|
* * *
Даже если всего лишь зерно я,
Разве нет зрячей воли в зерне?
Безнадёжное дело земное
Без меня безнадёжно вдвойне!
Хоть и послано было за мною
С мыслью – жизнью за то поплатись! –
Безнадёжное дело земное
Не смогло без меня обойтись….
Рассержу, растревожу, задену
Здравый смысл, но скажу всё равно:
Если всё же я взялся за дело,
Так ли уж безнадёжно оно?
Стужа гулко ударится оземь,
С треском реки, как окна, забьет…
От зерна занимается озимь –
И в крови больно крошится лёд!
Это всё отзывается мною:
Вспухший Дон, зеленеющий лес…
Безнадёжное дело земное
Без приставки безжалостной «без».
СТРОЙ
Карканьем, горлом берёт
Стая ворон языкатых:
- Поразбежался народ
В Грузии на самокатах!
Поразбежался не весь,
Запросто Родину бросив:
Космодемьянская – здесь,
Здесь – Александр Матросов.
Хоть с перекличкой порой
Этой не всё по уставу,
Ей отзывается строй,
А не картавая стая.
И, хоть пока вразнобой
И с хрипотцой рапортует,
Строй этот серый собой
Родины раны бинтует…
Родина, не умирай! –
Прежняя, бóльная, наша!
Зоя, народ собирай –
Вместе с Матросовым Сашей…
* * *
Кору словесную шкури…
Медвежье ухо? Да иди ты! –
Все в жёлтых розочках штыри,
Что в пустыри, как скрепы, вбиты.
Вглядись в знакомое, прозрей –
И смысл во всём откроешь новый:
Зацвёл репейник алым – Змей,
Раскрывший пасти, стоголовый!
И даже придурь-бузина,
Налив тугие кисти алым,
В логах притихла, как война,
К нам не дошедшая за малым.
* * *
От такой реакции – мгновенной! –
Хочется скулить, а может – выть…
В небе гул – и внук кричит: «Военный!..»
Рад, что может деда удивить.
И тревога, грудь томя, не тает,
Хоть, кажись, с чего, с чего бы вдруг?
Тут теперь другие не летают.
И чужие, вроде, не летают…
Гуси только - с юга. И на юг…
ЭПОС
Андрею Авраменкову
Знаешь, он по-разному слагался,
Эпос обретений и утрат…
Ты родился в городе Луганске,
Я же помню – Ворошиловград.
Вроде, всё без драм тогда решилось:
Кто он перестройке, этот Клим,
Первый красный маршал Ворошилов? –
А ведь так меж нас вбивали клин!
Как же это стать могло законом? –
Я не о названьи… Горько мне:
Ты родился в городе знакомом,
Нашем, русском! – но в чужой стране…
Та вина нам долго не простится…
Только, сколько душу не трави,
Городу в Россию возвратиться
Выпала дорога – на крови.
И сказать – вернулся! – рано слишком:
Всё ещё идёт через войну.
Ты об этом скупо пишешь книжку –
И ещё напишешь не одну.
Не лукавым призраком Гомера
Эти муки ради славы для –
Чтобы не забыли, как горела,
В том пути дымилась и горела –
Не чужая, русская земля…
«МНЕ НРАВИТСЯ…»
Враги, не рвите цепь, не лайте –
У нас друзья похлеще есть…
Погиб солдат – и ставят лайки,
Как будто в радость эта весть!
Ну, кто им объяснить поможет? –
Здесь что ни слово - тихий крик…
«Мне нравится» – как он корёжит,
Нелепый, неуместный клик!
Нет ни шипов, ни заусенцев
На мышке: щёлкнул – и молчок.
И невдомёк, что метит в сердце –
Не виртуальное! – щелчок.
* * *
То закрутит жизнь свою винтом
Лист опавший, то сорвётся жёлудь.
Вести всё идут, идут с фронтов –
Трудно так, походкою тяжёлой.
Все закрутит накрепко винты
Листопад, договорив со мною.
…Главное – что держатся фронты!
Держатся, стоят; а остальное…
ИЮНЬСКОЕ
Мы правду – верится с трудом? –
Узнаем всю ещё…
Как он ворвался – в каждый дом! –
«Оркестр» кочующий.
Как «Вагнер», что Артёмовск брал,
Взяв ноту скользкую,
Другую музыку сыграл –
Московскую!
И дирижёр, что был для всех
Крутым, не спорю я,
Взметнул мятеж, как белочех
Родной истории.
«Ведь я – герой! – стране сказал, -
Где ж дань твоя?»
… И глянула стране в глаза
Война. Гражданская.
Господь опять Россию спас,
Отвёл – не грянула.
Но как
она
на нас –
из нас! –
Свинцово глянула…
* * *
Сумою и тюрьмою леченый,
Жалел тюрьму, совал в суму…
О вечный дух противоречия
Несправедливому всему!
Опять – «по пятницам свидания»…
Ну, кто народу поручал
Ко всем Вараввам сострадание,
К Аввакумам и Пугачам?
И вряд ли из себя мы вытравим
Привычку до беды дремать
И попускать порой Лжедмитриям –
И их на вилы поднимать…
СЛУЦКИЙ
За что любить, неясно даже:
Слова идут, а не парят.
Сплошь чёрно-белые пейзажи -
И взгляда фотоаппарат.
Как будто бы поэт не волен
Служить стилистике иной,
Когда всё кружит чёрный ворон
Войны минувшей над страной.
Его сегодня в тень убрали:
Ленивый лишь не попенял,
Что библией Борис Абрамыч
Избрал «Интернационал».
И мы довольствуемся вздором,
И вздору походя кивнём –
Не зря, мол, кончил жёлтым домом…
А мы теперь живём - не в нём?
Большим ли был поэтом, малым –
Бог весть, но, по-солдатски прям,
Он стал военным трибуналом
Присягу позабывшим нам.
В России умер, здешний родом, -
И саван сшился из снегов.
…И не было в запасе родин
В строке и в жизни у него.
ЗАВЕТНОЕ
Вдоль отмели - палаточный народ,
Шашлычный дух, моление мангалу…
Река до круч ведёт, за поворот
Меня, в мирском не сгинуть помогая.
Здесь, сколько гордость глупую не мучь,
Не главный ты, с эпохою на фоне -
Где клёны руки окунают с круч
В непуганое серебро чехони.
Природа здесь таится от людей,
Но дуб подмытый рад мне, человеку:
- Гляди! - роняет всплески желудей -
И за рукав рукою держит реку…
В простом порыве этом не лукав –
И у людей порою так бывает!
Река уходит вроде, но рукав
Не вырывает ведь, не вырывает…
ЯЗЫК И ГОВОР
В ходу лишь он, словарный гонор,
Московский выговор, а жаль:
Как с поду бублик, вкусен говор
Волжан, поморов, вологжан!
И разве выводил в пробирке,
Не мыл, не плавил, не ковал
Свои реченья край сибирский,
Америку не открывал?
И некогда не суржик жалкий –
Москва, державный дух копи! –
Наш вышел говор слобожанский
Навстречу кочевой Степи!
«Саратов, глушь!» - своё поносим,
Упорны в крайности другой:
То с галльским носимся прононсом,
То бредим аглицкой нудьгой.
И потому – а чо? А неча! –
Отрежу без обиняков:
Нет - и не будет русской речи
Без говоров и говорков!
И ты, язык мой, не украдкой -
Кого бояться нам, скажи? -
Где сбито, подорожник с Вяткой,
Чтоб не нарвало, приложи…
МОЙ ДВАДЦАТЫЙ ВЕК
Литература врёт,
Жизнь превращая – в тему.
Смотрит планета в рот –
Нет, не Христу, а Хэму!
Дышит – не пьёт, не ест,
Руки до боли сжала –
Бредом его фиест,
Жаром Килиманджаро.
Слово – из уст в уста:
Плача, молясь, говея,
Веровать во Христа?
Верить в Хемингуэя!
С ним, что взойдёт на крест,
Может, и я спасуся?
Дай мне ответ, Эрнест
В образе Иисуса!
…Хемингуэй не врет.
Он, говоря со мною,
Тянет двустволку в рот,
Липкой давясь слюною…
* * *
Свет июня – как благая весть:
Теплит свечки бор, глухой и колкий.
И трава-песчанка, листья – жесть,
Выдохнула лёгкие метёлки!
Пусть траве той скоро – ножеветь
(Я тогда в друзья к ней не полезу!),
А метёлкам бежевым – ржаветь
И пылить изъеденным железом.
Тут на водопой гоняют скот,
В зной течёт с горы песок калёный.
Тут весной железо прорастёт,
И не ржой – песчанкою зелёной.
* * *
«После смерти я выйду к реке…»
Евгений Эрастов
Помню, книжки твои берегу.
Знаю, жив ты не фразой красивой.
Но прости, не спросить не могу:
То, что выше, в эпиграфе, - в силе?
Жизнь идёт. Тяжких лет жернова
Столько клятв и проклятий смололи….
А бывает, роняют слова
Люди добрые – походя, что ли?
И не помнят потом ни черта,
Что начертано пёрышком вострым –
Как поэт, нам с тобой не чета,
Что писал про Васильевский остров…
Но к реке, что осталась с тобой, -
Я узрел (ох, уж эти писаки!), -
К ней контекст подойдёт не любой
И мотив, и эпитет - не всякий!
Наши строки идут налегке,
Но заводят тяжёлые речи.
После смерти ты выйдешь к реке…
Напиши мне – и я тебя встречу.
ШТОРКИ
Он держится, держится, держится – что ты!
Из жёлтых жердёл закрывает компоты;
Всё сам покупает – картошку, крупу ли;
Выносит на улицу кошку слепую,
И сыто мурлычет та кошка слепая:
Он кормит овсянкой её и супами!
…Он крошит воробышкам хлебные корки…
И к Пасхе стирает советские шторки –
Руками, как раньше жена их стирала –
Красивые, в рубчик, сама выбирала!
Стирает их чутко – не крутит, не месит…
Он к празднику чистые шторки повесит,
Хоть это и стоит усилий немалых.
…И смотрит сиротство с тех шторок линялых…
|
ЮБИЛЕЙ
Краснея, сглатывает ком
Районный классик хмурый:
Что прежде звали «леваком»,
Звучит – литературой!
Хоть не смикитишь по речам,
Где смесь воды и лака,
Зачем он чувства по ночам
Растрачивал – вне брака…
Зачем, знакомы, но чужи
(Хоть, встретив, руку жали!),
Руководящие мужи,
Чуть отходил он, ржали.
И била спесь столиц – с носка;
И, ражи на проделки,
Смеялись слава и тоска,
Как уличные девки…
И даже то, зачем жена –
Ну что всё это значит?
Неужто жаром сражена
Речей? – в сторонке плачет…
ЖУРНАЛ
…Ладно по физре (я нынче – кáлечь),
Но за что в журнал, ума не дам,
Двойки вывел Николай Михалыч
Сразу по физре и по трудам?!
Поползень стучит в мозгах, желна ли, -
«Замолчи ты, гад!» - прошу добром…
…Да меня печатают журналы –
По России всей и за бугром!
Не хватил ли ты, учитель, лишку,
Разве ничего я не сумел?
Лучшею в стране признали книжку –
И в Москву я еду, в ЦДЛ!
Ты, бывало, выводя отметку,
Ею от зазнайства нас лечил,
Но и за кривую табуретку
Я ведь тройку, тройку получил!
А за что стихи корить, не знаю:
На обрезе строчки все ровны!
…И тасует годы тьма ночная,
И сдаёт, в глаза не глядя, сны.
То летящий выпадет, то – бóльный…
Как бы крепко веки не сжимал,
Я опять, опять листаю школьный,
Кем-то мне подсунутый журнал!
И мой путь, гремя, звеня, качаясь,
Суть не открывает до поры,
Не грозя ничем - и не ручаясь
За исход рискованной игры…
* * *
Резко – так пронзительна кричалка! –
Вынырнул из утренних дремот:
Вывихнув крыло, ведь это ж чайка
На водой озёрной сумрак рвёт!
Что за ветры ей крыло ломали,
Сбили в этот сумрак неродной?
Наших стариц воды и лиманов
Чаек не видали ни одной!
Помешало что ей, этой шалой,
Быть со стаей в дальнем далеке?
Быть у моря – что ей помешало? –
Или просто на большой реке…
Чайка, всё кричишь – кому, о чём ты? –
Шуму моря, чаек голосам?
…Я вчера сюда рванул с ночёвкой –
В глушь, в безлюдье, в этот сумрак – сам.
А кому-то, видно, высшей мерой
(Не спеши рядить, что поделом)
Сумрак рвать судили чайкой серой,
Вывихнутым – больно же! – крылом…
БУГОР
Мы всё ещё язык разборок любим,
Чтоб отстоять укропа куст – моё, мол!
…Жена не огород разбила – клумбу
Над брошенным пожарным водоёмом.
Качая головой, вздыхая тяжко –
«Зачем?!» - её пытала всё невинно,
Сочувственно – всей нашей трёхэтажки
Прекрасная, в годах уж, половина.
И хоть вся жизнь уже – не жизнь, а слёзы,
Не выжить русским бабам без подначек:
- Зачем ты тащишь на бугор мимозу?
Сажай уж лучше свой букет болячек!
А что в ответ? Смеясь, тащила сумки
Виновница – и тазики с рассадой:
- Минздрав рекомендует от инсульта –
Для круглых… чудаков; а я и рада!..
И восходили на песке (как в сказке, -
Для тех, кто наблюдал из холодочка) –
Созвездья роз и лилий, каны, глазки
Анютины (у нас Анюта – дочка).
Потом уж, вслед за смелыми за теми,
Растроганность в реальность облекая,
Светились астры, плыли хризантемы
Июньскими, сквозь август, облаками…
И вновь вздыхала, но уже не тяжко,
А восхищенно (и чуток повинно)
Вся-вся, я говорю вам, трехэтажка –
Не четверть там, не треть, не половина!
* * *
Спросят, чем же приманила глушь? –
В душу, говорю, никто не лезет…
Насушил байрачных спелых груш –
Тёмных, чуть не чёрных на разрезе.
И – дожди: то в ряд, то сплошняком –
Кличут зиму… Не поспоришь с ними.
А в сарае пахнет сушником –
Августом, опушками лесными.
* * *
Будет так – другому не бывать! –
Пусть не нынче, не теперь, не сразу…
Будет снова сердце задевать
Там, где спуск,
сквозь куртку
ветка вяза.
Снова будут (ну зачем мне врать? –
В прошлый раз ещё про то сказали!),
Раззадорясь, с маху снасти рвать,
Только сунусь под обрыв, сазаны.
Будут биться, где под воду лес
Сполз весною, – вовсе не рисуясь –
Мне грозя: «Не суйся, Сань, не лезь!»
…Ну, а я-то – непременно сунусь!
ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА
…И если мы, скажем, сегодня экзамен свалили –
Ну, римское право там (только конспектов – два тома),
Нам это, чумным, «бутерброды по-русски» сулило:
Икры кабачковой полбанки на четверть батона.
К зовущей закуске вино «Солнцедар» покупалось,
На краску дешёвую очень похоже, на сурик.
И в каждой бутылке осадка почти что на палец…
«Ты младший, тебе и одоночки сладкие, Шурик!»
Я младший, салага – и ладно… Они ещё ахнут,
Уже отслужившие Витька, Серёга и Колька:
Ведь в том, что касается Древнего Рима и шахмат,
Я разве тушуюсь? - и не уступаю нисколько!
И, древним чутьём как занозой саднящею маясь,
Глядит близоруко на нас, но по-взрослому зорко,
Очки поправляя, уже захмелевшие малость,
По виду такая домашняя девочка Зойка…
Махавшим руками, смеявшимся, что-то кричавшим,
Не слышно нам было, как время, скользившее мимо,
Шептало, что всё это стало уже отзвучавшим –
Немою латынью уже обречённого Рима.
* * *
Ивану Щёлокову
Из дому уеду на полдня –
Так бумага рада… а родня!
Некому гундеть, нудить, черкать –
То НКВДеть, то ВЧКать.
Рифму за измену, ночь-полночь,
Голой к месту лобному волочь!
Почему невинность не блюла? –
Блоку снилась, в Болдино была…
…Рву судьбу на мелкие клочки.
Поводки вяжу, точу крючки.
Но и там – ни ока за полдня…
Бедная бумага… и родня!
* * *
Громыхнёт – я помяну не Дарвина,
Хоть со школы знаю назубок…
Щука ли небесная ударила,
Звук ломает с треском «ястребок» -
«Господи!..»
Пусть Дарвин усмехается,
Самолётный след ведёт мелком…
Сердце ненаучно трепыхается
Под ребро забившимся мальком.
* * *
Ах, женщина, тебе былого мало! -
Как сор его смела бы, как былье…
Из шифоньера новое достала
Слепящее постельное бельё.
И застелила, радуясь… Так просто!
И никаких сомнений, дум и драм.
Но старая, что всё сбивалась, простынь
Была родни родней и ближе нам…
И не ответит мне ответ: «Да брось ты,
Я знаю эту мнительность твою!»
И я - как будто бы приехал в гости
И у порога, как чужой, стою.
По ощущенью мы живём, по чувству,
Хоть кажется самим нам - по уму…
И как от ощущенья излечусь я –
И как, чужой, тебя я обниму?
И не гляди ты на меня с укором!
Не плачь, не мучь и счастья не сули…
Тем - снятым, смятым, ставшим в горле комом –
По- старому постель перестели…
РУССКОЕ ПОЛЕ
Как он давно перешёл через поле
Это,
ровесник мой Дмитриев Коля!
Шёл, чуть клонясь на ветру, на веку,
Больше обочиной, по полынку…
Мы же – остались. И с жиру, не с жиру
Вместо просёлка большак проложили:
Не спотыкайся и брови не хмурь,
Поле с придуманной долей рифмуй…
Сколько там – на большаке, на слуху?
Тьма! И к своим не пробиться стиху,
Помнящему полынок тот и поле,
Что не придумывал Дмитриев Коля…
Даже боюсь потеряться порой.
«Дмитриев Коля» - и путь, и пароль…
НУДА
Ищешь высокого, вечного ищешь?
Вот тебе вирши - духовная пища!
Правда, она, вопреки всем законам
Школьной грамматики, плюхнута комом
Рифмосплетений и рифмостенаний
Без перебивок и препинаний –
Мол, недосуг нам, позванным лирой…
Ты же – сиди, этот ком препарируй,
Где – ни начала строки, ни конца,
Где послипались халва и хамса.
Это съедобно хотя бы? Ну да!
И называется блюдо – нуда.
Даже парнасский нектар (и меды!),
Слышал я, гонят из этой нуды…
КИНО
За это кино и фингалом грозили, и кляли.
Попробуй таким их нелепым раскладом плени-ка:
Ведь в нём Мартин Иден играл человека в футляре –
И плакал над сценой финальной из «Римских каникул»…
И плёнка, тончая, рвалась, - и со звоном, бывало,
Но чаще – совсем не ознобно, не зябко, не звонко.
И чья-то рука мне с простудою тюбик совала –
Лишь этим и клеилась эта истёртая плёнка.
И снились мне сны, где мне всякие Кио махали:
«Должны чудеса быть порой в нашей жизни короткой!»
Но я же не фокусник, правда? Я киномеханик.
На целую жизнь геморрой для всего околотка.
И зрители – те, что и лихом меня поминали,
И тем ещё типом костили (и фриком, и ником), -
Кино досмотрев, слёз сдержать не сумеют в финале
Моих - напридуманных, ясно же! - «Римских каникул»…
ТВОРЧЕСКИЙ ВЕЧЕР
Евгению Артюхову
Приятно, да, когда нас хвалят други, но…
Как Малый зал тогда тебе внимал:
Лак отложив, ты зряче так с Нестругина
Тонюсенькую стружечку снимал…
Строке нужны щербинки и шершавинки,
И нет вопроса: с ними или без.
Но эти наши маленькие шалости –
Захваливать друг друга до небес!
И вот уже – почти в том самом облике,
Как те, чей взгляд – из золочёных рам, -
Стоишь себе одной ногой на облаке
И думаешь: «А может быть, и впрямь?..»
О, это помешательство недолгое!
А может, всё не в шутку, а всерьёз?
Но тут тебя за полу кто-то дёргает,
В своих сужденьях краток и тверёз...
Ты мне тогда, давно уже не битому,
Соломку не из жалости стелил:
Давнишние стихи, полузабытые,
Забыв полуизвестные, хвалил.
И те стихи, стихи мои давнишние
Звучали виновато в тишине,
Как будто невзначай сболтнули лишнее
Внимательному залу обо мне…
А после мы, сойдясь с тобой, не «выкали»,
А «ты» нашли – легко так, на ходу.
И горькой мы совсем не с горя выпили –
Поэтам вредно всё, что на меду.
* * *
Меркнет холст, но дорожит деталями,
В дымке различимыми едва…
Острова зимой необитаемы –
И потянет вдруг на острова.
Серый свет ночной - и «скорой» вызовы,
Синева венозная руки…
Но насквозь в глазах плеснулись сизо вы,
Островной закваски лозняки!
Закружилась, заполошно вспоймилась
Стёжка:
- Далеко ли до беды?!
…В гнутых лозах сизых сердцу вспомнилась
Сила, что слепые дыбит льды.
|