ОТ КРАЯ ДО КРАЯ

* * *
На русскую славу и пламенный Спас
слепых откровений ударил мой час,
  слепых откровений.
Не вороны-вепри за Бугом кричат,
не гибель геройская ищет солдат,
  а ужас прозренья:

живым только мёртвые верность хранят,
и только она, как  стрела наугад,
           сшивает столетья.
Что в землю ушло, то взойдёт из земли,
о счастье недолгом поют ковыли – 
           и грезят бессмертьем.

Но нет  и не  будет его никогда
(а русская слава всегда молода – 
          легка на помине)…
Но  колокол веры – и вечность как миг.
Лишь русской тревогою держится мир
          и в прошлом, и ныне.

* * * 
     Анатолию  Коваленко
Пришёл солдат домой с войны,
а дом в сиянье снов и вишен,
в цветенье пёстройтишины
стоит, высок и неподвижен
как смысл и дрёма всех дорог,
себя вернувшая потеря…

Придёшь ли ты сюда без ног
иль уцелевшими измеря
понтоны через две страны,
и срам, игнев бессильной дрожи,
с виной придёшь ли, без вины –
снуют стрижи, стучат желны:
пришёл, пришёл солдат с войны!
День обещает быть хорошим.

Пришёл солдат, пришёл с войны,
грудь в пятаках слепящей меди.
Ну что, браток, сбылися сны?
Так что же в дом войти мы медлим?

* * *
Не сон, а мутная река
и вертолёт, над ней зависший,
и солнце в мутных облаках
над срезанной осколком вишней.

«Прости, не повезло тебе…» –
слова заштатного участья?
Но что они? Кому теперь
про трудную дорогу счастья?

Кому-кому?.. И что́ сказать
о том, как годы, понемногу,
торит к военкомату мать
вот эту самую дорогу?

Как сверху ни меняй обзор,
а бомбы всё равно сорвутся.
Взревёт, как зверь, – вот-вот! –мотор,
зенитки хором отзовутся.

Вот-вот – и вспыхнет будь здоров!
Вот-вот – и весь ты был и не был
в дырявом ромбе трассеров
светящейся заплаткой неба.

Теперь уж точно нет причин
давиться байкой бесшабашной.
Прощай! – сквозь жуткий вой турбин
и ужас первой рукопашной.

Мир накренился и застыл.
Молись, чтоб миной не накрыло!
Чтоб под конец достало сил
не взвыть над собственной могилой.

Далёко прокатился гром,
далёко плазменной короной
сквозь тучи вызарило дом
над выгнутой к востоку кроной

и – пыльный тракт в колосьях ржи,
и – васильков седую просинь…
«Люблю-люблю» – как жажда жить
ребёнка, что под сердцем носишь.

Уходит в облака десант,
на стропах чьих-то слёз зависнув.
И мне пора. Бывай, пацан,
не уберёгший свою вишню.

ВИНА
И в мёрзлом окопе –  о ней.
В бреду, под наркозом – о ней.
Зачем же он снова о ней –
чтоб сердцу стало больней?

Но в том ли её вина,
что ходит с другим она?
Легла меж нами стена,
и эта стена – война.

Эй, друг! Я её вину
тебе под культи  швырну…
Как знамя шумит Восток –
и ты не так одинок.

И в шуме не так слышна
какая-то там вина,
а если даже слышна –
то жизнь, друг, она – одна.

У  всех и за всех  одна,
но в том ли её вина?
Спешит за колонной грач,
А ты, брат, поплачь, поплачь…

* * * 
Не тронь задумчивых  волос,
не береди слепой надежды. 
Любимая,  ведь всё сбылось
и отцвело,  как взгляд твой нежный. 
 
А коль сбылось – о чём тужить,
скажи, любимая, на милость?
Что толку письма ворошить,
гадать о том, что не случилось.

Оно сбылось, оно сбылось –
как снег мерцающих черешен!
Оно сбылось, сбылось, сбылось –
как свет звезды, давно умершей.

Летит её знобящий свет
во тьме иных тысячелетий…
А нас с тобой давно уж нет, 
давно уж нет на этом свете. 

СОЛНЦЕ ГОНИМЫХ
                Distinct, but distant — clear —but, oh how cold!
                                              Дж. Г. Байрон
Гонимых  солнце  –  и всегда звезда
неспящим и уснувшим навсегда.

Мучительная радость прежних дней,
чем ярче ты, тем ночь моя темней.

Зачем, зачем в безжизненной ночи
ты, словно слёзы, льёшь свои лучи?
                                         
В сиянье слёз печальней нету сна:                                    
светла,  но далека;  чиста, но –

But,  oh  hоw  could –
о, как холодна!
1814, 1981

ЕКАТЕРИНЕ  ТАРАСОВОЙ
            с пожеланием света и радости
То  не  вечер колобродит
с лунным пёрышком в горсти –
о несбыточной свободе
лебедь  белая  грустит.
Катерина, Катерина,
лебедь белая грустит.
Зачарованная лебедь,
синь да быстрая  вода.
Желтый  месяц блещет в небе,
плещут звёзды в неводах.
Катерина, Катерина,
только  звёзды  в  неводах. 
                                         
Столько звёзд!  Но, видно, мало
балалаечка играла,
время в ситечко текло…
И плясала, и рыдала   
да колечки примеряла –
Катерина, Катерина,
ни одно не приросло.

Покатились семь сердечек
по зелёному лужку.
В дальней роще вскрикнул кречет,
всхлипнул  филин на суку.
Катерина, Катерина,
даже  филин на суку.
Не грусти, моя царевна,
а то я  сойду  с  ума,
разревусь  на  всю  деревню –
вот  уж  будет  кутерьма.
Катерина, Катерина,                                                 
это будет кутерьма!                                                

СНЫ И СТРЕКОЗА
                                А. Б.
А у моей крали тонкая  талия
и голубые глаза.
Солнце в прятки играет
в каштановых волосах.
 
Запах магнолий и кофе
разносится за версту,
смуглая в сумерках кожа
сияет, как на свету.

Ветка ли стукнет в ставень –
вспыхнет в траве роса.
Иль это лунный  гравий
рассыпали небеса?
 
Тянется в сад бескрайний
стёжка из хрупких слёз…
А моей крале лайнер
снится на во́лнах  грёз.
 
А лайнеру – шумный  берег,
в тенистых каштанах  дом
с полуоткрытой дверью,
высоким  резным  окном,
звон воробьиной стаи…

Много ещё чудес
свой продолжают танец –
поле и луг, и лес.
 
Свой продолжают танец
баржи речной гудки…
И, осыпаясь, тают
розовые лепестки.

Тает звон мандолины,
лайнер в море и пляж,
куст молодой малины
и на лугу шалаш.

Тают сны между нами –
на цыпочках ходят сны…
А у моей крали крылья  
круче морской волны.

Жарче  струн  мандолины
чуткое  тело  её…
А над кустом малины  
дождик  всё льёт и льёт:
 
«Ах, над кустом малины  
губы слаще малины!..» 
  
Кто-то в любви  сгорает,
кто-то  себя  бежит,
кого-то уносит лайнер,
а  кто-то вообще не спит. 
       
Однажды, когда  со  снами
и  я  прощался  в  слезах,
облюбовала  мой  палец…
Не  улетай,  стрекоза!  

ЖУРАВЛИ
Пустое утро пасмурного дня,
а на дворе ледком уже запахло
и над равниной, низенькой и чахлой,
вожак свою колонию поднял.
И – с мягкой кочки прыгнув в небеса
и – молодняк на случай примечая,
он полетел, поплыл, крылом  качая, –
и дрогнули у стаи голоса:
«Курлы-курлы…»
А мы бежим, скорей за ней бежим –
нам, босотве ленд-лиза, непонятно,
зачем вожак  поворотил обратно,
идёт на нас вдоль высохшей межи.
Идёт на нас. И плачет. Боже мой!
Мы удивлённо пятимся к забору,
а  караван кольцом взмывает в гору.
«Курлы-курлы» несётся над землёй 
сквозь заполошно-рваное «динь-дон».
                                                  - Дин…дон…
В каком-то гибельно-червонном озаренье:
                 - Дин-дон-дин-дон-дин-дон-дин-дон!
Через войну – и через мой детдом,
парящий над вселенским разореньем.
От ранних звёзд рабфаковской Москвы.
До рудников и вышек лагспецстроя…
Давно ль они позаросли травою!
А  всё туманней их рубцы и швы.
Всё  выше,
                    дальше  чёрные следы…
Ах, пахари воздушной борозды!
Ах, журавли!  Чего без вас я стою?
Я – человек,  покуда в небе вы.

* * *
Грянет ли гром за холодным окном,
молния в сон ли  ворвётся, пугая,
иль зашатает могучий перрон–
эй, братаны! – до звонка ли, до края
скользкой Платформы?.. А, может, земли?
- Пропасть как пропасть. Слабо́ перепрыгнуть?!
Плачут гармони во весь свой зенит,
ме́хи до Кушки экватором выгнув.
А там пересылка… Да там первый бой
голосом страшным орёт понарошку!..
Ляжем-поднимемся – нам не впервой
играть в неваляшку и даже в матрёшку.
- Мама!..
- Ты что?
«А тут всё нормалёк,
кормят отлично. Сержанты – что надо»…
Штемпель почтовый, а сам-то сынок
месяц как в клочья разорван снарядом.
Грянет ли гром… А  чевой-т он гремит
рано пред зорями, спать нам мешая?

- Почта торопится, почта спешит
от края до края… До самого края.
1983

ДЖЕЛАЛАБАДСКАЯ   БАЛЛАДА
1
Ты верни меня, память, назад
в город-зной, в город-сон, в город-сад.

Алыча там цветёт круглый год,
птица-рыба на пальме живёт

и  меж сопок земли и небес
катит волны Дарунтская  ГЭС.

 2
А ещё поутру там мулла
говорит всему миру: «Алла?!..»

Аладдин! – это эхо в горах
на зелёных гарцует лугах:

вот он!  Вот он, джигитам пример – 
воин  Господа, франт, офицер.

3
Там за речкой, спадёт  только зной,
он  ведёт  караван  с  наркотой,

ну а здесь – лучший друг шурави,
вместе с нами поёт «Журавли».

И летят журавли, так  летят –
как вертушки,  на алый закат.

4
Мы летим и поём в темноте
на незримой для мин высоте.

Сердце бьётся с волненьем в груди:
да неужто война позади

и всем в дембель?  Неужто домой
я  вернусь  неприлично  живой?

5
И награды, что  надо, –  горят:
краше в гроб,  иль в Москву на парад.

Всхлипнет мама  и чуть  ли не в рёв:
«Ведь писал же, что цел и здоров».

Я  ей слёзы тихонько утру:
Мама-мама… Не стой на ветру.

6
Ну, конечно, я жив и здоров,
как сто сорок  армейских козлов.

Каждый Рембо умом превзойдёт,
а Джеймс-Бонду и морду набьет.

Не согласна дыра в рукаве?
А плевать – заросла  ж в голове.

7
- Так-так-так… В голове не звенит…
- Где звонит, пусть  майора свербит!

- Ну,  тому-то по всё трын-трава,
замполит у него голова.

Голова ты моя, голова,
куда ж делась твоя голова?

8
Покатилась  отважная  с плеч
упрежь всех в поминальную речь,

по дороге сыграла  в футбол:
прыг-прыг-прыг и скорее на кол

взгромоздилась: «Ура! Исполать!..
Что такое? Ни зги не видать».

9
Свет  включили.  В  ногах – гул  винтов
и бетонка в коросте бинтов

поперёк  горизонта  ума,
слева – дурка, а справа – тюрьма,

а в конце то ли взрыв, то ли сад…
Что уставился в точку, солдат?

10
Вот жена, рядом с нею малец –
незаживший на сердце рубец.

И  ждала, и любовь берегла,
а потом вдруг к другому ушла.

Впрочем,  что нам о том поминать
и пустые бутылки считать?

11
Свет без света, волна без волны –
только память, ушедшая в сны,
 
и кровавый  в полнеба закат,
и никто не вернётся назад,

если даже вернётся домой…
Только тлеющий мир за спиной.

12
Только тлеющий мир в темноте
на какой-то мгновенной  версте.

Кто в порталах и дырах времён
вспомнит шум наших древних знамён?

Аладдин, ты же – друг, ты мне брат.
Почему нашей встрече не рад?

13
Я вернулся – броня на броне,
раскалённый  калаш на ремне.

Крокодилы дырявят закат,
осы-стингеры на́:встречь скользят.

Зазевался – усни в темноте
на незримой для всех высоте.

14
На  незримой для всех высоте
мы летим, словно миф – в пустоте,

окликаем друг друга в бою:
может,  свидимся как-то в раю?

Там и нам – всем погибшим подряд! –
светит солнце – наш Дже…

15
Алла́-а-а!..
                   Алла́-а-а!..
                                     Алла́-а-а!..
Светит солнце – наш Джел-Аллабад! *

Вверх

Комментариев: