Эти истории мне поведал сам Михаил Николаевич Еськов, бывший свидетелем или участником описанных событий.
Когда-то Валерий Золотухин, рассказывая о своей творческой дружбе с Владимиром Высоцким, назвал свои записки парадоксально: «Как скажу, так и было». Ни в коей мере не сравниваю ни себя с  Золотухиным, ни Еськова с Высоцким. Только намекаю на то, что ничего не выдумала.  Как пишу, так и было. Разве что-то могла перепутать или забыть. Надеюсь, Михаил Николаевич меня простит.
Среди устных его рассказов  есть «неудобные». Михаил Николаевич в своё время не захотел об этом писать. Что-то не пришлось к слову, а что-то могло выглядеть нескромно. В нынешние почтенные свои годы (шутка ли – 89!) он уже мог бы позволить себе свободу от всех предрассудков, да теперь уж и рука не слушается писателя, и глаза видят лишь то, что у него внутри. А всем внешним раздражителям, столь желанным в прежние годы, он теперь отвечает по-толстовски: - Идите мимо.
Несколько историй сегодня решилась обнародовать под общим названием «Еськовские сказы». Хотя некоторые из них я рассказываю сама, только одно слово еськовское (или фразу) привожу из первых уст. Но ведь есть поговорка: «вот и весь сказ». И неважно, сколько слов в этом сказе. Бывает, что и без слов, одним взглядом отрежет: вот и весь сказ!
Марина МАСЛОВА

«Неудобные» истории о Евгении Носове

Отеческая забота

Писателю Петру Георгиевичу Сальникову благодаря настойчивости Евгения Носова  наконец-то дали квартиру в Курске. Такое событие надо было «обмыть». На радостях Пётр Георгиевич отоварился в ближайшем магазине всем, что потребно для важного мероприятия. Евгений Иванович, по известной русской традиции, напоминает, что нужен третий, и зовёт своего самого молодого, но подающего большие надежды ученика. У Михаила Еськова как раз только что вышла повесть в одном из столичных журналов, и это тоже надо было отметить.

Два маститых и один начинающий, писатели отправились в новую квартиру на улице Дзержинского в центре города. Место было удачное, достойное уважаемого человека.

Расположились на полу, застеленном газетами. Ни мебели, ни штор на окнах ещё не было. (Но рюмки прихватили с собой). Разложили закуску, ну и всё, что полагается, водрузили в центре импровизированного стола.

Пётр Георгиевич радовался не столько своей квартире, сколько успехам прилежного ученика Евгения Носова. Разговор всё время вертелся вокруг публикации его повести, и Носову были приятны похвалы Сальникова. Но при этом он чуть иронически улыбался и подмигивал ученику:

- Ты слушай, да не зазнавайся!

Меж тем Сальников, продолжая толковать о литературе, наливал по третьей, а может и по четвёртой, никто ж не считал. В середине какой-то очередной благосклонной фразы в адрес молодого писателя Носов, взглянув на рюмку Еськова, налитую до краёв, накрыл её своей тяжёлой разлапистой ладонью и строго сказал:

- Не порть мне малого!

Достали…

После выхода повести Носова «Шумит луговая овсяница» читатели непрестанно донимали автора вопросами о дальнейшей судьбе героев. Евгений Иванович иногда отшучивался, отвечал что-то вроде «не знаю, не помню, давно не читал». Но сама эта ситуация стала раздражать его. Особенно сердило писателя, если кто-то пытался связывать содержание рассказа с личной жизнью автора, выискивая какие-нибудь автобиографические элементы. Однажды такая слишком уж назойливая журналистка допекла его окончательно.

Дело было на даче у Еськовых. Евгений Иванович с Михаилом Николаевичем собирали ягоды. Может, на закуску… В это время к даче подъехала машина. Из неё вышел знакомый писатель и с ним молодая особа. Она представилась журналисткой и начала сразу же хвалить повесть Носова, рассказывая, как понравились ей герои. Евгений Иванович терпеливо слушал, что-то отвечал, обращаясь к журналистке на «вы». Вдруг она коснулась неприятной для писателя темы, слишком уж нескромно заговорив об Анфиске с Чепуриным. И будто автор мог что-то взять для них из своей жизни. Носов мгновенно изменился в лице, поманил пальцем журналистку поближе, как бы наклоняясь к её уху, и громко, чтобы все слышали, произнёс:

- Я тебя за титьки не тискал!

Из «Семейного альбома»

Кардиологи

Одно время у Михаила Николаевича стало шалить сердце. Он особенно не жаловался, даже весёлым голосом мог похвастать: в больницу не надо, у меня тут свои кардиологи вечером придут. По телефону с ним как следует поговорить не удавалось, что-то шумело, сипело в трубке, и я не поняла, в чём тут шутка. Можно было переспросить, да постеснялась заострять внимание на личных кардиологах писателя. Если сам врач, то и знакомых кардиологов, конечно, много.

Через пару дней решила зайти к Еськовым, поблагодарить Ольгу Петровну за необыкновенно вкусные огурчики маринованные, заодно и Михаила Николаевича навестить, узнать поближе, как он себя чувствует.

Дверь мне открыл сам Михаил Николаевич. Мы радостно обнялись, потом он отстранил меня, держа за плечи и разглядывая моё лицо. А я, грешным делом, накануне поплакала немного. Так, мелкие проблемы… Но он сразу заметил:

- Чего это глаза смурные? Опять жизнь не удалась?

Я в ответ чмокнула его в ухо, стараясь не задеть слуховой аппарат, и он повёл меня на кухню пить чай. С Ольгой Петровной мы обнялись уже там. А Михаил Николаевич при этом сказал:

- Эх, тебе бы наших кардиологов…  - и кивнул на стену.

Там были портреты многочисленного рода Еськовых: дети, внуки, правнуки. С центрального фото озорно взирали несколько пар необычайно радостных младенческих глаз.

- Мои кардиологи, - с умилением сказал Еськов.

Философский резон

Дочь Михаила Еськова возвращается с работы, выгружает из сумки еду, в том числе селёдку. Раскладывает всё на кухонном столе, собираясь готовить ужин, и уходит переодеться. Когда она возвращается, селёдки на столе уже нет. Кто съел, кот? Оказалось, муж, заглянув на кухню, не стал ждать ужина, полакомился вкусной рыбкой. Жена обиделась, насупилась, молчит весь вечер. Маленькая внучка Михаила Николаевича, видя маму в сердитом настроении, назидательно говорит:

- Мам, ну неужели ты из-за этой мёртвой рыбы можешь разлюбить папу?!

Из цикла «Дела писательские»

Достойная корова

Однажды Михаил Николаевич спросил, понравилась ли мне новая повесть нашего общего друга писателя N.  Я её уже прочитала, но помалкивала. Размышления писателя были о том о сём и обо всём. Но главного, что я ожидала в ней увидеть, не оказалось. Потому повесть, естественно, не понравилась.

А дело вот в чём. Про повесть эту я слушала устные рассказы автора уже целый год. И сама же подсказала ему название, которым он и воспользовался.  Каково же было моё недоумение, когда увидела, что в тексте, чуть ли не по дням фиксирующем события этого года жизни писателя, нет ни одного упоминания о долгих телефонных разговорах с Курском. Пусть бы и без имени собеседницы. Но как факт жизни эти разговоры можно было хоть разок помянуть? Для меня они были событием, о котором намеревалась писать. Но мой собеседник почему-то не счёл наше общение достойным литературы. Зато долго и с большим восторгом описывал корову, которую увидел на деревенском лугу.

И вот Михаил Николаевич спрашивает о повести, а я, в сердцах, начинаю язвить:

– Это которая «Год белой коровы»?

– Какой коровы? – не понял Михаил Николаевич. Повесть-то называлась иначе, очень красиво. Я же не могла плохое название известному писателю предложить…

И тут меня прорвало.

- Да той, которой место нашлось… А мне вот, живому человеку, не нашлось в этой повести места… Корова у него значительнее человека…  Человеку места не нашлось…

Меня понесло с пробуксовками. А Михаил Николаевич, чуя по голосу, что я сейчас либо сбрякаю что-нибудь злое, либо расплачусь от собственных слов, в утешение произнёс (будто читая мои гневные мысли):

- Наверное, та корова была достойная…

Неудачная метафора

Недавно, во время печального разговора, когда вспоминали мы внезапно ушедшего Николая Ивановича Дорошенко, Михаил Николаевич невесело заметил:

- Вот были времена, когда наши писатели, как могучая роща дубовая, шумели, возвышались…  И все их слушали… А теперь что? Теперь нас рубят потихоньку, и на месте прежних могучих деревьев остаются трухлявые пни…

Михаил Николаевич имел в виду, конечно, не чью-то бесталанность, а просто горевал, что люди стареют, дряхлеют, уходят совсем. И я, желая как-то смягчить эту горечь, нечаянно брякнула, не подумав, как буду свою фразу завершать:

- Вы наш самый крепкий, самый могучий…

И вовремя затормозила: из двух вариантов ни один не годился в качестве похвалы. Но Михаил Николаевич с доброй усмешкою завершил:

-Да пень, куда ж тут денешься… Не дуб...

И мы, повеселев, засмеялись.

21 ноября Михаилу Николаевичу Еськову исполняется 89 лет!
Этими коротенькими сюжетами хотелось поздравить его и легонько ободрить.
Духовной крепости Вам, здоровья, и пусть хранит Вас Господь ещё многая и благая лета!
Марина Маслова (Курск)

Наш канал
на
Дзен

Вверх

Комментариев: