| |
ТРОПИНКА МОЯ
Уводит куда-то тропинка лесная.
Вернусь ли обратно? Не знаю, не знаю.
Я просто шагаю. Я просто дышу.
Я каждой минутой своей дорожу.
В листве зачиликает вольная птица;
Со мной никакой маеты не случится,
Поскольку и птица, и сердце – одно,
Поскольку шагать до конца суждено.
Веди меня влево, веди меня вправо –
Тебя не сменяю на злато и славу!
Пшенца заварю, раздобуду сольцы…
А если нагрянут стихи-бубенцы, –
Тогда поспешу, не скажу, кому равный,
Тропинкой забытой, тропинкой державной,
И посолонь шаг свой направлю, и вот –
Из бездн ослепительный Китеж встаёт…
СТАРОЕ КЛАДБИЩЕ
Бульдозер шёл, былое руша,
Крушил надгробья и кресты,
И, содрогаясь, предков души
Смотрели скорбно с высоты.
Зачатый суетным и сущим,
Взрастал строительства размах,
Но счастья не было живущим
В просторных каменных домах…
Он был, тот росчерк, всемогущим,
По силе – Божьему под стать,
Но счастья не было живущим,
А почему – не передать.
Всё на места, как надо, стало –
Фундамент, крыша и очаг,
А им дыханья не хватало,
Тихонько плачущим в ночах.
Цвели сады, рождались дети,
И чин по чину время шло.
И счастье было на примете,
Да только сбыться не могло…
ЧЕЛОБИТНАЯ ПРОТОПОПА АВВАКУМА
Припадая на колена, бьет и крестит лоб
Богомолец Государев, грешный протопоп.
Государь! Вонми, услыши грешника мольбу,
Со детьми, женой стенаю яко на гробу.
А вот ныне приволокся в царствующий град
Обещанья токмо ради будущих отрад.
На Москве надеясь зрети тишину свою,
Паче прежняго смущенну Церковь застаю.
Отнележе Никон Церкви шлет раздор везде,
И на всю Россию Божий гнев он наведе!
Всюду смута и стенанье – ими Русь полна!
Неопасивая дерзость Никону дана.
Государь! Благочестивый православный Царь!
Хитрословия такого не случалось встарь,
И беды лихой, кромешной не было такой –
Бит и топтан, дран за космы бешаной рукой:
Мя Нелединский Бориска со стрельцами взял,
И подрав святые ризы, руки мне распял.
И очам моим довеку белый свет постыл…
Ах, неужто, Государь мой, Бог так попустил?!
После в землю посадили, Государь мой свет,
На чепи вотще морили – Бог увел от бед.
Се аз, грешный, не безумен, Боже упаси!
Муж явился, он же рече: «Пищу, вот, вкуси…».
Так и спасся… А в Дауре, Государь, потом
Воевода Афанасий потчевал кнутом.
Тридцать пять недель в железе! Да, сочтя отсель,
На морозе изгалялся семьдесят недель.
А еще сюда, проклятый, понагнал беды:
Лодку аз влачил два лета противу воды.
От воды, зноби осенней мой распух живот,
Жилы грешные расселись, кровь из ног плывет.
Ел и травы и коренья, вербу да сосну,
Ел и волка и лисицу, чуть не ялойну.
Марковна моя: «Доколе нам, Петрович, мреть?» –
«Ох, до самыя до смерти чепь на нас и плеть…».
В той нужде мои два сына в землю отошли…
Беды в реках, беды в море и по всей земли!
Бог прости ему, но это Никона вина:
Упоил нас Никон чашей ярого вина.
Разрушает, отсекает… Пуще просьбы нет:
Отложи его затеи, Государь наш свет!
На колена припадая, милости молю:
Чад скорбящих ты ущедри, речь услышь мою…
АДЖИМУШКАЙСКИЕ КАМЕНОЛОМНИ
«О, помните!» – взывают. – Только помните!» –
Воронежцы и ярославцы павшие…
Аджимушкайские каменоломни, где
Забуду подвиги и муки ваши я?
Вас поимённо выкликать мне надо бы,
Пятнадцать тысяч, в чёрный ад сошедшие!..
Не убоявшимся фашистской пагубы
Слова по росту раздобуду где же я?
Сто семьдесят поземных дней – сто семьдесят!
Колючее лихое оцепление…
И облака те газовые все висят,
И слышу голоса, и вижу тени я
Не сдавшихся – сражавшихся – без продыху…
Без солнца, без травинки – сколь умаешься!..
И ваш, и ваш, он, далеко не крохотный,
В Победу вклад неоценим, товарищи!
Летят года над горестной державою,
Не примеряющей каменоломни те,
Но чутко спят в земле осколки ржавые
И души зорко смотрят: «Только помните!».
ДЖУЛЬБАРС
На кителе Сталина по Красной площади
Собаку несут, шаг чеканя.
Победные флаги над ней полощутся
И ветер поёт всё нежней, неустанней.
Лапы не слушаются, а нос подрагивает:
«Раны не смертельны, и всё же, ребята…».
Как ни крути, ситуация-то аховая:
Семь тысяч мин за один сорок пятый!
Семь тысяч мин! Да куда там – с хвостиком!
Семьдесят тысяч спасенных жизней…
И час настаёт распроститься с поиском…
Но свет Победы встаёт в Отчизне.
Теперь – кто забудет, уснёт успокоено,
Кто поглумится над долей собачьей,
Когда узнает о ней, удостоенной
Красной Звезды – боевой, горячей?..
Джульбарс израненный, вздыхая, вытянулся,
Подрёмывает, ни о чём не жалея.
Проносят Пса на державном, на маршальском кителе –
И Сталин честь отдаёт с Мавзолея.
ПРОТИВОСТОЯНИЕ
Что же тут поделаешь, когда
Обмирают годы, города,
Поезда, удерживая стон,
Под уклон несутся, под уклон…
Что же тут поделаешь, когда
Самолёты мчатся в никуда,
И страна, великая страна,
В сумраке лежит, измождена…
Что же тут поделаешь… А что
Делали и год назад, и сто?
Все века по кромке мы прошли –
И не оторвались от земли.
Ляхов били, гнали татарву,
И ложились замертво в траву,
И травой вставали мы с тобой
Под небесной, помнишь, синевой?
Не вздыхай – не терпит укоризн
Вечно торжествующая жизнь,
И костёр, невидимый врагу,
Всё горит на нашем берегу…
ЧАША ХАФИЗА
Виночерпий, светом дивным сердце чаши одари!
Пробудись, певец, и властно бурю бед заговори!
Озаримся, заглядимся мы в расплавленный рубин –
И весёлый лик любимой засияет изнутри.
О, забывший, погубивший наслаждения аскет!
Нас, с утра до ночи пьющих и поющих, – не кори.
Мы безумцы? Ну так что же! Нас любовь зовёт в полёт.
Мы безумны – мы бессмертны – ты же в горести гори.
Мы на свитке мирозданья. Наша вечность не мираж:
Стройный стан и чаша с нами – чаша, полная зари.
ЧЕЛОВЕК И ЛЕШИЙ
(на мотив Эзопа)
Однажды Человек и Леший,
Чтоб в одиночку не тужить,
Решили в дружбе жить.
Пришла зима. Поднялся ветер свежий
И снег пошёл. Тогда они вдвоём
Валежника набрали;
Ударил Человек по кремню, но с огнём
Не совладали руки, и в печали,
Дабы скорей чувствительность вернуть,
На пальцы принялся он дуть.
«Что делаешь ты, друг?» – осведомился Леший.
И Человек с ухмылкой: «Вот вопрос!
Отогреваю пальцы, что мороз
Окостенил среди лесных безбрежий».
Пар от дыханья на суставы лёг –
И отступила вскоре злая стылость
И гибкость в пальцы возвратилась;
Мох задымился, припасённый впрок,
И разгорелся ладный костерок.
Забулькала похлёбка, закипела,
Подтаскивает Леший бурелом,
А Человек колдует над котлом,
Помешивает ложкой то и дело.
И смотрит Леший, округлив глаза:
Вот Человек снимает пробу робко,
И тихо дует, ложку поднеся,
На жаркую похлёбку.
«Что делаешь ты, друг? – опять он держит речь. –
И так огромно пищи полыханье.
К чему, скажи, теперь твоё дыханье?».
«Еду чтоб остудить и губы не обжечь.
Вот-вот поспеет! Подходи к котлу,
Друг Леший, да бери поглубже ложку».
«Я ем один, прости, и понемножку», –
Ответил Леший, глядя на золу,
И отступил в лесную мглу.
И целый день, осиливая голод,
Он шёл по чаще, бормоча: «Нельзя
Себе записывать в друзья
Тех, у кого из уст идёт и жар, и холод.
Уж лучше путь, пустынный и привычный,
Чем друг вблизи, невнятный и двуличный…».
|
* * *
– Нет, не Иафетово племя,
Но Хама гнусные сыны
В любой земле, в любое время
И плодовиты, и сильны.
Не вразумишь, не переспоришь:
« – Сократ?
– Да мы его!
– А то!!
– Кто брат царю и богу кореш?
– Хозяин жизни этой – кто?».
Куда ни глянь – позор кромешный:
И ум, и совесть – в карантин…
Так что же делать, друг сердешный?
Не продохнуть…
– Ответ один:
Шагай спокойно и упрямо,
В твоей руке земная ось,
И не горюй о том, что Хама
По свету семя разнеслось.
Поверь: сшибаясь лбами грозно,
Зубами яростно скрипя,
Бедняги, рано или поздно
Они пожрут самих себя…
* * *
Я вписан в систему вранья,
Я рвусь между «надо» – «не смей»,
И тучи кружат воронья
Над бедной Отчизной моей.
В достатке – и солнца, и гроз,
Да что-то на сердце не так…
Взрасти б, встрепенуться всерьёз –
И жизнь не отдать за пятак.
Не сжечь бы себя в болтовне,
В беспечности не извести…
А надо вписаться в пути
И с пущами стать наравне!
* * *
Не беспокоюсь о судьбе
Своих несбывшихся изданий:
Их силы высшие сверстали –
И на весах лежат они.
Не беспокоюсь и о тех,
Что были явлены: по свету
Они пошли от века к веку
Познать забвенье иль успех.
Печалюсь только лишь о том,
Что, зыблясь робко иль в отваге,
Не закрепилось на бумаге
И вдруг развеялось, как дым.
А впрочем, разве должен я
Заботиться о Божьей мере?
Не торопясь, но и не медля
Бежит кастальская струя…
ПАМЯТИ ВАСИЛИЯ БЕЛОКРЫЛОВА
Дымок над трубкой курится,
За окнами – вьюг полёт,
И чистая ждёт страница
В машинке – ночь напролёт.
Дремать бы, спать беспробудно,
А надо – зрачок слепя!..
Ах, трудно пишется, трудно
Тому, кто ищет себя…
Да, надо – биться сурово,
Сражаться – ночь напролёт, –
А вдруг объявится Слово,
Такое нужное Слово –
И мимо тебя скользнёт?!
Терпение сердца, глаза! –
И сбудется благодать:
Ты будешь за мыслью гнаться
И в буквы не попадать.
Вспорхнёт вдруг из стопки писчей,
Едва лишь забрезжит свет,
Страница, которой чище
И ближе которой – нет…
РАССВЕТ
На рассвете в Рассвет забреду,
На закате покину Рассвет.
Всё приму – и любовь, и беду,
Хоть и не был здесь тысячу лет.
Ты родной! Пусть брожу наугад –
Сердцу мил ты – и прежде, и впредь…
Заполошенно вербы шумят,
Обмирая, молчит Осередь.
Что пройдёт, пролетит сквозь века?
Что содеется – град иль пустырь?
И бегут над тобой облака,
И гора – Меловой Богатырь –
В небеса воздымает шелом,
Окаянные годы гранит,
Убелённым кивает челом
И тебя на ладони хранит…
* * *
Зову – замирает былое в испуге,
Шепчу: «Пропади ты», – а в сердце заноза…
Как быть, если месяц берёт на поруки
Всё то, что развеялось и не вернётся?
А он заклинает, уняться не хочет,
Листает страницы свои колдовские –
И сердцу опять небывалое прочит,
Во сне надвигая столетья, стихии…
* * *
Привела к себе поляна,
Усадила ждать, и вот
Тихо, ласково и странно
О судьбе своей поёт.
Жду, сижу… А песня длится,
Только слов не разберу…
Может, листья, может, лица
Закружились на ветру…
Охмелён тоской предзимней,
На пороге темноты,
В круговерти сонной, синей
Узнаю твои черты.
Друг мой нежный и печальный,
Затерявшийся в лесу,
Верь мне: чаркой поминальной
Я тебя не обнесу…
СВЕТ МОЙ ВЧЕРАШНИЙ
Льётся на пашни
Осени медь…
Свет мой вчерашний,
Где ты, ответь?
Сколько шумихи!
Жду у межи…
Тёплый и тихий,
Где ты, скажи?
Мне бы обратно,
Хоть на ступень –
В тот невозвратно
Канувший день.
Смог бы терпеть я
Памяти вязь
И новолетье
Пить, не таясь.
Смог бы… А ныне –
Сколько потерь!
Зла на помине,
Осень теперь
Льётся на пашни…
Боже, спаси!
Свет мой вчерашний –
На небеси…
ЗОЛА
Сердце годы укачали
Серебристой лунной мглой…
И надежды, и печали –
Все развеялось золой.
И летит она без цели,
В лунной мгле кружится всласть,
И летит она без цели,
Чтобы где-нибудь упасть.
Ледяной красой прельщает
И мерцает, словно ртуть,
И напрасно обещает
Расцвести когда-нибудь…
* * *
Я брожу один среди могил,
От слепой тоски изнемогая.
Половину сердца схоронил,
Кровью обливается другая.
Заплетая сполохи зари,
Ночь паучьи лапы распростёрла.
«Сдайся, – она шепчет, – не дури…» –
И берёт, проклятая, за горло.
* * *
Иду во мгле – и дышат бездны, –
И грозен жар, и холод лют.
Не знаю – суд? Не знаю – спуд?
Дозволь мне на тропе отвесной
Узреть трепещущую нить –
И к высоте Твоей небесной
Хоть на мгновенье воспарить…
* * *
Приморозила сердце тоска,
Утолила моё нетерпенье,
И рябина, кроваво-ярка,
В сердце раной зияет осенней.
Не глядеть беспечально нельзя.
Погрущу втихомолку, невольно,
Постою, ни о чём не прося, –
Всё свершилось, как есть, – и довольно…
Постою, никого не коря,
Горький дым обречённо глотая…
Где ты, юность? В какие края
Унеслась ты, смеясь и рыдая?
Лишь на миг – только не обессудь! –
Дай услышать мне голос твой летний,
Отзовись – хоть откуда-нибудь,
Хоть вполголоса, слышишь, ответь мне…
Приморозила сердце тоска,
И дрожит оно гроздью рябины…
А сладка-то рябина, сладка!
И звонка, словно клич журавлиный…
* * *
Взойди под лиственный покров –
Здесь для тебя всегда
И стул готов, и стол готов,
И скатерть – хоть куда…
Наш хлеб душист без лишних слов
И сладостна вода.
Сегодня в путь пускай ладьи –
Все пять заздравных чаш.
Всё Божье, Божье, погляди, –
И труд, и отдых наш!
И не собьёшься ты с пути,
Коль Бога не предашь…
Из ближних не тянул ты жил,
Не шёл, посев губя,
Ты просто жил, ты просто жил,
Страдая и любя,
А если где и согрешил,
То Он простил тебя… |
