|
 Кудрявцев Александр Игоревич – поэт.
Родился в 1990 году в Омске Омской области. Окончил Омский государственный технический университет. Публиковался в журналах «Литературный Омск», «Веретено» и др. Автор сборника стихов «Точка огневая». Член Союза писателей России. Живёт в Омске.
***
Когда перестают подруги сниться
и не выходит с сердцем совладать,
я пробираюсь в сумерках на пристань
смотреть на незнакомые суда.
А там волна о пристань бьётся мощно,
звон якорных цепей и крики птах
и, если долго вслушиваться, можно
услышать моря зов. Однажды так
Ясон, во благо греческой общине
откликнувшись на тот далёкий зов,
уплыл на поиск золотой овчины
в компании известных молодцов.
Чем я его умней? Найти бы шхуну,
покинуть порт и с самого утра
пусть не руно, а собственную шкуру
на выделку отдать семи ветрам.
Что станется со мной вдали от суши?
От гибели себя не сберегу
в конце концов...
но это будет лучше,
чем якорем ржаветь на берегу.
***
Огибая холмы, прорезая ущелья бурлящими реками
и медвежьи углы рассекая двойными, блестящими рельсами,
воспаряя над миром и в звездной дали становясь невесомыми,
мы себя назовём беглецами, бродягами и новосёлами.
Сколько б мы ни прошли, мы не знаем усталости и утешения,
и по-прежнему нам незнакомые земли сулят путешествия.
Но нам горько считать, принимая свой путь как последнюю истину,
сколько близких людей, сколько верных друзей потеряли мы из виду.
***
Если встать на распутье широком,
если ухо к асфальту прижать,
станет слышно, как шепчет дорога:
"Уезжай, дорогой, уезжай.
Перестань о красавицах бредить.
Хватит прятать в подкладку рубли.
Здесь тебе ни богатства не светит,
ни большой и прекрасной любви.
И не надо в пивных ошиваться,
и не надо себя утешать.
Тебе некого здесь дожидаться.
Уезжай, дорогой. Уезжай
с невозвратным билетом в кармане,
ничего не сказав никому.
Так враги тебя вряд ли поймают,
и друзья тебя вряд ли поймут".
***
Красногубые ведьмы в лёгких платьях коктейльных.
Рук не тронуть холодных, губ не тронуть медовых.
Вы меня поджидали в белой дымке котельных.
Вы меня настигали в переулках бетонных.
Надо мной вы кружились на растрёпанных мётлах.
Для меня вы играли на расстроенных лютнях.
Я прогнать вас пытался в миражах мимолётных.
Я забыть вас пытался в кабаках малолюдных.
Мне уснуть не давали ваши громкие песни.
Мне уйти не давали ваши страшные клятвы.
Ваши красные губы до сих пор интересны.
Ваши чёрные мысли до сих пор непонятны.
Красногубые ведьмы, я вам больше не мальчик.
Слов не нужно туманных, струн не нужно латунных.
Вы меня не внесёте в длинный список пропащих.
Вы меня не сведёте в каземат полоумных.
Так не пойте мне песни для забытых и бедных,
что мы встретимся снова, что мы влюбимся снова.
Красотой не клянитесь, красногубые ведьмы.
Дайте честное слово. Дайте твёрдое слово.
***
Мы сбежали из дома, укрылись у ивы в тени.
К нам никто не идёт – это ветер колышет тростник.
Нас никто не зовёт – это дупла гудят на ветру.
Нас не видит никто, никого мы не видим вокруг.
К нам никто не придёт, потому что наш след заметён,
не окликнет никто, потому что не вспомнит имён,
и никто не увидит у ивы сидящих в тени,
потому что вокруг только корни и камни одни.
Мы сбежали из дома. Вокруг вместо крыши и стен
только корни и камни, и чёрная-чёрная тень.
Не развеять её, не поднять из неё головы
с той минуты, когда мы укрылись у ивы, увы.
***
Я узнал ваш оранжевый дом. Добрый вечер, сеньора!
Не у вас ли сегодня куплеты горланил супруг?
Вы кричали ему «Негодяй!», вышла славная ссора!
Есть о чём поболтать языкам любопытных старух.
Что стоите в окне, собираете слёзы в напёрсток?
Отоприте мне дверь, мы прогоним кручину долой!
Ваш супруг в кабаке. Пьёт вино и никак не напьётся.
И, поверьте, не скоро отыщет дорогу домой.
Да и мне ли не знать неуёмное сердце кутилы?
Там, откуда я родом, подобное сердце в цене.
Я бежал от тоски из далёкой сибирской квартиры,
а очнулся полгода спустя на чужой стороне.
Позабыв про Сибирь и пожив на приморском отшибе,
стал я нынче, сеньора, улыбчив, поджар и плечист.
Море мне по колено, а волны, пусть даже большие,
мне сверкающим гребнем едва достают до ключиц.
Раньше был я угрюмым. Меня занимала лепнина,
городские фонтаны, великие с виду дворцы,
и, когда мы встречались, я шёл, к сожалению, мимо
вашей дикой красы! Вашей бурной, цветущей красы!
Нынче к чёрту дворцы, нынче к чёрту фонтаны со львами,
к чёрту эту рубаху, сеньора, и к чёрту ремень!
Эта русская страсть! Как её передать вам словами?
Как бы мне объяснить её вам, иностранке, прямей?
Так горит человек и себя от пожара не помнит.
Так отпетый преступник несёт свою грудь на расстрел.
Не робейте, сеньора, я правда хороший любовник.
Я пожарами рос, я грохочущей бурей взрослел.
Бьют в прихожей часы. Высоко подлетает одежда.
Что за женщина! О, я с такими ещё никогда...
Я целую горячие груди, а вам так потешно.
Нам бы воздуха больше. Какая у вас духота!
Я открою окно, отодвину испанские ставни.
А хотите, я вам покажу мореходов звезду?
Кто там ходит? Ваш муж? Сигану прямиком на кустарник.
Доброй ночи, сеньора, за брюками завтра зайду.
Как легко возвращаться по берегу моря раздетым,
безоглядно бежать по песку да свистеть в небеса!
Эх, сеньора, не стать мне у вас на чужбине поэтом.
Здесь так хочется жить, что совсем неохота писать.
***
Я видел утром на опушке леса
людей, одетых в майки, сообща
и безоглядно обращённых в бегство
под одиночный выстрел пугача.
Они неслись, расталкивая грудью
звенящий воздух, наперегонки.
За ними вдалеке чернели прутья
и ширились овраги глубоки.
Холодная роса в траве блестела,
катился пот, пульсировал висок,
и бегунам уставшим то и дело
вослед судейский слышался свисток.
И голосами страшными, чужими
из-за деревьев им кричали: «Стой,
кому сказал!» – но бегуны спешили
спасти себя за финишной чертой.
***
На мне есть точка огневая,
её коснёшься – я горю
и что угодно понимаю,
но ничего не говорю.
На мне есть точка вихревая,
её коснёшься – я парю
и ничего не понимаю,
и что угодно говорю.
Давно с тобой мы делим ночи,
рассвет встречаем и закат,
и без конца на эти точки
ты нажимаешь наугад.
Я столько пережил падений.
А сколько вымел пепелищ?
Всмотрись в меня. Там темень, темень!
А что тебе? Забава лишь.
***
Отдать свой дом, оставить вотчину,
бродить по миру.
Сосредоточенно, настойчиво —
за милей милю.
От перелеска до излучины,
с горы да в гору.
Когда гурьбой, когда с попутчиком,
но чаще порознь.
Неудержимым, неприкаянным.
В пыли дорожной.
За рубежи и за окраины —
в обход таможни.
За кораблями кругосветными —
не зная брода.
Преумножая и преследуя
одно — свободу.
***
Горячих плеч не тяготит рюкзак,
на собственном дворе не держит привязь.
Мы дикие. Как байкой ни корми нас,
всё смотримся в карельские леса.
Взглянули раз – и взглядом заблудились.
Там кроны не пускают белый день.
Там корни глубоко уходят в камень.
Тропа, веди нас в чащу! Мы и сами
в ней жителями станем из гостей.
Сорвём с себя тряпьё – и в лету канем.
Но неуютно в чаще в темноте.
Незримы тропы, бесконечны сутки.
Мы жжём костры, мы кутаем загрудки,
чем всё-таки походим на людей.
потехе – час, а слабости – минуты.
Мы заключаем в пение, в стихи
свой трепет. Эхо умножает голос.
Лес обладает глубиной колодца,
а хищники на дне его тихи.
Откроют пасти – песня оборвётся.
***
Не даёт душевного здоровья
город на пороге у степи.
Молкнет, меркнет. Сквозняки приходят,
набирают силу сквозняки.
Можно кутать шею, пить лекарства,
каблуком впиваться в чернозём.
Да! Но, если некого держаться,
всё равно отсюда унесёт.
Сквозняки свистят, не успокоятся,
выметают прошлого уют.
А мой старый друг/поэт/пропойца
держится за девушку свою.
Мне б его заботливую цепкость,
мне б его фигуры языка –
я б тогда за стену Омской крепости
женщину одну не отпускал.
Но я здесь, а женщина на поезд
погрузила чемодан – и всё.
Мне бы одиночества, покоя,
только, чую, следом унесёт. |
