ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКИЙ ЯЗЫК В РУССКОМ НАЦИОНАЛЬНОМ ЯЗЫКЕ

Для начала нужно вооружиться некоторым методологическим аппаратом, с помощью которого мы не потеряемся в хаосе событий, а все разложим по полочкам и даже увидим некоторые тенденции и закономерности.

Если мы выйдем за пределы церковнославянского языка, отступим на один шаг и посмотрим на него, как на целое, то мы увидим, что церковнославянский язык является частью русского национального языка. И сейчас мы попытаемся нарисовать общую и идеальную картину этого самого русского национального языка (идеальную не значит идеалистическую). В реальности картина будет отличаться от идеальной, но, тем не менее, именно наличие этой идеальности будет сообщать ей некоторые смыслы.

Русский национальный язык – это,прежде всего, язык русского народа. Все остальные его функции, как языка международного и межнационального общения, как одного из нескольких международных мировых языков – это всё вторичные функции. Как у гвоздик в цветочном ларьке – их функции в цветочном ларьке вторичны: они существуют постольку, поскольку существует место, где они растут. Так вот, место, где «растет» русский национальный язык, это именно русский народ.

Национальный язык – это полный набор лингвистических средств, используемых в нации. Этот самый полный набор мы можем классифицировать по нескольким параметрам, а именно:

– По территориям. Ясно, что какая-нибудь архангельская бабушка говорит не совсем так, как говорит бабушка на Дону. Эти разновидности называются говорами или территориальными диалектами.

Кто учился в школе и изучал геометрию, тому не составит труда вообразить себе некоторое координатное пространство на основе прямоугольного декартового базиса. Перед нами три оси: ось территории, ось социумов и ось ситуации. Неважно, какая из них куда направлена, важно, что они задают некоторое пространство. И это самое пространство заполнено лингвистическими средствами, прежде всего лексическими – словами, грамматическими средствами, грамматическими категориями, частями речи и т.д.

Любая трехмерная фигурка – кусочек этого большого пространства будет называться «языковое состояние» этого самого русского национального языка. При таком подходе получается, что если мы по территории выделим такой кусочек, допустим, мы описываем все лингвистические средства, используемые на территории Псковской области,у нас получится территориальный срез: так говорят в Псковской области.

Или мы можем по социуму срезать. Например, язык людей в возрасте от 30 до 35 лет. Мы увидим, что какие-то средства туда попадают, а какие-то не попадают, или почти не подпадают. Тоже может получиться очень интересная картина.

Можно выделить по ситуации. Православное богослужение – какие-то лингвистические средства туда попадают, а какие-то лингвистические средства из всего полного набора не попадают.

Развитый национальный язык имеет определенный набор языковых состояний. Ясное дело, что если территория расселения народа большая, то и территориальные разновидности будут присутствовать, и подчас большие. Даже если территория и маленькая, они тоже могут присутствовать. Например, разновидности немецкого языка отличаются друг от друга больше, чем разновидности русского, включая даже украинский и белорусский языки.

Стандартный набор включает в себя, во-первых, литературный язык (во-первых – потому что все учили его в школе, и при любом воспоминании о русском языке возникает, прежде всего, ассоциация с русским литературным языком). Дальше существует язык науки и техники – тоже одна из разновидностей. Существует конфессиональный язык, поскольку безрелигиозных обществ не бывает – это доказано этнографически. Даже если религия такая искусственная, типа того, что мы видели в нашей стране в недавнем прошлом, все равно там есть определенные религиозные черты: свои «крестные ходы» в виде демонстраций, свои «иконы» – К.Маркс, Ф.Энгельс и В.Ленин – все вполоборота, «хоругви» есть свои, «нетленные мощи» (В.Ленин) и прочие псевдо религиозные атрибуты. При таком подходе к языку выясняется одна интересная вещь. Например,на всей территории расселения русских встречаются врачи. Где-то их плотность побольше, где-то поменьше, но они есть везде. В определенной ситуации врачи используют латынь, причем, не только для названия каких-то лекарственных препаратов, болезней и т.д., но даже в общении между собой, опосредованном бумагами. Врач дописал листик до конца, переворачивает его, продолжает писать с другой стороны. А на той стороне, которую он закончил, но не совсем, он ставит кривую стрелочку и пишет: «Verte» – переверни по-латыни. В русском национальном языке присутствуют явные иноязычные элементы, например, латинские. Да, присутствуют. Но одно дело их наличие или отсутствие, а другое дело – их место в национальном языке. Потому что в национальном языке существует ядро – то, что главнее, важнее, существеннее, и периферия. Как человек, который приходит взвешиваться, его взвешивают целиком, вместе с тем, что в нем должно быть (печенка, селезенка), и вместе с тем, чего в нем быть не должно, например осколок в нем сидит, его не достают, потому что лучше его не трогать. Человек приходит взвешиваться, и его взвешивают с этим осколком.

Также и русский национальный язык вместе с этими вкраплениями латинского – они периферия. Понять, что ядро, а что периферия очень легко. Можно посмотреть, что меняется в языке, какие конкретно языковые слои затронуты и каким переменам это сопутствует в народной судьбе, в политической и культурной истории, что вообще происходит на фоне таких языковых перемен.

Если мы возьмем латынь, которая была языком науки, в принципе была языком науки до М.В. Ломоносова. Заслуга Ломоносова в частности в том, что он начал серьезно составлять научные трактаты на национальном языке – на русском, а не на латинском. Ну, отошла латынь в прошлое. Кое-какие ее черты остались в языке медиков. Например, одними из последних, расставшихся с латынью, были юристы. Сейчас уже юристы не изучают латынь, по крайней мере, так массово, как должны были изучать ее раньше. Ничего страшного не произошло на этом фоне.

Что происходило с литературным языком? Эти баталии – салонные баталии Х I Х века, когда спорили о старом и новом стиле, о старом и новом слоге… В народе ничего не происходило. Всё происходило, вульгарно говоря, в одном из классов – в дворянстве. А крестьянство, составляющее более 80% населения России, об этом не знало, и все эти баталии были ему глубоко безразличны.

А вот если мы посмотрим, что происходило с церковнославянским языком, и что в это время было с народом, мы увидим, что, например, реформа Патриарха Никона, которые даже не ставили своей целью какие-то языковые глобальные перемены… Например, «смирение» заменялось на «смиренномудрие», или «каменизнаменану от иудей» заменилось на «каменизапечатану от иудей». В большинстве своем замены производились синонимические, мог быть незначительный семантический сдвиг, на самом деле не кардинально… А следствия этих перемен происходили очень большие, причем, следствия именно этих перемен. Не какие-то там события на фоне этого, а именно прямые следствия этих перемен. Т.е., если подергать за церковнославянский язык, то выяснится, что вот эта струна – она не периферийная, она стержневая.

О СВЯЗИ ЯЗЫКА С МИРОПОНИМАНИЕМ

Профессор Колесов дал достаточно удачное определение национального менталитета: «Менталитет – это мера понимания в категориях и формах родного языка, соединяющая интеллектуальные, духовные и волевые качества национального характера в типичных его проявлениях». И далее: «Язык воплощает и национальный характер, и национальную идею, и национальные идеалы, которые в законченном их виде могут быть представлены в традиционных символах данной культуры».

Внимание к языку неслучайно. С одной стороны, Владимир Викторович Колесов – лингвист, и это понятно, почему лингвист, собственно, обращает внимание на язык. С другой стороны, больше никаких окошек у нас нет, чтобы заглянуть в менталитет. Язык нам дан в текстах, а остальные составляющие менталитета нам не очень-то и даны.

Посмотрим на миропонимание. Оно делится на две части. Собственно, миропонимание – картина мира. Почему, когда чукча посмотрит на снег, то увидит там то, чего не увидит араб? А араб все то же самое увидит в песке, чего чукча не увидит. У них такая картина мира: у одного такая, у другого – этакая.

А вот эмпирия, несмотря на то, что она площе и, казалось бы, связана с миром и это взгляд уже не как на дорогу, а как на дом или мастерскую. Несмотря на такую уплощенность эмпирии, она гораздо более дробна по своей сути. Был и есть такой учебник по философии, автор Спиркин, и там было введено понятие о формах общественного сознания. Выделено пять форм общественного сознания: религия, наука, искусство, мораль и право.

Это не советских философов выдумка, об этом писал, например, епископ Таврический Михаил еще в позапрошлом веке. Писал он примерно следующее, описывая эти сферы:

1. Сфера чувственно-материальной жизни, где люди стихийно несутся и движутся во взаимной жестокой борьбе. Это сфера грубого эгоизма, сфера удовлетворения велений тела жизненных страстей. Вот перед нами религия, мораль, наука, право, искусство. Из этих пяти под это определение подходит право. Право возникает после того, как возникает правонарушение, и удерживает нас от поедания друг друга. Не самый лучший удерживательный механизм, но, тем не менее, хоть какой-то. Именно право имеет дело с чувственно-материальной жизнью и взаимно жестокой борьбой.

2.Сфера умственной жизни в своем призрачном свете, соединяющая людей разных и далеких веков единством идей и вопросов, со своими законами и свойствами. В этой сфере живут преимущественно люди, имеющие от природы ясный и острый ум, способный следовать за развертывающейся сетью логических соображений.

Со второго слова уже было понятно, что это наука.

3. Сфера искусства, где человек живет в мире образов и грез.

4. Сфера человеческих симпатий и состраданий, в которых живут люди, имеющие доброе сердце. Это то, что называется мораль.

5. Сфера жизни Духа, свободной веры, сфера молитвы и Богообщения, единения души с Богом. Понятно, что это религия. Здесь, по словам епископа Михаила, «собираются лучи духовного солнца, подающего всему и движение, и свет, и теплоту, и созидающую духовную жизнь».

Это он написал, потому что был русским человеком. Как мы увидим несколько позже, для представителей, скажем, романо-германского культурно-исторического типа религия менее интересна, чем для представителей славянского культурно-исторического типа. Так вот, каждая из этих самых форм общественного сознания имеет определенные лингвистические средства, которые с ней связаны. Наука имеет свой собственный язык науки, так и называется. Это, конечно, не отдельный национальный язык, это то самое языковое состояние, одно из, но тем не менее. В обиходе он так и называется – язык науки, язык науки и техники. Искусство тоже имеет свой собственный языковой подстиль. Сфера права – если кто-нибудь когда-нибудь сталкивался с какими-нибудь государственными органами в форме заполнения какого-нибудь заявления, то он знает, что там стиль совершенно свой. Люди называются иногда такими сложными именами, что диву даешься: надо же, я, оказывается, контрагент, а не просто покупатель. Сфера человеческих симпатий и сострадания, мораль, по идее, тоже должна иметь свое лингвистическое выражение, но поскольку классическая русская литература и отчасти современная русская литература взяла на себя такую большую ответственность заниматься и моралью тоже, то есть писать о том, что такое хорошо и что такое плохо, язык этой самой морали сросся с языком искусства, и очень сложно их разделить.

Наконец, религиозная сфера, которая противопоставлена всем. Здесь пять не как три и два, а как четыре и один. Все четыре – право, искусство, наука, мораль – это мировоззрение, эмпирия, это плоскость, а религия – это миросозерцание, и язык у нее, соответственно, свой. Религия первична, а все остальные вещи вторичны, они из нее выделяются. Священное Писание – религиозный текст. Там есть понятие о Божественном, то есть, несомненно, религиозные вещи; там есть понятие о том, что такое хорошо и что такое плохо с точки зрения межчеловеческих отношений, то есть понятие о морали; там есть понятие об искусстве, причем достаточно подробно, например, описание модели скинии до последнего крючочка, и научные представления о сотворении мира, правовые – само собой, даже санитарные нормы: там же тепло, и если гигиены не будет, будут болезни. Потом с течением времени формы общественного сознания обрели свои черты, но религиозный текст первичен. Следовательно, мы можем осторожно пока сказать, что и религиозный язык первичен. Это что касается связи языка с миропониманием в пределах менталитета.

О СВЯЗИ ЯЗЫКА С ВОЛЕЙ

Воля, как составляющая менталитета. Пожалуй, лучше всего ее описал Лев Николаевич Гумилев, только мы все его «параметры» переназовем, и получим то самое, что нам нужно.

Воля структурируется при помощи трех параметров:

Первый параметр, как только я сказал «Гумилев», вам сразу померещилось слово «пассионарность», так вот это и есть первый параметр. Пассионарность – это бессознательный импульс к исключительной активности и, опять же, бессознательная готовность к сверхнапряжениям.

Довелось как-то видеть в одной православной гимназии: учитель физкультуры и вокруг него собрались детки, он им что-то рассказывает – об игре, каком-то упражнении. Все детки стоят, слушают, а одна девочка стоит сзади всех (она тоже слушает), и она при этом не просто стоит, а прыгает на месте. Спрашивается: стоят два ребенка, один не прыгает, другой прыгает. Так вот эта готовность прыгать, причем, если ты даже спросишь ее, почему она прыгает, она может и не осознавать, что скачет. Вот бессознательная готовность к активности, и именно даже к сверхнапряжениям, называется пассионарностью.

Сам Л.Н. Гумилев даже приводит классификацию людей попассионарно-аттрактивному типу. Пассионарность мы назовем силой, она, действительно, не осознается, а аттрактивность мы назовем содержанием, которое уже осознается. То есть один человек понимает, что вот это хорошо, а это плохо; это наука, а это мораль, и т.д., и говорит: «Я буду художником». Он осуществляет свой сознательный профессиональный выбор и говорит: «Я буду хорошим художником» или «Я буду плохим художником – специально рисовать плохие картины и этим зарабатывать, так как это будет мой стиль». Классификация, приводимая Гумилевым, конечно, очень интересна. Но то, о чем еще меньше говорят, даже сам Гумилев в своей книжке «Этногенез и биосфера земли», насчитывающей 500 с лишним страниц, там примерно на странице 503 появляется так называемый третий параметр. Третий параметр, причем, сам Гумилев говорит о нем в кавычках, описывается так: «Это не разновидность аттрактивности, потому что последняя всегда основана на искренности, а явление иного порядка, для описания которого нужна третья ось координат – аппликата. На положительную ее часть будут вынесены импульсы жизнеутверждающие, в том числе те, которые приносят в жертву жизнь индивида, часто и свою собственную, для поддержания существования вида; а на отрицательную – те, которые ведут к спасению индивида от тягот мира за счет отказа от горя и радости, заботы о близких и далеких, любви к истине и отрицания лжи. Этот перечень, далеко не полный, характеризует антисистему».

Сам Гумилев приводит пример с манихеями, считавшими, что мир – это зло. Ну, а со злом бороться, естественно, как? – надо его уничтожить. Но дело в том, что манихеи считали, что если неправильно уничтожить этот мир, то он потом обязательно возродится, всё опять начнется сначала. Поэтому манихеи ставили своей целью стать хорошими учеными, поэтами, крестьянами, религиозными деятелями и т.д., то есть проникнуть во все поры этого мира, постичь все его пружинки и рычажки, чтобы угробить его раз и навсегда, чтобы он больше никогда уже не возродился ни в какой форме.

Так, например, на той самой положительной оси, где жизнь индивида приносится в жертву для сохранения вида. На самом-самом верху будет христианство, где жизнь Бога приносится в жертву для сохранения всего рода человеческого. А в самом низу будет сатанизм, как наиболее последовательный жизнеотрицающий подход.

И вот это пространство, еще более трехмерное, чем те, с которыми мы имели дело раньше, там есть и плюсы, и минусы на осях, пространство заполнено такими точечками, называющимися «стремлениями». То есть в конкретную минуту моей жизни у меня есть такое-то устремление, которое с точки зрения пассионарности характеризуется такой-то силой, которая с точки зрения аттрактивности характеризуется таким-то содержанием, и которая с точки зрения вот этого третьего параметра характеризуется таким-то направлением: я делаю это, потому что … И я делаю это за тем-то и за тем-то.

Ясно, что одно дело – это когда лично мои импульсы (правда, в жизни они у меня могут накапливаться в определенном месте этого пространства, т.е. чаще всего мне хочется делать вот так-то и так-то).

У народа тоже есть определенный фокус этих накоплений, стремлений (т.е. чаще всего русским людям хочется делать то-то и то-то, для того-то и того-то, потому-то и потому-то, так-то и так-то). Вот это самый фокус есть не что иное, как так называемая доминанта.

Сам Ухтомский описывает доминанту и ее принцип на физиологическом материале. Но в его письмах есть и не физиологические примеры доминанты. И по совокупности можно прийти к такому определению доминанты:доминанта – это господствующий очаг возбуждения, который подчиняет себе все входящие импульсы, даже призванные его подавить, и использует их для собственного усиления.

Пример физиологический, наверное, видели сами: делает кот свои дела в неположенном месте. Вы можете привести какие угодно доводы, что угодно с ним сотворить, но пока кот не доделает, он делать не перестанет, потому что у него такая доминанта в данный момент, и пока она не выдохнется, кот не в силах ничего с этим поделать, несмотря на то, что вы будете давать совершенно противоположные импульсы, призванные подавить эти вещи.

Есть в социальном аспекте примерно такое же явление. Был опыт, даже неоднократные опыты, когда фотографию одного и того же человека показывали в разных аудиториях:

– Посмотрите, пожалуйста, не фотографию этого человека. Перед вами предмет очень опасного преступника.

– Перед вами портрет большого ученого.

Далее просили описать этого человека. Один и тот же портрет. Совокупность стимулов одна и та же. Но вот доминанта, такой «заранешный» принцип, он разный. Естественно, появились разные описания:

Портрет преступника: выражение лица очень суровое и жестокое; наверное, он много пьет; Человек, на которого трудно положиться.

Портрет ученого: во взгляде отражается большая умственная работа, человек много работает над собой.

Вот то, что называется «доминанта». Ясное дело, что с волевыми импульсами связаны определенные языковые средства тоже. Например, каждый из нас понимает, что разведчик и шпион, несмотря на то, что это может быть один и тот же человек, кардинально отличаются. Разведчик – это наш, а шпион – это чужой, это враг.

Так вот, с точки зрения этой самой доминанты уже применительно к целому народу можно сказать вот о чем: доминанта – это примерно то, на что «съезжает» разговор с типичным представителем того или иного народа по прошествии некоторого времени. Разговор может начинаться с чего угодно – с шахмат, с коленвала, с искусства прерафаэлитов – не важно, он потом «съедет» на то, что является доминантой для носителя той или иной культуры, того или иного менталитета.

Для русских, и вообще для славянского культурного исторического типа, доминанта – это искание абсолютного добра. Причем, это абсолютно инвариантная доминанта, которая была еще даже до крещения Руси. Пусть она была окрашена тогда в какие-то политические вещи, когда князь Владимир собирал «идолищ поганых» со всех мест и ставил их в Киеве, чтобы у него там было абсолютное добро – средоточие идольской религии. Потом он нашел добро еще более абсолютное, и Русь крестилась.

И даже русская революция – это тоже извращенное, потому что абсолютное добро уже было найдено, а последующие поиски – это уже извращение идеи, извращенный поиск все того же абсолютного добра.

Как всё это работает: миропонимание, волю, язык в менталитете и доминанта?

Менталитет, состоящий из миропонимания, языка и воли – такого сплава, проявляется во внешнюю действительность (менталитет, он же внутри, должен проявиться куда-то во вне). И проявляется он в форме стереотипа поведения: мы то-то и то-то делаем так-то и так-то. А когда мы видим представителей других народов, которые делают это иначе, мы удивляемся и говорим: надо же, какие чудаки, как это они так делают-то?!

Простой пример: приезжает наш соотечественник в Италию, живет в семье и его приглашают есть: пожалуйте к столу. Естественно, как нормальный воспитанный русский человек, он должен отказаться: нет, спасибо, я не хочу. А там все немножко по-другому: не хочешь? – значит, не хочешь. И пошли они есть без него. Но кто-то за этим столом оказался из тех, кто бывал в России, и говорит: он же русский, его же три раза надо пригласить.Решили поставить эксперимент. Выждали какое-то время, подходят опять: не желаете ли подкрепиться? – нет, нет, я тут еще телевизор посмотрю… Наконец, через контрольный промежуток времени, приглашают его в третий раз, и на третий раз он соглашается.

Кроме того, он говорит: «Сижу за столом, ем. Вся пища очень вкусная. Я ее съедаю, мне еще кладут. Я съедаю, мне еще кладут, пока я не понял, что на тарелке нужно что-то оставить, чтобы перестали подкладывать. Совершенно не понимаю, для чего такой обычай, потому что я бы еще и хлебушком тарелочку подчистил – такая вкуснятина!»

Вот это – стереотип поведения. И в форме стереотипа поведения менталитет проявляется вовне: по тому, как человек себя ведет, видно – кто он. Что же для менталитета это самое «вне»?

Вне – это окружающая действительность, в первую очередь, это то, что мы видим, воспринимаем органами чувств действительное, материальное. И на пересечении менталитета и материальной действительности возникает то, что называется «культура».

Культура – это действительность (в данном случае материальная, мы говорим о материальной культуре), образованная менталитетом.

Одна и та же материальная действительность, образованная разными менталитетами, порождает разную культуру. Казалось бы, огонь – он везде огонь. Горит какое-то топливо, получается огонь. Вода – она везде вода, и емкость для воды, котелок. Но способы подвесить котелок над огнем у разных народов разные. Петербуржцев по это вопросу я отсылаю в Этнографический музей – там широко представлены все способы подвешивания котелков.

Или, например, способы подвешивания колыбелек младенцев тоже у всех разные. Это всё касается материальной культуры.

То же самое касается и культуры духовной, когда менталитет что-то перерабатывает, сталкиваясь мыслями с действительностью. В первую очередь, народный фольклор, а также и все остальное, что не имеет прямого материального выражения. Например, стихотворение может быть записано на материальном носителе, но реально это не то, что записано, а то, что считываем, и то, что у нас при этом возникает в сознании. Это называется «духовная культура».

Естественно, и материальная, и духовная культура, образованная каким-либо менталитетом, несет отпечаток этого менталитета, как бы семена, и поэтому человек, много общающийся с какой-то культурой, постепенно перехватывает элементы, стереотипы поведения, а потом уже менталитет той культуры, которую он изучает, и т.д. Больше всего это видно по преподавателям иностранных языков, десятилетиями преподающих предмет, и к концу очередного десятилетия становящимися похожими на представителей народов, чей язык они преподают. Менталитет передается из поколения в поколение. Может быть, он немножко меняется, потому что не только менталитет воздействует на окружающую среду, но и окружающая среда воздействует на менталитет. Кроме того, из той окружающей среды, где он работает, делает какую-то культуру, там уже есть продукты других культур. Он их втягивает в свою орбиту, и когда встречаются две культуры, порожденные разными менталитетами, зачастую получается ситуация человека и пирожка – кто человек, тот и побеждает. Если человек съедает пирожок, пирожок становится человеком, а не человек становится пирожком. Если встречаются две культуры, одна другую преобразует в себя. Пирожок, он ведь не исчезает совсем, все его вещества на месте, просто человек их по-своему перераспределяет, структурирует иначе, и усваивает или не усваивает. Также и две культуры – одна усваивает другую.

Культура и менталитет передаются из поколения в поколение. Но иногда бывают сдвиги. В первую очередь это касается тех этапов в истории народов, когда меняется культурная доминанта. Ведь культура несет на себе отпечаток соответствующей доминанты.

Об этом писал Питирим Сорокин: «Всякая великая культура есть не просто конгломерат разнообразных явлений, сосуществующих, но никак друг с другом не связанных, а есть единство, или индивидуальность, все составные части которой пронизаны одним основополагающим принципом и выражают одну, главную, ценность. Доминирующие черты изящных искусств и науки такой единой культуры, ее философии и религии, этики и права, ее основных форм социальной, экономической и политической организации, большей части ее нравов и обычаев, ее образа жизни и мышления (менталитета) – все они по-своему выражают ее основополагающий принцип, ее главную ценность. Именно она, эта ценность, служит основой и фундаментом всякой культуры. По этой причине важнейшие составные части такой интегрированной культуры также чаще всего взаимосвязаны. В случаях изменения одной из них – остальные неизбежно подвергаются схожей трансформации». Здесь прямо говорится о том, как доминанта присутствует в культуре, и как туда проникает менталитет.

Примерно то же самое и о том же самом писал Иван Ильин: «Существует своеобразное качество человеческой жизни и соответственно ему – своеобразное измерение ее, масштаб и критерии, с которыми мы должны считаться. Этот критерий никоим образом не адекватен таким критериям, как религиозная правоверность, мораль, искусство, истинность знания, лояльность закону. Его, скорее, следовало бы назвать критерием духовной значительности, в данном случае – пустоты, осквернения жизни».

Как русский человек, Ильин, естественно, выразил идею доминанты в форме духовности. И это неудивительно, потому что «Русский взгляд на мир веками основывался на фундаментальной идее, предполагающей осмысление жизни как религиозного долга, как всеобщего совместного служения евангельским идеалам добра, правды, любви, милосердия, жертвенности и сострадания. Согласно такому мировоззрению целью стремлений отдельного человека в его личной жизни, главной задачей супружеского, семейного бытия, смыслом общественного служения и государственного служения России является посильное воплощение в жизнь тех высоких духовных начал, бессменным хранителем которых выступает из века в век Русская Православная Церковь» (митрополит Иоанн (Снычев). То есть начала святости и искания абсолютного добра.

СОВЕТУЕМ ПОЧИТАТЬ:

•  Беликов В.И., Крысин Л.П. Социолингвистика. М., 2001.

•  Вайсгербер Й.Л. Родной язык и формирование духа. М., 2009.

•  Герд А.С. Введение в этнолингвистику. СПб., 2005.

•  Журавлев В.К. Русский язык и русский характер. М., 2002.

•  Колесов В.В. Жизнь происходит от слова. СПб, 1999.

•  Колесов В.В. Философия русского слова. СПб., 2002.

•  Колесов В.В. Язык и ментальность. СПб., 2004.

•  Михаил (Грибановский), еп. Сочинения, письма, жизнеописание. М., 2011.

•  Пестов Н.Е. Современная практика православного благочестия. В 2 т. Спб., 1999.

•  Флоренский П., свящ. Эмпирея и Эмпирия // Флоренский П., свящ. Оправдание Космоса. СПб., 1994.

•  Бодалев А.А. Восприятие и понимание человека человеком. М., 1982.

•  Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. М., 2001.

•  Потебня А.А. Мысль и язык. К., 1993.

•  Почепцов Г.Г. Психологические войны. М., 2000.

•  Ухтомский А.А. Доминанта. СПб, 2002.

•  Богданов А.А. Тектология: Всеобщая организационная наука. М., 1989.

•  Ильин И.А. Взгляд в даль: Книга размышлений и упований// Собр. соч.: В 10 т. Т. 8. М., 1998.

•  Иоанн (Снычев) митроп. Одоление смуты. СПб., 1996.

•  Лосский Н.О. Характер русского народа. М., 2005.

•  Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб, 2000.

•  Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992.

•  Степанов Ю.С. Константы: словарь русской культуры. М., 2001.

Расшифровка текста: Наталья Локтева

Вверх

Комментариев: