|
Поколение ветеранов Великой Отечественной уходит за грань вечности. Постарели их дети – те, кто слышал о военном лихолетье из уст самих участников войны, у кого наворачиваются слёзы, когда звучат военные песни. Те, у кого срывается голос, когда они пытаются читать «Я убит подо Ржевом…», «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины…»,
«Шёл отец, шёл отец невредим, /
Через минное поле. /
Превратился в клубящийся дым – /
Ни могилы, ни боли».
28 сентября день памяти Виктора Сергеевича Розова. В 2004 году он ушёл из жизни – участник Великой Отечественной войны и её инвалид, не увидевший даже шестидесятой победной весны. Розов – драматург, пьесы которого в 50-80-е годы составляли непременную часть репертуара отечественного театра, да и сейчас посещают нашу сцену. Но короткая справка ничего не говорит о выдающемся писателе и, милостью Божьей, педагоге.
Оставляя в стороне практически всё его драматургическое, публицистическое и мемуарное наследие, всмотримся ещё раз в произведение, сделавшее Розова классиком. Драма «Вечно живые» - первая пьеса автора и его триумф. Впрочем, почему только его? Это триумф русского искусства в годы, когда память о войне была не памятью, а огромной, слегка затянувшейся раной. В то далекое время
пьеса стала фильмом «Летят журавли» (режиссёр Михаил Калатозов - прим. ред.) и принесла нашему кинематографу единственную безусловную победу на кинофестивале
в Каннах. Алексей Баталов и Татьяна Самойлова в одночасье стали звёздами советского кино, а оператор С. Урусевский создал потрясающие кадры-метафоры для воплощения центральных образов фильма.
Драма легла краеугольным камнем в основание известного и популярного театра «Современник». Кстати, и свою Государственную премию театр получил с лёгкой и доброй руки Виктора Сергеевича, создавшего для него прекрасную инсценировку романа И.Гончарова «Обыкновенная история».
Но вернёмся к «Вечно живым». Название драмы придаёт ей эпическое звучание: в этом неявном оксюмороне содержится начало, которое делает героев пьесы театральным памятником эпохи. Проследим, как из драматургического текста рождается образ, который был закреплён автором в названии фильма и более того – дал толчок к появлению образа в русском переводе знаменитой песни на стихи Расула Гамзатова «Мне кажется порою, что солдаты /…/ превратились в белых журавлей» (перевод Н. Гребнева). В городе Кисловодске песенных журавлей воплотили в бронзе, хотя памятник как произведение монументального искусства, к сожалению, не слишком удачен.
На первый взгляд, совершенно несерьёзно толковать о том, что название фильма родилось из наивной, смешной песенки главной героини пьесы - Вероники:
«Журавлики-кораблики
Летят под небесами.
И серые, и белые
И с длинными носами.
………………………...
Журавлики-кораблики
Лягушек увидали,
Спустилися, садилися
И тыщи их пожрали». (С.11-12)
«Когда б вы знали из какого сора растут стихи…» (А.Ахматова) и вообще литература. Из слёз, крови, муки, силы, слабости, падений и вознесений, разочарований и радости… Из мифа, летописи, хроник, из народного говора и детского лепета…
Совершенно очевидно, что шутливая песенка заключает в себе первотолчок не только к образу печальной птицы – символа солдатской души, удалившейся в иные приделы, но и к образу неказистой, болотистой земли, в которую упал смертельной раненый Борис, и которая приняла тела невообразимого числа воинов.
Далее образ укореняется в драматическом тексте почти незаметно для зрительского уха, и даже при чтении не всякий читатель заметит, как тут и там осторожно обмолвится автор. Действие пьесы разворачивается по нескольким узловым моментам: от проводов Бориса в Москве – к встрече с Володей в эвакуации и к возвращению семьи Бороздиных вместе с Вероникой в Москву.
Драматический поступок Бориса – его добровольный отказ от брони в пользу старшего сослуживца Кузьмина и уход на фронт – завязывает центральный конфликтный узел. Страшное испытание не только для него, но главным образом для юной Вероники. Семья Бороздиных – отец, старшая сестра, бабушка – переживает выпавшее ей испытание мужественно, а Вероника не выдержит и, уступив натиску Марка, выйдет за него замуж. Впрочем, об этом зритель узнает во втором действии, в эвакуации, а пока – проводы Бориса.
За скромным столом собрались все, кроме Вероники, которую и он сам и все Бороздины, конечно же, считают невестой Бориса. Прибежавшим от завкома и комсомольской ячейки девушкам Фёдор Иванович Бороздин – отец Бориса – предлагает присесть вместе с ними. Прерывая несколько сумбурный диалог и реплику струсившего Марка: «В том-то и ужас, что не все вернутся», он сурово итожит:
Ф ё д о р И в а н о в и ч. А кто не вернётся – тем памятник до неба. И каждое имя – золотом. За тебя, Борис! (Пьёт.)
Когда к Анне Михайловне Ковалёвой, соседке Бороздиных в эвакуации, приезжает комиссованный после тяжёлого ранения сын Володя, Фёдор Иванович радостно обращается к нему: «Ну, молодой герой, в нашем доме ты – первая ласточка».
Кажется, классический фразеологизм (имеющий значение «самый первый в ряду последовавших за ним») не связан напрямую с песенкой Вероники, он просто свидетельствует о живой народной речи Бороздиных. Однако лексический состав фразеологизма в подтексте всё-таки сопрягает земную тяготу войны с небом. Не каждый способен её нести, но такой как Борис – из этих военных «пахарей».
Распекая Марка за его подлые увёртки от мобилизации, взятки администратору филармонии Чернову, за прикрытие честным именем их семейства, Бороздин бросает ему как обвинение: Ф ё д о р И в а н о в и ч /…/ (Марку, показывая на Володю). Вон этот птенец грудь под пули подставил… За меня, за них. (Показывает на Ирину и Веронику.)
Всего через несколько реплик в монологе Володи, который будет рассказывать о своём ранении, выяснится, что грудь под смертельную пулю подставил и Борис Бороздин. Последние подробности его жизни оживут в незатейливых словах Володи: «Хочу встать – над самой головой: ж-жить! ж-жить! Опять лежу… долго… /…/ Вижу, кто-то ко мне подползает, наш… /…/ Лежим оба… Дурацкое положение. Он крепче меня был, а я чувствую, что замерзаю. /…/ А мне вдруг спать захотелось… Он знал, что это смерть… /…/ Прижал к себе… тепло от него…»
Затем Володя рассказывает, как неожиданно он вскочил на ноги и его «стукнуло». Вот тогда-то вскакивает Борис и, схватив раненого парня, тащит его на себе и добегает до перелеска.
В о л о д я. Он добежал. Положил меня в снег и только сам-то поднялся, а эти гады опять начали стрелять, и убили его так, что он прямо на меня упал.
На этом бесхитростном рассказе построены одни из лучших кадров отечественного кинематографа. Фигура смертельно раненого Бориса, лицо, подъятое к небесам, трагическое кружение деревьев составляют «памятник до неба», соединяющий небесное и земное. Удивительно, как драматург и оператор в своём слитном соавторстве создали его. Удивительно потому, что драматург ограничен в своих возможностях – дать прямой пластический образ, работающий на выразительность кадра.
Поразительны те совпадения, которые соединяют шедевр советской драматургии и кинематографии с христианской традицией. Святой Макарий Александрийский просил Ангела объяснить ему значение поминовения. Среди уточнений о третьем, девятом и сороковом дне как днях особого поминовения, есть и такое: «Посему душа, любящая тело скитается иногда около дома, в котором положено тело, и таким образом проводит два дня, как птица, ища себе гнездо». Где же угнездится душам наших не погребённых воинов, как не на этих печально шумящих вершинах деревьев?
О том, что отлетела именно душа Бориса, семья догадалась по прозвищу Вероники – Белка («О девушке вдруг начал говорить /…/ … всё называл её – Белка») и пуговице, которую, по рассказу Володи, нашли у его спасителя в кармане. Ведь провожая Бориса, бабушка сохранила традицию:
В а р в а р а К а п и т о н о в н а. Раньше крестик бы я на тебя надела, а теперь не знаю…. Разве что пуговицу от платья…
Ф ё д о р И в а н о в и ч. Здорово! Срезай с неё пуговицу, самую большую, вон с пояса.
Борис берёт нож и срезает пуговицу. Бабушка даёт её и крестит.
Этот «оберег», заменивший нательный крест, имеет две особенности. Первая – бытовая: чаще всего крупные пуговицы пришиваются нитками крест-накрест. Вторая касается пояса, который тут не случаен. Православные женщины повязывали на тело воинам в виде пояса так называемые «Живые помощи» – ленту с текстом 90-го псалма: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится».
В финале пьесы, когда посреди войны Бороздины возвращаются в Москву, их первый день пребывания в столице отмечен салютом.
Ф ё д о р И в а н о в и ч. Выпьем молча за тех, кто молчит, сказав своё слово.
Залп. Салют.
В о л о д я. Салют.
Искрящийся салют, такой недолговечный свидетель победы – тоже воплощение будущего «памятника до неба».
Другие персонажи пьесы – Марк, актриса Монастырская, Нюрка-хлеборезка – стараются принизить высоту и крылатость образов Бориса и Володи. Всё, чего касается их взгляд и мысль, низводится или просто до материального, или подсвечивается ядовитым цветом иронии. Так, в итоговом разговоре Вероники, Володи и Марка последний настойчиво повторяет:
М а р к. /…/ Ты обязана понять меня, понять, что я старался стать выше повседневности, обыденности и шаблона…
М а р к. Борис /…/, он не поднялся выше, поэтому он никогда не стал бы большим учёным…
Володю Ковалёва он осаживает обывательскими и злыми насмешками: «Пожалуйста, не веди себя как инвалид … на базаре», «Не размахивай своей култышкой, петушок. Не бренчи медалью – это ведь из-за тебя Бориса убили». Глагол «бренчать» в речи музыканта приобретает особую пренебрежительность.
Совсем сниженным оказывается сочетание дерево – птица в сцене именин Антонины Монастырской. В диалоге со своей домработницей Варей-Вавой она с упоением вспоминает: «Ты бы видела мои комнаты в Ленинграде! Какая мебель! Шкаф – клён «птичий глаз»! Кощунственно звучит приветствие Нюрки-хлеборезки, которая через запятую соединяет несоединимое.
Н ю р а. Поздравляю, Антонина Николаевна, с днём вашего ангела! Тут консервы разные, муки три кило, баранки с маком – вы таких с довоенных времён не едали… Лярду взяла… Выгружай, Вавка, авоську отдашь.
И уже за столом Нюра предлагает тост: «Выпьем вот за что: за хлеб наш насущный, который нас кормит», где цитата из молитвы Господней «Отче наш» поставлена в контекст иронической окраски. Время, увы, показало, что таких персонажей было и осталось немало.
И всё-таки окрылённый образ «памятника до неба», созданный Виктором Розовым и его блестящими кинематографическими соавторами в кульминационные годы советского периода, весь его строй, несмотря ни на что, связан с глубоко потаенной в те годы христианской духовностью.
«И аист под небом знает свои определённые времена, и горлица, и ласточка, и журавль наблюдают время, когда им прилететь» (Книга пророка Иеремии. 8,7). Однажды прилетев, журавли Виктора Розова навечно распростёрли крыла над нашей великой, печальной страной* .
__________________
* Все цитаты приведены по изданию: Розов В.С. Собр.соч. в 3-х тт. Т.1. Пьесы. 1943-1969. М., 2001.
Молчанова Светлана Владимировна – прозаик, кандидат искусствоведения, доцент Литературного института имени А.М. Горького, преподаватель Колледжа музыкально-театрального искусства № 61 г. Москвы (история театра). Теоретик, исследователь русской классической литературы и русской литературы ХХ века. Член Союза писателей России.
Автор сборника статей "О таинстве слова". |
|
