1

У Антона Вениаминовича всегда были свои лабиринты. Он извивался в них, как пойманная, но не утратившая силы змея. Юлил изо всех сил. И последний его проблеск, когда открыл утром глаза, и пугающая пустота сжала его со всех сторон, он жался к стенам, старался ползти и, проклиная минувший день, тщетно упирался затылком в твердый, непроницаемый панцирь.

– Я что, в лабиринте? – твердил он, выкручивая запястья, стараясь вырвать вверх – и тут увидел над собой, в блестящей безграничности, плавающее лицо коллеги по работе, Виктора, словно сотканное из случайных молекул, готовое рассыпаться на части.

– А ты что тут делаешь? – спросил Антон Вениаминович, волнуясь и вжимаясь глубже в свой лабиринт. А Виктор, нависая гильотиной, молчал. Только глубоко печалились его крупные голубые глаза, налитые какой-то неубивной тоской. И когда, наконец, Антон Вениаминович выбрался из своего пленного места, оказалось, что он упал между диванов, которые близко стояли, а доставать его оттуда никто не решился. Долго не узнавал Антон Вениаминович обстоятельств своего падения, хоть их и изложили ему в подробностях. Штоф водки, сваливший намертво, припоминался слабо, остальное же и вовсе вылетело. Оказалось, уже плохо помня себя, он пришел к своему товарищу Виктору. Дома была только жена Марина, которая и впустила мужнина друга. Узнав, что Виктора нет дома, Антон Вениаминович не расстроился. Он даже двинулся к двери, чтобы выйти из квартиры, но не удержался и рухнул между диванами. Как не пыталась Марина растолкать Антона Вениаминовича, ей это не удалось. Ситуация представилась ей в ужасном двусмысленном виде. Утром должен придти муж. И как же он застанет своего коллегу между диванами? Спасая свою репутацию, Марина позвонила жене Антона Вениаминовича, Ольге. Аккуратно, стараясь избегать намеков, сообщила, что супруг ее пребывает сейчас в чужой квартире и спит.

– Не подумайте ничего дурного, – предупредила Марина. – Он просто зашел и уснул. Ничего другого у нас не было.

– Вы только не будите его, – попросила Ольга. – Пусть лучше проспится. А то он сейчас ночью уйдет, а потом вернется без денег. Ведь домой-то его не понесет, пусть лучше у вас.

– А как же мой муж? – пролепетала Марина. – Ведь он придет через несколько часов! Что я буду ему объяснять?

– Марина, я вам буду очень благодарна! Ради нашей семьи, пожалуйста!

Гнусное дело! Муж Виктор пришел на рассвете.

– Витенька, не подумай чего грубого, – спешно говорила жена, пока Виктор шел в зал. – Он тут приютился случайно, как будто ветром занесло! – у Марины мысли заплетались, и она не всегда верно их излагала.

Но Виктор не рассердился. Вгляделся внимательно в лицо друга, толкнул его ботинком. И когда тот опамятовался, отошел. Ни злобы, ни ревности не показалось в нем. Марина даже обиделась. Когда Антон Вениаминович ушел, она нарочно сыпанула в гречневую кашу ложку соли. Муж съел и не сделал замечания. Марина задумалась. К концу дня ее ревность выросла и окрепла,  и вполне уже могла говорить своим голосом.

– Кто у тебя? – спросила она перед сном, в ночной рубашке перед зеркалом стоя.

Муж отвернулся к стенке и промолчал.

Семья рушилась, как от землетрясения.

2

«Гнусное дело! – сказал про себя Антон Вениаминович, шагая неторопко к троллейбусной станции. – Жена Ольга не верит в мое нравственное превосходство над алкогольной кровью! Как она могла себе вообразить, что он, даже под гарью, не доберется до дома! А теперь он не ночевал, он был в другом месте. И все идет хорошо, трое пацанов ушли в школу с утра! Что за страшная жизнь!»

Стало совестно, что даже не попрощался с Виктором. Выскочил из квартиры, как вор. Шумно сбежал по лестнице, еле держа равновесие. И ткнулся в подъездную дверь, как неразумный щенок, оттолкнул ее всем телом. Хорошо на улице, мороз стеганул по щекам! Хмель, какой и был, сошел. Раннее утро грелось от ледяного солнца.

Антон Вениаминович жил среди болот южный районов, на берегу длинного, мутного канала, уставленного по берегам пустынными зданиями, в которых, однако же, обитали какие-то люди, проживали даже целые жизни, вдыхая болотный запах, радуясь солнцу, выращивая себе на смену детей. Иногда он сам не мог понять, зачем он сюда заявился, в этот заштатный край посреди океана степей, где воображение здорового человека не могло представить ничего, кроме ржавых обломков раскуроченных машин, летнего нестерпимого пекла да угрюмых жителей, у которых пыль, казалось, набилась во все морщинки. Они, эти люди, даже ругаясь, умудрялись сохранять тот беспечно-фанерный взгляд, за которым и не угадать было, то ли взбешен человек до крайности пульса, то ли играется, выводя собеседника из здравого смысла. И даже привыкнуть к этим людям долго не мог Антон Вениаминович, хотя на работу устроился скоро, на цементный завод – мастером цеха.

Едва Антон Вениаминович приехал из солнечного Кутаиси, в который нагрянула дикая нелюбовь к славянским людям, его сразу окружили доброжелатели, пивные факиры, умеющие проворачивать забавный фокус – заставить исчезнуть зарплату за несколько вялых часов, проведенных у невзрачного ларька. Все закончилась, когда появилась Ольга. Он приглядел ее в бухгалтерии, за столом, до краев заваленных начальственными бумажками и порожними завалами отчетов. Поженились они уже через месяц. Он перестал кутить, зорко оглядывая все вокруг, чтобы вырвать случайную копейку. Завод их закрылся при первых звуках демократической канонады. Три года Антон Вениаминович ел макароны из дешевых пластиковых коробок, перебиваясь случайными заработками. Потом начал торговать и возил из Турции яркие майки и коричневые дубленки, но все равно едва успевал достать средства на жизнь. Зато потом, когда удалось снять ларек на рынке, он прибогател, и с тех пор ел только мясо, на макароны и смотреть не мог. Этот обаятельный образ существования закончился не сразу, но все же закончился. Как-то растаяло благополучие, клиенты закончились, как кончается мелочь в кармане – та нескончаемо звенящая мелочь, которая была всегда, но вот хватанул ладонью – и нет ее. Пришлось пойти на табачную фабрику, открытую немцами на остатках своей старой колонии, простым рабочим. С непривычки тягость навалилась, и по вечерам опять стал обживать пивные. Сколько азарта, сколько звериного чувства просыпалось в нем, едва дотрагивался до этих волшебных кружек, заключавших в себе суть и прелесть мира! Они переворачивали душу, как мощные жернова, и когда Антон Вениаминович наконец приползал домой, перепачканный подъездной мутной гарью, в пышно заляпанном пальто, с голубыми, прозрачными, непонимающими глазами, жена причитала вокруг и стаскивала, натужась на каждой пуговице, пальто, дергала его неподъемные сапоги, стягивала шапку, невесть как сохранившуюся на голове. А Антон Вениаминович уже замечал диван и прокладывал к нему маршрут, как навигатор, блаженно двигаясь, загребая руками, делая круги – обходя попадавшихся на дороге детей, а все трое выскакивали разом встречать папу. И валился оземь, в мягкую пропасть дивана, но промахивался, стукался об пол, но потом все равно заползал. И реяли мелкие звезды, усеивая потолок, сознание его зыбко билось, как человеческое сердце, и сон приходил сам, без напоминаний, как заботливый доктор, лелеющий докучного пациента. Сон! Устоявшийся алкогольный сон, который лучше многих жизненных наслаждений. И шумит где-то, за бортом нахлынувшей реальности, оставленная на дальнем берегу повседневная жизнь. А здесь, во сне, никогда не угадаешь, что за дикие чудища вылезут на тебя из-за поворота, или какое бешенство, или какой  страх ждет тебя в перерывах между кошмарами, на перекрестках сознания, когда перехлестывает алкогольный дурман и рвешься из тела прочь, неважно куда, но подальше от этого ужаса… Все просто и доступно, тянется пульсирующая нить, вокруг которой вертятся образы, как привязанные куклы в комнате страха. И кромешная тьма, наступающая со всех сторон, давит и гнетет, но в тоже время зыбится надежда, что никогда она не настигнет. И посреди этой тьмы – вспышки, обжигающие мгновения, когда варово обдает душу предчувствие, и трепещешь весь, ожидая чего-то яркого до невообразимости. И посреди этих метущихся мыслей выскакивает что-то совсем забытое, когда-то слышанное, какой-нибудь незатейливый разговор.  «Ты еще здесь, помни, ведь есть другие люди, которые здесь давно торгуют» – фраза зарылась в подсознание, как речная рыба в ил. А теперь выскочила, и помнил он только, что сказал ее Армен, старый добряк, который его собственно и выгнал с рынка, но ведь согнал без увечий, мирно – и Антон Вениаминович зла не таил, а фразу запомнил.

Он, когда уходил с рынка, ершисто заносился и кричал, что торговле хана и теперь другие нравы.

– Они делят между собой рощу, в которой еще не завелся медведь! – говорил он обычно, когда за пивным столиком обсуждали рыночную явь. Прогнозы его не сбылись – рынки процветали.

Жена его тоже становилась жертвой обсуждения за столиками.

– Она брешет тебе, как сучка на ежа! – говорили ему. – Сама хорохорится, тебя гневит, упрекает, а у самой любовников небось полный кошель! Ты откуда знаешь, следил? Вот, и не бай!

– Ты тут раздуваешь кадило, а на самом деле все нормуль, – оправдывался он. – Любит меня Олька, любит!

Женская любовь вызывала уважение, за нее пили очередной тост.

– Но тебе лучше не знать, – опять говорили ему. – Даже если что и есть, лучше не знать!

– Нет, надо знать, – возражал Антон Вениаминович. – И если есть что знать, узнаю…

– Узнаешь ты! Увалень! – гоготал над ним самый ярый из обвинителей Ольги.

– Может, все не так и плохо? – говорил примиритель, посредник между обвиняющим и оправдывающимся.

В России сложно посредничать между сторонами – именно посредник первым получал по лицу, если конфликт сгладить так и не удавалось.

3

Это был отменный психологический фортель.

Антон Вениаминович почему-то уверился, что поймает Ольгу на обмане. В этом его убеждало то, что она совершенно бросила его ревновать. Завязала с этой отчаянной привычкой. А в молодое время просто не выпускала его из ревнивых когтей. А теперь вяло засыпала, не дождавшись мужа из ночной алкогольной командировки. Этот вопиющий факт не давал покоя Антону Вениаминовичу.

«Раз не ревнует, значит разлюбила», – разъяренно размышлял он, в подпитии добираясь до дома через залежи кирпичей, сложенные в замысловатый заборчик и всегда оказывающиеся на дороге, когда он шагал пьяный, хотя в трезвом виде он их и не заметил ни разу. Подъезд уже мутно синел впереди, а проклятая дума терзала измученного Антона Вениаминовича. Он укорял себя подлецом, который не верит в благообразие супруги, но хищные подозрения терзали его не менее сильно.

– Я просто на редкость сглупомудрил, – говорил он пивным товарищам. – Что в прошлом году ездил в командировку в Пермь. Тут-то она и воспряла! Я как вернулся, чую, завелись у нее вольные мысли. А как проверишь? Как вернулся, она ходит по струне, ни слова поперек. Ну как не заподозрить? Ведь раньше ни дня без упрека, а теперь на неделе раз. Хреново так жить!

Причины его ревности были глубоко, и глубина эта словно затягивала его с медленным, густым чавканьем. Еще в былое время заподозрил он ее связь с одним бухгалтерным очкариком, который повадился ее провожать. Проводил раз, другой. А потом Антон Вениаминович выловил соперника в рыночном проулке. Тот шел с авосьской, в которой поплавком бултыхалась молочная бутылка.

– Слышь, ты, шмелесос, – без предисловия выразился Антон Вениаминович. – Еще раз мою Ольку проводишь, в сознание больше не вернешься. Понял?

Очкарик изумленно молчал. Бутылка плясала в авоське, как балерина.

И в этот кульминационный момент его окликнула знакомая продавщица из киоска с нижним бельем.

– Вениаминыч, ты жив, старый хрен? – крикнула она. – А то мы тут на жаре как медузы плавимся…

И серьезность момента ускользнула. Очкарик с ухмылкой поправил начавшие было сползать очки.

– А вот не следовало увлекаться, – попросил он Антона Вениаминовича, проходя мимо. – Не грузите меня вашими догадками, они слишком тяжело весят.

Он был до того оптимистически настроен, что остановился посреди солнечного тротуара и сказал:

– А вы бы могли обратить внимание, что Ольга Клийко самодостаточная женщина, которая не будет терпеть придирки к ее образу жизни, и она свободна в своей воле!

Из сказанного Антон Вениаминович понял не все, но того, что понял, оказалось достаточно. Слова очкарика подзудили его, он подскочил и ухватил-таки его за воротник, растряс его глуповато-степенный вид. Тот уже вовсе не улыбался.

– Я тебе не ясно выразился? – уточнил Антон Вениаминович. – Не смей марать порядочную женщину своим присутствием. Иначе я тебе зеленую мину сделаю, лицо поправлю. Передо мной удушающее долго маячит твой облик, я уже не сдерживаюсь.

Прохожие мирно поглядывали на них. На этом южном рынке такие сцены происходили не слишком редко.

А когда пришел домой, Антон Вениаминович тут же заявил жене:

– Я слишком стар, чтобы бегать за вами, как потерянная собака. Так что будьте добры поправить ваш взгляд на личную жизнь…

И Ольга отвернулась к окну. Она смотрела на солнечный двор. Перед самым ее взором маячил подъемный кран, ненавистный кран, уже полгода заглядывающий в ее жизнь. Стройка там, за забором, казалась бесконечной. Из зеленого магазина на углу все выходили с зелеными пакетами.

– А что? – осторожно спросила она. – Неужели есть повод?

Боевито настроенный Антон Вениаминович уже сбавил пыл. Как-то неуместно он вспомнил о возрастной яме, разделившей их. Он был старше на семнадцать лет.

– Да мы тут перебрехнулись с одним, – сказал он неуверенно. – С работы с вашей бухгалтер, скользкий типчик.

– Вот только не трогайте Андрея Львовича, – попросила Ольга. – Это единственный приличный человек в окружающем меня пространстве. Он хоть и о литературе рассуждать может. Как он мне недавно кстати сказал, так волшебно! Сейчас, секунду, скажу… «Талант надо развивать в себе, как полезное ископаемое». Каково! Кто еще может так сказать из нашего круга? Стыдитесь, муж, вы оскорбили гения!

– Но кто вам сказал, что я его оскорбил, – оправдывался Антон Вениаминович. – Ведь я же не знал, что у него такие мысли…

Ольга была дочерью учительницы и тяготела к умным людям.

– А вот вы, – добила она мужа, – даже не знаете, какова столица у Парагвая! Как же можно оправдать такое невежество?

И хлопнула дверью спальни. Муж смотрел в окно. Только сегодня ему бросился в глаза кран, стоящий напротив. «Что-то строят, похоже», – подумал он и пошел в ванную.

4

С бухгалтером она по ночам переписывалась смс-сообщениями.

«Похолодало. Сейчас мое любимое время лета», – писала она.

«Это я заколдовал погоду», – отвечал он.

«Переколдуй потеплее, пожалуйста».

И на следующий вечер:

«Привет спокойноночный».

Он молчит. Потом спрашивает, каковы дела.

«Мой храпит. Отвернулся к стене. Какой с него разговор. А если начинает говорить, его не остановишь. Пусть лучше спит. Так что любимые мои соседи – днем кран, а вечером – звезды».

«Ну хоть кран и звезды, твои соседи, не болтливы».

«Ну это относительно. Иногда мы общаемся» – улыбалась она смайликом.

«Что за злые мысли у моего мужа? – писала она в другой день. – Он меня оскорбляет своим ревнивым чувством. Как мне жить с этим, Андрей?»

Как именно оказался однажды телефон жены в руках у Антона Вениаминыча, доподлинно неизвестно. Но результат стал очевиден слишком скоро. Страх! Дикий страх объял его. Что Ольга немедленно уйдет к этому ночному умнику.

А Андрей продолжал писать ночные СМС. Ольга таяла от его изощренной словесности.

«Обаятельно-ласкающая, приворотно-завлекательная, упоительно-ядовитая особа. И в этом твоя прелесть», – писал он ей.

Зато муж теперь ни в чем не мог угодить.

– Это ты чинил не гораздо! – ругалась она на поломанный водопроводный кран, не находя подходящих слов. – Это тебе вина!

– Только и можешь, что мне гадить! – говорила она другой раз. – Мужлан великовозрастный!

Антону Вениаминовичу только и оставалось, что грустить о невозвратимой юности.

И он шатался по району, как потерянный. Смирно стоял на светофоре с коротким зеленым промежутком, где замерли на белой линии разъяренные машины. Встречалась собака с удивительно забитыми глазами, словно ожидающая каверзы или неприятности. Антон Вениаминович не удержался, потрепал ее по загривку. Та не убежала, а напротив лукаво взглянула, словно ожидая подачки. С собой у Антона Вениаминовича ничего не оказалось. Он вздохнул и пошел дальше. Бабулька рылась в мусорном ведре возле лавочки и вздыхала: «Никакой охоты сегодня».

«Я вообще очень небрежен в изучении классики, – писал Андрей. – Но вы мне определенно напоминаете Татьяну…»

Закончились прогулки Антона Вениаминовича в кабаке. Это место было самое дельное для исцеления его хвори. Как раз и компания подобралась справная – Егор, слесарь с завода, Витек, бывший бандит, Коля, действующий милиционер. Все вместе взяли водки и шашлыка. Разговор заладился бойкий.

– Она у меня принципиальная, – повторял Антон Вениаминович.

– Иногда все принципы рушатся, – возражал философ Егор. – На это влияет ряд нюансов – расположение звезд, бутылок, людей.

– Японский скрипач! – воскликнул Витек. – Так что теперь, она шельмовать может законно? Такого не было ей разрешения!

– Граждане города! Успокойтесь! – урезонил милиционер Коля. – Давайте, наконец, выпьем.

Витек запрокинул рюмку:

– Ну, душа, подвинься!

Егор, человек набожный, перекрестил водку:

– Нечистый дух изыди, чистый спирт останься. Вот выпью – хорошо. Как будто Иисус голыми пятками по груди ходит.

Выпили, посидели.

– Скучаю по бизнесу, мужики, – сказал Витек. – Хорошее было дело. Жалко, что незаконное. И менты козлы, закрыли. Не люблю я ментов.

– Да кто же их любит, – подтвердил Коля.

Здравого решения так и не пришло. Закончилось все тем, что Антон Вениаминович явился домой пьяный. Такой результат, впрочем, можно было предугадать.

– А вот все, – заявил он жене с порога. – Никаких тебе больше Андреев Львовичей! Это закрытая тема в нашем доме! Я попросил бы не упоминать этого гнусного имени!

Выкрикивая эти слова, он покачивался, как маятник.

– Какое же ты горе, – вздохнула жена. Антон Вениаминович расценил это как положительный ответ и рухнул в кресло. Победа была за ним.

5

Ольга и правда больше не встречалась с Андреем Львовичем. Тот по делам службы переехал в северный район города, и как-то позабыл там о своей подруге. Ольга переживала эту разлуку тяжело. Ночные переписки кончились, бухгалтер больше не отвечал. В этом подлом поведении потенциального любовника она немедленно обвинила мужа.

– Это вы своей ревностью разбили наши чисто дружеские чувства, – высказывала она супругу. – А это такой человек! Вот он-то и достоин настоящей любви! А как вас можно любить всерьез? Ведь вы этого достойны не больше, чем грязный ботинок.

Такие сравнения удручали Антона Вениаминовича. Его терпение истощалось.

Жена же обиделась и забросила дела по дому, только щелкала семечки перед телевизором. Муж бывало войдет:

– Не шелукай семечки пальцами! Отпечатки пальцев сотрешь!

– Не хохми! Не идет тебе! – донесется с дивана.

– Скоро заживем лучше, мне зарплату повысят, все изменится! – говорит в другой раз Антон Вениаминович.

– Ага! Ветер перемен аж в ушах свистит! – прервет жена.

– Скучная вы женщина, – говорит он. – Даже выругаться при вас неприлично!

– А вы ругайтесь про себя! Вам идет! – огрызалась супруга.

Азартный задор выдыхался в Антоне Вениаминовиче. Он собирался следить за супругой, как частный сыщик, или спровоцировать ее появлением приодетого Егора, которого она в лицо не знала и могла поддаться его настырному обаянию. Однако для первого плана у него было мало опыта, он боялся, что не сможет уследить резвую супругу и потеряет ее в лабиринте улиц. А единая мысль о появлении в их квартире Егора захлестывало его такой волной ревности, что он не видел себя и заранее был готов на смертоубийство.

Вдрызг разругавшись со своей натурой, Антон Вениаминович решился наконец прибегнуть к крайнему средству. Называлось оно командировка. Банальная, тщательно прописанная в анекдотах командировка. Якобы для обмена опытом начальство отправляло его в соседний город, на похожий завод, трудившийся там уже пятнадцать лет. Показным образом ругая судьбу, он собирал чемодан. Жена с пугающей готовностью ему помогала. В ее движениях даже явилась какая-то суетливость.

– Ты главное там не пей, – повторяла она.

«Не ревнует совсем!» – изумлялся Антон Вениаминович.

И все более и более убеждаясь, что он жене безразличен, он с острой болью понимал, что сам-то ее любит, даже сейчас, когда она его выпроваживает за дверь. И что-то такое счастливое вдруг обозначилось в ней, пока защелкивала чемодан и целовала в дорогу, что Антону Вениаминовичу стало совестно, что так довел жену до хладнокровного отчаяния своим бесчувствием и придирками, что она радуется его отъезду. Он глухо пробормотал слова прощания, снова подтвердил, что провожать на вокзал не надо – «домой потом долго одной ехать» – урезонил он ее. Хотя жена и спрашивала с такой вялой инициативой, что было ясно, что ехать ей вовсе и не хочется.

Оказавшись перед подъездом, Антон Вениаминович чувствовал себя так, словно телеграфный столб упал ему на голову. Случилось невероятное. Он осчастливил жену.

Побрел мимо своего рынка, где слышались выкрики и царила обычная неторопливая жизнь. Деньги от одних переходили к другим. Заходить туда совсем не хотелось. Облокотившаяся на стол, торговка Жанна говорила кому-то в глубь павильона:

– Наш кот после того, как его укусила пчела за лапу, ей больше никуда не лезет…

И что-то непоправимо-глупое показалось Антону Вениаминовичу в его затее. А вдруг? Что, если кто-то придет? Что он будет делать? Эта мысль холодом прошлась по позвоночнику, словно змея проползла. Хоть бы ствол что ли взять. Но возьмешь ствол – придется стрелять, уже не отвертишься. И если нож – тоже самое. Если оружие в руках, его хочешь не хочешь, а применишь. А кулаками что кому докажешь? А если она бугая молодого приведет. Это хорошо, если очкарик Андрей Львович. Его очень запросто можно спустить по лестнице. А если какой-нибудь борец вольного стиля? Как с ним быть? Если ему набьют морду в присутствии жены, он этого не перенесет. Впору будет готовить петлю или шагать с шестнадцатого этажа. Никакими оправданиями потом не умаслишь гордость. Душа будет разбита.

Невесело думая, помахивая чемоданом, Антон Вениаминович шагал по пустынным улицам окраины. Здесь жили все больше семьи неблагополучные, из тех, которым пришлось выселиться из центра, расплачиваясь с долгами или спасая от разорения собственные надежды, бедолаги судьбы, сделавшие в жизни неверную ставку. Именно здесь, в самом последнем доме в череде потрепанных «хрущевок», жил слесарь Егор. Еще заранее Антон Вениаминович предупредил его, что зайдет погостить. Егор обрадовался. В его доме давно не появлялся такой знатный собеседник. С ним и выпить было не грех.

Антон Вениаминович знал, что Егор давно имел квартиру в центре, но потерял ее, ввязавшись в авантюру с каким-то мелким бизнесом. Тогда, почти пятнадцать лет назад, в середине девяностых годов, это казалось модным – наладить собственное дело. Однако, как часто водится, развития не вышло. Прогорел Егор в прах. И когда пришли солидные, сбитые ребята за квартирой он особо и не сопротивлялся, смиренно собрал пожитки. А жалко ему было свою квартиру, с окнами на бульвар! Долго он мучался, даже видел во сне свою трешку, потерянную так молниеносно. Но потом обжился в своей канареечной комнатке – она была настолько мала, что в ней умещался только топчан да стол, но и этого скоро стало достаточно. Домой он являлся только спать. Остальное время проводил либо за работой, либо в пивной, где честно тряс свою зарплату, как ленивую грушу, не желающую отдавать плоды. Влезал в долги в конце месяца, долго тянул с расплатой, но его прощали за веселый нрав и добродушную готовность самому давать в долг, когда водились деньги. Егор был человек хороший и уважаемый. К нему-то и пришел Антон Вениаминович. Егор принял его радушно. Указал на стул, показал, где стоят стаканы. Он собирался на завод, в ночную смену. «Вот вернусь, и мы сразу вмажем, – предупредил он. – Ты поспи, наберись сил. Ух, вмажем! У меня еще зарплата сохранилась, непорядок!»

Антон Вениаминович согласился. Едва Егор ушел, он повалился на топчан. Дикая усталость сковала его. Он смотрел на окно, с треснувшим стеклом, на тонкую этажерку с дюжиной книг, на икону, висевшую в головах топчана и на которую Антон Вениаминович смотрел снизу и видел только край одежды святого и мелкую россыпь церковнославянских букв. Чем дольше лежал, чем больше успокаивалось тело, тем больше беспокоилась душа.

«А что если, – думал Антон Вениаминович, – она приведет христарадца уже сегодня? Что, если у нее все готово, и она только ждала моего отъезда? Так он уже там. А я тут лежу, как истукан».

Но он успокаивал себя. Не такова Ольга, чтобы через полчаса уже сообразить. Все-таки она женщина нравственная. Ей понадобится как минимум день. А может, и вовсе ничего не будет. Просто хочет отдохнуть в одиночестве. От занудной настойчивости мужа, все время теребящего претензиями. Да и вообще смысл не в этом. Надо подумать о всей жизни, переосмыслить. Нужна ли такая жизнь? Ведь живут в ругани. А кому это нужно, такие собачьи нравы. Может, развестись? И пойти своими дорогами. Очень складная тогда получится судьба. Она найдет кого получше, он… И тут ядовитая мысль вползла в его смиренные размышления. Кого найдет он? Ведь Ольга – его счастливый случай! За что она его полюбила, он и до сих пор не мог понять. Она только закончила тогда вуз. Была свежа, как цветок в росе. Он ее сорвал на самом цвете. И ей закружило голову то ли осознание взрослой жизни, то ли солидный мужчина рядом. Наваждение это длилось долго. Только на восьмой год совместного бытия она словно опомнилась, сообразила, что натворила. И хотя трое детей скрадывали ее свободное время, все равно она высказывала ему свои тайные мысли, а были они горькие, как полынь. И уже не веря в счастливое завтра, он все равно был с ней, хотя и мучал себя, а после и ее своими подозрениями и упреками.

«Забудь все, чем мучал себя, – повторял Антон Вениаминович. – Забудь всех, кто мешал… Ведь завтра может выяснится, что все неправда, что она верна, что она любит…»

Ему надо было отвлечься, сосредоточиться на самом важном. Но страх, огромный, нависший страх заставлял его трепетать. Он ворочался на коротком жестком топчане. Сон не шел.

Ночь прошла в беспокойной беспамятстве. То ли спал, то ли не спал – Антон Вениаминович не помнил. Только давили какие-то отрывочные видения. Вот он идет с букетом цветов, разряженный и веселый, а навстречу бежит Ольга, торопится и спешит, сбивая каблуки. Он кидается навстречу, но она пробегает мимо, слегка задев его платьем, не оглянувшись, не отвечая на         зов. Или он бредет по окраине, по самой грязной улице, скучая и поглядывая в окна, и тут в одном из них показывается Ольга, зовет, тянет руки, но ее оттаскивают обратно в комнату, он кидается к дверям, но заперто, он бьется в дубовую дверь, как мотылек, но пробить ее не в силах. А еще – гуляет с собакой, которой сроду не было в его семье, с каким-то ушастым пуделем, рвущимся с поводка. И попадается навстречу болонка, пудель срывается и убегает за ней, в кусты, и носятся друг за другом, и не может пудель догнать. Эти смутные видения так ни во что поутру не оформились, и Антон Вениаминович присел на топчане, видя, как снулое солнце входит в комнату через окно, желтея сквозь щуплые занавески. Едва он опамятовался, как пришел Егор.

Едва войдя, Егор выставил на середину стола бутылку. Выставил гордо, как флаг побеждающей армии. И глядя на эту бутылку, Антон Вениаминович сообразил, что если сейчас выпьет, то уйдет в запой и загул, что вся неделя пронесется в тумане, что он приползет к жене и повинится, что никакая сила его не удержит. А выпить хотелось! Он знал, что если выпьет, все его сомнения и раздумья отхлынут. Что понесется разгоряченная кровь, что проснется боевой азарт, и неразрешимое станет простым и ясным. Но и весь его план станет невыполним, стоит прикоснуться к стакану. Все пойдет прахом. Он поднялся.

– Потом, Егор, – сказал он. – У меня там дело срочное. Я потом подойду, вмажем. Обещаю.

Егор был искренне оскорблен.

– Ты чего, Вениаминыч? – проговорил он. – Да ты знаешь, что это был единственный стимул, заставлявший сегодня работать? Если бы не это, я бы баклуши бил. А так старался! Ты чего обламываешь, как же так?

Но Антон Вениаминович уже собрался, одел пиджачок, взял чемодан.

– Егорушка, потом, потом… – бормотал он и пятился к выходу.

– Огорчаешь ты меня, – только и сказал Егор и плюнул на пол.

Антон Вениаминович поспешил выйти. Ему было крайне неудобно огорчать хорошего человека. Но когда шагал к центру, что-то ликующее бушевало в душе. Есть еще стержень, есть! Сила воли, благодаря которой он не пил годами и таскал на себе баулы с турецким тряпьем, работал без продыха. Есть еще характер! Освеженный этими мыслями, он вошел в забегаловку и взял чаю. Домой идти было рано.

Он бродил целый день. Старался избегать бульвара и центральных улиц. Заходил в магазины, подолгу стоял у витрин. Ждал вечера. Но когда он наступил, его неожиданно пробрал страх. Решил, что стоит позвонить перед приходом. Ведь официальный его приезд намечался на завтрашний вечер. Сегодня Ольга его точно не ждет.

И он шел к своему дому, намеренно утишая шаг. Медлил на перекрестках, переходил дорогу только тогда, когда машин вовсе не было даже в видимости. Всматривался в проходящих людей, словно ища ответа на свои сомнения.

Вот мимо прошла молодая пара, и девушка убеждала парня:

– Обещай не психовать, если он меня поцелует в щечку.

Потом встретился мужик, волочивший негнущуюся и прямую, как костыль, ногу, и как-то злобно оглядевший Антона Вениаминовича.

Возле рынка торговка цветами Клавдия вышла на дорогу и выплеснула на проезжую часть грязную воду от цветов.

Дом все приближался. Уже его серая тень означилась в вечерних сумерках. Антон Вениаминович остановился. Сердце колотилось, как пойманный в силок дикий зверь. Хотелось курить. Руки дрожали мелко и беспомощно. Где-то в окне, надо головой, заревел проснувшийся малый ребенок. Заметно темнело. Антон Вениаминович решился и крупным шагом пошлее в подъезду. Какая-то неведомая сила укрепила его. Он пробежал три лестничных клетки, даже не задохнувшись. Только перед дверью своей квартиры перевел дыхание. Не торопясь вытащил ключ, стараясь не громыхнуть замком, повернул его. Дверь тихо открылась – петли он смазал еще накануне. В прихожей было темно. Он шагнул, попал ногой на что-то, чуть не оступился. Быстро прикрыл дверь. Из спальни играл музыкальный центр. Горел ночник. Ощупью пройдя по вешалке, он нащупал пиджак. Тихо, на цыпочках, прокрался к спальне. Заглянул. Жена его сидела на кровати, а в ногах у нее, на полу, ухватив ее за талию, стоял на коленях Виктор. Она гладила его волосы, зарывалась в них пальцами. Улыбалась и как-то отрывисто смотрела в глаза. Он был совсем не одет. На ней была только комбинация.

Не дожидаясь ничего, Антон Вениаминович выбрался обратно в прихожую. Тихо притворил дверь. Вышел на улицу. Тихая ночь уже начиналась, вяло сквозя между деревьев, пронзенных фонарным светом. Вялая собака шла через двор, понуро опустив голову. Чьи-то мальчишки гомонили в палисаднике, собираясь играть в прятки.

Антон Вениаминович дошел до угла дома, достал мобильный телефон.

– Алло, дорогая! Я приехал вечерним, сейчас на вокзале! Я знаю, что завтра, золото, но я вырвался, надоело, хочу к тебе! Уже ловлю машину, еду!

Через пять минут Антон Вениаминович, сидя на скамейке в тени акаций, наблюдал, как полуодетый Виктор выскочил из подъезда под яркий фонарный свет, заметался, как муха под микроскопом, побежал, натягивая пиджак, в темноту подворотни. Обождав еще двадцать минут, Антон Вениаминович не торопясь поднялся к себе. Степенно облобызал взволнованную жену, которая все повторяла, что не ожидала столь скоро приезда, но рада, очень рада…

Антон Вениаминович присел на диван, усадил супругу рядом.

– Мы переезжаем! – сказал он. – Поедем в соседний город, меня зовут на их завод. Такая вот перемена судьбы! Не хмурься, там будет лучше! Там есть замечательная школа с английским уклоном. Где, кстати, дети? У бабушки? Замечательно, проведем вечер вместе. Кстати, дорогая – я бросил пить, поздравь меня. Решение окончательное, у меня сила воли есть, стержень стальной еще не сточился… Ну, что у нас к ужину? Макароны? Отлично! Проголодался!

К публикации рекомендовала Елизавета Иванникова

Наш канал
на
Дзен

Вверх

Комментариев: