* * *
    Месяц тонет в облаках,
    Поле прячется в стогах.
    Мы идём тропинкой узкой –
    Я тону в твоих глазах…
                  Н. Иванова   
Родная ты моя, и я тонул
в твоих глазах, и в волосах, в ладонях…
Я это нынче в памяти вернул –
на склоне лет, на безмятежном склоне.
Оно со мной, то время, но оно
теперь не нам принадлежит, а небу.
И всё, что было, – в вечности давно.
А нужно ли нам это на потребу?
Земного там не нужно ничего.
Не нужно ни для рая, ни для ада…
Хотя, быть может, что изо всего,
всего земного,
это лишь и надо.

Приведённое стихотворение – это поэтический сгусток печали и нежности. А какой изумительный и воздушный эпиграф! Сколько в его сдержанных строчках любви и поэзии! Какие осязаемые и точные образы!

Правда, при первом прочтении этого произведения меня несколько смутило прилагательное «безмятежный». Как так, ведь автор, после потери любимой, безумно одинок на всем белом свете, а тут будто бы подразумевается какое-то спокойствие и умиротворение…

Однако же, когда вжился в строки, и мне приоткрылся мир его переживаний и я, пусть краешком, но прочувствовал состояние осиротевшей души, то всё не только встало на своё место, но и лирическое пространство обрело новые объёмы и глубину. И стала понятна причина безмятежности, она проста и сложна одновременно, а именно – поэт через перенесённое горе в своих горьких, порой отчаянных переживаниях вознёсся скорбной душой на то внешне незримое горнее поле, имя которому - смирение. Замечу сразу, не каждому такое под силу, поскольку телесного буйства и гордыни нередко в нас, грешных, через край… А это трогательное стихотворение, напротив, всё пронизано предчувствием, ожиданием встречи, поэт уповает на метафизическое и духовное воссоединение после роковой разлуки двух любящих сердец.

Как и всегда, стихотворения Геннадия Иванова  - это обжигающая искренность и неброская, однако неповторимая метафоричность! В "Осеннем снеге" бездна смыслов и образов! Слова вроде бы скупые - и вдруг я ловлю себя вот на этом: читаю "В избе горячей глиной пахнет печка", а сознание само дополняет прилагательное "сухая" и, сухость глины слегка шуршащая. Любопытно... слова-то нет, и тем не менее оно присутствует и как работает на образ! Примерно такое же происходит, когда проживаешь строчку "В осоке снег - как в рыжей бороде", здесь гармонично вплывает в твоё восприятие этого сравнения слово "седина", которое, невидимое, только усиливает впечатление.

А каково: "Шёл редкий снег, теперь пошёл стеной" - это ведь и вовсе не о снеге, а о времени, о годах и приближении того, что неизбежно... Завершение стихотворения : "И веет, веет таинством свободы - Освобожденьем от судьбы земной" - это как некий мистический фонарь, а точнее тот фаворский луч, под воздействием которого произведение обретает не только печальную мудрость, но в нём проступает некое постижение вечности и сквозит предощущение "Гавани Света".

И еще одно стихотворение подборки тяготеет к упомянутым двум своим прорастанием, да что там прорастанием - прорывом земного в небесное – это «Благовестие». Кому из нас, поживших на этом свете немало лет, не знакома такая незатейливая и трогательная деревенская картинка:
…………………
Река тумана заполняет улицу –
И тонут в ней деревья и дворы.
Петух в тумане бегает, волнуется,
Тревожно пёс глядит из конуры.

Хотя поправлюсь, уже и в этих строчках ощущается нечто настораживающее: беготня и волнение петуха, тревожный взгляд пса, исчезновение улиц и деревьев… И вдруг как озарение - «виденье странное» особенного тумана, когда он, этот, в общем-то, рядовой приречный туман разрастается до акватории вселенского и выводит поэта на таинственные просторы и увлекает в апокалипсическое будущее:

… И кончится история.
Что станет с нами? Кто мы будем? Где?

Казалось бы, всё, конец бытия... Вон уже и ангелы летят, и отнюдь не те ангелы-хранители, что при каждом из нас, православных, с нашего крещения, а ангелы Судного Дня, о которых «предсказано давно». То есть, полная безнадёга и душевное отчаяние, однако не таков характер у лирического героя русского поэта. И это нам представлено в заключительных неожиданных строчках, кардинально меняющих восприятие читателя, ставящих всё на свои места:

… А на столе моём лежит Евангелие,
И ждёт и ждёт Пришествия оно. 

И здесь опять мы сталкиваемся с тем (условно назовём это поэтическим приёмом автора), как Геннадий Иванов мастерски использует то, о чём я говорил выше, когда слова вроде бы нет в тексте, а оно явственно проглядывает. Даже больше, в данном случае мы имеем дело с целым понятием, и оно заключается в том, что не только Евангелие на столе в ожидании, но и не обозначенный в тексте, однако незримо присутствующий, человек за столом тоже замер в предчувствии Пришествия. Только так и прочитываются воображением эти замечательные строки.

Стихотворенье «Люблю я этот стёршийся подсвечник» прозаическими словами не пересказать - о чём оно? Здесь такая мощная поэзия в её глубинном значении и смыслах, такой сноп ясных и живительных лучей, каждый из которых выхватывает из твоей памяти что-то сокровенное и, казалось бы, уже давно и безнадёжно погребённое под грудой прожитых лет, что просто диву даёшься… Интонация, настрой здесь абсолютно доверительные, можно сказать, домашние:
………………………………
Подсвечник старый из родной деревни,
прошу тебя, поговори со мной.
Я даже отложу стихотворенье,
чтобы услышать вьюгу за стеной…

Ты мне напомнил крепкие сугробы
и между рам рябину и фольгу;
как по утрам прокладывают тропы,
с твоей услышать помощью могу.

Стёршийся подсвечник, эта старинная вещица, служит своеобразным проводником в заповедные дали давно минувшего.

Так, например, строчка о рябине и фольге между рам вдруг ярко высветила и моё детство; у нас дома тоже между рам на сугробах из белоснежной ваты покоились фигурки зверюшек, заботливо вырезанные мамой и сестрёнками из фольги и, принесённые взаправдашние кисти жёлтой рябины и сосновые шишки.

За ними мы с отцом во второй половине осени специально ходили за речку в разноцветный лес. Мало того, сознание моё, отталкиваясь от этой родной картинки, своим особенным зрением отчётливо увидело волшебную галерею того несказанного времени: узорчатый иней на окошках, письменный стол с учебниками, чернильницей и перьевой ручкой, раскрытую тетрадку в линейку; в углу у дивана пушистую новогоднюю ёлку с серебристым дождём, стеклянными игрушками и рубиновой звездой на макушке, гирлянды, развешенные через всю комнату, а на полу цветастые и ворсистые, домотканые половицы. Вот оттого, наверное, и я, окунувшись в эти строчки, вслед за автором «как новостям, воспоминаньям рад».

В этом стихотворении россыпи образов, метафор, иронических, с грустинкой, аллегорий, вроде той про чудесный сад с яблоком златым и не злым сторожем. Особо ложится на сердце:

То яблоко – как детство налитое
давным-давно уж сорванное мной.

Вот скажите, как можно, не теряя изумления от затопившего душу чувства сопричастности, пересказать подобное прозой? А никак. Такие вещи не препарируются, они цельные, родом из того сокровенного измерения, имя которому – ПОЭЗИЯ. Или такое вот:

А как не вспомнить горницу под праздник:
те вышивки на стенах, кружева…
Тогда я и не думал о прекрасном,
такие и не знали мы слова.

Всё будто бы просто, однако признание автора настолько достоверно, что я невольно покачал головой: а ведь это и про меня, тогдашнего. Ведь и я многих правильных и высоких слов в ту пору не ведал, но чувств, живого восприятия, отклика на всё новое и необычное в душе было несравнимо больше, чем сейчас осталось у меня, умудрённого опытом и что-то повидавшего в жизни, и, конечно же, давно уже выучившего эти самые слова, что в те благословенные годы с переполненными любовью к окружающему нас миру сердцами «… и не знали мы…».

А как не вспомнить то… или вот это…
Не тонет детство, не горит в огне.
Всегда мне есть откуда ждать привета –
там будто кто-то помнит обо мне.

Когда первый раз прочитал это заключительное четверостишье, аж перехватило дыхание! Такие полюса сошлись и заискрили… Это надо же совместить несовместимое! Как можно помнить о будущем, оставшись там, в златом детстве, и как это вообще осуществимо? Так что две последние строчки - классический алогизм. Но почему же тогда при прочтении их сознание вдруг вспыхивает и нездешним светом озаряет всё вокруг, показывая и утверждая непрерывность течения нашей жизни во вселенной. И хотя поэт словом «будто» придаёт своей пронзительной догадке оттенок некоего сомнения, однако всё уже сказано, чуткий и восприимчивый читатель увидел новые объёмы бытия и теперь живёт этим обнадёживающим душу открытием.

* * *
 Если молодым умру,
 Значит так и надо.
 Будет так же поутру
Тихая прохлада…
   
Бог знает что мы в молодости пишем…
Я молодым не умер, слава Богу.
И верю, что дано мне было свыше
пройти довольно длинную дорогу.

Всего увидел много, пережил
и радости, и счастье, и утраты…
Уже привычно мне среди могил
ходить по кладбищам
и всматриваться в даты.

Все дни мои у Господа в горсти…
Их не продлить ни за какую плату.
Спасибо, Господи! За грешное прости.
Назначишь Ты
мою вторую дату.

При знакомстве с этим стихотворением в душе возникают смешанные и не однородные чувства. И в них нужно разобраться. На первый взгляд, из некоторых строчек здесь сквозит какой-то недосказанной обречённостью, но и вместе с тем, явственно прочитываются мотивы приготовления лирического героя к переходу в непознанное, одновременно манящее и отпугивающее своей неизвестностью. Словом, ситуация, чем-то схожая с эпизодом из предыдущего стихотворения:

Стоит подсвечник…Вот я вспоминаю,
как в тёмном поле ждал я волчьих глаз.
Хотелось видеть, как они сверкают, -
и было страшно, жутко всякий раз…

И вновь переплетение времён и глубокие раздумья, нет, не о пресловутой бренности жизни, а о более значительном – о постижении и достойном принятии того, через что каждому из нас в свои минуты предстоит пройти…. Какая мудрость поэта и сила примирения с неизбежным таится в строках:

Уже привычно мне среди могил
ходить по кладбищам
и всматриваться в даты.

И, заметьте, при этом ни капельки тоски, ни намёка на уныние! Душа, как должное, приемлет то, что произойдёт. И здесь мне невольно вспоминается мама. Видная крестьянка, она, после выхода на пенсию стала потихоньку, без какой-либо суеты, готовить себя к уходу. Мы поначалу и не подозревали об этом. Однажды я открыл дверцу шифоньера, что-то понадобилось взять из вещей, и случайно перепутал полки. Отодвинул сложенные аккуратно простыни, а в глуби стопка носовых платков, да приличная - штук пятьдесят, новое, ни разу не ношеное женское белье и большой отрез красной материи.

- Мам, тебе куда столько всего? А кумач – поди на флаги? – спросил шутливо.
- Это, сынок, моё смёртное, - спокойно ответила мать.
- Так ты же вроде ни на что не жалуешься… - слегка оторопел я.
- А и они места не пролежат, - рассудительно сказала мама.

Спустя два десятилетия, когда настал скорбный час, нам, родным, не пришлось бегать сломя голову, искать где что взять – всё необходимое давно уже было приготовлено и хранилось на полках в шифоньере. По стародавней традиции нашего русского народа, по православному укладу. И как это живо перекликается с рассматриваемым стихотворением Геннадия Иванова.

А закончить свои заметки мне хотелось бы задорным гимном юности и жизни, написанным поэтом, как указано, ровно шестьдесят лет назад в 1965-ом году, в отличие от всего цикла, который создан буквально за последние несколько месяцев.

Очень, очень раннее…
Лупит дождь в бокастые копёнки.
Рыжий пруд давно промок насквозь.
Не найти мне девушки Алёнки,
Заржавело счастье, будто гвоздь.

Радуга-надежда запропала.
Чистит ливень шкуру на теленке.
Я, конечно, слов красивых мало
Говорил смеющейся Алёнке.

А раз так, то буду я поэтом,
Чтоб всю жизнь выдумывать слова.
Плещет дождик посредине лета.
Эх, Аленка, может, и права…

Бейся сырость в драночную крышу,
Залезай ко мне на сеновал.
Я вот здесь на прошлогоднем сене
Первый раз её поцеловал.

Автору всего пятнадцать и настроение, естественно, как полёт ввысь, однако и стиль-то уже различим, причём отчётливо. «Рыжий пруд давно промок насквозь». Это же какой непостижимый образ, казалось бы, невозможный по всем существующим правилам, но вопреки всему – явственно, до капельки зримый и принимаемый душой и сердцем! Помните, я упоминал про алогизм? Так вот, он здесь в чистейшем виде, единственно, с разницей более чем в полвека! Рассвет и закат… А какой искромётно юношеский максимализм в энергичных строчках: «а раз так, то буду я поэтом»! И между прочим, пророческий!

И замечательно, что Геннадий Иванов заключил, как бы закольцевал свою подборку этими оптимистичными стихами, тем самым пробросив таинственный и надёжный мостик через реку своей жизни и внеся в нынешние, мудрые, а порой печальные, произведения нечто такое, что высветило и их оптимизм, но уже тот, космический, и если угодно, вневременной, от которого веет не только вечностью, но и уверенностью, что всё, что мы проживаем и переживаем здесь, на земле – не чья-то прихоть или каприз… И что всё, чему мы свидетели и что с нами здесь происходит, отнюдь не случайно.

Комментариев:

Вверх