Борис ЛУКИН
Сначала заочно – я рецензировал для «Литературной газеты» одну из его предыдущих книг, кажется, это была: «О любви и смерти», в которой есть такие стихи: И вновь Твою Терпи, душа, – не жди себе поблажки, – Скажете: «Что-то подобное вы уже читали». Возможно. Так похож манекен на свой образец. Без перечисления всех филологических и поэтических достоинств данного стихотворения сразу о главном для меня – в поэтической строке выплавлен слиток из боли: своей, кровной, отцовской, из опыта человека, любящего жизнь и мир вопреки довольно жестоким действиям в его адрес самой этой жизни и мира. Недавно, составляя очередной том антологии современной литературы России «Наше время», я был несколько удивлён, когда Игорь Меламед попросил убрать цитату из статьи о его творчестве, где упоминались подробности нынешнего его болезненного жития и присущих этому скорбей. Он считает, что в стихах всё сказано. Удивило меня в его просьбе то, , возможно, не было понятно читателем во время чтения приведённого выше стихотворения Андрея Попова – поэт, создавая новую реальность, почти всегда уходит от реалий жизни, которые, естественно, перестают прочитываться за строками, даже талантливыми. И просто необходимо (особенно сегодня при катастрофическом засилие книжных, филологических виршей, в которых не чувства скрыты за метафорой, а суррогат, кукла, профанация), почувствовав силу стиха, узнать, что поэт это чувство не выдумал, не вычитал, а пережил сам и выжил при этом. Вряд ли кто, не зная судьбы автора, отгадает, что стоит за строчками: Как понять мне благо это, Может и существующего смысла многим будет достаточно, а вот мне, жадному в литературе до «почвы», главное – ощутить трепет тела и души, скрывающийся за сочетанием «благо это – скорбь мою» . Человечество существует так давно, что в XXI веке искусственность литературе противопоказана. Естественность бытия, преобразованная в огненную материю стиха – вот чего не хватает сегодня. Мы скрываемся за шаблонами, за символами, потерявшими свою первозданность. Писатели стали настолько технически умелы, что неискушённый читатель часто и не различит где правда, а где – гнусная ложь. И не важно им, о чём говорить – о материнстве, о любви и смерти, о патриотической идее. Везде на первом месте профессиональная ложь. И лишь иногда, как в стихах Андрея Попова, Юрия Перминова, Нади Делаланд или прозе Михаила Тарковского, Олега и Дмитрия Ермаковых или Татьяны Гоголевич и Владимира Семенчика пульсирует родничок вечной энергии, той, что в свой час возвращает нам весеннюю младость, не забывая про своевременность осенней грусти. Повторяю про себя строки Попова « Прости, Господь, что так порою тяжко, Невмоготу…», чувствую силу жизни, выводящую из любых передряг, если смысл её – жизни и любви, постигнут человеком через собственный опыт, которому и метафора есть в стихах поэта: «Безнадёжное светлое дело». Постигнуто и названо: «смыслом дождя и листопада» , т.е. вечности двух событий-структур противоречащих друг другу. Попытаемся разобраться с этим поэтическим образом поглубже. Дождь – вода: синонимы ожидаемого рождения-возрождения, прихода времени любви. Листопад – увядание: пространство у ворот смерти, время подведения итогов, когда чувство любви к покидаемому миру превышает энергию юношеского всесилия. И не случайно пора листопада так завораживает живущих. Как не почувствовать осенней порой всё превозмогающую тягу к продолжению, непрерывности жизни, что сродни любви Господней к человечеству во время Его смерти на кресте. Отсюда рождаются строки: «Но смысл дождя и листопада Я и сделал столь объёмное разъяснение, чтобы подвести к главной мысли – читать стихи Андрея Попова следует, понимая (не обязательно принимая) его наисерьёзнейшее отношение к учительской роли поэта в мире, роли мыслителя и провидца, существа в творческий миг всемогущего и вечного. Мысль эта столь же не новая для людей творческих, сколь сегодня отвергаема из-за муторности сосуществования с ней при коммерциализации всего и вся. Попов при этом не ставит себя вровень со Всевышним, даже постигнув трагедию потери сына, когда реальность с неимоверной лёгкостью проводит водораздел между несколькими сущностями единого: поэт, философ, отец. Горе (трагическая потеря сына), по мысли поэта, ниспосланное ему Господом становится одним из главных тем творчества. Поэт не озлоблен, он до сих пор несколько обескуражен случившимся. Я весь седой и многогрешный – Рассказывает без запинки, …Ах, следователь мой неспешный, Эта тема была главной в предыдущей книге Попова, в новой она стала внутренней интонацией, камертоном. Перед нами предстаёт выживший поэт, пишущий стихи с неизвестным большинству читателей (и, слава Богу!) опытом потери, однажды и навсегда подкреплённым высказыванием, отчасти сродни Верленовскому «всё прочее – литература»: На небе моём огромном Русская литература не богата на подобные произведения. А тем более, на рассуждения по этому поводу. Психиатры давно бы поставили не очень приятный диагноз и автору и читателям. И всё же на память приходят ещё несколько имён отцов-поэтов познавших боль утраты – от Павла Антокольского с поэмой «Сын» до Владимира Макаренкова автора книги «Ворота во мгле». Я читаю стихи Андрея Попова, пишу эту статью и думаю: «Наверное, надо было с первых строк спросить – готовы ли читатели настроиться на серьёзное, сопереживающее чтение?» - Если не готовы, тогда зачем читать дальше? – спросим мы с иронией в фирменном стиле поэта, прежде чем найдём вот эти строки. Ночью Я слышал, как автор читает свои стихи. Зал всегда ждёт его несколько ироничную манеру мудрого собеседника. И хотя ирония его вовсе не смешит, хотя и вызывает порой грустную улыбку, всё же это единственный случай в моей жизни, когда я принимаю её. Да и ирония ли это, если она порождает внутри себя жемчужину, помогая поэту сказать: «Хотел написать: Я никогда не буду счастлив. Но испугался – стихи так часто сбываются». Об этом же говорила Цветаева Ахматовой, якобы понимающей это. Не грех повторить каждому поэту, чтобы творчество продолжалось: Родина! Скучно миру – Вот, оказывается, для чего нужны все прежние знания, опыт, чувствования, созерцания – чтобы не торопиться уйти, изведав грусть, печаль и безысходность, а чтобы продолжать разговор о безнадёжном светлом деле . Попов продолжает не только для себя, а, как и всякий настоящий талант, для всех нас осмысливать и записывать: Ещё немного – и предел, Взрослость автора вступает в противоречие с современными установками, вывернувшими наизнанку смысл слов «будьте как дети», когда цивилизация всевозрастно виртуально воюет и «живёт», беспрерывно ищет «новое» яркое товарное благо, постоянно обновляет свой внешний имидж, абсолютно «по-детски» не желая думать о дне завтрашнем, не в смысле еды и достатка, а в смысле все умрём или о судьбе вечной души . Действительно, в нынешнем мире быть взрослым дано лишь поэту. По причине всего вышесказанного мной, стихи Попова не похожи на вирши лауреатов различных премий «поэт», в которых рассуждения над библейскими текстами всего лишь филологические штудии, богоборческие поиски рефлектирующих интеллигентов, зиждущиеся на модной, как патриотика ныне среди горожан теме. Думаю, всё это закончится новым подвидом постмодернисткой вакханалии пиитов-священников, глубокомысленно извергающих из себя якобы стихи-проповеди. И хотя есть в этой книге и переложения известных молитв, и стихи о переживаниях молящегося, но стихотворные варианты библейских страниц предстают по-новому. Например, «Исход». Наберите в инете, и вам вывалится в первую очередь: Исход — события, описываемые в Пятикнижии (главным образом в книге Исход ), связанные с массовым выходом евреев (израильтян) из Египта. ( ru.wikipedia.org/wiki/Исход) У Попова мы получаем новое содержание того же символа. Приведу первую и последнюю строфы: Неискренние стихи... Зачем ты их пишешь, Ева? Так наступают будни - обычный сбор урожая. Если вы подумаете, что речь ведётся о бездарной поэтессе с именем Ева, то можете остаться при своём мнении так ничего и не поняв. Мне же думается, что говорится об искренности в поэзии, поэзии-жизни, поэзии-воспоминании-о-райской-жизни. О, может быть, последнем для современного почти неверующего в Господа человечества, оплоте, где ещё должна быть правда о жизни нашей до Исхода... из Рая – о Поэзии. Причём тут израильтяне, народ царства разделившегося в самом себе? Мы, русские говорим о своей греховности, о всечеловеческой падшести, о смертном, страждущем возвращения к Творцу и воссоединения с ним. И единственный путь к этому через Россию, тут последние ворота из ночи к свету. Да простит меня читатель за религиозный пафос. В финале моих размышлений о стихах и творчестве Андрея Попова прочитаю еще несколько полюбившихся строк, говорящих поэтически просто и метафорически чётко о том, что близко и мне, и чем логично завершить наше повествование: «Душа моя! Какая теснота!
|
||
|
