Ах, бежать бы, скрыться бы, как вору,
В Африку, как прежде, как тогда,
Лечь под царственную сикомору
И не подниматься никогда
Н. Гумилев

Традиционная культура такого дальнего региона, как Африки составляет единое целое с мировой культурой, которая исторически творилась руками и мыслями людей, населяющих территорию разных государств. Закономерно, что народные традиции более прочно сохраняются именно в консервативной провинции, вдали от шумных технократических столиц, жадно принимающих все новые и новые изменения в жизни.

Любая часть света, а тем более «колдовской континент» – Африка, загадочная и странная, хранит в себе тайну, называемую национальной культурой. Северная часть Африки давно осваивалась европейцами, которые сначала хотели сделать ее культуру похожей на свою. Но в начале XX века они открыли самобытную африканскую культуру, которой у европейцев не было, и они захотели не переделать, а окунуться в нее. Это было общим явлением, африканская культура влекла своей свежестью, искренностью, естественностью.

Николай Гумилев тоже воспел в своих стихах Музу дальних странствий. Африка влекла Гумилева особенно сильно. Африка – это таинственная земля, где люди гораздо ближе к природе, чем европейцы. Гумилева завораживает грубая простота африканцев, их обычаи и нравы.

Так Гумилев описывает Африку в «Африканском дневнике»: «Неестественно-зеленая трава, слишком раскидистые ветви деревьев, большие разноцветные птицы и стада коз по откосам гор. Воздух мягкий, прозрачный и словно пронизанный крупицами золота. Сильный и сладкий запах цветов. И только странно дисгармонируют со всем окружающим черные люди, словно грешники, гуляющие в раю, по какой-нибудь еще не созданной легенде».

Н. Гумилев совершил пять путешествий в Африку в 1907 – 1913 гг. Известно, что Гумилев побывал в Египте, в Судане, в Абиссинии (Эфиопии) и некоторых прилегающих к ней странах. Африка его бесконечно привлекала…

У Гумилёва с ранних лет творческого пути стало формироваться своё особое отношение ко всему, что называют прародиной и прародителями.

«Поль Гоген, – пишет в 1908 году в статье “Два Салона” Гумилёв, – ушёл не только от европейского искусства, но и от европейской культуры и большую часть жизни прожил на островах Таити. Его преследовала мечта о будущей Еве, идеальной женщине грядущего <…> Он искал её под тропиками, как они являются наивному взору дикаря, с их странной простотой линий и яркостью красок. Он понимал, что оранжевые плоды среди зелёных листьев хороши только в смуглых руках красивой туземки <…> И он создал новое искусство, глубоко индивидуальное и гениально простое, так что из него нельзя выкинуть ни одной части, не изменяя его сущности» [6, с. 213].

В этой статье Н. Гумилёв отмечает новые элементы в современной живописи: соотношение природной яркости красок с естественностью и простотой образов на полотнах Гогена.

Здесь впервые поэт использует словосочетание «целостная форма» (основной принцип поэтики акмеизма) и дает ей определение: из нее нельзя «выкинуть ни одной части, не изменяя ее сущности». В качестве примера бытия такой формы Гумилёв называет Еву как неотъемлемое составляющее Адама.

Эту проблему (целостной формы) Гумилёв актуализирует в стихотворении «Андрогин» (1908). В нём Гумилёв выражает надежду на то, что «как феникс из пламени» «странный и светлый» встанет Андрогин (по греческому и многим другим мифам – двуполое существо), который был создан Богом и олицетворял собой целостность бытия, тогда мир был совершенен, и в нём царила гармония. А когда целостность была разрушена, то и гармония мира пошатнулась, Первосущество распалось на «Он» и «Она», и с тех пор до наших дней люди вынуждены «исполнять старинный обет», по словам Гумилёва, чтобы хотя бы на краткое время воссоздать целостность, «шепнув, задыхаясь, забытое Имя».

Гумилёв верит, что Любовь – великое первочувство, дарованное Богом, способное спасти разрушающийся мир (что особенно было ощутимо в начале ХХ века, да и сейчас более, чем актуально). Это стихотворение определяем как мировоззренческий манифест (поэт не раз писал о нем В.Я. Брюсову), постулирующий целостность как основание не только творчества, но и бытия вообще.

Не случайно первоначальное название нового литературного течения, одним из организаторов которого стал Н. Гумилёв, было «адамизм». Взгляды Н. Гумилёва постепенно складывались в стройную концепцию, и он, подобно трубадурам, «ковал» яркие образы и точные рифмы на берегах Красного моря.

В его стихотворениях присутствует опоэтизированные, но очень точные описания африканской природы, облика её деревень, быта крестьян. Это такие стихи из опубликованного в Париже в 1908 году сборника «Романтические цветы», как «Гиена», «Зараза», «Жираф», «Носорог», «Озеро Чад», «Сады души». Многие из них по сути и по форме своей – эпичны, это сказания, мифы, баллады, предания. Всё требовало от поэта напряжённой наблюдательности, постижения и фиксации примет, красок и звучаний, свойственных плоти мира. Их сильное эмоциональное воздействие отметил Н. Оцуп: «Африканские стихи, почти все написанные анапестом, размером чрезвычайно подходящим для выражения восторга, замечательны по вдохновению, звучны, увлекательны, одно стихотворение лучше другого» [9, с. 22].

Какие же мотивы традиционной культуры народов Африки отражены в творчестве Н. Гумилева?

Стихотворение «Гиена» (1907), например, строится на «обыгрывании» образа духов. Один из исследователей африканской культуры отмечает, что «после похорон душа умершего возрождается в крупном животном, позже во всё более мелких, пока не исчезает вообще» [8, с. 40]. В частности, отмечает Гумилёв, у племени эве «край духов» вполне реален, он находится за рекой смерти, которую пересекают души умерших на пути в загробный мир. Эта тема отражена в народных песнях эве:

Спой мне песнь, песнь смерти,
И я буду подпевать ей,                   
Спой мне песнь загробного мира,
Спой мне песнь, песнь смерти,
Чтобы я мог бродить по загробному миру.

Но данная метаморфоза не затрагивает сущности того, кто её переживает, и человек остаётся человеком со всеми ему присущими чувствами, даже исчезнув под личиной зверя. В стихотворении «Гиена» Гумилёв пишет:

Смотрите все, как шерсть моя дыбится,
Как блещут взоры злыми огоньками,
Не правда ль я, такая же царица,
Как та, что спит под этими камнями?

И далее гиена говорит об умершей царице со знанием дела, так, будто это она сама и есть: 

В ней билось сердце, полное изменой,
Носили смерть изогнутые брови,     
Она была такою же гиеной,
Она, как я, любила запах крови.      

То же превращение лежит и в основе стихотворения «Ягуар» (1907), только оно усложнено тем, что лирический герой видит себя в образе ягуара:

Превращен внезапно в ягуара,
Я сгорал от бешеных желаний,   
В сердце – пламя грозного пожара,
В мускулах – безумье содроганий.

И здесь ягуар обладает всеми человеческими качествами:

Но нежданно в темном перелеске
Я увидел нежный образ девы
И запомнил яркие подвески,
Поступь лани, взоры королевы.

В этих строках проявляется осознанная Гумилевым целостность мира, где все живое и неживое составляют неразвернутое единство. Оно исходит из древнейших представлений о сущностной связи видимых феноменов и тем, что скрывается за ними, что недоступно чувственному восприятию.
В стихотворении «Сады души» (1907) за основу взята тема обряда посвящения в жрицы девушки. Конечно, привычнее представить в роли верховного жреца племени сильного мужчину, но у некоторых африканских племен было (да есть и сейчас) по-другому: «Женщина принимает участие в семейном совете и может дублировать роль вождя или даже занимать пост вождя селения или племени» [10]. Читаем у Гумилева:

Сады моей души всегда узорны…
…………………………………………
Растенья в них, как сны, необычайны,
Как воды утром, розовеют птицы,
И – кто поймёт намёк старинной тайны?
В них девушка в венке великой жрицы…

Действительно, в руках жрицы находится ритуальная власть: почитание предков. Но, может быть, Гумилёв, говоря о «старинной тайне», хочет указать на принадлежность этой девушки-жрицы к какому-нибудь тайному союзу, которые столь популярны в Западной Африке: «В них пожилые женщины обучают девушек домашнему хозяйству, врачеванию, сообщают им основные сведения о предстоящей брачной жизни» [11, с. 150-151].

В известных стихотворениях «Жираф» (1907) и «Озеро Чад» (1907) Н. Гумилёв с упоением рассказывает о «таинственном озере Чад», где бродит «изысканный жираф» и летают «девы-птицы с эбеновой кожей». Однако М.Л. Вольпе утверждает, что поэт не был на берегах озера Чад, и, следовательно, описание его – художественный вымысел [2, с. 99]. Но мотивы традиционной африканской культуры: песен, сказок и бытовых сценок видны и здесь. Сам Н. Гумилёв в стихотворении «Жираф» признаётся:

Я знаю весёлые сказки таинственных стран
Про чёрную деву, про страсть молодого вождя.

В Абиссинии Гумилева привлекло то, что эта африканская страна в начале века оставалась свободной, тогда как все вокруг было завоевано Англией, Италией и Францией. Немаловажно, что в России смотрели на абиссинцев (эфиопов) как на единоверцев, чему способствовала легенда об эфиопском происхождении предка Пушкина Абрама Ганнибала.

Кроме того, в Абиссинии активно действовала христианская православная церковь. Близкое и достаточно длительное знакомство с жизнью африканских племен заставило поэта по-иному взглянуть на так называемую «экзотику». В «Абиссинских песнях» (1911) он описывает тяжкую, нищую, бесправную жизнь африканских туземцев.

Но это лишь поверхностное видение стихотворения, его глубинные основы – иные, а именно: Н.С. Гумилёв, долго изучавший африканский фольклор, раскрыл, по его словам, магию африканских песен-стихов, в которых за видимой художественной формой, как за ритуальной маской, скрывается истинный смысл, художественная идея произведения.

Потому именно в африканских (абиссинских и галласских) песнях-стихах Гумилёв отмечает художественную целостность, в которой ощущается «равновесие формы и идеи», к чему и призывает поэт в манифестах акмеизма. В песне «Невольничья» (1911) оправдывается бунт черных невольников XX века против европейцев, пришедших на их цветущую землю с «дальнобойными ружьями», «острыми саблями» и «хлещущими бичами». Вместе с этим замечаем в песне «двойной смысл», а по сути – это как раз истинный смысл, который «вытекает» из «магии формы». Строки:

Слава нашему хозяину-европейцу!
Он храбр, но он недогадлив

– указывают на скрытую, тайную мысль африканца-раба, привыкшего существовать по нормам жизни белых французов-колонизаторов, но не погубившего своего национального менталитета, не переставшего идентифицировать себя с аборигенами «колдовского первоконтинента». В строках:

У него такое нежное тело,
Его сладко будет пронзить ножом!

– мы ощущаем этот не сломленный многолетним рабством «дикарский» характер африканцев – детей природы, для которых гораздо более реальны духи «черных камней», чем белые иноверцы, которые их «бьют бичами».

В 1912 году Гумилев, когда готовился к очередному путешествию в Африку, получил аудиенцию профессора Петербургского университета, крупного русского абиссиноведа Бориса Александровича Тураева. После обстоятельного разговора Тураев через своих друзей из Академии наук выхлопотал средства на экспедицию Гумилева в Африку для обследования племен Галла, Сомали, Галасов и др. И в предыдущем, и в этом путешествиях Гумилев вел дневник, который стал называться «Африканским дневником» (1913).

В первой его части отразилось стремление писателя не только к фиксиро­ванию фактов, но и к достижению художественной выразительности. «Мой дневник идет успешно, и я пишу его так, чтобы прямо можно было печатать», – пишет Гумилев Ахматовой в письме от 25 апреля 1913 года. В дневнике содержатся интересные подробности о культуре некоторых африканских племен, зафиксированные во время сбора материалов. «Сомалийцы обнаруживают известный вкус в выборе орнаментов для своих щитов и кувшинов, в выделке ожерелий и браслетов, они даже являются творца­ми моды среди окружающих племен, но в поэтическом вдохновении им отказано. Их песни, нескладные по замыслу, бедные образами, ничто по сравнению с величавой простотой абиссинских песен и нежным лиризмом галласких», – пишет Гумилев [4, с. 62]. В этих рассуждениях прослеживается критический взгляд на африканское искусство, замечаются сильные и слабые стороны произведений фольклора, делается акцент на образности, простоте в изображении предметов и вместе с тем лиризме, музыкальности текстов.

Прозаические произведения Гумилёва африканской тематики не лишены биографической соотнесённости. Так, рассказ «Африканская охота» (1913) содержит реальную историю о ловле акулы в Красном море. Известно, что Гумилев принимал в охоте на диких зверей активное участие, отличаясь удивительной смелостью. Вообще охота для африканца – это не только способ добывания пищи, но и целый ритуал, основан­ный на мифах и легендах. С одной стороны, звери – выразители тех или иных черт человеческого характера, с другой – хранители мест обитания. На них не только охо­тятся, но и приносят дары (языческая традиция). С ними связаны многие обычаи. На­пример, с леопардом «сравнивают себя в песнях молодые воины и стремятся подра­жать ему в легкости прыжка», а убить леопарда – значит завоевать уважение среди соплеменников, пройти испытание на мужество [8]. 

В пьесе «Охота на носорога» (1919) Гумилёв со знанием дела рассказывает обо всех этапах священнодействия. Леопард и лев Дагомеи, змея народа бага, антилопа саванных бамбара, птица-носорог сенуфу – всё это символы единства в условиях многообразия. Такие символы с изображений на национальных алтарях, королевских регалиях, домашней мебели и утвари через реальные охотничьи трофеи попадают в произведения Н. Гумилёва.

И что интересно, Гумилев в конце рассказа «Африканская охота» спрашивает себя: «Почему я не чувствую никаких угрызений совести, убивая зверей для забавы, и почему моя кровная связь с миром только крепнет от этих убийств?» Здесь Гумилев ощущает себя как «белый воин – европеец», вступая в противоречие с традиционным видением большинства африканских народов проблемы охоты. Существует народная легенда, что «первый человек не охотился и не убивал, но накликал на себя проклятие и был вынужден охотиться, тем самым искупая свой грех. Один из методов искупления греха – ничего не расходовать попусту, но чувство вины, как гласит легенда, осталось и всегда напоминает человеку о его грехе и не позволяет достичь совершенства».

Интересны и абиссинские народные песни, переведённые Гумилёвым с французского. Они удивляют своей непосредственностью. Сам Гумилев сообщает, что «песни со­браны... в течение трех... путешествий в Абиссинию и переданы по возможности бук­вально... Свежесть чувства, неожиданность поворотов мысли и подлинность положений делает их ценными независимо от экзотичности их происхождения. Их примити­визм крайне поучителен наряду с европейскими попытками в том же роде» [7, с. 483].

В первой песне воспевается Дева Мария, это очень характерно для двухтысячелетней христианс­кой традиции Абиссинии. Вторая песня содержит опоэтизированное осмысление абис­синцами эпохи правления императора Менелика (по прозвищу Аба-Данья), пролежавшего последние годы своей жизни в параличе. В стихотворении-песне это отмечено на­родной мудростью с двойным смыслом: «У леопарда болят глаза, он не выходит из лого­вища». Третья песня строится по типу балолей – «песни из кратких стихов, иногда не связанных между собой». Но всё же можно уловить её лейтмотив: размышления народа о жизни и смерти. Не случайно в первом двустишии упомянут образ именно «кошки, которая рождала котят», а во втором двустишии иносказательно замечается:

Но мне говорят и правдиво, не ложно,
Что все живые умрут.

Так как «для суеверных абиссинцев мертвая кошка указывает на гибель увидавшего ее» [10]. Четвертая и пятая песни – гимны высшему судье Менелику и его воинам (тради­ционные мужские военные песни). Шестая песня – о мужестве и силе «не простого чело­века», а сына «вождя Дамоти Берты – молодого вождя уламосов, убившего слона и льва», а значит, доказавшего свою власть над другими (традиционная мужская песня об охо­те). Седьмая песня – галлаская. В ней чередуются две темы: политические затруднения, кончающиеся войной, и отвергаемая любовь. Народ использует в ней точные послови­цы: «Я смеялся зубами, не сердцем» и «у меня живого отрезали душу». В последних стро­ках этой песни встречаем несколько странных упоминаний о волосах:

Прощай, девушка, ты отпустила волосы до спины,
Твой пробор все длиннее и длиннее.

Видимо, это связано с некоторыми африканскими сказками, в которых нашли вы­ражение верования первобытного человека в магическую силу волос [3]. Восьмая и девя­тая – традиционные женские песни, которые складывались и исполнялись у домашнего очага. Восьмая песня построена на повторах и синтаксическом параллелизме:

Как люди, увидя Лидж йассу, трепещут,
Как дрожат, издали завидя Тафари,
Как рас Маконен не любит женщин...

Из предпоследней строчки: «Как Стефанос любит резать руки» мы узнаем о жесто­ком обычае: за воровство в Абиссинии отрубают руку. Да и вообще «абиссинцы очень любят судиться, и почти каждая ссора кончается традиционным приглашением во имя Менелика явиться в суд». Девятая песня начинается с громкого призыва: «Хой, хой, Аба-Мулат Хайле Георгис», и мы будто слышим бой барабана, из-за этого данную песню можно отнести к буранбул-хоровой песне сомалийских кочевников, которая исполняет­ся исключительно женщинами под аккомпанемент бубна или барабана. Десятая, один­надцатая и двенадцатая – галлаские песни. Десятая – охотничья, она начинается с описания африканского обычая отрезания хвостов тем животным, которых убили:

Убивающего леопардов выше убивший слона
Человек льва отрезает ему хвост, как колокольчик.

Этому факту находим подтверждение в «Африканском дневнике» Гумилева: «Пе­ред домом данакильского нагадраса (начальника)... висят хвосты слонов, убитых его ашкерами (воинами)». Одиннадцатая песня – военная, в ней говорится о войне галласких и харраритских племен, она вся пронизана народными пословицами и поговорка­ми: «Боязливый первым уходит с горы» или «Подлый влезает на деревья» и т.д., кото­рые сплетаются вокруг главного образа – «камня мира», им нужно «владеть сообща». И двенадцатая песня – своеобразный гимн родной природе, которую воспевают жите­ли Африки, хотя их край пустынен:

Шавело прекрасное место, где растет тростник,
Я знаю, как скачет моя лошадь, Многахо,
Я знаю много пастбищ на вершинах гор.
Гурезо – река без воды,
Маканне – как вода с молоком,
По ту сторону Джигджила нет воды,
Но в пестрой Илихо много струй,
Я их не пил, целовал.

После возвращения из Африки духовные узы, связывающие Гумилева с этим континентом, остались до конца жизни. Его окружали вещи, привезенные из Африки, африканские мотивы вновь и вновь звучат в его произведениях. Поэтическое настроение Гумилева выражено в стихотворении «Пятистопные ямбы» из сборника «Колчан»:

Но проходили месяцы, обратно
Я плыл и увозил клыки слонов,
Картины абиссинских мастеров,
Меха пантер – мне нравились их –
И то, что прежде было непонятно,
Презренье к миру и усталость снов.

Возможно, в строке «мне нравились их пятна» скрывается двойной смысл. Гумилеву могла быть известна африканская пословица: «У пантеры темные пятна снаружи, у человека – внутри». Тогда становится ясным и смысл всего стихотворения, в котором противопоставляются любовь к искреннему, природному, настоящему и «презренье к миру» цивилизации, к миру выдуманных правил, к миру лжи и двуличия. А «картины абиссинских мастеров» и вообще искусство Африки очень интересовало Гумилева. По воспоминаниям Е.Ю. Кузьминой-Караваевой: «В комнате его пахло странно, – он говорил, что носорожьим жиром, которым натёрты абиссинские картины». Сохранился даже набросок статьи Гумилёва «Африканское искусство» (1914), в ней автор размышляет: «Африканское искусство – для многих это сочетание слов покажется странным. Ведь мы привыкли искусство считать частью культуры, а самою культуру понимать как способность к накоплению знаний и ощущений и уменье передавать или воспринимать их с помощью памятников, из устных преданий и общественных учреждений. Такой культуры среди африканских племён <…> очень мало. За исключением древних государств северного побережья и когда-то могучей Абиссинии, этой младшей сестры Византии, мы находим мелкие банды дикарей, отделённых друг от друга непроходимыми лесами, болотами и пустынями, которые мешают им не только слиться, но даже узнать о существовании друг друга» [5, с. 93].

А при ближайшем рассмотрении, чем и занят Гумилев в своих путешествиях, культура «примитивных» народов оказывается не такой уж примитивной. Стихотворения, навеянные впечатлениями об Африке в сборнике «Шатер», доказывают это. Так стихотворение «Абиссиния» – настоящий гимн столь полюбившемуся краю:

Между берегом буйного Красного моря
И суданским таинственным лесом видна,
Разметавшись среди четырех плоскогорий,
С отдыхающей львицею схожа, страна.

Позже Гумилёвым были созданы и другие произведения, так или иначе отразившие африканскую тематику. Это африканская поэма «Мик» (1918) и сборник стихов-реминисценций (Шатёр) (1921). По поводу этих и других поздних стихов и поэм В.Я. Брюсов в своей статье «Вчера, сегодня и завтра русской поэзии» (1922) отмечал, что Гумилёв «сумел до последних лет остаться большим мастером пластического изображения. Описания экзотических стран, достаточно ему знакомых, и яркие аналогии, заимствуемые из этой области, придают стихам Гумилёва своеобразный оттенок» [1, с. 588].
Конечно, если бы Гумилёв не любил Африку, её природу, не изучал бы её культуру, он вряд ли смог написать прекрасную поэму «Мик» (о сыне убитого царя – абиссинском рабе Мик и обезьяньем царе – белом юноше Луи) и яркие, выразительные африканские стихи из сборников «Романтические цветы» (1903-1907) и «Шатёр» (1921).

Во время путешествий в Африку Гумилёв закрепляется в мысли, что все люди изначально равны, так как они  равнобожественны в своём происхождении. Так, завоеватель Гумилёв постепенно становится проповедником всечеловеческого братства и теоретиком стройной и гармоничной системы стихосложения.

Литература:

1. Брюсов В. Сегодняшний день русской поэзии / Брюсов В. Среди стихов 1894-1924. - М., 1990. - 720 с.
2. Вольпе М.Л. Африканские путешествия Н.С. Гумилёва // Народы Азии и Африки. - 1989. - № 1. - С. 98-109.
3. Вольпе М.Л. Литература Эфиопии. - М.: Наука, 1981.
4. Гумилёв Н. Африканский дневник / Гумилёв Н. Русские дневники. В огненном столпе. - М., 1991. - 416 с.
5. Гумилёв Н. Африканское искусство / Гумилёв Н. Русские дневники. В огненном столпе. - М., 1991. - 416 с.
6. Гумилёв Н. Два салона / Гумилёв Н. Соч. в 3 т. - М., 1991. - Т.3. - 430 с.
7. Гумилёв Н. Стихотворения и поэмы. - Л., 1988. - 630 с.
8. Иорданский В. Время, пространство, реальность в африканских мифах и сказках // Народы Азии и Африки. - 1989. - № 1. - С. 35-43.
9. Оцуп Н. Николай Гумилёв / Гумилёв Н. Озеро Чад. - М., 1995. - 224 с.
10. Райт М. Некоторые особенности фольклора и литературы народов Северовосточной Африки / Фольклор и литература народов Африки. - М.: Наука, 1970.
11. Этнография. - М., 1982. - 320 с.

Мусинова Наталия Евгеньевна родилась в 1972 году в городе Костроме. Член Союза писателей России, председатель Костромской областной писательской организации СПР, главный редактор литературного альманаха «Кострома», доктор культурологии, профессор. Автор множества научных и литературных публикаций. Литературные произведения печатались в журналах: «Юность», «Молодая гвардия», «Серебряная строка» (Москва), «Русский путь на рубеже веков» (Ярославль), «Арина» (Н.Новгород), «Параллели» (Самара), «Тамбовский альманах», «Площадь Первоучителей» (Мурманск), «Кострома»; «Heimat» (Германия), «Poetika.Izm» (Азербайджан), во всероссийской газете «День литературы», в антологии современной патриотической поэзии СПР «За други своя» и др. Автор семи научных монографий о поэзии Серебряного века и шести художественных книг: «Страна ветров» (поэзия), «Аллегория счастья» (проза), «Футуристические настурции» (верлибры), «Дверь с серебряным колокольчиком» (повесть для детей), «Перфоманс чувства» (поэзия), «Дедовы часы» (проза). Лауреат Областной литературной премии имени А.Ф. Писемского (2020), Муниципальной премии в области культуры и искусства имени академика Д.С.Лихачёва (2022), Всероссийской премии СПР «Слово» (2021), Издательского конкурса «Российский писатель» в номинации «Классика и мы» (2021, 2023). В 2023 году награждена Золотой Пушкинской медалью «За заслуги в развитии литературы».

Наш канал
на
Дзен

Вверх

Комментариев: