюзном съезде советских писателей (1954) Яшин говорил:

«Мало поклясться в верности принципам социалистического реализма, надо драться за их торжество и в литературе, и в самой жизни… не фальшивить, не бояться правды на земле – правды коммунизма».

В этом же году он написал статью «Жизнь требует». Есть в ней такие размышления:

«Народ наш хочет видеть в своих поэтах не иконописцев, а боевых соратников, которые не отворачиваются от будней, борются за всё хорошее против всего плохого. Но советский поэт не вправе замалчивать и другие стороны жизни: факты бесхозяйственности, очковтирательства, воровства, которые у нас пока встречаются… Мы счастливы, что находимся не на задворках истории, а на баррикадах её, и благодарны за это своему великому времени, своей судьбе. Вот о чем я думал, читая проект Программы КПСС…»

Сам к себе поэт, ревизуя свою творческую позицию, был беспощаден: «Вспоминаю, до какого отрицания поэзии дошел я, прежде чем написать книжку стихов «Совесть» и всерьез взяться за прозу. Народ страдает, а мы стишки пишем — мне это казалось очень стыдным…» (19 января 1963 года)

«Именно особенности яшинского характера во многом предопределили исповедальный характер его зрелого творчества, его совестливость и самосуд, не знающий никакой пощады к себе?..» (Фёдор Абрамов) . Яшин будто обрёл новое дыхание и начал набирать высоту.

«Я как будто родился заново,

Легче дышится, не солгу,—

Ни себя, ни других обманывать

Никогда уже не смогу,

Если б даже хотел, не смогу.

Жизнь при всех ее изменениях,

Мир во всех его измерениях

Для меня теперь по плечу,

Сам за все отвечать хочу.

Так свободны мои движения,

Словно в первый раз от рождения

По своей орбите лечу.

Ни к безверию, ни к сомнению

Не причастна душа моя.

Просто стало острее зрение:

Повзрослело мое поколение.

Вместе с ним повзрослел и я…»

У Яшина выходят новые книги стихов – «Совесть» (1960), «Босиком по земле» (1965). В журналах публикуются его прозаические произведения – «Сирота» (1961), «Вологодская свадьба» (1962): «Очень уж моя жизнь стала тяжелой, безрадостной, особенно в общественном плане. Я слишком много стал понимать и видеть и ни с чем не могу примириться…»

Символом обновления, освобождения от груза старого стал для Яшина Бобришный Угор:

«Очень важно понимать значение этого ухода из города в деревню в 1962 году. Ухода — для Александра Яшина почти толстовской значимости...

На Бобришном Угоре приходят к нему опять стихи, рождаются, а правильнее, наверное, сказать вспоминаются из детства бабушкины мысли:

«Пожалуй, сейчас я понимаю отшельников, старых русских келейников, их жажду одиночества... Желание уйти от обидной шелухи и жалкой рабской суеты жизни, внутренне сосредоточиться — это, конечно, легче понимать как поиски Бога...» (Борис Лукин).

«Но молодость на исходе,

И совесть велит:

«Не таи,

Держи ответ на народе

За все прегрешенья свои!..»

Современники сразу почувствовали перемены в настроении и творчестве поэта.

«Пример Яшина может быть назван творческим и человеческим подвигом, ибо не каждый может так смело, честно и неколебимо признать свои заблуждения и почти в пятьдесят лет многое начать заново…» (Алла Рулёва).

«Я давно не слышал в нашей поэзии таких воспаленных слов. Это не самобичевание. Это тоска по совершенству, святое беспокойство человека, держащего равнение на идеал. Эти слова не пригодятся цинику и покоробят ханжу. Но человеку труда они придутся по душе…» (Лев Озеров)

«Его творчество напоминает мне хорошо натопленную печь, где с каждым годом все лучше и лучше выпекается пахучий хлеб советской поэзии» (Михаил Светлов).

«Александр Яшин был тем редчайшим случаем в искусстве, когда все чувствовали по его стремительному развороту, что главное у него впереди… От гармоней, разукрашенных зеркалами, от залихватских плясок парней под эти гармони, от безоблачных (а на самом деле — призрачных) деревенских колхозных идиллий творчество Яшина совершило эволюцию в сторону истинной любви к своему вологодскому северу и к людям, его населяющим… Весь его путь – был путь к правде, и этот путь резко набрал крутизну » (Владимир Солоухин)..

Яшин другими глазами увидел и деревню. Он понимал, что старая деревня уходит, уклад её рушится, молодёжь уезжает в город в поисках лучшей доли.

«По глубочайшему убеждению Александра Яшина, равно как и его земляков, счастье народной жизни надо искать не позади, не в некоем обособленном, наивном, нетронутом патриархальном мире русской деревни, но - впереди, в наиболее полном и всестороннем развитии социалистических начал… Вследствие, а от недостатка развития новых, социалистических начал страдало, на его взгляд, два десятилетия назад яшинское Блудново, вся наша северная деревня…» (Феликс Кузнецов).

«И снова верится и чудится,

Что жизнь идет не стороною:

Когда-нибудь, наверно, сбудется

Все остальное…»

Новая жизнь уже заявляет о себе и в быту, и в культуре, и в душах людей. Но Яшин «ещё не видит отчетливо, во что выльется это крушение старого, что придёт на смену, но ему ясно одно — при любых изменениях земля не должна осиротеть…» (Алла Рулёва).

И потому поэт призывал к одному – « к просторной и дружной работе на земле, как того требуют наши высокие идеалы. Он, коммунист, раньше многих партийцев, особенно местных, сказал прямо и честно о неблагополучии в нашей жизни» (Александр Романов).

Вадим Каплин, его никольский земляк, вспоминает свой разговор с Яшиным: «Видишь зло, недостатки, неправду — ополчайся на них. На других не уповай — сам впрягайся в первую очередь! Становись коренником, а пристяжные уж найдутся…»

О том, что происходило в душе поэта-коммуниста, верного идеалам партии, в годы прозрения и одиночества ( «Я совершенно одинок в этом мире, в этом лесу, у меня никого нет на свете близкого, кому бы я мог полностью довериться») можно судить по воспоминаниям Николая Любимова:

«Последняя наша с ним встреча состоялась в Центральном доме литераторов 10 мая 65-го года. Придя домой, я тут же записал его слова. Отведя меня в сторону, сам себя перебивая, но особенно не понижая голоса, он спешил высказать то, что у него накипело:

- Мне жить не на что. Я вчера не пошел на встречу друзей-фронтовиков, - нечем заплатить... У Демичева на совещании я был как бела ворона... Я бывал и у Хрущева: там была ругань, чуть не до мата дело доходило, а здесь - все чинно, благородно. Но когда я выступил в защиту Федора Абрамова, — говорю: ведь это же правда - все, что он написал, - Демичев мне в ответ: «Нам нужна не всякая правда, нам нужна большевистская правда»... Эх, Коля, как я их всех ненавижу: и партию, и правительство! Какой там социализм, какой там коммунизм, у нас фашизм! Я ненавижу партию — и я «член»! Да я бы давно вышел из партии, давно бы всю правду им в харю выплюнул, да боюсь - семью угробят!.. Их сейчас, сволочей, экономика подпирает. Да разве они с ней справятся? Там же ни одного умного человека нет...»

Нет, он до конца дней своих оставался «членом» той партии, в которую однажды поверил, и никогда ей не изменял, той, в которой всё же больше «людей с чистой совестью бойцов»: «Ухожу от друзей, от города – в звуки леса, лугов, как Лев Толстой от своей семьи. От тщеславия, от борьбы за власть, за закрытый распред и паёк…» (11 сентября 1967 года).

Он и на этот раз оказался на высоте нравственных заповедей «своей партии». Одно его поддерживало в жизни – вера в земляков, но в настоящих земляков, не тех, кто унижал и оскорблял его в заказных письмах и на показательных собраниях, когда разбирали и огульно осуждали «Вологодскую свадьбу».

«В душе моей по-прежнему живо первое впечатление от письма настоящих моих земляков — удивление и восхищение ими. Я стараюсь осмыслить совершившиеся перемены в характере моих односельчан.

Где, когда это видано, чтобы русские крестьяне, вологодские мужики, сами, без подсказки со стороны, на своем крестьянском сходе вмешивались в литературные дела страны — строго и по-хозяйски заинтересованно? Разве это не сама революция? Разве в этой особенности нашего читателя не сказываются те самые коммунистические черты советского человека, которые воспитывает в нем партия в течение уже полувека. Разве не о таком читателе мечтал Николай Алексеевич Некрасов: «Эх! Эх! Придет ли времечко...»? Я писал, думая о правде, и за эту же правду вступились мои земляки — смело, по-государственному, по-партийному…»

«Всё во имя совести,

Всё во имя чести,

Всё – от первой повести

До последней песни…»

Нравственную норму коммуниста Яшин видит в размышлениях рядового колхозника Луппа Егоровича, который не о себе печётся – о людях, о земле. Как его душе не болеть: колхоз «то укрупняли, то разукрупняли. Пасеку похерили — пчелы, видишь ли, невыгодны, кур похерили — куры невыгодны, лошадей на колбасу — лошади невыгодны. Земля стала невыгодной, лес наступает на сенокосы, на пашни...» (рассказ «Старый валенок»).

«Я ныне

Пекусь уже не о себе — о сыне.

Пусть он грехов отца не повторяет,

Большой любви ни в чем не изменяет,

Ни в чьих глазах не будет лжив и мелок

И с совестью не заключает сделок…»

Были во многом пророческими слова Александра Яшина для всей русской деревни, когда он за восемь дней до смерти записал в своём дневнике:

«Мне бы сейчас еще немного пожить, чтобы дописать. «Для кого строился дом» - это главная моя книга. Много написано в парках... Большая крестьянская семья — дети, дети. Вы растают. У каждого своя судьба: кто убит на войне, уехал учиться, кто на «колхозном фронте» погиб, кто на лесозаготовках. Удачная жизнь, нелепая жизнь, светлая смерть. От всей семьи остается старуха. Дом готов. Строился для сыновей, для внуков... Для кого строился дом?! (3 июля 1968 года).

На фоне нынешней жизни русской деревни ответ на этот сакральный вопрос приобретает мистический смысл и необозримо трагическую глубину. Среди уроков, которые преподал нам на примере своей жизни Александр Яшин, есть и такой:

«Поздние наши потомки, которым захочется уяснить себе, на каких китах стоял наш лжекоммунизм, что прикрывали собою речи, доклады и сводки и как трудно было нам продираться к правде, как дорого давалось нам прозрение и очищение, многое поймут, прочитав «Рычаги», «Вологодскую свадьбу», «Сироту» и стихи Александра Яшина последних лет…» (Николай Любимов).

Не в этом ли и заключается величие и трагедия жизни и творчества настоящего русского человека. И верно, для кого строился дом?

«Прости меня, поле, за неурожай, за пустошь,

Прости меня, моя родная земля,

Я рождён здесь для того, чтобы видеть

И обо всем рассказать другим,

А я долго на всё закрывал глаза…»


Комментариев:

Вернуться на главную