| |
ЗЕМЛЯ
Празелень и вызелень
Всхолмий и лугов,
Плавной Ворсклы селезень,
Думчатость дубров.
Сосенные выхлесты,
Сизый посвист игл,
Ласточкины высверки,
Воздух быстрокрыл.
Рыжая подсолнушность
Выпаленных нив,
Лепет отрешенности
Длиннослёзых ив.
Ненагляднолюбая,
Родная земля!
Что таишь ты круглая,
Летняя моя?
Чую, дышишь словом ты -
Вглубь, и вширь, и ввысь -
Сине-злато-кованным.
Им ли не спастись!
Сенокосно-сладистым,
Млечно-земляным,
Цветяным и таистым,
Как зелёный дым.
БЕРЁЗОВЫЙ ДЫМ
Весёлая невидаль
Подслушать свирель –
Берёзовой розовой
Рощи капель!
Сочащейся сладостью
Напоена,
Вся чистою радостью
Чаща пьяна.
Пенёк заливается -
Вешний алтарь,
И вся причащается
Живущая тварь.
Янтарные бабочки
В жемчужной парче
Как будто на лавочке
Угрелись в мечте.
Муравчики рьяные –
Прочь строгий режим! –
Шатаются пьяные
В берёзовый дым.
Жуки златорогие
Пьют залпом – бабах! –
Знать, в норы убогие
Ползти на рогах.
И тля расшаперилась –
Хоть капельку в рот! –
Всё нынче уверилось
В солнцеворот.
Не знаючи устали
До самой зари
Берёзовой услади
Звенят хрустали!
* * *
Как во поле, в чистом поле
Неприметный бугорок,
Позарос он трын-травою,
Как лазоревый цветок.
Серым дождиком помытый,
Павшим с неба, как любовь,
Там лежит кирпич побитый
Что обугленная кровь.
Не сюда ли ненароком
Птицы любят прилетать
И в раздумии глубоком,
Что незримо – созерцать.
Как вода в святом колодце,
Время вечное стоит -
А во поле храм на солнце
Древним золотом блестит.
Чистым дождиком омытый,
Павший с неба, как любовь,
Он теперь кирпич побитый
Что обугленная кровь.
Но над сивой трын-травою,
Там, где был святой алтарь,
С преклонённой головою
Ангел служит, как и встарь.
Контур неземного света -
Не сложил свои крыла,
Часовой Господня Лета –
Льётся ввысь его хвала.
И, застывши на мгновенье,
Позабыв свой смутный век,
Чует вдруг благоговенье
Тут прохожий человек.
СПОР
- Зачем ты, безумная, пела
Небес благодать?
Поодаль земного удела
Ни зги не видать.
- Не знаю, зачем и откуда,
Но явственно мне
Соседство незримое чуда
Внутри и вовне.
- То прелести самообмана,
Слепая мечта:
Под флёром цветного тумана
Ничто, пустота.
- Твой ум обольщённый пророчит,
А сам близорук.
Он рыщет везде, где захочет,
Невидимый дух.
* * *
На серые скалы туман наползает
и влажно дымится,
а в облаке птица зачем-то летает,
безумная птица.
Гнездо ль потеряла, где тычутся слепо
продрогшие дети,
голодные клювы раскрывши нелепо,
одни в белом свете?
Студёная муть непроглядней ложится,
всё в ней пропадает -
почти что наощупь та птица кружится,
но не улетает.
* * *
У чёрной розы белые шипы,
А стебель зелен.
Мои глаза с рождения слепы,
Но взор мой верен.
Я вижу лишь сиянье лепестков,
Их наважденье,
И антрацитовый воронки зов,
Её круженье.
А бархата живого аромат
Так прян и душен…
Но чёрен тех шипов незримый яд
И простодушен.
* * *
Забытьё, бытьё, вытьё,
неизбежное, ночное,
то ль моё, то ль не моё,
то ль почти уже ничьё,
как житьё глухонемое.
Не за совесть, а за страх,
в исполнение призванья,
перебрёх цепных собак –
важных стражей мирозданья.
И невидимой листвы
охи шаткие и вздохи,
как беспутной головы
понапрасные упрёки.
Морок пуст и бестолков,
но его насквозь пронзает
поднебесный хор сверчков,
ослепительных певцов,
будто б тайну жизни знает.
ПОЛЕНО
Дремучее угрюмое полено,
Одно в сухом костре ты не горишь,
На золотой огонь шипишь надменно
И как чужое празднику чадишь.
Вокруг тебя трещит и вьётся пламень,
Он щедр на искры и живёт летя,
А ты в себя ушло, как чёрствый камень,
И не глядишь на резвое дитя.
Но вот костёр весёлый догорает,
И стылая его сжимает тьма,
И в серый пепел сучья опадают
Без силы, без надежды, без ума.
И только ты, забытое полено,
Вдруг вырываешь пламень из нутра
И, запоздалый, длишь самозабвенно
Огонь свой синеватый до утра.
Мы все уходим в небо постепенно…
Что наше пламя? – Лишь тоска о нём.
И хворост, и могучее полено –
Гори всё синим ласковым огнём!
Лишь небо бесконечное нетленно,
Что в искрах звёзд надмирно возлежит.
Оно однажды вспыхнет, как полено,
И всё собой опять преобразит.
* * *
Храм остарел. На куполе осинка
неслышно шевелит листочками,
покорными и ветру, и судьбе.
В селе же пусто, больше никого,
последний жил старик, да помер,
о нём уже не вспомнить никому.
Дома уходят в землю пешим строем,
проулки свежим лесом заросли…
В избе, что с краю, на полу разбитом
среди ненужных, брошенных вещей
желтеет фотокарточка со стенки -
улыбка ли там чья-то молодая,
беспечная, случайная, лихая,
в надломленный глядится потолок?..
* * *
Кудыкина гора, очес очарованье,
Кудес-чудес кудлатая краса,
Там леших тварей вязкое камланье,
Под хрюк и лай козлиное скаканье,
Нетопырей шершавое метанье,
Затмивших рваным пеплом небеса.
Эскорт русалок в омуты и хляби,
Сутулых пней гнилые алтари,
И в ртутных испареньях, в серной ряби
Там воздух багровеет изнутри.
Нечистики, кикиморы, шишиги,
Анчутки, банники, моховики
Визжат, и корчат рожи, крутят фиги,
На каверзы поганые легки.
И нет дотоле нечисти изводу,
Покуда наш мужик, храня свой дом,
Без лишних слов не осенит их сходу
Святым крестом, а после топором.
* * *
Сверчков сверкающее пенье,
Лягушек влажное бухтенье
И рваное луны скольженье
Среди безмолвных облаков,
Листвы под ветром шелестенье…
То предрассветное забвенье
Всего, что было, даже слов…
То, с облаками, воспаренье,
На миг, как будто б во спасенье,
В звенящем звуке растворенье,
Почти что умиротворенье…
А всё-то – хор ночных сверчков,
Незримое столпотворенье,
Надкрылышек каких-то тренье,
Из тьмы веков какой-то зов.
|
* * *
Вот этот скрежет надо бы простить
Скворцам, поналетевшим из Афгана,
Что разучились петь, им лишь бы есть и пить…
Там век война – а птицам это странно.
От взорванной земли летят, куда глаза глядят,
Чего наслушались – так то и повторяют.
А что кругом война, дурдом, ползучий ад,
О том скворцы пока ещё не знают.
* * *
Отжито и позабыто,
время вышло, шито-крыто,
не отыщет нас никто,
перекатываем поле,
нам подсвистывает воля,
конь в пальто и дед Пихто.
Мы иссохли до основы,
прыгаем пустоголовы,
ох, как на ногу легки!
Время лечит что калечит,
на костры летим, на свечи,
глупые, как мотыльки.
Мы спешим, куда не знаем,
с ветром, что ли, пропадаем,
слыша звон – да где же он.
Ничего-то нам не надо,
и уносимся куда-то
с глаз долой, из сердца вон.
ИМЯ РОЗЫ
(Типа сказание)
В каждом городке уездном,
милом, тихом и болезном,
где весной цветут сирени
и ничейные цветы,
где по лету белы гуси
важной поступью ступают,
как степенные бояре,
по муравке по траве;
где в наличниках оконца,
деревянные крылечки,
и поскрипывают сени,
и потрескались ступени,
а за печками давненько
позапрятались сверчки;
где бывали и гостили
и Батый, и Стенька Разин
да с Емелькой Пугачёвым,
этот самый, в треуголке, -
торт ещё… – Наполеон! –
а потом товарищ Ленин,
а за ним товарищ Сталин,
где, разбрызгивая пену,
Гитлер на мотоциклетке,
как чума, протарахтел;
где, бывалочи, когда-то
Соловей свистал Разбойник,
и Кощей грозил Бессмертный,
Змей-Горыныч пролетал;
в городишке, стал-быть, кажном,
где в июне блещут грозы,
в декабре трещат морозы
и столбом стоят дымы, -
сбереглося, сохранилось,
уцелело имя Розы,
имя Розы Люксембург!
Ох! давно никто не знает
в городишках наших древних,
что за диво? кто такая
эта Роза Люксембург?
Ох, не ведают граждане,
стар не ведает и малый,
улицы зачем назвали
чудным именем таким?
Приезжал по приглашенью
италиец к нам заморский,
сам с улыбочкой смышлёной,
в золотых очках мудрец, -
звать его Умберто Эко,
представительный, в бородке,
галстук бабочкой, планшетка,
и панбархатный пиджак;
весь учёный-разучёный,
но – не раскусил загадку,
не раскрыл нам эту тайну –
имя Розы Люксембург.
Много улочек заветных
в наших городах уездных,
позарощенных сиренью
и крапивою-травой,
как же прозваны красиво! –
имена-то имениты:
Володарский и Урицкий,
Троцкий, Бродский и Высоцкий,
Карла Маркс и Фридрих Энгельс,
этот, снова Карла – Либкнехт
(как бы тут не подавиться),
и, конечно, Клара Цеткин
(что у Карлы-то кораллы,
знамо дело, все попёрла),
непременная подруга
нашей Розы Люксембург.
Много улочек любезных,
где растут цветы приятны:
мальва, лилия, ромашка,
где огнём горит герань,
но цветёт всех пуще Роза -
королевна, лебедь-пава,
цаца, жрица и царица,
этакая лампадрица,
наша Роза Люксембург!
* * *
- Нас бомблять, як паршивых котят!.. –
Что же ты так разнюнился, брат?
А не ты ль красномордо в сочельник
на майдане горилку глушил,
москалякам гиляку сулил…
Наскакался, похоже, брательник?
- Мамо! Тату! Не можу… Опять,
як хряки, с неба бомбы летять… -
…А не ты ли звал батькой - Бандеру?
А не ты ли ему зиговал,
как в Хатыни, кругом лютовал,
пепел с кровью глотая и серу?
Обшмонали свои ж, без речей
среди битых забыв кирпичей,
и ушли… Обезумевший кочет
уцелевший поутру хрипит,
да, как водится, ворон летит,
но клевать твои очи не хочет.
* * *
- Я просто поэт, да и только,
Что надо им всем от меня?.. –
Недоумённо и горько
Кричал он, кого-то виня.
Он знал лишь одно, что негоже
Губить его годы и дни,
Не в силах представить, да кто же,
Да кто же такие они?
Стакан за стаканом пустели,
В них тихо плескалось ничто,
Стаканы в пространство летели,
О звёзды угрюмо звенели…
Глаза от вина голубели
И в дали такие глядели,
Которых не видел никто.
Громады бескрайней природы,
Всё дикой земли естество
И неба разъятые своды
Давили на сердце его.
Он знал лишь одно, что не может,
Не может поэтом не быть.
За что же, за что же, за что же
Они не дают ему жить?
Он знал, что не надо об этом, -
Что сердце последнее рвать!.. -
Но был он всего лишь поэтом.
Тут нечего больше сказать.
* * *
Плывёт в густом тумане
или в лучах зари
бутылка в океане
с моим письмом внутри.
По волнам бесконечным…
Простора - не объять…
Немного же словечек
мне удалось сказать.
То зыбь, то ураганы,
то тяжко, то легко.
А берега и страны
далёко-далеко.
Тут время исчезает,
нисколько не шутя,
дельфин с волной играет,
как вечное дитя.
И нет судьбы матросам,
и равнодушно зло…
Лишь зорким альбатросам
порой блеснёт стекло.
Подводные теченья,
беспечные ветра…
Но птицам не до чтенья,
слова для них игра.
Куда несёт бутылку
безумная вода,
получит ли посылку
хоть кто-то и когда.
Не жду, не проклинаю…
Век ни за грош пропал…
И сам уже не знаю,
кому и что писал.
* * *
На каком-то безымянном островке
Я лежал, раскинув руки на песке,
А кругом такая глушь, такая тишь,
И от солнца плавился Иртыш.
То ль высоко плыли облака,
То ль неслышная текла себе река,
То ли раздушился полынок,
То ль унёс на счастье ветерок.
Но казалось: на песчаном островке
Это я плыву куда-то по реке
По-над всей на свете маятой,
Взятый вольной волею святой.
* * *
Ничего не надо говорить,
Слушать никого не надо.
Воздух розоватый пить
Яблоневого сада.
Пахнет свежесрезанной травой,
Лепестками.
Станем безответною землёй,
Небесами.
Паутинка в воздухе плывёт,
Мир куда-то мчится…
И душа на тыщи лет вперёд
Намолчится.
* * *
Проснуться вдруг по рани,
Плеснуть в лицо восток,
Зарёю зарумянен
Берёсты завиток.
Шумит кругом на свете
Счастливая вода,
И рвётся пьяный ветер
Неведомо куда.
Берёзового комля
Обуглена кора,
Но пробудились корни,
Дремавшие вчера.
И в небо устремился
По голым веткам сок,
Чтоб всякий им упился
Развёрнутый листок.
* * *
По кромке моря, по песку
брести босым, ногами шлёпать,
и про печали, про тоску
на миг забыть, как воздух – копоть
морской забыл тут… как волна,
что мерно в берег набегает
и, пеной кружевной пьяна,
ему сон лёгкий навевает.
На море долгое смотреть.
Оно страшит, хоть и прекрасно.
Над ним небес нагая твердь
пустым-пуста и светит ясно.
Что забытьё! Что жизнь твоя!..
Песчинкой в море уплывает
с волной… Лишь пена, как змея,
чуть прошипит – и вмиг растает.
|
