| |
ПОСОХ
Хочу известности широкой.
Не для себя. Для строк своих.
Да потекут весенним соком
они по венам троп людских.
Пусть авторства никто не знает –
не жалко. Только бы звучал
мой слог среди родного края,
служа Началу всех начал.
Россия, Русь, обитель песни,
поэма, что в меня вросла,
а я в неё. И Ангел здесь мне
перо доверил из крыла.
Ну кто я? Просто сын поэмы,
ниспосланной Творцом её.
И нет светлее этой темы.
При чём же имя тут моё?!
Пускай его не знают люди,
но слово посохом сочтут
и по Руси, сколь путь ни труден,
ручьями вешними текут.
СТОЮ, МОЛЧУ...
-1-
Стою перед Тобою. Нем, безгласен.
Ни слова не могу произнести.
Да и к чему слова? И так ведь, Спасе,
Ты знаешь всё, что у меня в груди.
И не имею ничего добавить.
В безмолвном преклонении тону.
Мне кажется, я говорить не вправе,
а вправе только слушать тишину,
излитую Тобою в мирозданье
из чаши вечной истины Твоей.
Стою в тиши. Дышу её дыханьем.
Стою, молчу. И внемлю, внемлю ей.
Но право слова ощущаю всё же,
когда беседует с людьми душа.
Однако, если бы не Ты, о Боже,
и здесь бы я не стоил ни гроша.
Лишь Ты во мне рождаешь высь мотивов,
которые ведут меня сюда,
где в тишине, горючей и счастливой,
восходит Вифлеемская звезда.
Она – мой суд. Она – моя отрада.
Стою, стою на пике бытия.
Горит в ночи безмолвия лампада,
звезда непостижимая моя…
-2-
Мы вместе слушаем друг друга.
Нет молчаливее бесед.
И в мире, кажется, ни звука,
а только тишина и свет.
Нам архинужно это, чтобы
ушёл земной словесный дым.
Мы слушаем друг друга оба.
А значит, вовсе не молчим.
ВСУЕ И НЕ ВСУЕ
Я должник креста и ветра в поле,
Куликовских копий и мечей.
Я в неволе у ковыльной воли
и у васильковости очей.
Я в душе поклялся перед Богом,
что в полон себя навек отдам
русским нескончаемым дорогам,
сарафанам, травам и дождям,
пахарям, барышникам, позёрам,
тем, кто ввысь глядит и кто под нос,
чьи открыты, иль закрыты шторы,
если непростой встаёт вопрос.
Посвящаю жизнь свою и строфы
чаяньям людским и думам их,
думам про ухабы и Голгофы.
Посвящаю ближним каждый стих.
И служу им, сколько сил имею,
словом, делом, сердцем и рукой.
Раздаю долги я, как умею,
и Небесной, и земной строкой.
Раздаю и нищим, и богатым.
Если же покажется иным,
что тропа строки ушла куда-то,
вспомнят пусть: я должен и другим.
Должен всем. И всуе, и не всуе.
Может, хоть кому-нибудь, хоть раз
что-то светлое и принесу я.
И проступит Бог в мерцаньи фраз.
И к Нему потянется, возможно,
этот кто-то по ступеням строк.
Сколько их, ступеней в мир неложный!
Строю многоуровневый слог.
ГОВОРИМ
На тысячи молебных фраз
по изволенью Своему
Бог отвечает каждый раз.
Однако внемлем ли Ему?
Он, может,сразу и тебя
по вздоху первому простил.
Но, быть безмолвным не любя,
ты милость эту заглушил.
Послушай тишину, постой.
Она к тебе с Небес идёт.
Пред нею настежь грудь открой.
Ну а глагол пусть подождёт.
И, допускаю, речь твоя
тогда не будет и нужна.
Тебя и так поймёт сия
и примет Божья тишина.
Иль два-три слова положи
к ногам Спасителя-Христа.
Но вынь молитву из души –
иначе же мольба пуста.
И обращайся в слух опять,
неизреченности внимай.
И снидет, снидет благодать,
и прикоснётся к сердцу рай.
А у тебя – потоки фраз.
Да, впрочем, я и сам, как ты.
И снова с горечью на нас
Господь взирает с высоты.
По неразумью своему,
мы очень много говорим.
Ему, Ему, Ему, Ему…
И страшно мало, редко – с Ним.
ДОМ
В сердце, в бедном сердце
я нашёл прописку.
Это дом и келья, космос и уют,
место, где возможно
всё без лишних рисков.
Только перед Богом отвечаю тут.
Но пред Ним сложнее и больней намного
именно отсюда мне держать ответ,
ибо нитью пульса и идёт дорога
или к Свету, или в край, предавший Свет.
Потому и настежь сирое жилище.
И, как сто распутий, обитают в нём
сто ветров-сказаний, что во поле свищут,
наполняя Русью мой грудинный дом.
И по рельсам рёбер тут стучат колёса
на молебных стыках выстрелов секунд.
И ладони листьев к Небу тянет посох,
углубляя корни в жилы, точно в грунт.
Почва и коренья, родовая память –
это в день грядущий подлинный билет.
Вот бегу я снова по рассвету к маме,
и к отцу, и к брату сквозь туманы лет,
и ко всем ушедшим,
и к живым, кто дышит.
Нет, не так сказал я. Незачем бежать,
ведь они со мною, под одною крышей.
И объятий наших не дано разжать.
Не дано разнять их никому в помине,
потому что руки из груди растут.
И цветут ромашки посреди полыни
в апогее песен, где не молкнет суд.
И нельзя из кельи совершить ни шагу.
Выйти – означает изменить себе.
Выйду – исчезает на ресницах влага,
и густеет сумрак на моей тропе.
Взгляд, который высох, он не дальше носа.
Он не вопрошает к истине благой.
Я боюсь оставить сердце без вопросов
и твержу: «Из дома больше ни ногой.»
Но не соблюдаю собственных зароков,
словно там свобода, вне тревог и слёз.
И тускнеет око, и скудеет око.
И скулю протяжно, как бродячий пёс.
И спешу обратно, битый ложной волей.
И опять (о, чудо!) всё моё – со мной:
сосны, полустанки, ветры в чистом поле
и святая тяжесть крыльев за спиной.
И по рельсам рёбер
бьют, стучат колёса
на горячих стыках выстрелов секунд.
И ветвями в Небо прорастает посох,
держится корнями он за отчий грунт.
И друзья толпою тесно окружают,
и ведём беседы мы начистоту,
и творим молитвы. И любовь большая
тихо открывает окна в высоту.
И я ей великой, покоряюсь нежно,
хоть и понимаю, что не быть венцу.
Но вмещает сердце горечи безбрежность
вьюги, подступившей к тёплому крыльцу.
Думаю, недаром и крыльцо, и крылья –
однокоренные в сущности слова.
Вновь я об основах, не покрытых пылью,
а слезой омытых, как дождём трава.
Дедов наших вера, чьи надёжны крепи,
связь с живой землёю,
с глубиной эпох –
если б из колодца этого я не пил,
мне бы не построил дома-сердца Бог.
Кланяюсь Ему я за неоценимый
дар лампадной кельи шириною в Русь,
где всегда со мною в думах негасимых
ветровые дали, снеговая грусть,
чаянья и судьбы, ноябри и маи,
радости и беды и людей, и птиц.
И звенит, и плачет, всем им отвечая,
колокол грудинный, распростёртый ниц.
Здесь мой дом купельный,
здесь моя прописка,
в крохотной каморке в Небо шириной.
Приклонилась вечность
к сердцу близко-близко.
Неужели хочет быть во мне, со мной?
Заходи, прошу я. Ты хозяин, Боже.
Я же гость и только в келье за ребром.
Разреши остаться,
чтобы жить без кожи.
А другой, не этот мне не нужен дом.
УТОЛИ МОЯ ПЕЧАЛИ
Утоли моя печали*
Матерь Божья – тяжко мне.
Непогоды горло сжали,
мрак припёр меня к стене.
Помощи, молю я, даруй,
смой с души коросту лет,
из-под шкуры грязной, старой
сердце вынь моё на свет,
чтобы, как дитя, в начале,
по благой идти тропе.
Утоли Своя печали,
те, что я принёс Тебе.
____________
*Так называется одна из икон Богородицы
|
ЮРОДИВОСТЬ ХРИСТА РАДИ
Мне говорят, что я умён. Возможно.
Но если бы и в сто раз был умней,
то и стократность бы почёл ничтожной,
не отличающейся от нулей.
Единственною мудростью считаю
открыться вечной глубине Христа,
и слух сердечный в Небо погружая,
внимать тому, что молвит высота,
и повторять за нею слово в слово,
боясь и малой буквой отступить.
Считаю это мудростью Христовой,
крестом, который страшно уронить.
Да вот принять блаженность
в полной мере
дано не всякому из нас отнюдь.
Однако может каждый – свято верю –
стать ближе к ней. Хотя бы на чуть-чуть.
Отвергнув ум свой как источник мути,
учусь искать в душе глаза лампад.
Пусть кто-то пальцем у виска покрутит –
я был бы этому лишь только рад.
Но не дают оценки столь высокой,
а говорят мне о моём уме.
И на меня, на нас печальным оком
глядят лампады в нашей полутьме.
ПРОЩЁНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
Заслужил народ любой страны,
заработал собственную участь.
И живём на лезвии волны,
в основном не радуясь, а мучась.
Бедствия, болезни, тьма чинов –
посланы они на землю свыше.
Но, сколь Божий голос ни суров,
мир его как будто и не слышит.
Всюду горько, трудно. Здесь и там.
Стонут люди. А виновны сами.
Забывать не следовало нам
об ответе перед Небесами.
Вот и я несветел, вот и я.
Значит, и из-за моих изъянов
на груди земного бытия
тяжкие не заживают раны.
Каюсь, братья. Отпустите мне
прегрешенья. А ещё, прошу я,
вспомните и о своей вине,
ощутите жгучую, большую.
Надо, надо, надо вновь и вновь
нам просить прощенья друг у друга
и прощать за царственность чинов,
за нелёгкость жизненного круга,
за ветра, что дуют не туда,
за тугие годы и мгновенья.
Да пребудет каждый день всегда
истинным прощёным воскресеньем!
КРУГ
О людях, о людях молюсь. И в мольбе
к рассвету идёт и мой собственный мрак.
Тревогой о ближних пекусь о себе –
иначе спастись не сумею никак.
Мы – церковь. Мы – Богом начертанный круг,
где боль каждой точки есть общая боль.
И с вечностью цепь наших сомкнутых рук
связует людскую земную юдоль.
И сердце я встречным вручаю любя.
Учусь и пытаюсь дарить от и до.
Молитвой за ближних молюсь за себя –
иначе спастись не смогу ни за что.
СМИРЕНИЕ
Бог не любит покорных судьбе,
пред невзгодами гнущих колени.
Он зовёт, призывает к борьбе,
и к земной, и посредством молений.
И тем самым к Себе нас ведёт
через боли, недуги, обиды,
ведь устав есть у горних ворот:
нераспятые в Царство не внидут.
А на крестной дороге всегда
надо стойким быть, верным и смелым,
чтоб тебя никакая беда
покорить не смогла, не сумела.
И молюсь я, обняв Небосклон,
ибо в Господе мужества корни,
ибо истинен этот закон:
чем смиреннее, тем непокорней.
ЧИТАЮ РОССИЮ
Читаю Рубцова – и вижу Россию,
великую грустную матушку Русь
с душой полустанков, с дождями косыми,
с крестами имён, коих счесть не берусь,
с клубком непростых философских вопросов,
с протяжностью песен, молитв и дорог,
с морщинами древних, былинных утёсов
и тайнами диких медвежьих берлог.
Читаю Есенина – и на страницах
несказочной книги раздумий моих
опять предстают мне погосты, криницы,
селенья, распутицы, лики святых.
Здесь вновь-таки – очи небесного цвета,
и волны судьбы на ковыльном ветру,
и клик журавлей, и надежды рассветов,
и колокол истины в шумном миру.
Читаю я подлинно русские строки –
и точно по тропкам глубинок иду,
где корни свои нахожу и истоки,
и вечно искомую мной высоту.
И пусть у кого-то иные основы,
и отчей стезёй им дышать недосуг –
внимаю родному негромкому слову.
Читаю Россию. В себе и вокруг.
ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА И ВСЕГДА...
Я ныне, завтра и вчера –
ковыль в степи, и ветер-птица,
и свет полночного костра.
И, чувствую, столетий тридцать
задумчиво прошло в груди,
во мне. Иль надо мной, вернее.
И позади, и впереди.
И, становясь душой моею,
дождили эти облака,
шумели сосны и берёзы.
И много-много раз века
сбирались на совет серьёзный
и обсуждали, как им быть
с пергаментом летописаний,
и вновь его пускали плыть
за мысленными парусами.
И глубина земных времён
опять вставала сонмом гулким
колоколов, путей, имён.
И заполняла переулки
моих годов, часов, минут,
текущих заодно с веками,
которые со мною, тут,
всегда летят меж облаками.
А может, даже выше их.
Сегодня, и вчера, и завтра
я – ветер, поле, вещий стих,
читатель, и перо, и автор,
свеча, тропа и горизонт.
Я – нить, что вьётся из столетий,
Я – чья-то явь, и чей-то сон,
и всё, что есть на белом свете,
и всё, что было и придёт,
грустя, молясь и уповая.
Оно меня, как нить, прядёт.
И снова я века листаю,
листаю грозы, и кресты,
и обретенья, и потери,
мне молвящие: «это ты».
А я и верю, и не верю.
И вчитываюсь в письмена,
и вглядываюсь далям в очи.
И всюду – Русь, всегда она.
А я – трава её обочин.
Не я живу. Мой край живёт
ниспосланной стезёй Господней.
Я – только отзвук Отчих нот
вчера, и завтра, и сегодня.
Я – странник по строкам былин,
тропарь судьбы неугасимой,
родной полыни горький сын.
И счастлив, что иду не мимо,
не мимо памяти седой,
не мимо общей русской доли.
Я счастлив. Плач, душа, и пой,
лети сквозь время ветром в поле.
ПОЭЗИЯ
Открытой книги мудрые страницы
шершавы, как ладони матерей.
Из их криницы поспеши напиться,
надежды, веры и любви испей –
и обретёшь глубинные коренья,
которыми в родную землю врос,
в ту землю, где молитвенным гореньем
живут и полнятся лампады слёз.
И примешь ты светло и покаянно
всё, что возносят и о чём грустят
они, вот эти строфы, эти раны,
созвездия несчитанных карат.
И мир вокруг крылато затрепещет,
знакомостью лучей тебя пронзив.
И зазвенит в груди забытый, вещий,
загадочно простой, святой мотив.
И на излёте дум страницы «энной»,
оставив книгу, позабыв о ней,
утонешь ты в дыхании Вселенной,
идущей тихо по тропе твоей,
утонешь в дальнем, в том, чего нет ближе,
утонешь в тайнах заповедных трав.
И о незримом чём-то скажешь: «Вижу.»
И будешь прав, непостижимо прав.
Читатель, брат! Мне, к счастью, доводилось
подобные творения встречать.
Хрусталь ручьёв их – это Божья милость,
ниспосланная души омывать.
Читатель, брат! Я лишь такие строки
поэзией зову. И потому
мечтаю, чтобы день запел высокий
в тебе хоть раз по слову моему.
Да и по моему ли, нет – неважно.
Запел бы только и не умолкал,
и снова лист шершавился бумажный,
и в сердце вновь поэт перо макал. К публикаци рекомендовала Нина ОРЛОВА-МАРКГРАФ |
Никитин Вадим Александрович родился в 1954 году в Красноярске. С 1962 года живет в Камышине. Работал корреспондентом в заводской многотиражке, корректором в типографии, художником-декоратором в театре, художником-оформителем на заводе. Вадим Никитин – автор многочисленных сборников стихов, неоднократный лауреат городских и областных поэтических конкурсов. Лауреат международного конкурса «Филантроп». В 2016 году Вадим Александрович был удостоен почетного знака «За волю к жизни», который ежегодно присуждается региональным фондом А.П. Маресьева. В середине июля 2018 года стало известно о новой победе в конкурсе «Филантроп».