|
ЗОЛОТО И МЕДЬ
Блаженны алчущие и жаждущие правды; И на просторах всей земли Когда заходит речь о том или ином поэте, в сознании возникает легкий смысловой и чувственный абрис мира, в котором действуют его лирический герой и все другие персонажи, светлые и темные. Всплывают оттиски предметов, наполняющих строки стихотворений автора. И, словно электрические контакты, в соприкосновении с действительностью искрят нравственные постулаты, сшивающие токопроводящими жилами – мысли и переживания художника, его негодование и благородный сердечный порыв. Примерно так читатель воспринимает литературное факсимиле поэта. Четкость и оригинальность этого творческого отпечатка у каждого пишущего своя. Так же, как и таящаяся в словах непостижимая сила, способная развернуть очерк индивидуального художественного мира в собственно поэтический космос – до конца необъяснимый и неисчерпаемый, по определению. Геннадий Ёмкин живет в городе Саров Нижегородской области. Эти места связаны с именем великого русского святого Серафима Саровского, а также – с историей создания советского сверхоружия – ядерной и водородной бомб. Парадоксальное сочетание этих двух смыслов, прикрепленных не только к земле, но и к воздуху, воде и самому Небу, непременно должно было отразиться в поэтических строках автора, обладающего твердой мужской волей, ясным образным мышлением и обостренным чувством справедливости. Однако отражение это на деле оказалось совершенно не буквальным. Оно соединило в себе духовные устремления поэта к святости и простоте, искренности и верной любви – с его внутренней стойкостью воина, родовой памятью, способностью к поступку, который обеспечивает истинность произнесенного и написанного лирического слова. В биографической справке Геннадия Ёмкина обычно подчеркиваются скупые вехи: служба в Афганистане и три сборника стихотворений. Между тем, он не стал певцом военной темы (как, скажем, Виктор Верстаков), не превратился в лирика-трибуна, не пошел по чисто литературной тропе, наполняя стихотворные этюды пейзажем, характерностью, бытом. Сокровенный человек в нем переплавил все пережитое, соединил с древними интуициями, с православным подвижничеством и жертвенностью и явил перед читателем художника глубокого, страстного, истинно русского, способного сопрягать наглядное с метафизикой бытия. А упомянутый литературный антураж оказался включен в его поэтический мир на общих правах – в свою очередь, помогая поэту высказываться широко, не возноситься над ближним и не забалтывать высокие слова. В 2010-м была издана книга Ёмкина «Княжий щит», за последние годы написаны и опубликованы многие стихотворения, в которых образ автора проявился по-новому. Кажется, он вместе с воздухом полей и лесов способен теперь охватить куда более широкие пространства. Вместе с тем, взгляд его стал острее, слух отчетливей – лица современников, их говор и чаяния в стихах поэта приобрели ту проникновенную убедительность, которой отличаются персонажи на полотнах художников-передвижников. В жестокий век, в глухие времена Ёмкин говорит все то, что может встретиться в разных вариациях и у других поэтов. Словарный состав этой вещи не оригинален, но вот что существенно: в каком-то ином стихотворении может отсутствовать один из обозначенных смыслов, сочетание их окажется непохожим, даже порядок произнесения будет не тот. И исчезнет иерархия, в соответствии с которой устроена внутренняя жизнь автора, пропадет почерк и интонация. А ведь именно они определяют духовные черты художника и помогают собеседнику уяснить, что за человек находится перед ним, что стоит за его речами. Потому-то процитированные стихи представляются как бы авторизацией поэта, образно говоря, его личностным «дактилоскопическим» оттиском. В поэтическом письме Геннадия Ёмкина есть едва уловимая «негладкость» стихотворной строки. Она присутствует в его произведениях всегда и характеризует «художественное произношение» автора. Было бы неправильно видеть в этом некую умственность ёмкинского слога в ущерб музыке. Перед нами – та черта, которая делит мысль и поющий звук в авторской пропорции. Это фонетический облик поэта, его неповторимая никем другим способность говорить и петь с ясным сознанием того, где уместна сухая речь, а где – летящее слово, соприкасающееся с песней. Подобный литературный язык продиктован как горькой думой автора об изнанке жизни, так и его упрямой верой в красоту мира, изначальную чистоту сердца, в любовь, что движет солнце и светила. И еще – в непостижимый и многострадальный русский народ... У Ёмкина правда мужицкая намного ближе словам Спасителя, нежели государственные уложения. И разбойные имена подчас содержат в себе зерно Христовой Истины, втиснутой в рамки земной свободы и справедливости. Разумеется, это – «относительная правда». Однако – живая и народная, т.е. межличностная, общая и древняя. Когда набатный колокол гудел, Бунтарь на лобном месте кланяется в последний раз кресту. А значит – не отъединяет себя от небесного смысла, воспринимая воплотившегося Бога как Царя обездоленных. Стихи Геннадия Ёмкина отличаются удивительно чистой интонацией, которая характеризует автора еще и как человека. У читателя не возникает ни малейшего сомнения в том, о чем плачет и за что вступается поэт. Едва заметная дистанция, которой литература отделена от собственно жизни, здесь отсутствует. Напротив, стихотворные строки сращены с жизнью настолько плотно, что иные отвлеченные суждения в таком контексте никак не утрачивают видимых корневых нитей, которые связывают интеллектуальное пространство – с реальным, теплым и кровяным, учащенно дышащим: «Родина – понятие конкретное, // А не поэтическая блажь!». В стихотворении, посвященном «Иванам, не помнящим родства», портрет беспамятного человека с мелкой душой замечательно точен: Я вчера оплакивал родню, Между тем, конфликт-противостояние ума и души, столь свойственный поэтическому творчеству, высвечивается и в ёмкинских стихах. Разум дает имя звездам, однако на самом-то деле звезды хранят наивного человека, т.е. подчинение тут совсем другое: «Усни могучее сознанье! // Душа внимает небесам» («В лесу осеннем»). Отдавая первенство чувству, интуиции, поэт не боится быть по-житейски простым. Говоря о набатном колоколе, он безыскусно роняет, будто речь идет о каком-то знакомом человеке: «сколько у него родни, а смотри – не зазнается». Это свойство поэта очеловечивать окружающий мир отчетливо обозначил еще Блок, и с тех давних пор оно стало приметой русской лиры. Именно потому отечественная муза, останавливая свой взгляд на чем-то мимолетном, видит нечто значимое, а порой – и знаковое, сокровенное. В мартовской луже чешет грудку сизый голубь, мимо спешат прохожие, «а я отчего-то встал. // Голубь... – подумал, – все же... // Ишь, как заворковал!». Природа и небеса, уставшая душа и яркий весенний свет, поселяющий в сердце надежду, – здесь многое сосредоточено в образе, выхваченном из повседневности острым зрением художника. В сюжетах Ёмкина любовь к земному миру отличается нежностью, но роль неба значительнее: удаленная от мирской суеты и тягот инстанция будто придает человеку духовную форму, держит его нравственные контуры, дабы он не потерял собственных живых очертаний, не превратился в грязь или чудовище. Ужели поздно песни петь Ну что же, ветви всех берез Даже единственный полет к земле срубленного дерева, «бронзового чуда», происходит «не отводя от неба глаз»... В проникновенном стихотворении «Не плачь» внутренний взор автора сосредоточен на той черте, где сердце еще откликается на родные голоса, «но смутный впереди покров мне приоткрыт неотвратимо». Пространство духа, в котором царят верность, мужество, справедливость и товарищество, между тем, лишено знакомых штрихов отчего края – мимолетных и щемящих душу своей беззащитностью: «там... солнце холодно и мглисто». О, там другие времена! Тонкий метафизический мир у Ёмкина очень часто не высвечивается как подложка действительности, но словно бы накладывается на реальную картину с некоторым сдвигом – дабы произошло сопоставление здешнего и надмирного. Эти два чувства – тяга к небу и нежность ко всему земному – отличительная черта ёмкинской лирики. В какой-то степени тут наглядна сама природа человека – двусоставная: телесная и душевная. Не становясь воителем тонких пространств окончательно, лирический герой продолжает быть ратником зримых сражений, одухотворенным и ранимым. Кажется, он стремится выполнить собственную человеческую миссию: пройти жизненный путь и приуготовить себя к последующему бытию. Этот несколько абстрактный тезис в стихах Ёмкина воплощен с удивительной рельефностью. Люди и земля противоречивы, но достойны понимания и сочувствия, жалости, негодования – и какой-то широкой, необъяснимой во всех своих мотивах любви. Высокий мир придает смысл душевным терзаниям, самим своим существованием он вживляет в сердце состояние непрекращающегося диалога. Для одних такой диалог звучит постоянно, для других – по обстоятельствам, а то и никогда. В стихотворениях Геннадия Ёмкина диалог земли и неба оказывается фундаментом, на котором выстроено художественное здание его поэтики. Заметим, в отличие от многих стихотворцев эгалитарной эпохи, испытывающих нужду только в слушателе, истинному поэту нужен еще и собеседник – в какой-то степени собрат по мирскому пути. Речь идет о собеседнике «провиденциальном», в котором объединены знание о земной почве и прозрения духа. И в этом контексте Ёмкин следует классической линии русской поэзии, которая была четко обозначена век тому назад Мандельштамом *. Когда иду под шумным сводом сосен, Я видел, как деревья умирают, Скажите мне, что этот мир не грозен, Три фигуры образуют круг, где идет напряженный разговор, ни на минуту не прекращающийся: реальный поэт – небо, звучащее в его душе – собеседник, к которому обращены стихи и который своими словами может пересказать волю небес и чаяния простолюдина. И читателю становятся понятными и близкими «земные бра́тушки» – сподвижники Степана Разина, «полуангелы в армяках», вспоминающие на облаках прежнюю волюшку. И старичок-домовой из народных поверий, что «зевнет мохнатым ртом», глянет на лампадку, стоящую перед иконой, «и покрестится потом». И полет молчаливого ворона, ожидающего героя у последней черты, где будет разделено «поровну все, что было в судьбе»: тело – мрачной птице, «остальное» – запредельным князьям. И страстные слова измученного сердца, обращенные к Создателю: «...Архангелов! Архангелов на землю // Пришли с мечом и праведным огнем!». Древняя Русь, пронизанная чувством рода и окружающих стихий, у Ёмкина соседствует с Русью Святой, неотделимой от нравственного закона и от самого имени Христа-Спасителя. В этом нет сердечной неразборчивости, напротив – перед нами воплощение народного стремления обрести полноту собственной истории – как событийно-хронологической, так и чувственной, когда спасение души не противоречит пониманию и восприятию природы, в которую телесно вписан русский человек. Потому-то в ёмкинских стихах и народная поэзия находит свое очередное яркое воплощение, отблескивает ритмом и интонацией, образными приемами и характеристиками героев. То ли выдались ночи соло́вьи, В сарафане – таких не сыщешь! Ах, Наташенька, свет Наталья! Ах, Наташенька, свет Наталья! Для того-то и ночи соло́вьи, У Ёмкина бытовая, разговорная речь сопутствует высоким понятиям и приближает отвлеченное к повседневности. Тем не менее, его стихи по-мужски очень сдержанны. В них нет бабьего нытья, скуки, перебирания предметов внешнего мира в попытке избыть одиночество и скрытый страх перед смертью – равно как и заупокойных мотивов, связанных с тяжкой долей России и распространившихся в минувшие десятилетия подобно эпидемии. Называя себя наследником древних «канувших племен», лирический герой признается: «Я в небесах еще не вижу знака, // что русский дух к забвенью обречен». Притом, автор с состраданием наблюдает за странным худым стариком, который «стучит ногою деревянной куда-то к свалке городской». Рядом с иными отверженными калеками, никому не нужный «в чреве атомного века», он умрет – как уснет. «Исчезнет русский человек», – с горечью роняет поэт, повторяя древний вопль многострадального Иова: «И не доносится до неба, // Как в землю он ногой стучит». Наблюдая роковое движение событий, словно евангельский апостол, он признается: «слезами не омоешь это время...». И в небесах архангеловы трубы В стихах Геннадия Ёмкина лирический герой кажется то провидцем, то хранителем минувшего, однако он совсем не похож на харизматического мудреца. В них много живой теплоты, мягкой улыбки, пейзажных примет, трепетания сердца от радости, печали, гнева, любви, скорби. И еще – долгая дума о родной земле, о русском человеке в его подвиге и слабости. Образ песнопевца, возникающий перед глазами читателя, удивительно демократичен, в нем нет «цеховых» примет литературной богемы. И такая близость его каждому искреннему человеку, наделенному поэтическим слухом, перетекает в стихи, у которых нет тематических границ. Ведь их создатель – как ты и я, только он хранит и раздает слова. Жил человек. Свободный словно ветер. ____________ *О. Э. Мандельштам. О собеседнике. 1913. |
|||
| |||
| БРОНЗОВЫЙ ЖУК |
|||
|
*** И мне молчанье станет в счёт. Учусь молчанию листа. *** Слов пустых отрекаюсь бесчестья. Подвизаюсь тому покаянно, Отвергаю любого звучанья Отрекусь, если надобно, слуха, *** Сокровенным помилуй Что бы, слыша то Слово, БЛАЖЕННЫЙ Откуда путь его, доколе – Дорога или бездорожье, Идёт дорогою любою. Благой, блаженный ли, убогий, *** О чём я вдруг? Не смей, не смей мне память отказать | БРОНЗОВЫЙ ЖУК Смолянистый, душистый, лесной Древний житель из прошлого дня, Может быть, через тысячу лет, Будешь древнею бронзой гореть. ФЛЕЙТИСТКА В каких краях душа её парила? Пусть судит Бог поэтов и паяцев, *** Первый снег, он в том не виноват, Что мороз не вызвенил дорогу, Но уже, поигрывая силой, ЗАКОН ЖЕЛЕЗА Но вот и он отвлёкся на немного. Но уносилось прочь уже железо. Есть у железа собственный закон, Ему на трассе нет такого знака – Я в сумерках стоял , как изваянье, Водитель – асс! Доедет это точно! Стоит туман. | ||
| |||
| |||
06.02.2014 г.
Геннадий Максимович Ёмкин родился 8 февраля 1961 г. в г. Арзамас-75 (ныне Саров). В 1976 году окончил 8 классов средней шк. №5. В этом же году поступил в Лукояновское педагогическое училище по специальности преподаватель физкультуры. По окончании училища в 1979 г. вернулся в свой город и начал работать инструктором по спорту в Горспортсовете на лыжной базе. В этом же 1979 году поступил в Арзамасский педагогический институт на биолого-химический факультет. Осенью 1979 г. призван в ряды Советской Армии. Службу проходил в Туркмении, Афганистане, на Дальнем Востоке, рядовым, сержантом ВВС. Военная специальность «авиационное вооружение». Демобилизовался из рядов СА в декабре 1981 г. В 1981 г. вновь начал работать инструктором по спорту в Горспортсовете г. Арзамас-16. За время трудовой деятельности сменил несколько специальностей: педагог в школе, лаборант, техник, инженер, оператор котельной. Был частным предпринимателем. В настоящее время занимается индивидуальной трудовой деятельностью в сфере строительства. 