Вячеслав ЛЮТЫЙ (Воронеж)
Современная русская поэзия до сих пор во многом несёт на себе печать так называемого «шестидесятничества» – стихотворной публицистики, рассчитанной на мгновенное понимание и незамедлительный отклик читателя и слушателя. Нет сомнений, прямое поэтическое слово в иные моменты жизни и истории для художника очень важно. Но вся беда в том, что нынешняя поэзия словно бы забыла о своей сокровенной задаче, «приравняла перо к штыку», сменила протяжную песню на маршевые ритмы, точные, содержательные строки – на гневную, аффектированную речь, тихие слезы – на оглушительные вскрики погребальной плакальщицы. В каждом из этих предпочтений нет ничего предосудительного, однако чувство меры забыто. И вот уже слова заболтаны, гнев становится дежурным, боевые возгласы не трогают уставшее сердце… Реально, художник встал перед выбором: быть глубоким, вдумчивым, тонким живописцем и мыслителем – или выбрать путь плаката, отражающего злобу дня и живущего очень недолго: доколе этот скудный день продлится. По существу, перед нами противостояние искусства и журналистики как ремесла. Нравственные акценты тут не при чем – речь о фактуре письма. Когда уже надежды нет… И в госпитале на рассвете Не спят калеки в двадцать лет. Мать, дрогнув, входит в дверь палаты. Им соловьи любви отпели. Войной изломанные жизни. Двадцатилетие, обозначенное хаосом перестройки, бесчеловечностью 90-х годов и робкими надеждами первых лет нового века, породило гигантскую болевую волну в нашей поэзии. Её напор пригибал к земле всё светлое, радостное и жизнеутверждающее. Без преувеличения можно сказать, что это было неуловимое дыхание смерти. Но русский дух выстоял, преодолел инерцию распада всего и вся и объял собой до сих пор ещё прекрасный отчий простор. Теперь, возведя взор от выжженной и разорённой пяди скорбной почвы – к горизонту и затем к небесной выси, русский человек распрямился и обрел устойчивость. А безмерная боль умалилась и заняла положенное ей в земном распорядке место. Болят раны, и вздрагивает душа, вспоминая горестное вчера. Однако это уже – признак живого, которое может быть разным, одновременно – счастливым и грустным, сильным и слабым, умирающим и нарождающимся вновь… Занесённая снегом Россия. Видно, русское нужно терпенье, Так и в поэзии Валерия Сухова повторяющиеся образы «поля боли», «полыни» в разных вариациях сменяются сокровенным переживанием коллизий Священного Предания: притчи о блудном сыне, жертвенности агнца, крестных мук Спасителя. Автор видит мистические приметы в бытовом течении жизни, и голос его сдержан, в нём нет надрыва, но есть мудрая бесстрастность иконописи, в особенности – сюжетов о мучениках за веру Христову. Тень вздымается зыбко. Тянет тёплой истомой Свет лампады неяркий Ничего не меняется Для поэта важнейшие понятия – материнство, вина и прощение, малая родина и Россия, перекликающаяся в своей необъятности с древним русским образом матери сырой земли. В стихотворении «Небесные всходы» есть неявное уподобление: Русь – соединение почвы и неба. Тут вера, любовь и чувство родства сливаются в одно непостижимое для иноземца переживание: Чернеют сгоревшие пашни России. Свинцовою тучей нависли невзгоды. В «русской наивной душе» много лёгкого и тяжелого, она, словно большое дитя, порою не ведает, что творит. Но как у детей чисты слезы признания в проступке, так и в нашем человеке светится огонек раскаяния в содеянном – сначала едва-едва, потом все более сильно и всепоглощающе… Пью из чаши небесной прозрачную синь. На кургане стою, ветром горьким дыша. Горьким млеком меня напитал молочай. Я корнями за землю родную держусь. Потому-то и песни мои от земли Сквозь толщу наработанных тем и образов, через усталость души и утомление сердца прорастает фигура нового поэта – зрелого, умудрённого жизнью, свободно говорящего о России и русском человеке – вчера, сегодня и на рассвете завтрашнего дня. |
||||
Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-" |
||||
|
||||