Юрий МАНАКОВ (г.Риддер, Рудный Алтай - Подмосковье)
Дороги России Гостиница располагалась на втором этаже барнаульского вокзала. После бессонной ночи в автобусе, когда пришлось пройти две пограничных регистрации и два осмотра – казахстанский и российский, причём на первом пункте досмотр проводился более тщательно с перетаскиванием багажа в помещение, просвечиванием вещей рентгеном и обнюхиванием их же специально обученной собакой, а вот на российской баулы и рюкзаки только вытащили из багажного отделения и поставили рядом на помост, так вот, на всё про всё ушло около пяти часов. После Змеиногорска небо начало светлеть, обозначились склоны сопок, а по обочинам, или по-местному - забокам, проступили заросли густого тальника, за которым в прогалинах виднелись пшеничные и гречишные поля. Вскоре по левую сторону автобуса горизонт зажелтел и показалось малиновое солнце. Забыться мне удалось лишь на подъезде к Барнаулу, да и то минут на пятнадцать. Тем не менее чувствовал я себя вполне сносно: ни голова, ни мышцы не болели и не ныли, хотя за ночь со своим неподъёмным, пятидесятикилограммовым, рюкзаком так натаскался, что в другой бы раз как-то это и обозначилось. Однако главная причина того, что я попёрся в гостиницу, заключалась отнюдь не в тяжести моего груза, а в том, что до поезда было двенадцать часов, и в зале ожидания с тесными и жёсткими сиденьями проводить это время как-то не хотелось – ни в уборную отойти, ни в город выйти… Окно двухместной комнаты выходило на привокзальную площадь и было открыто. Стояла июльская жара, а здесь было свежо и уютно – у стен широкие, заправленные кровати, у двери холодильник и телевизор, с другой стороны платяной шкаф, столик и стулья. Посреди ковровая дорожка. Приняв душ и отхлебнув горячего чая, я, подбив ладонями подушку, блаженно растянулся поверх постели и тут же провалился в глубокий сон. Трёх часов было достаточно, чтобы выспаться. Соседа пока так и не подселили, ну что ж, одному да в тишине тоже неплохо. Я подключил ноутбук, отыскал новостной сайт и, полулёжа на кровати, слушал вполуха всё, о чём вещали бойкие корреспонденты. Торкнули в дверь и, на пороге появился высокий сухощавый мужчина лет тридцати пяти; цветастая рубашка с короткими рукавами, летние брюки, спортивная сумка через плечо. Поздоровались. Он прошёл к своей кровати со словами: - Сутки не спал, счас как вырублюсь – и до утра. - Командировка? - Да нет, комиссию проходил, - он как-то просто, по-деревенски, улыбнулся: - Доброволец… - На войну? - не нашелся я сказать чего другого… - На её самую… - мужик помолчал. – Сам-то я со Староалейки. Автослесарь… - А срочную где служил? - Да не служил я вовсе, - он опять улыбнулся, но теперь уж виновато: - Как-то не вышло… - С комиссией-то всё путём? - Да если бы! Всё вроде прошёл, а какую-то справку найти не могут. Вот завтра с утра опять в военкомат, а там уж и домой. - И куда вас потом – говорят?.. - В Кемерово на учебный полигон. Нас в команде сорок человек. - И все добровольцы? - А как же! Между тем ноутбук мой всё продолжал выдавать, пусть и приглушённо, новости. Мужчина уже лёг и вытянулся под одеялом. Я сменил тему. - Ноутбук не мешает? А то я выключу. - Да нет. Дома у меня трое парнишек, мал мала меньше! Так с ними и не к такому привыкший, - сосед повернулся на бок в мою сторону и неожиданно сказал: - Мы с ребятами подсчитывали – каждые сто лет на Россию кто-нибудь да прёт: то поляки, то французы, то фашисты, а то - эти теперь… Вот и нам выпало идти туда, а что отсиживаться?.. И тут зазвонил его сотовый, сосед протянул к нему жилистую руку: -Алё, Настенька? Здравствуй! Да, в Барнауле еще. Завтра к вечеру буду. Вроде всё ладом. Одну бумажку надо донести… Я тоже люблю! Ребятишек обними. Скажи, гостинцы везу. Спустя пять минут мужчина затих, спал он без храпа. Ноутбук я всё-таки выключил, полежал, глядя в потолок, потихоньку поднялся и неслышно прошёл к распахнутому окну. Лёгкие шторы были раздвинуты и едва колыхались, остужая слабые потоки жаркого воздуха, проникающего сюда с улицы. Налево через площадь здание автостанции, дальше – многоэтажная почти достроенная гостиница. Прямо, за сквером виднелась мраморная стела мемориала и гранитные полукружья высоких стен, на которых изнутри было высечено несколько тысяч фамилий барнаульцев, павших на полях сражений Великой Отечественной. В прежние свои приезды я не раз посещал этот мемориал, отдавая дань памяти землякам, здесь были и фамилии, относящиеся к нашему роду. И сегодня ближе к поезду надо бы посетить мемориал. А пока что моё внимание привлекли десятка полтора хоть и по-летнему, но празднично одетых людей внизу у фонтана. Здесь были и ребятишки, и взрослые. Видно было, что все они ждут чего-то. Может, встречают кого? Однако быстро выяснилось, что наоборот – провожают, и не просто близких в отпуск, а молодых ребят в армию. Подъехали два автобуса, из открывшихся дверей на привокзальный тротуар высыпали одетые в новенькую военную форму парни, у каждого за спиной рюкзак, а у некоторых еще и в руках прозрачные упаковки с бутылками с водой. Построились в колонну; родные, отделённые от новобранцев невидимой стеной, опорами которой были четверо бравых и строгих сержантов, взволнованно стояли метрах в десяти от строя и лишь изредка кое-кто из них помахивал рукой в сторону уходящей на перрон колонны. Я сходил в город за продуктами в дорогу, посетил мемориал, поклонился павших воинам и в восемь вечера, стараясь не шуметь, потихоньку, чтобы невзначай не разбудить крепко спящего соседа, покинул комнату и через главные массивные двери вышел на многолюдный перрон. Наш поезд отправлялся с первого пути, и это было очень удобно – не надо шариться по жаре по разным виадукам и переходам. Вышел – и сразу в прохладный вагон. Однако мой пятый плацкартный находился в голове состава и идти до него было прилично и не так-то просто. Весь перрон был запружен новобранцами и провожающими. Балансируя между гомонящих толп и не столкнувшись ни с кем по пути, я добрался до своего вагона и усмехнулся про себя: - а наш поезд-то почти что военизированный! Вишь ты, сколь пришлось обойти солдатиков! И куда ж их повезут? Место нижнее боковое, в вагон я зашёл одним из первых. С трудом взгромоздил свой рюкзак на третью, багажную полку, чтобы уже не беспокоить его до Москвы, разобрал постель и прилёг, дабы не мешать проходящим мимо пассажирам. Люди шли по одному, по двое, искали свои места, располагались. И вдруг как прорвало: один боец, другой, третий, и вот он целый взвод, а то и больше. Ребята шумные, порывистые, бестолковые, нагруженные не только вещмешками, но и какими-то объёмными коробками, под мышками у некоторых упаковки с водой. Пройдут вперёд, вернутся, опять убегут, да и не по разу. И всё это продолжалось, пока невысокий майор в полевой форме не вошёл в вагон и не приказал им всем оставаться на месте, а он будет подходить и разбираться. И всё как-то разом наладилось. И ко мне в соседи на верхнюю полку был определён ладно сложенный и смуглый солдат. Я уже и фамилию его знал благодаря майору, что, оказавшись в нашем купе, в очередной раз заглянул в бумагу и выкрикнул: - «Яковенко» и похлопал ладонью по матрасу надо мной. Парень подошёл, забросил свой рюкзак на полку и тут же зазвонил его сотовый, он метнулся в купе напротив к окну, благо никто пока туда не заселился. Как я понял, за окошком на перроне стояла его девушка и теперь он, присев на пустую лавку, глядел на неё и что-то вполголоса говорил. Интонации были ласковыми и тёплыми, а в смысл слов я и не думал вникать – не моё это… да и неловко как-то… Поезд тронулся. Новобранцы, а у них, как я подметил, места всё больше верхние, лишь в соседнем купе одно нижнее боковое, скучились по так и не занятым лавкам напротив моей лежанки. Сейчас они остывали от горячих минут прощания и выглядели несколько растерянными – делать-то что дальше? Однако подошёл крепкий прапорщик и без лишних слов распорядился: - На остановках курить на перрон без команды не выходить. И только составом не менее трёх бойцов, - он усмехнулся: - Сухпайки пока не трогать. Доедайте домашние припасы, чтоб не спортились. Начинайте пришивать на рукава шевроны. Возникнут вопросы – обращайтесь. И он покинул вагона, видимо, в других местах тоже ждали его распоряжений.
Минуло больше сорока пяти лет, как и я был призван в армию. Глядя на ребят, многое вспоминалось и сравнивалось. Мы служили два года, теперь – всего один, солдатская форма изменилась до неузнаваемости: где сегодня тяжёлые кирзовые сапоги и обязательное умение правильно наворачивать портянки, чтобы не натереть кровяных мозолей, взамен лёгкие берцы и носки; наше пузырящееся х\б и ремень с увесистой пряжкой даже и не сравнить с нынешней пятнистой, облегающей фигуру экипировкой. Вместо пилоток какие-то круглые кепки с козырьками. За два года я ни разу не обувал тапочек – не положено, за это можно было спокойно схлопотать пару нарядов вне очереди, а то и угодить на губу! – здесь же у парней, у каждого, свои персональные шлёпанцы. И еще бросилось в глаза: все новобранцы как один подтянуты, собраны, видно, что гибкие и подвижные, лишь парень с нижнего места за стенкой от меня несколько рыхлый, с небольшим брюшком. Но и за ним понаблюдал – вполне себе «пацан», как кстати, они и обращались друг к другу: пацаны - то, пацаны - это. Хотелось встрять и сказать: вы же парни уже, какие вы пацаны! Кое-кто из вас и на мужиков тянет. Но, как говорится, со своим уставом в чужой монастырь не лезут. Я и помалкивал, занимаясь своими мелкими дорожными делами, пока не прислушался к разговору и не стали коробить ухо матерки, что обильно сыпались из соседнего купе. А там ведь среди них ехали девушка и мужчина примерно моих лет. - Парни! Хватит лаяться! Не в казарме, хотя и там не место… - резко бросил я, чтобы привлечь внимание разошедшихся бойцов. Они с некоторым недоумением повернулись в мою сторону: чего это, дескать, дедок раздухарился! - А того, ребята, что кругом люди, а из вас как из помойки несёт… Девушки бы постеснялись! Поймал на себе настороженные и даже злые взгляды. - Вы же русские, видно, что не мажоры рафинированные, а наши, ухватистые и рукастые. Родной наш язык богат, можно же и без матов обойтись… Парни примолкли на минутку, а потом возобновился разговор. Всё бы ничего, матов почти не слышно, лишь один, высокий, плечистый, нос чуть с горбинкой, новобранец нет-нет, да и влепит солёное словечко, а то и два. Посидел я, послушал, а уж когда он совсем потерял берега и кроме как «мать твою…» да и что еще похлеще не понеслось от него, я не выдержал: - Слушай-ка, мужик! Да-да именно ты, такой рыжий и борзой! Если еще услышу лай от тебя, буду заниматься с тобой индивидуально изучением русского языка. Ехать нам еще два дня, так что гарантирую – на выходе ты у меня Есенина наизусть цитировать станешь. Я - человек серьёзный. Этот симпатяга вроде как встрепенулся, глаза дерзко сверкнули, будто бы пытался просверлить меня, но мой неподвижный и тяжёлый взгляд остудил его, успокоил. Видимо, и он увидел в моих глазах нечто такое, что всегда останавливало даже кидающихся на меня матёрых псов. Вот и ладушки. Значит, дальше поедем, как и надо – с комфортом и без лая.
Переночевали. Пока спал, купе напротив заняла семья: мать, отец и двое детишек. Утром увидел, что и новобранцы освоились: вели себя не очень шумно, на остановках покурить выходили всем взводом. Еще обратил внимание, что подвёрнутые гачины пятнистых брюк перед выходом на перрон разворачивали, одевали гимнастёрки и обязательно – кепки, то есть воинскую дисциплину блюли. Ко мне, чувствовал, отношение было несколько напряжённым, ну да ладно, главное, чтоб не сквернословили… Сходил, заварил чая, расположился завтракать. И в это время с верхней полки пружинисто спрыгивает на пол мой сосед Яковенко. Вчера после нашей стычки я перехватил его взгляд, что не предвещал мне ничего хорошего. И сейчас сделал вид, что не замечаю его. - Доброе утро! Приятного вам аппетита, - неожиданно раздалось у меня над ухом. - Спасибо, земляк! – как-то само собой вырвалось в ответ. – Присоединяйся… - Да нет, я с ребятами… Ближе к обеду я заметил некоторое движение среди солдат. Кто-то искал нитки, другие иголку, третьи, присев на свободное место и разместив на коленях гимнастёрки, пришивали на рукава шевроны. Не у всех получалось. В вагон зашёл уже знакомый майор. Те, как взъерошенные птенцы, обступили его. - Товарищ майор! Посмотрите, правильно ли у меня… - А у меня, товарищ майор? - Здесь вот косо… А у тебя, бедолага, не на тот рукав пришит, - сказал офицер и быстро, словно ища кого-то, пробежал глазами по вагону и не увидев офицеров, продолжил: - Второй день вы солдаты, а в армии что ценится прежде всего? – Сноровка и находчивость! Вижу, что с иголкой вы не дружны, но это скоро пройдёт, а пока – видите проводницу? Включайте все свои чары, подарите шоколадку, но сделайте так, чтобы эта милая женщина помогла вам пришить шевроны, - майор усмехнулся: - И главное, бойцы, запомните: я вам этого не говорил! Майор ушёл. Парни один за другим потянулись к купе проводников, но делали это грамотно, не толпились в очереди у двери, а последовательно, по одному, отнесут гимнастёрку, послоняются среди своих, возвращаются и забирают обратно уже с аккуратно вшитым шевроном. Потом следующий, и так по порядку. Молодцы, однако… Человек пять проделали это, когда вдруг посреди вагона возник давешний рослый прапорщик и потребовал от новобранцев, чтобы показали ему пришитые шевроны. Солдатики в пятнистых майках, а кто-то уже успел напялить впопыхах на себя и гимнастёрку, встали в проходе наглядно продемонстрировать, что у них получилось. Прапорщик придирчиво рассматривал выставленные перед ним гимнастёрки, и вот дошла очередь до рыжего, а у того пустые руки. - А где гимнастёрка, рядовой? - Да я, товарищ, прапорщик… - Конечно же, ты, а то - кто же?.. - Да у меня… - Что у тебя – украли что ли? - Да нет. - Не тяни резину, боец! - Она не здесь… - А где же? – чертыхнулся прапорщик. - У проводницы, - выдавил из себя рыжий. – Попросил, пожалуйста, подшить… - Хорошая новость. Не успели в армию призваться, а уже дедуете! Ну-ну… Марш за гимнастёркой! Кто еще не сам подшивал? Кто вас надоумил? В ответ гробовое молчание. - Так, вернулись к шевронам, и чтоб я видел всех! Даю пятнадцать минут! И чтобы всё - своими руками!.. Каждого проверю лично! Я поправил подушку у изголовья и усмехнулся: - «Вот оно, начало службы. Привыкайте, братцы, к нестандартным решениям поставленных задач… То ли еще будет!». После обеда завалился на постель, полистал журнал, отложил в уголок, а сам отвернулся к стене, думал вздремнуть, но сон что-то не шёл и, я лежал и монотонно считал вершины стволов, проплывающих за окном сосен и берёз. Почти весь вагон, как и я, отдыхал. Лишь из соседнего купе доносились обрывки разговора. Это неугомонный рыжий с соседом спорили о чём-то своём, но как мне послышалось, с ленцой. Однако вдруг он сказал нечто такое, что сосед встрепенулся и тона повысились. - Ты вот с виду весь крутой… А почему, когда дед тебя шуганул, ты, рыжак, забыл все свои маты, и теперь как шёлковый?.. - Так, себе дороже. Вишь, какой он свирепый! Чуть в драку не полез… Ты бы тоже пятый угол искал. - Не-а… Не искал бы. - А почему? - Я ведь по нормальному разговариваю, не то, что некоторые… Значит, не зря накануне что-то в повадках этого рыжего мне показалось симпатичным. Я приподнялся с постели. Выглянул в окно. Проезжали какой-то городок в уже европейской части Уральских гор. Местность эта мне хорошо знакома. Сейчас вырвемся из городка и пойдут тоннели, целых четыре, а затем, что еще интереснее, будем ехать мимо давно недействующих воздушных арочных мостов-виадуков, проброшенных между лесистыми сопками. Строения высокие, изящные в своём исполнении, мало того, словно летящие над ущельями. Дух захватывает смотреть на них. Сооружены они были изначально, в конце позапрошлого, 19-го века, а потом, в середине 20-го этот участок транссибирской магистрали спрямили, отсыпали новые пути, но хорошо хоть не разрушили эти великие мосты. Вот бы сделать здесь что-то наподобие исторически-туристического направления. Вернуть к жизни все эти изумительные и впечатляющие воображение мосты, пустить по ним старинные паровозы с уютными вагончиками. Построить и оборудовать станции и будки стрелочников так, как это было когда-то. Как было бы здорово! - Пацаны, зырьте! Какая красотища! – из купе рядом раздалось восторженное – и это опять рыжий. Сейчас он продвинулся на лавке к проходу, чтобы лучше рассмотреть эти удивительные строения. – Сроду такого не видал! - Да, прям как в кино про Турецкий, кажется, экспресс… - Окажись там на верху и глянь вниз, бошку точно снесёт! - Да кто тебя пустит! Поди охраняется… - А потом пёхом, видел, сколь идти до первых домов. Я уж не говорю – сколь до города отсюдова топать… Чисто дети малые – подумалось легко, - те примерно так же горячо обсуждают между собой какую-нибудь необычную игрушку. Серьезно и рассудительно. А ведь эти ребята едут ни много ни мало, а в армию, тень легла на моё лицо – и служить-то им выпало в то тревожное время, когда на границах Родины идёт война. Не исключено, что кто-то из них и контракт подпишет, и уйдёт на передовую, или как осторожно, но с выспренностью твердят в СМИ «на линию соприкосновения». Мимо меня в глубь вагона прошёл худой паренёк в шортах и тёмной футболке, в очках. У него нижнее место в первом от проводников купе, наискосок от моего. Невзрачный такой, больше похож на «ботаника», если использовать молодёжный сленг. Сел он ночью, долго отсыпался, да и теперь почти не высовывался со своего места. Таких, небось, и в армию-то не берут… Как я понял из обрывков разговоров новобранцев их везли в разные места: часть в Арзамас, остальных под Москву в Балашиху. В какой род войск, они не говорили, да и я не спрашивал – может, это военная тайна, тогда они наверняка уже дали подписку о неразглашении. Сам служил в ракетных войсках, знаю… Проходя в конец вагона выбросить мусор или умыться, у одного весёлого купе в серёдке иногда я вынужден был останавливаться, чтобы ребята расступились и дали пройти. Дело в том, что здесь ехали кроме новобранцев молодая мамаша с мальчишкой лет шести - семи. Эту статную женщину и курносого, в веснушках ребёнка с быстрыми глазами я запомнил по тому, как они на длительных стоянках в больших городах, когда другие жадно глотали сигаретный дым, торопясь накуриться, бегали вдвоём наперегонки до хвоста поезда и обратно, и это проделывали по нескольку раз. А теперь мальчонка, как я подметил, оказался душой компании в этой группе бойцов. Ребята задавали вопросы, а тот бойко и без запинки отвечал. - Ты, Виталька, служить-то пойдёшь?.. - Как вырасту, так сразу запишусь в армию! – мальчишка дерзко глянул на солдат. – А вы не видели, что ли, как я тренируюсь с мамой? - Где это? Не видали… - А на остановках – мы бегаем кросс. Мама говорит, для выработки характера! - Так ты поди и отжиматься умеешь? - Пока всего только двадцать пять раз… Но мама сказала: надо пятьдесят, - мальчишка серьезно так осмотрелся вокруг и выдал: - К зиме обещаю, что буду! - Кто бы сомневался! – с тонкой иронией, но вместе с тем и уважительно откликнулись ребята, и, наверное, кто-то из них подумал в этот миг и о своих младших братишках и сестрёнках. И я не удержался и подбросил свои пять копеек: - Гляди-ка ты, не успели отъехать от дома, а уже и сыном полка обзавелись… - Никак нет! – улыбнулись парни и пошутили: – Это он у нас за командира! Польщённый парнишка стоял себе рядом, однако весь его вид показывал, что он чрезвычайно доволен своим положением, как, впрочем, и рассевшиеся по всему купе новобранцы. В середине пути бойцам разрешили распечатать упакованные в коробки сухие пайки. Что тут началось! Ведь многие, как я понял из разговоров, были призваны из глубинок Алтайского края и такую роскошь видели впервые. Да я и сам с любопытством наблюдал как они вскрывают коробки и извлекают плотно рассортированные по отсекам пакетики с чаем и кофе, какие-то таблетки, обеззараживающие воду, шоколад, сухофрукты, обёрнутые в фольгу мисочки с мясными продуктами и гарнирами, немыслимые в годы моей молодости средства личной гигиены и даже особенные спички, которые не тухнут ни в снег, ни в дождь. И нам, бывало, на учения и боевые стрельбы выдавали сухие пайки: как правило, банка тушёнки, еще одна с кашей с мясом, пачка галет или сухарей, реже попадался и плавленый сыр в блестящей запаянной крохотной тарелочке. А чтобы вот так продуманно, с учётом всех непредвиденных обстоятельств – это, безусловно, впечатляло! Вечером, перед чувашской станцией Канаши неожиданно оживился сосед- «ботаник», несколько раз прошёл в конец вагона, выбросил пакеты с мусором, привёл себя в порядок, сдал проводницам бельё. Что он там у себя делал, мне видно не было, но то, что готовится к выходу, это ясно. А вот и вокзал. Стоянка тридцать минут. Бойцы и другие пассажиры гуськом потянулись на перрон. Я пропустил всех и не спеша направился следом. В первом купе с сумкой через плечо стоял этот очкарик. Однако от его вида я едва не оторопел. Куда делся пресловутый «ботаник»? Передо мной бравый старший сержант, в парадной экипировке, чёрный берет с эмблемой, золотистый аксельбант, на груди два боевых ордена, другие знаки воинского отличия. Форма с иголочки. Взгляд спокоен и сосредоточен. Я невольно провёл рукой, уступая дорогу и предлагая ему выходить первым. Он жестом отказался и улыбнулся. У ступеней в тамбуре я чуть задержался и окинул взглядом перрон. У стены вокзала сгрудилась большая, человек в двадцать, толпа встречающих, дети, взрослые и старики. Левее, разбившись на группы, курили наши новобранцы. И вдруг весь этот взвод одновременно повернулся в сторону двери, из проёма которой я только что спрыгнул на перрон и, не сговариваясь, бойцы вознесли руки над собой и так энергично захлопали в ладоши, что проходящие мимо пассажиры и встречающие стали оборачиваться, и кое-кто даже присоединился к аплодисментам бойцов. Старший сержант, сходя из тамбура по ступенькам, кивком головы поблагодарил всех и скорым шагом направился к встречающей его родне, той самой, что числом в двадцать человек терпеливо ждала его у стены. Позже, вечером, перед Арзамасом, собрал и я весь свой мусор, чтобы рано утром перед Москвой не заморачиваться, и понёс в контейнер. В предпоследнем купе на разобранном боковом месте сидели полностью одетые, в круглых кепках с кокардами, бойцы и среди них миловидная девушка. На коленях она придерживала объёмистый прозрачный пакет, из которого виднелись плитки шоколада, поблескивала фольга упаковок, мерцали блестящие углы пачек с печеньем. Как я догадался – этими гостинцами из своих сухих пайков поделились ребята, которым, судя по их внутренней собранности и внешнему виду, скоро выходить. Ничего-то у нас, русских никуда не делось, ни отзывчивость, ни доверчивость наши, несмотря на то, что вот уже сколько времени недруги пытаются внушить, что, мол, и русских-то давно как народа вообще не осталось, и что, дескать, теперь каждый из них только сам за себя. Что ж, пусть себе пофантазируют, как говорится – мечтать не вредно… - усмехнулся я, засыпая под мерный и убаюкивающий стук колёс; и уже проваливаясь в сладкий и лёгкий сон, подумалось: – Утром Москва, а там, на Ярославском и дети с внуками встретят.
Кот Тасян сибирской породы, крупный и гибкий, шерсть богатая, с завитками, чёрно-белая, с отливом, глазища зелёные. Дочь с мужем почти всегда брали его с собой на дачу. Здесь он охотился на мышей, дрался с соседскими и бродячими котами; ночевал по обыкновению где-нибудь в кустах на свежем воздухе под звёздным ночным куполом. Утром объявлялся, иногда, правда, помятый и поцарапанный, но по настрою всегда чрезвычайно довольный и счастливый и в тенёчке дрых без задних ног до обеда. Дачей за Сергиевым Посадом мы разжились пару лет назад – какого же русского не тянет к землице с цветочными клумбами, клубничными и овощными грядками да разлапистыми яблонями и колючими, с гирляндами сладчайших ягод, кустами малины вдоль забора! Солнечный майский полдень. Перекопав участок под картошку, мы с зятем Александром направились перекусить и отдохнуть в прохладе дома. Площадку под веранду перед двухэтажным, оббитым сайдингом зданием зять выложил плитками еще в прошлом году, нынче дело осталось за навесом, но всё равно хорошо: всегда твёрдо и ровно под ногами и грязь в сени от порога уже не затащишь. Прямо перед площадкой цветник, где сейчас благоухают тюльпаны с разными оттенками, начиная с атласно-оранжевых и заканчивая тугими красно-жёлто-белыми бутонами; здесь же разноцветными взбитыми ковриками разбросаны солнечные нарциссы, кукушкины слёзки, небесные незабудки, примулы и другие весенние соцветия. За цветником на лужайке груша с воздушной белоснежной кроной, а позади нас отвесная семиметровая внешняя стена со стальной дверью по центру и аккуратным окошком второго этажа над ней. Венчает стену конёк двускатной крыши, откуда из застрехи с утра и до ночи разносится весёлое воробьиное чириканье. Две юркие серенькие птички, сменяя друг дружку, хлопотливо приземляются с мушками в клювиках, ныряют в застреху и тут же отлетают обратно на грядки за новой порцией корма. Кот Тасян выходит из-за угла дома, вальяжно ложится на бок перед нами и томно вытягивается, показывая, что рад нашему появлению и неплохо бы получить за это кусочек жареной курицы. - Сейчас, сейчас, - улыбается Саша, - дай только в дом зайти… Зять еще не закончил говорить, а кот уже пружинисто подпрыгнул и метнулся к стульям, что рядком стояли у стены. И здесь же что-то под одним из них пискнуло. Мы переглянулись. - Наверно, мышь словил, - высказал догадку Саша. А я тем временем раздвинул стулья, чтобы лучше рассмотреть кота с добычей. - Однако не мышка это, - я разглядел в зубах у Тасяна птичье крылышко и, как показалось мне, скомканное тельце птенца. – Ну-ка, котяра, давай-ка его сюда, - рука моя потянулась к настороженно прижавшемуся к плитке коту. Но не тут-то было, Тасян с птенцом в зубах крутнулся на месте и бросился по тропинке вдоль забора в глубь сада. В два прыжка я нагнал кота, поймал, пальцами разжал ему пасть и освободил птенца. Тот на моё удивление оказался жив и даже помят не очень. Я его разместил в лодочке своей ладони. Вполне оперившийся, две жёлтые едва приметные полоски вдоль клювика, испуганные глазки-бусинки, цепкие лапки и… я никогда не видел прежде, чтобы так мелко и обречённо дрожали частые крохотные серые пёрышки по всему птичьему тельцу. Кот стоял у меня под ногами и подняв усатую мордочку с недоумённым напряжением глядел на мою ладонь, видно, ждал, что я, как более сильный зверь, поиграю с его добычей маленько и отдам её ему доигрывать, как они это любят делать с мышами, чтобы потом с аппетитом съесть. Цыкнув на Тасяна, я обернулся к зятю. - Думать будем, как этого пушистого парнишонка вернуть родителям… - Ни лестницы такой длинной, ни чего другого у нас нет, - Саша задрал голову вверх. – Может, встать на подоконник и как-то передать? Вроде должен дотянуться. - Ты не сравнивай себя с невесомым воробышком, - усмехнулся я. – Это он с такой высоты шмякнулся на бетон, побывал в лапах у кота и – хоть бы что! А тебя, если сорвёшься, сколь потом соскабливать с плиток?.. Здесь бы надо что другое… Во! Придумал! Я прошёл к сарайчику за домом, взял из штабеля плинтусную трёхметровую рейку, с рабочего стола прихватил нож и пустую литровую пластиковую бутылку, открутил крышку, обрезал горлышко и, расщепив один край доски, насадил на тонкую расщепину эту пластиковую «розочку». Получилось что-то наподобие полупрозрачного «гнёздышка». Поднялись с этим изделием на второй этаж. Саша распахнул створки окошка и, взяв переданную рейку, вытащил наружу и приопустил её вниз так, чтобы «гнёздышко» оказалось на уровне его груди. Я бережно переложил птенчика туда и, зять начал, перебирая рейку, поднимать её вверх. Окошко было узким и мне, даже если протиснуться, всё равно не выглянуть из него, поэтому за происходящим я наблюдал из комнаты. Но не прошло и минуты, как Саша, чертыхнувшись, принялся опускать рейку вниз. - Тьфу ты! сорвался, бедняга… снова выпал… - и он отошёл от окна, давая и мне увидеть, что там внизу. - Теперь-то уж точно разбился… - глянув на лежащий на плитке серенький комочек, я уже и не рад был, что отобрал воробышка у кота, вмешался, так сказать, в процесс выживания видов в природе, и теперь вот должен расхлёбывать своё грёбаное милосердие… Но это лишь мелькнуло раздосадовано на мгновенье, пока мы быстро спускались по лестнице вниз и пока меня снова не накрыло какой-то необъяснимой жалостью. Почему-то вспомнилось некстати, как мы с соседскими мальчишками и девчонками в несказанно далёком детстве, найдя где-нибудь мёртвую синицу или воробья, выкапывали в садике ямку и, предварительно устлав дно широкими листьями клёна, клали туда птичку и, накрыв такими же резными листьями, зарывали могилку. Некоторые наши умельцы даже выкладывали из прутиков или спичек на земляном бугорке пятиконечную звёздочку, чтобы всё было по правде. Саша значительно моложе меня и энергичней, и вот он уже весёлый несёт в ладонях и показывает мне, выходящему из дома, нашего спасаемого. Как ни странно, опять живого и невредимого! Вот что значит муравьиная лёгкость и умение планировать. - Я, когда поднёс его к застрехе, - между тем делится со мной зять, - надо было чуток наклонить горлышко – борта оказались высоковаты – а он возьми и вывались… Сейчас я еще подрежу «розочку» по кругу, сделаю помельче, чтобы птенец смог легко перепрыгнуть к себе. - А не вывалится опять? - Посмотрим… В этот раз пёрышки у воробышка не дрожали, или птичка привыкла, смирилась со своим положением, или тепло, исходящее от моей ладони как-то её успокаивало, потому что, когда Саша подставил «гнёздышко» и я попробовал легонько перенести птенца на пластику, тот попытался лапками вцепиться в мою ладонь, видимо, так пригрелся… А напоследок даже и серенькой своей головкой покрутил, поозирался на нас и, нахохлившись, притих. Зять осторожно приступил к поднятию рейки вверх, а я неожиданно даже и для самого себя вдруг истово перекрестился, и этот порыв был настолько искренним, насколько и мгновенным: «Господи, сделай так, чтоб всё получилось!». Я еще не остыл, а зять уже поворачивается ко мне и говорит: - Готово! - Что готово, - не понял я. - Птенец в гнезде. - Так быстро? - А ему что? Только поднёс, он и перепрыгнул… Вон как расчирикались, счастливчики! Мы спустились вниз и еще минут пятнадцать постояли на плитках, понаблюдали, не десантируется ли наш подопечный снова. Но нет. Опять залетали челноками воробьиные родители, которых во время наших действий не было видно вообще, наверное, притаились где-то в ветках цветущей груши и ждали оттуда развязки этого происшествия. Пообедали. Я сам лично выбрал жирный ломтик жареной курицы и подложил в миску Тасяну, чтобы хоть как-то восполнить тому потерю его законной добычи и сгладить возникшую шероховатость в наших отношениях. Кот жадно вцепился в кусок и довольнёхонький умчался куда-то в кусты пировать. Отдохнув, мы вернулись докапывать участок и садить картошку. В какой-то момент меня привлекло звонкое чириканье, разносившееся откуда-то сверху. Я поднял голову. Напротив нас на протянутом между двумя столбами электрическом проводе сидел воробей и, поглядывая сверху вниз в нашу сторону, что есть мочи чирикал, будто слал нам свои благодарственные рулады, да так у него это ловко и самозабвенно получалось, что мы с зятем переглянулись и невольно оба улыбнулись прежде чем продолжили посадку.
Переехали мои дети жить в Подмосковные Мытищи в микрорайон Пироговский. Квартиры благоустроенные, всё красиво и опрятно, комнаты просторные, светлые, застеклённые лоджии. Живи да радуйся! Одна печаль: вода из крана бежит не то, чтобы живая, а наоборот - не напасёшься очистителей фильтровать её бедную, отравленную и умертвлённую выкрутасами неистощимого суразёнка - прогресса. Пироговский раскинулся на пологом и продольном холме, с двух равнинных сторон его подпирали коттеджи и другие многоэтажные микрорайоны, а с востока и юга подступал дремучий лес, в котором крепко обосновались вековые ели, могучие замшелые берёзы и корабельные сосны. В их шатровой тени било множество родников, и несколько из них были так сказать окультурены, приспособлены для удобного набора воды в любые ёмкости. К каждому источнику вели аккуратные земляные и бетонные ступеньки, вода бежала тугой струёй по трубке из нержавейки, приставленной к месту сбора жидкости. На самом дальнем ключе под исполинской берёзой-вековушей на откосе чуть выше родника кто-то из местных поставил дощатую часовенку с открытым передом с православным крестом на небольшой маковке. Люди принесли иконы и образа и разместили их внутри на деревянных перегородках. Спуски к большинству источников снабжены перильцами в виде проброшенных и укреплённых на столбиках жёрдочек. На ближайшей к одному из родников сосне кто-то из доброхотов повесил табличку в рамке под стеклом, из которой всякий мог узнать о качестве и составе полезных веществ, содержащихся в набираемой воде. Всё это грело душу. Попав впервые на родник, я был буквально потрясён и несказанно удивлён тем, какую сладость мне довелось зачерпнуть в ладони и с наслаждением попить. Никогда бы прежде я не мог даже подумать, что на равнине, за тысячи километров от своих Алтайских гор с их студёными родниками, найду и отведаю воды такой же целебной и необыкновенно приятной на вкус. Вот я и приохотился раза три в неделю ходить сюда и снабжать детей с внуками и себя этой живительной влагой, хорошо помня истину, издавна подмеченную нашим народом: человек настолько здоров, насколько чиста употребляемая им вода. Придёшь, бывало, к роднику, спустишься по ступенькам, снимешь рюкзак с плеч, развяжешь тесёмки, выставишь в ряд на бугорок пластиковые пятилитровки, трижды перекрестишься на куполок часовенки и начинаешь наполнять посуду. Упругая струя весело поблескивает на солнышке, устремляясь в горлышко ёмкости, и ты только успеваешь менять бутылки. Наконец, наполнена последняя, и ты закручиваешь на ней крышку. Однако сколько же раз я ловил себя на том, что именно в этот момент моя рука непроизвольно тянулась к струе и трубке и машинально искала никелированный или фарфоровый вентиль крана, чтобы из чувства сбережения перекрыть воду! Невольно приходилось чертыхаться и одёргивать себя с усмешкой: вот так замордовали! Ишь, как приучили к экономности своими счётчиками на всё и вся! Уже и на природе не расслабишься!
Однажды тёплым октябрьским деньком возвращался от родника с полным рюкзаком, а одна пятилитровка не вместилась, и я нёс ей в руке. По выходу из леса в широком переулке встретился мне высокий сухощавый старик с двумя такими же, как и у меня бутылками. Так и прошли бы мимо друг друга, не спроси он: - Народу там много? Очередь-то, небось, велика? - Да нет, дедушка. Человек семь за мной стояло… - Это ничего. Подожду-подышу. - А чего ждать-то? Вы же спрашивали про тот родник, что слева? – дед утвердительно кивнул, и я на правах более опытного водоноса, а с некоторых пор мне думалось именно так, решил подсказать старику: - Зачем же он вам? После мостика через болотце сверните направо, там новый ключ недавно оборудовали. Оно чуть подальше идти, зато вода быстрее набирается. И очереди практически не бывает. - Знаю я это место. Еще с войны тот родничок известен. С детства. - Так вам тогда знаком и самый дальний, у просеки? - А как же! Общение с дедом становилось интересным. Чувствуя, что и ему есть что сказать, я поставил на асфальт бутылку и, снимая напряжение пальцев, раза три сжал и разжал освободившийся кулак. - С непривычки, смотрю, рука-то у тебя немеет? – новый знакомый сочувственно покачал седой головой. - Скорее, наоборот – с привычки. Всю жизнь что-нибудь да таскаю, пока не упаду, - пошутил я. - Работа, движение – это хорошо, - с внутренним убеждением сказал старик. – Мне летом 90 стукнуло, а не похожу – хворать начинаю. - Вам, поди, и округа вся известна как пять своих пальцев? - Смотря что… - Ну, вот я, к примеру, люблю по лесу пошариться. Малины, черники пособирать, маслят с подберёзовиками. - Этого добра у нас вдоволь, - согласился собеседник. Чуток помедлив, добавил: – Могу даже подсказать, где ядрёных рыжиков нарезать можно от души. - А не жалко «знамкой» делиться? – обрадовался я. - Там на всех хватит, - улыбнулся дедушка. – От родника, что ты мне присоветовал, сверни в ельник, наткнёшься на тропу, дальше дорога. Пройдёшь на восток с полкилометра, упрёшься в железные ворота водозаборной станции, что когда-то саму Москву питала. Раньше там была охрана, сейчас нет, но туда не заходи, а вдоль ограды ступай вправо до раскопок. - Каких таких раскопок? - В конце тридцатых археологи здесь открыли стоянку наших предков - древних славян: древлян и кривичей. - Любопытно… - И нам, подростками, тоже было интересно, мы бегали смотреть, а потом, когда они понарыли здесь холмов и уехали, а горки эти так и остались, мы с них зимой на санках и лыжах катались. - А где, дедушка, «знамка»-то ваша? – вежливо напомнил я. - Так у изножия этих горок и есть. Пошаришься - как ты сам говоришь, вокруг. Мимо не пройдёшь, коли глаза имеются. Мы постояли, помолчали, и я уже было взялся за пластиковую ручку пятилитровки, как вдруг меня что-то сподвигло спросить: - Дедушка, вот вы местный. А сколько лет Пироговску? И почему его еще некоторые называют «Фабрикой»? Старик, чуть склонил голову, и сбоку как-то по-родственному ласково заглянул в мои глаза. Покивал своим мыслям и начал: - Отец сказывал: самому посёлку - его лишь недавно прикрепили к Мытищам - не так уж и много, от силы – лет двести, а вот деревне Пирогово, что под косогором - больше четырёхсот. Она на пути из Москвы в Сергиев Посад. Больницу здесь знаешь? - Да, напротив нашего дома из-за семнадцатиэтажки выглядывает; она еще старинная, трёхэтажная, с кирпичными узорами и вензелями. - Раньше, до революции это были красные палаты. В них жили мужчины - работники нашей фабрики. У реки на берегу стояли белые, тоже каменные, палаты – это уже общежитие для женщин. Но их разобрали. Теперь на том месте хрущёвка, через дорогу от неё угол здания видел? - А как же? Выше моста через Клязьму. - Вот это и есть сама фабрика, вернее то, что от неё осталось после всех передряг. По ней другой раз и весь теперешний микрорайон называют. За те шесть лет, что я наездами обитал здесь, не раз случалось проходить по тротуару вдоль этого оштукатуренного в жёлтый цвет громадного здания, растянувшегося едва ли не на квартал и поделённого с лицевой стороны на шесть магазинов. Самым большим и посещаемым из них был «Магнит». Сразу за ним на стене не так давно обратил внимание на мраморную мемориальную плиту в честь столетия фабрики с датами: 1865 – 1965 годы. - Дедушка, а что на этой фабрике производили? - Высококачественное тонкое сукно, из которого шились шинели для офицеров, по-первости царской, а на моей памяти уже и советской армии. - Гляди-ка ты! – я быстро посчитал в уме и поделился с дедом: - Выходит, вашей фабрике теперь сто пятьдесят лет с хвостиком? - Больше. Отец сказывал: сперва она была деревянная, и владел ею какой-то купец Хлудов. Да проиграл в карты Чернышову. А тот вроде как из простых в богатые-то выбился. И, дескать, фамилию свою получил от того, что род его пошёл из углежёгов. Были такие артели, они по лесам в ямах берёзы жгли на древесный уголь. Все закопчённые, черномазые. Вот этот Чернышов-то мало того, что картёжник, он еще и ушлым да проворным оказался: фабрику, как положено, застраховал и через малое время сжёг, да так аккуратно, что комар носа не подточит. А на полученные по страховке денежки отстроил новую фабрику, и не какую-нибудь там, а каменную. И церковь православную поставил для народа, и палаты для своих работников. Видно, не такой уж простоватый, а с головой был мужик. Между тем, осеннее солнышко выглянуло из-за железобетонного каркаса строящейся в отдалении за спиной моего собеседника высотки, позолотило седой пушок на макушке старика и ударило лучами мне прямо в глаза. Я прижмурился и, сделав шаг вперёд, повернулся к солнцу боком. Теплынь, хорошо… - Не утомил я вас распросами? - Отчего же? Человек живёт общением, - мудро заметил дед и обвёл ясными синими глазами всё вокруг. – И погодка, как подгадала. - Да-а… Благодать, - охотно поддержал я старика. – Недавно собирал опята за просекой. Побродил по ельнику и как-то неожиданно вышел на большой луг, окружённый со всех сторон лесом. Оно бы и ладно, да луг-то весь как изрыт заросшими травой воронками. Ноги можно сломать. Немец что ли сюда доходил? - Почти что. - А не расскажите? - Почему бы и нет? Мне в ту пору одиннадцать годков минуло. Сюда-то они не дошли, но гул стоял, хоть издалёка, однако грозный. Отца еще летом на фронт забрали, а мать вместе с товарками вот также в октябре сняли с фабрики, вручили топоры и пилы, да отправили лес валить, расчищать, как им сказали, будущее поле боя. Ели и сосны вековые, в два обхвата, их сразу увозили куда-то, а вот пни высокие оставили, наверно, специально; они навроде противотанковых ежей получились. Лес был частый, и пней от него тьма. Однако немцев к нам не пустили, отогнали. Пни года два не трогали, а потом, опять же баб, мужики-то все на войне, на эти пни направили – выкорчёвывать. - Лошадей-то хоть дали, чтоб сподручней было выдирать? - Да с этакой тяжестью разве ж управиться нашим лошадкам-доходягам, ведь здоровых-то и строевых всех на фронт реквизировали. Сделали по-другому. Бабы кирками да лопатами очищали и глубоко окапывали корни. Степан Ильич, комиссованный по ранению, на войне он был сапёром, закладывал под корень взрывчатку, запаливал бикфордов шнур и убегал в укрытие. Взрывом выворачивало пень. Его верёвками выволакивали на дорогу, распиливали и на полуторке увозили на фабрику как дрова – топить водогрейные и паровые печи. А вот ямы почему-то заровнять позабыли… Просигналила иномарка, мы посторонились, отошли на тротуар к забору. Машина прошуршала, пахнула выхлопными газами и скрылась между домами за поворотом. В прозрачном воздухе кружились жёлтые и багряные листья, приносимые сюда потоками верхового ветерка из соседнего сквера, где дубы, берёзы и липы потихоньку облетали. Мой собеседник вздохнул: - С этими пнями у нас, ребятишек, случилась одна нехорошая история. - Вы, что, тоже помогали? - Если бы! Взрослые нас к взрывным работам близко не подпускали. Но мы-то, мальцы, были не промах. Подкрадёмся, затаимся за каким-нибудь толстым пнём. Степан Ильич протянет от взрывчатки шнур метра на три, подожгёт – и бежит в укрытие подальше. А мы тут как тут! Ножичками в серёдке обрезаем с двух сторон добрый кусок шнура, опять запаливаем остаток, и успеваем спрятаться в другой воронке или за пнями. Как только рванёт, мы, пока не рассеялся дым - уже в лесу. Герои… - грустно усмехнулся старик. – Дружок был у меня закадычный - Петька Мосольков, отчаянный парняга. И вот однажды мы с ним прыгаем в яму, он спереди обрезает, я сзади, сую ему горящий конец, чтоб подпалить остаток. Гляжу, а Петька-то пожадничал – оставил совсем крохотный огрызок перед капсюлем! Мелькнуло в голове: только бы успеть выпрыгнуть из ямы. Да где там! Как рванёт, и у дружка моего трёх пальцев как не бывало! Кровища, перепуганные взрослые сбежались, Петьку в больницу. Меня мать дома ремнём выпорола так, что с неделю сесть не мог. А причина-то была в бракованном бикфордовом шнуре. Сантиметров на десять он изнутри был полый, одна лишь оболочка; её огонь за секунду прошёл и не дал нам убежать. А дружок мой на всю жизнь остался инвалидом… Старик умолк и направил свой задумчивый взгляд в прогал переулка перед собой, где в конце за пологим спуском живой стеной возвышался смешаный лес, за которым и находился тот самый злополучный луг. Чтобы отвлечь собеседника от невесёлых воспоминаний, я решил сменить тему и кивнул на его пустые бутылки: - Таскать в вашем возрасте такое, поди, и не очень?.. Руки-то оттягивает? Я вот приспособился: наберу, определю в рюкзак, и за плечи. - А кто меня куда гонит! - оживился дедушка. – Сколько пронесу, встану, отдохну - и дальше. Всё мне разминка. - Но в 90-то лет – это больше, чем!.. Поделитесь – гены у вас такие или образ жизни? Старик, как и давеча, опять чуть склонил седую голову и сбоку ласково так глянул на меня. По-доброму усмехнулся; - Ничего особенного и нет. Отец прожил почти семьдесят, мог бы и больше, да раны с войны не давали покоя. Мама – восемьдесят пять. Я в жизни не выкурил ни одной папироски. Выпивал, как все, на праздники, в компаниях. Любил играть в волейбол, футбол, участвовал в фабричных соревнованиях по бегу. Долго жили в своём доме, а там, известно - огород, куры, гуси, кое-какая скотинка. За нами, кстати, за перелеском дачи тогда образовались. Дорогу к ним проложили хорошую. Одно время почти что в соседях у нас обитали два маршала - Конев и Рокоссовский. О Коневе я только слышал, а видеть не видел ни разу, врать не буду. А вот Рокоссовского встречать доводилось. Забор у него был невысокий, дом, правда, как положено, с застеклённой верандой и мансардой. Как мы вскоре прознали, любил он садовой клубникой заниматься. У него она крупная да сладкая бывала. А знаю это, потому что маршал щедро угощал всех, кто мимо дачи его проходил. Выйдет из калитки, сам высокий такой, спина прямая, глаза тёплые, окликнет запросто, и предложит отведать ягодок из корзинки с собственных грядок. Пробовал и я. Вкусная. А потом они оба съехали куда-то, - дедушка улыбнулся. – Такие вот дела… - и словно вспомнив о чём-то неотложном, вдруг заторопился: - Извиняй старика. Заболтал я тебя… -Да нет же! Всё очень познавательно, слушал бы и слушал, - искренне откликнулся я. – А то сколь уж прошло, как переехали, а что это за место, какие достопримечательности есть кругом – толком и не представляю! Спасибо вам! Теперь могу детям и внукам об этом смело рассказывать, чтоб и они знали, на какой земле живут. Мы напоследок еще раз встретились взглядами, но, приученные к нынешнему карантину, не стали рисковать с рукопожатием, а лишь приветливо кивнули друг другу и разошлись. Дедушка неспешной походкой направился в сторону леса, а я, поправив лямки рюкзака, подхватил с тротуара бутылку с родниковой водой и пошагал по дорожке через разноцветный осенний сквер к подъезду своей, стоящей невдалеке пятиэтажки.
В этот раз сбегать за корнем получилось обудёнкой. Встал еще затемно, оделся, зашнуровал берцы, подхватил приготовленный с вечера рюкзак, и с рассветом уже карабкался по каменистому серпантину на Сержинский белок в Кедровую Яму. Красный корень (по-научному - копеечник) в наших местах именуют «белошным» еще с тех незапамятных времён, когда в таёжных распадках густо селились старообрядцы-кержаки. Чайный отвар из него целебный, и это проверено жизнью. В начале нулевых довелось мне поработать в Первопрестольной около трёх лет. Питался то в столовой, то брал полуфабрикаты из магазина и готовил себе в закутке, где ночевал. Тогда страна еще не оправилась от катастрофы развала СССР, с трудом собирала себя; деляги, вместо того, чтобы выращивать своих бурёнок и чушек, завозили, к примеру, мороженое мясо австралийских кенгуру; прилавки были завалены бросовыми брикетами с китайской лапшой быстрого приготовления, которая – сам проверял! – как пластмасса, горела синим, вонючим пламенем. С этих ли «продуктов», или от чего другого, но такого же недобросовестно-поддельного по возвращению из столицы домой на Алтай у меня начали распухать ноги. Посидишь за обеденным столом или на диване у телевизора, встаёшь, а на щиколотках и взъёме вкруговую студенистая опухоль колышится. Ногу не всунуть в ботинок. Знающие люди определили: «полипы у тебя в желудке завелись – это точно!». Погоревал я с недельку, пока вдруг явственно не встал в моих глазах тряпочный мешочек, в котором, как помню, уже несколько лет хранилось три волокнисто-скрученных, смутно напоминающих засохшего осьминога, толстых белошных корешка. Брал чернику на альпийском лугу, да и копнул попутно; как известно, запас карман не тянет. Не мешкая, достал из кладовки, вскипятил и стал регулярно пить, как чай. Спустя месяц забыл про свои опухоли. Зато с того времени отвар из корня всегда на моём столе. Очень полезный напиток. Так вот. Светового дня мне хватило, чтобы пополнить запасы на зиму. В сумерках поднялся на свой четвёртый этаж, тут же вывалил содержимое рюкзака в ванну и начал заливать водой, чтобы корни отмокли, и было легче отскабливать и отмывать с них прилипшую землю. В это время позвонил знакомый пасечник Витя Казарин и предложил проехать с ним в горы на поселье, помочь погрузить двух годовалых свиней на продажу. - Едем прямо сейчас, в ночь, чтобы быстрей, и завтра к вечеру спустимся. Пока покупатель не передумал. - Успею хоть чаю-то хлебнуть? - Не-а! Давай сюда мигом! Я у подъезда на своём 66-ом. У меня в бардачаке бутерброды и термос с кофе. По дороге перехватишь. - Ладно, жди, - сказал я, отключая сотовый, а жене уже с порога бросил: - Танюша, я тороплюсь. Надо Вите помочь. Обратно – завтра или на крайняк через день вернусь. Будь добра, корень из ванной убери в тазы. Я не успеваю. Приеду – всё доведу до ума.
С поросятами управились за день. Приехали на поселье под утро, вздремнули часа полтора, сколотили в бортовом кузове ГАЗ-66-го вместительный решётчатый ящик из досок, подогнали задом машину под бугорок, пробросили настил и по нему на верёвках утолкали свиней в клетку. К полуночи вернулись в посёлок. Зайдя в ванную комнату сполоснуться с дороги, я обомлел: корень мой так и лежал нетронутый. Единственное, что сделала жена – спустила воду. Чем, собственно, и усугубила состояние нашей, еще два дня назад, отблескивающей белизной, ванны. Вода сошла, а плети корня, как они лежали раскидисто, так и прилипли, отпечатались по всему дну и на стенках порожней ёмкости. Такого художества у себя дома я ну никак не ожидал. Окликнул жену. Татьяна подошла и виновато прислонилась к дверному косяку. - Замоталась я по работе, вот и забыла вытащить… Ты не переживай, убирай корень, а я почищу ванну, есть и меня и сода, «Ферри» есть, и «Мистер мускул» где-то завалялся. На худой конец железной щёткой соскоблю. Почти весь следующий день возилась супруга с ванной. Чего только не перепробовала, чем только не прыскала и не скребла. Всё бесполезно. Коричневые разводья лишь слегка посветлели, но исчезать и не думали. Красный корень кроме прочих целебных свойств содержал в себе еще и мощные красители, дубильные вещества. Я-то это знал, а вот жена с подобным столкнулась впервые. Видок у нашей ванной комнаты теперь был такой, что лучше и не заходить! Посмотрели мы на это, посетовали, да и решили менять ванну на новую. И вот я на автобусной остановке, хочу съездить в город, в магазине сантехники присмотреть замену. Рядом знакомые ребята, стоим, разговариваем, как обычно о том, о сём. А у меня на душе кошки скребут, и вовсе не из-за денег, которые надо будет потратить на покупку, и не из-за хлопот с выемкой старой и установкой новой ванны, а потому что человек я консервативный, если уж привыкаю к чему, то расставаясь, всегда сильно переживаю. Тем более ванна у нас удобная, чугунная, эмаль белоснежная, ни одной щербинки-раковинки или царапинки на ней нет. - Чего пригорюнился, соседушка? - внимательно посмотрел на меня Алёша Наговицын, мужик примерно моих лет, живёт этажом ниже, охотник-соболятник, между прочим. – Вроде ты и с нами, а по глазам что-то далёко отсюда... Случилось чего? - Да нет, всё ладом, - о своей болячке говорить не хотелось. - Колись, вижу, что сам не свой. В город-то зачем? - Ванну надо присмотреть. - С чего это? На той неделе были у вас, дак она – таких поискать еще! - Белошным корнем испохабил. Замочил и проворонил, вовремя не вынул. Теперь вся она, вроде как дерьмом измазана. И ничем не оттереть. Стоящие рядом ребята сочувственно покивали. И лишь Алёша широко и как мне показалось, даже как-то покровительственно усмехнулся: - Не трать ты денег на автобус. Загляни-ка лучше к Алдошке, - Наговицын махнул кистью жилистой руки в сторону расположенного на первом этаже нашего дома продуктового магазинчика. – Купи там пару бутылок кока-колы… - Да я сроду к этой заразе не прикасался! – меня даже передёрнуло. - Не гони гусей, Санёк, а дослушай бывалого человека, - и было непонятно: то ли шутит, а то ли серьёзно говорит сосед. – Я ж не предлагаю её пить, а для дела. Для начала слушай историю. Как-то весной сплоховал я – оставил на ночь свою Ауди под тополем напротив подъезда. Утром прихожу, а весь капот усыпан жёлтенькими тополиными почками. Они клейкие, так налипли, изукрасили мою ласточку, ничем не оттираются, хоть гони на станцию – да заново перекрашивай. Походил вокруг, попсиховал на себя, и вдруг вспомнил, что где-то по телеку видел, как наши русские умельцы бросают в эту колу ржавые болты и гайки; подержат там какое-то время, пошурудят, и вытаскивают, а они как новенькие. Сбегал я, купил бутылку этой американской «радости», тряпочку смочил, потёр-потёр, и капот стал еще новей, чем раньше. - Если что, с меня пузырь! – радостно обнадёжил я соседа, прежде чем поспешить в магазин за кока-колой. Напоследок скажу одно. Ванну мы отмыли и привели в божеский вид всего за две помывки, израсходовав на это старенькое полотенце и три бутылки разъедающего всё, что можно, североамериканского напитка. С тех пор кока-колу я зауважал, и, наверное, больше чем всякие там «Ферри» и «Мистер мускулы». Правда, каюсь, до сего дня так и не принял её вовнутрь, не отведал на вкус ни разу… |
|||||
Наш канал
|
|||||
|
|||||
Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-" |
|||||
|
|||||